астлив ты и твое потомство!
   Его острый взгляд скользил по лицам людей,  и  ему  казалось:  все  они
догадываются, что творится у него в душе. У коновязи бросил повод  в  руки
Джэлмэ и быстро пошел в свою юрту. Почти следом пришла мать. Едва взглянув
на нее, он понял-Хасар нажаловался. Он опустил голову, глухо попросил:
   -  Ты только не ругайся...
   Руки матери опустились на его голову, скользнули по косичкам к  вискам,
пальцы пробежали по пылающим ушам, по скулам,  заросшим  короткой  жесткой
бородой.
   -  Не изводи себя, сынок. И нас  не  мучай.  Идем,  взгляни  на  своего
первенца.
   Она взяла его за руку и, как маленького, повела к дверям. Ее ласковый и
печальный голос пробудил в нем жалость к себе, разом затопившую все нутро.
   Ничего не видя перед собой, прошел в  юрту  Борте.  Жена  сидела  перед
берестяной колыбелью. Увидев его, она сделала невольное движение  к  сыну,
будто  хотела  заслонить  его  собой.  Засуетилась  сердобольная  Хоахчин.
Тэмуджин наклонился над колыбелью.  Ребенок  спал.  Маленький,  он  чем-то
напоминал голого  птенчика.  Его  головка  была  покрыта  редкими  мягкими
волосами. Они  были  черными.  Он  распрямился.  Борте  быстро  приподняла
колыбель. Солнечный свет из  дымового  отверстия  теперь  падал  прямо  на
голову мальчика, вспушенные волосенки, облитые лучами, стали красноватыми.
Тэмуджин вздрогнул.
   -  Сын! Мой сын!
   Из глаз Борте брызнули слезы. Не пряча лица  и  не  вытирая  слез,  она
улыбалась какой-то замученной и в то же время счастливой улыбкой.

