что они его побаиваются, но не позволил  разыграться  горделивости.  Может
быть, хан-отец, если уж он пришел сам, не доведет  дело  до  драки,  может
быть,  сейчас,  подняв  шапку  на  копье,  примчится  его  посланец    для
переговоров...
   -  Брат,  дозволь  мне  повести  передовые  сотни!-    Ноздри    Хасара
раздувались, руки дергали поводья, и каурый жеребец крутил головой.
   <Хвастун! Красуется!> Тэмуджин холодно взглянул на него.
   -  Я отрешил тебя от всех дел. И ты пока не заслужил моего прощения.
   Наказал  его  за  то,  что  он  вдруг  потребовал  казни  для   Джэлмэ.
Разобравшись, в чем дело, едва не отхлестал резвого братца плетью.
   Хасар умчался.
   Солнце едва приподнялось над Мау-Ундурскими  горами,  как  сразу  стало
жарко. За спиной Тэмуджина фыркали  лошади,  над  головой  жужжали  оводы,
соловый конь под ним не стоял на месте, переступал с  ноги  на  ногу,  бил
хвостом по бокам. Никакого посланца от Ван-хана не было. И не будет.  Если
бы хотел мира, не пришел бы сюда.
   Он повернул коня. Ветками ильмов  нойоны  отбивались  от  злых  оводов.
Воины стояли за увалом, он видел только шлемы и копья.
   -  Нойоны, смотрите, против каждого из моих воинов - трое. Битва  будет
тяжелой. Готовы ли вы к ней?
   Побросав ветки, нойоны дружно ответили: <Готовы!>
   -  Ну что же, тогда давайте вознесем  молитву  творцу  всего  сущего  -
вечному небу - и понемногу начнем шевелить недругов.
   Тэмуджин спешился, стал  на  колени,  закрыл  глаза.  Он  жаждал  почти
невозможного, недостижимого - победы,  посрамления  своих  бывших  друзей,
своих  родичей,  и  страстные  слова  молитвы    теснились    в    голове,
схлестывались,  путались,  теряли  смысл.  Это  была  молитва  не  ума,  а
страждущей души,  для  которой  слова  и  не  нужны.  Сел  в  седло,  чуть
расслабленный, как после короткого  сна,  вгляделся  в  ряды  врагов.  Они
стояли неподвижно, горячий воздух струился над ними, прохладной голубизной
выделялся ханский шатер.
   -  Хулдар!
   Нойон подскакал к нему, осадил лошадь, привстав на  стременах.  Широкое
лицо как жиром смазано - блестит, короткая шея открыта, по ней  пот  бежит
струйками, шлем сдвинут на затылок, по спине  колотит  сетка  из  железных
колец.
   -  Ты почему без куяка?
   -  Жарко, хан Тэмуджин. К тому же я толстый, меня проткнуть трудно. Это
моему другу куяк нужен, и он его никогда не снимает. Так, Джарчи?
   -  Так, Хулдар.- Крючконосый Джарчи остановился рядом с Хулдаром.
   -  Мы сейчас ударим на кэрэитов.  Ты,  Хулдар,  со  своими  воинами  не
оглядываясь, не останавливаясь, как нож в сыр, врезайся в  ряды  врагов  и
пробивайся к шатру. Понятно?
   -  Понятно, хан Тэмуджин. Но мы всегда  и  везде  -  вместе  с  Джарчи.
Джарчи, разве мы можем сражаться, не видя лица друг друга?
   -  Хулдар говорит правду, хан Тэмуджин.
   -  Ну, идите оба. Я очень надеюсь на вас.
   -  Хан Тэмуджин,- Хулдар поправил шлем,-  мы  срубим  туги  кэрэитов  у
голубого шатра и подымем твои.
   -  Ну, багатуры, урагша!
   Без барабанного боя,  без  криков  и  визга  воины  потекли  вниз.  Они
перекатывались через увал  и  сотня  за  сотней  мчались  мимо  Тэмуджина.