     XII

   Утренний холод вползал под овчинное одеяло и студил расслабленное  сном
тело. Джамуха в  полудреме  придвинулся  к  теплому  боку  жены,  поправил
одеяло, но заснуть уже не мог.
   В дымнике юрты голубело небо  и  капелькой  дрожала  угасающая  звезда.
Дверной караульный ходил вокруг юрты и гнусаво пел  про  то,  что  длинная
ночь прошла благополучно, высокородного нойона и его золотую  хатун  никто
не украл, на курень никто не напал, скоро он пойдет домой, будет есть сыр,
запивая его кислым молоком, разговаривать со своими сыновьями и  женой,  а
потом заснет...
   Уржэнэ лежала на спине - глаза плотно закрыты, дыхание колеблет завиток
шерсти одеяла,  подтянутого  к  подбородку,  прядь  длинных  черных  волос
пересекла лицо. Джамуха взял прядь,  толкнул  кончик  в  нос  Уржэнэ.  Она
громко чихнула, открыла глаза.
   -  Вставай, золотая хатун.
   Поеживаясь от холода, она поднялась, разожгла  очаг.  Юрта  наполнилась
запахом дыма аргала. Джамуха любил этот запах и сухое тепло очага,  лежал,
блаженно потягиваясь, слушал, как просыпается курень.  Проскрипели  колеса
телеги, щелкнул кнут, взвизгнула собака. Караульный  уже  не  пел,  ходил,
покашливая и что-то бормоча себе под нос.
   -  Караульный!
   Дверной полог поднялся. Холодный воздух вкатился  в  юрту,  смешался  с
дымом и устремился вверх. На смятой траве на земле перед юртой лежал седой
иней. Караульный, сгибаясь, переступил через порог, склонился еще  ниже  -
кланялся.
   -  Закрой полог! Можешь идти и есть свой сыр и пить молоко. Но если еще
будешь по утрам будить меня песнями... Иди. Пошли моего брата Тайчара сюда.
   Джамуха встал, накинул на плечи халат, сел к очагу, поставив босые ноги
к горячим камням. Над огнем в  низком  широком  котле  жарилось  мясо.  На
маленький, коротконогий столик Уржэнэ поставила  две  чашки  с  кумысом  и
медную  тарелку  с  желтоватыми  лепешками  сушеных  молочных   пенок    и
снежно-белым рассыпчатым творогом.
   -  Ешь.
   -  Я подожду мяса.
   -  Наваливайся на белую еду'.  Скоро  ее  будет  совсем  мало.-  Уржэнэ
помешала шипящее,  дразняще  пахнущее  мясо, подцепила кусочек, обжигаясь,
разжевала.- Скоро будет готово... Не люблю я осень... А еще  больше  зиму.
Холодно. Ночи длинные.
   [' Белая еда - молочная пища.]
   -  Зиму и я не люблю. Осень - другое дело.
   Пришел Тайчар, сел к столику, скрестив ноги, достал нож.
   -  Ну, я готов.
   -  Есть, что ли?-  усмехнулся  Джамуха.-  Есть,  братишка,  все  всегда
готовы.
   Джамуха любил своего младшего брата.  Горячий,  резкий,  он  ничего  на
свете не боится, настоящий степной удалец. Окрепнет, войдет в силу - будет
хорошей опорой.
   -  Тайчар, я вчера видел пролет гусей. Возьмем трех-четырех  нукеров  и
поедем на озера.
   -  А меня оставляешь?- спросила Уржэнэ.
   -  Возьмем и тебя. Но больше никого. Хочу  отдохнуть  от  людей...  Эх,
добыть бы где кречетов, таких, как у хана Тогорила... Что может быть лучше
охоты с ловчей птицей!
   -  И без кречетов настреляем,- сказал Тайчар,  отломил  кусок  лепешки,
запихал в рот.- Э, а мы разве не кочуем?
   -  О какой кочевке говоришь?
   -  От Бэлгутэя слышал: завтра кочуем на зимние пастбища. Шаман гадал на
внутренностях барана и нашел, что этот день благоприятный.
   -  Вот как... Перекочевка...- Вдруг  рассердился:-  Уржэнэ,  сколько  я
буду ждать мяса!
   Шаман. Опять этот шаман. И с ним Тэмуджин. Прежде чем выбирать день для
перекочевки на зимние пастбища, могли бы поговорить с ним. Или  его  слово
для Тэмуджина уже ничего не значит?  И  это  -  анда!  Уж  не  считает  ли
названый брат, что стал владетелем и его племени? Слух идет, что  анда  со
своими родичами много говорил о хане Хабуле, о хане  Амбахае,  ему  же  об
этом - ни слова. Вот тебе и одна душа, одна судьба...
   -  Просил есть, а сам сидишь...- с обидой сказала Уржэнэ.
   Мясо стояло на столике. Обжаренные кусочки, присыпанные перьями  дикого
лука-мангира, слегка дымились, но есть ему  расхотелось,  мясо  показалось
слишком жестким и чрезмерно жирным.
   -  Так собираться на охоту или нет?- спросил Тайчар.
   -  Подожди...
   Он оделся в свой лучший  халат,  прицепил  к  поясу  нож  с  серебряной
цепочкой, вышел из юрты. Солнце уже растопило иней,  трава  и  земля  были
мокрыми, как от летней росы. В юрте  Тэмуджина  полукругом,  по  правую  и
левую руку от хозяина, сидели Даритай-отчигин, Сача-беки, Боорчу,  Джэлмэ,
младшие братья Тэмуджина, шаман  и  какой-то  незнакомый  Джамухе  молодой
парень  со  строгим    не    по    возрасту    лицом.    Баурчи    Шинкур,
суетливо-расторопный, услужливый, черпаком доставал из  кадки,  сшитой  из
воловьей кожи, тарак и подливал в чаши гостей.  Борте  сидела  у  очага  и
кормила грудью сына Джучи.
   Тэмуджин подвинулся,  освобождая  место  рядом  с  собой,  и  пригласил
Джамуху. Но Сача-беки вроде бы  ненароком  передвинулся  на  освобожденное
место: не хотел сидеть ниже Джамухи. И Джамуха  не  пошел  к  ним,  присел
рядом с Борте.
   -  Я только что поел...
   -  Анда, видишь, какой  нукер  ко  мне  пришел!-  Тэмуджин  показал  на
строгого парня.- Это брат Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэй, сын одного из мудрейших
людей... Жаль кузнеца Джарчиудая. Если бы он пожил еще немного, увидел бы,
что я его желание исполнил...
   Джамуха смотрел на Тэмуджина. Анда  весел,  доволен,  таким  он  бывает
всегда, когда к нему приходят из чужих куреней крепкие, сильные  парни.  У
него какая-то ненасытная жадность на людей, кажется, всех  бы  подвел  под
свою руку. На что-либо другое он не жаден. С легким сердцем  может  отдать
все. Недавно его нукеры отогнали от татар табун  лошадей.  В  этом  табуне
оказалась чалая кобылица редкой красоты и резвости. У Джамухи  разгорелись
глаза. Тэмуджин заметил  это,  подал  аркан  -  лови,  твоя.  Джамуха  был
удивлен. Будь на месте Тэмуджина он сам, ни за что бы не  отдал  кобылицу.
Щедр анда, надо сказать, не только с ним, даже для простого нукера  ничего
не пожалеет, если  нукер  сумеет  угодить  ему.  Чем  угодил  этот  парень
Тэмуджину? Сын кузнеца молод. Ну, брат Джэлмэ. Так  это  не  много,  чтобы
приблизить его к себе, посадить рядом с нойонами... А что, если  попросить
у Тэмуджина парня? Отдаст или нет? Если не отдаст, разве он анда?
   -  Тэмуджин, из парня получится хороший нукер, добрый спутник в дороге,
острый меч в нападении и крепкий щит в отступлении. Подари парня мне.
   -  Анда Джамуха! Чаурхан-Субэдэй завещан мне  мудрым  Джарчиудаем.  Так
могу ли отпустить его вопреки завету старого человека?
   Джамуха кивнул - правильно. Все правильно. Никому ни  одного  воина  не
уступит анда. Далеко устремился своими мыслями. Но не слишком ли далеко? И
не слишком ли рано возвел себя в большие владетели? Не  слишком  ли  низко
ценишь его, Джамуху? Видно, мало знаешь... Что ж,  можно  и  образумить...
Было время, он и самого  хана  Тогорила  умел  заставить  делать  то,  что
хотелось.
   Маленький Джучи чмокал губами, тиская ртом грудь матери,  косо  смотрел
на Джамуху. Уж и сыном обзавелся анда. Во всем ему везет. Хотя везение  ли
это, еще не известно, волосы-то у мальчика все-таки черные,  а  не  рыжие,
как уверял Тэмуджин.
   -  Анда, ты нас совсем не слушаешь!-громко сказал Тэмуджин.- Мы говорим
о том, где лучше поставить на зимовку курени.
   <Видишь ты -  вспомнил.  А  сами,  наверно,  все  решили.  Пусть  будет
по-вашему, но ты, анда мой, должен понять, что так  люди,  уважающие  друг
друга, не делают>.
   -  Мне  все  равно,  Тэмуджин.  Возле  гор  остановиться  иль  у  речки
поселиться...
   Понятно, что для Джамухи было далеко не все равно, куда кочевать.  Этим
он хотел сказать другое. Он предупреждал Тэмуджина: <Смотри, анда, у  меня
кочевых путей много, могу и не следовать за тобой. Я без тебя  проживу,  а
ты без меня - едва ли>. Но Тэмуджин не мог или не захотел понять  скрытого
смысла его слов, насторожился па одно мгновение, однако тут же заговорил о
чем-то другом с Сача-беки. Зато Борте, видимо, почувствовала, что  не  все
здесь  ладно,  как-то  странно,  недоверчиво  и  одновременно  со  скрытым
высокомерием посмотрела на Джамуху. Очень уж  много  мнит  о  своем  муже.
Забыла, кто ее вытащил из постели меркитского воина!
   Джамуха вернулся в свою юрту. Тайчар уже ушел. Велел Уржэнэ позвать его
и ближних нукеров. Поджидая  их,  крупными  шагами  мерил  мягкий  войлок.
Столько светлых надежд связывал с андой. И все это рухнуло, развалилось  в
труху, как сгнившее на корню дерево. Обидно было и то,  что  сам  невольно
помог Тэмуджину. Если бы сразу, после того как разбили меркитов, отделился
от него, не  смог  бы  он  собрать  вокруг  себя  столько  людей...  Своим
присутствием укрепил его стан.  Но,  может  быть,  и  сейчас  еще  не  все
потеряно? Телега легко катится, пока все колеса на месте.  Убери  хотя  бы
одно - стоять ей на месте.

      * ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

     I

   После разговора с Елюй Люгэ Хо  чувствовал  себя  зайчонком  на  доске,
плывущей по реке,- и страшно, и деваться некуда.
   А вскоре в Чжунду приехали татары во главе с Мэгуджином Сэулту. Приняли
их при дворе довольно прохладно. Мэгуджин Сэулту, грузный, пузатый старик,
жаловался: минувшей весной был великий мор, из каждых десяти лошадей  пало
восемь, им самим ездить не на чем. В  ближайшие  три-четыре  года  они  не
могут дать золотому государю ни одной лошади. Юнь-цзы пригрозил, что, если
они не пригонят табуны, в степи будет послано войско. Татары посовещались,
уступили. Они дадут сыну неба половину того  количества  лошадей,  которое
поставляли раньше. Юнь-цзы зло  рассмеялся  в  лицо  татарским  нойонам  и
сказал, что они будут жить в столице до тех пор, пока не образумятся.
   Торг продолжался день за днем. Оставаясь  одни,  татары  без  стеснения
ругали императора. Многие годы они служили ему как верные нукеры.  А  чего
добились? Сын неба, свалиться бы ему с царственных носилок и сломать  шею,
в своих требованиях становится все более неумеренным, если покориться, его
жадность чище любого мора опустошит  кочевья.  Но  и  противиться  трудно.
Соседние племена, которые  могли  бы  стать  союзниками,-  кровные  враги.
Дружба с меркитами вроде  бы  и  начала  налаживаться,  но  они  не  скоро
оправятся от поражения, ждать помощи от них не приходится.
   Мэгуджин Сэулту больше молчал, задумчиво барабанил  пальцами  по  пузу,
туго обтянутому шелком халата. Но его более молодые спутники готовы  были,
кажется, голыми руками вырвать печень у сына неба. Особенно непримиримым и
несдержанным на язык был молоденький сын  Мэгуджина Сэулту - Тамча. Ломким
голосом он иногда произносил такие слова об императоре, что Хо не  решался
передать  их  Хушаху  и  Юнь-цзы.  Горячий,  злоязыкий  Тамча   с    легко
вспыхивающим юным  лицом  и  блестящими,  будто  покрытыми  черным  лаком,
косичками, чем-то пришелся по душе Хо. Его страстные  выпады  против  сына
неба слушал всегда с тайным одобрением.
   Елюй Люгэ ничем не давал о себе знать, н Хо начал понемногу забывать  о
нем. Но едва татары уехали (они дали-таки  обещание  выполнить  требование
императора), едва Хо появился в своей  клетушке,  как  за  ним  под  видом
торговца земляными орехами пришел тот же воин-кидань и повел в  дом  возле
городской стены, Елюй Люгэ встретил его сурово.
   -  Почему ни разу не пришел сюда?
   -  Как я мог прийти, если даже дома не был все эти дни?
   -  Ну, хорошо,- сухо принял его оправдание Елюй Люгэ,- рассказывай.
   Хо рассказал все, что слышал, до самых грязных ругательных  слов.  Елюй
Люгэ повеселел.
   -  Так,  так...  Ругают  императора?  Ничего,  скоро  и  бить    будут.
Правителей этой земли всегда сметали холодные бури севера. Когда-то  нами,
киданями, здешние императоры помыкали так же, как князь Юнь-цзы  татарами.
А мы пришли и на двести лет утвердили свою власть.  Но  и  мы  повернулись
спиной к северу. И когда там  зашевелились  чжурчжэни,  мы  грозовую  тучу
приняли за легкое облачко. За это и поплатились. Однако и чжурчжэни ничему
не научились... Это принесет им погибель. А мы снова вознесем  свое  знамя
над нашим государством. Золото слепит своим блеском, но ему ли в твердости
равняться с железом. Железная династия будет жить...
   Елюй Люгэ говорил, позабыв о Хо,  потом  спохватился,  сел  к  столику,
достал кожаный мешочек, встряхнул. На лакированную  крышку  посыпались  со
стуком и звоном небольшие продолговатые слитки серебра.
   -  Смотри. Все это твое.- Он ссыпал серебро в  мешочек,  затянул  шнур,
поднялся.- Бери. Каждый раз будешь получать столько же. Я,  в  отличие  от
твоих хозяев, умею ценить верных людей.
   Серебро Хо положил туда же, где лежали  деньги,-в  ямку  под  циновкой.
Щедрое вознаграждение  не  радовало.  Если  и  до  этого  служба  казалась
недостойным занятием, то теперь, когда, пусть и не по своей воле, помогает
изменнику, он - преступник без совести и чести. И  если  его  когда-нибудь
пригвоздят к деревянному ослу, кара будет заслуженной.
   Цуй и Ли Цзяну не осмеливался показаться на глаза.  В  свободное  время
никуда не выходил из своей клетушки, лежал на циновке, корчась от  холода,
страдая от кашля и насморка, мучаясь от невозможности что-либо изменить  в
своей жизни. Оставить Цуй, Ли Цзяна и бежать? Это будет  еще  одно  черное
предательство, после которого тот, у кого есть хотя бы немного совести, не
имеет права жить. Ну, а сейчас, когда им, быть может, трудно, как  никогда
в жизни, он, валяясь  здесь,  не  предает  их?  Эта  мысль  заставила  его
подняться с циновки.
   Зима уходила. Пригревало солнце, и на улице было много  теплее,  чем  в
промозглой каморке. Цуй веником подметала  дорожку  у  дома.  Увидев  его,
вприпрыжку побежала навстречу, но вдруг  застеснялась,  остановилась.  Его
сердце сжалось от тоскливой радости.
   -  Ты где потерялся, Монгол?  Вчера  мой  отец  ходил  тебя  искать  на
службу. Но его не пустили.
   -  А зачем он... искал меня?
   -  К нам приехал муж моей старшей сестры.
   -  Он увезет тебя?- Хо схватил ее за руку.
   Цуй отвернулась.
   -  Не знаю. Мы об этом еще не говорили.
   -  А когда будете говорить?
   -  Наверно, после праздника. Сейчас все мы готовимся к празднику.
   -  Какой праздник?
   -  Ну, Хо, ты, видно, спал, не просыпаясь, две луны подряд. Скоро Новый
год [По старому китайскому календарю Новый год приходится на конец зимы.].
   -  Ах, да... Новый год... Муж твоей сестры богатый человек?
   -  Разве может быть богатым тот, кто возделывает землю?-  сказала  Цуй,
явно повторяя чьи-то слова.
   -  Как его зовут?
   -  Бао Си. Пойдем же, ты увидишь его.
   <Эх, Цуй, лучше бы мне его никогда не  видеть>,-  подумал  Хо.  Бао  Си
помогал Ли Цзяну делать праздничные бумажные фонарики. Черноусое лицо  его
было до черноты обожжено солнцем,  руки  в  ссадинах  и  царапинах,  сразу
видно, что ему  приходится  работать  под  открытым  небом.  На  нем  были
короткий халат, широкие штаны,  по-крестьянски  подвязанные  у  щиколоток,
туфли из грубой кожи. Вначале он почти не принимал  участия  в  разговоре,
ловко вырезал из бумаги причудливых зверушек, разные  узоры  и  завитушки,
посматривал на Хо внимательными, изучающими  глазами.  Старик  расхваливал
зятя:
   -  Он у нас ученый человек. Он мог бы и большим чиновником стать.
   Видимо, Ли Цзяну очень не хотелось, чтобы Хо принял Бао Си за  простого
земледельца. Сам Бао Си не был озабочен,  за  кого  его  примет  Хо,  ему,
пожалуй, даже было не очень приятно слушать похвальное слово его учености.
   -  Если все станут чиновниками, писцами,  толкователями  древних  книг,
кто будет выращивать злаки,  выделывать  шелк,  строить  стены  городов  и
дома?- спросил он.
   -  Этим  пусть  занимаются  те,  кто  не  умеет  начертить  ни   одного
иероглифа. Неразумно, имея коня, в дальний путь  отправляться  пешком.-  И
совсем неожиданно для Хо старик вдруг заключил:- Бао Си,  ты  и  есть  тот
самый неразумный...
   Бао Си улыбнулся и, разглаживая на столике бумажную ленточку, прочел:

                       Иду за сохою -
                       Я рад весенним работам.
                       Довольной улыбкой
                       В крестьян я вселяю бодрость.
                       Здесь ровное поле
                       Ласкает далекий ветер,
                       И славные всходы
                       Уже набухают....
                       Хотя еще рано
                       Подсчитывать доблесть года,
                       Но в самой работе
                       Нашел я большое счастье.

                       [Тао Юань-мин (365-427 гг.).]

   -  Ты только послушай, Хо! Это мой зять. Бао Си,  я  начинаю  думать  -
твои познания почти равны моим. Но ты ковыряешься в земле. Ты  занимаешься
пустяками...
   Бао Си подмигнул Хо и Цуй, сказал с почтительностью:
   -  Мы оба делаем бумажные фонарики.
   -  Не равняй меня с собой. Было время, и важные  сановники  выслушивали
меня. Мое слово достигало ушей самого императора, будь  благословенно  его
имя! Мои ноги ступали по  дорожкам  и  яшмовым  полам  покоев,  где  любая
занавесь, статуэтка, ваза  стоит  столько,  сколько  ни  тебе,  ни  Хо  не
заработать за всю жизнь.
   -  Вот это верно!- живо подхватил Бао Си.

                 Здесь государь проводит дни с гостями.
                 Я слышу: музыка звучит опять.
                 Те, что в халате с длинными кистями,
                 Купаться могут здесь и пировать.
                 Но шелк, сияющий  в дворцовом зале,-
                 Плод женского бессонного труда.
                 Потом мужчин кнутами избивали
                 И подати доставили сюда...
                 Вина и мяса слышен запах сытный,
                 А на дороге кости мертвецов...

                 [Ду Фу (711-770 гг.).]

   -  Бао Си, ты ведешь себя непристойно!- Ли  Цзян  постучал  пальцем  по
кромке стола, сердито двинул в сторону  бумажные  обрезки.-  Ты  возводишь
хулу на государя. За это вырвут язык.
   -  Но стихи написаны давно и не про этого императора.
   -  Этот ли, другой - какая разница?
   -  Тоже верно, разницы никакой,- согласился Бао Си.- Так, а?
   Старик  бросил  подозрительный  взгляд  на  зятя,  ничего  не  ответил,
накинулся на Цуй:
   -  Ты чего сидишь и слушаешь разговоры  мужчин?  Ужин  должен  быть  на
столе, а ты огонь не разводила.
   После ужина Ли Цзян вышел проводить Хо. Огляд