Горячая пыль из-под копыт обдавала его, лицо, застилала глаза. Он отскакал
в сторону, торопливо вытерся  рукавом  халата.  Узкий  строй  его  воинов,
похожий на  копье,  стремительно  приближался  к  рядам  кэрэитов.  Он  не
различал, но угадывал: в самом острие <копья> Хулдар  и  Джарчи.  Передние
ряды врагов - воины его  родичей  -  пришли  в  движение.  Острие  <копья>
ударило в середину строя, туго вошло в него. Пробьет или нет? Расколют или
увязнут? Кажется, раскололи... Да, развалили строй надвое и уже  добрались
до воинов Джамухи. Пропороли и этот строй. Молодцы! Какие молодцы!
   Вслед за Хулдаром и Джарчи в разрыв втягивались  новые  воины,  <копье>
утолщалось, превращалось в острый клин. Воины беглых нойонов дрались вяло,
их  отжимали  к  песчаным  наносам.  Кони,  увязая  в  раскаленном  песке,
вздыбливались, падали. Бросая коней, оружие и доспехи,  воины  бежали  под
защиту кэрэитов. Так вам, предателя.
   А Хулдар и Джарчи упрямо продвигались к шатру. Там  кипел  человеческий
водоворот, своих от чужих невозможно было отличить,  но  он  видел  черный
боевой туг, приготовленный Хулдаром, чтобы поставить возле ханского шатра.
Качаясь, туг плыл высоко над головами  сражающихся.  Плыл  все  медленнее,
временами совсем останавливался. Нет, эта битва не будет выиграна. Слишком
много врагов. Никакая храбрость не заменит силу,
   Тэмуджин слез с коня. Нукеры из сотни его караула услужливо  разостлали
в жидкой тени ильма войлок, принесли бурдюк с кумысом. Он попил  прямо  из
бурдюка, сел, прислонился спиной к корявому стволу дерева.
   -  Пусть подойдет ко мне  Джэлмэ.-  Когда  нойон,  подъехав,  спешился,
спросил:- Сколько воинов у нас в запасе?
   -  Восемь сотен, хан.
   -  Джэлмэ, ты видишь - мы сегодня будем побиты.
   -  Еще неизвестно, хан.
   -  Уже известно. Пошли в сражение всех. Оставь при мне человек  десять.
Сам скачи в мой курень. Уводи в горы. Там встретимся. Если будем живы.
   Джэлмэ вскочил в седло, посмотрел на бушующую  внизу  битву,  лицо  его
дрогнуло. Свесился с седла.
   -  Зачем шлешь в битву последних людей, если побеждают они?
   -  После этой победы они не потащат ноги. Не медли, Джэлмэ.
   Восемь сотен свежих воинов не могли изменить ход битвы, но  сделали  ее
еще более ожесточенной. Солнце давно перевалило за  полдень.  И  земля,  и
безоблачное небо пылали от зноя. Но люди будто не чувствовали ни жары,  ни
усталости, шум битвы не утихал  ни  на  мгновение.  Иногда  казалось,  что
кэрэиты взяли верх, битва накатывалась на предгорья, и нукеры его  караула
начинали просить Тэмуджина сесть на коня. Но через какое-то время сражение
перемещалось назад, Оставляя на земле раненых и павших воинов.
   Черный боевой туг, все время  маячивший  недалеко  от  ханского  шатра,
теперь то появлялся, то исчезал. Казалось,  чьи-то  руки  держали  его  из
последних сил. Воины Тэмуджина дрались как никогда в жизни.  В  душе  хана
росло, заполняло грудь чувство благодарности...
   Перед заходом солнца сама по себе,  как  огонь,  съевший  все  топливо,
угасла битва. Его воины стали  отходить.  Никто  их  не  преследовал.  Два
нукера принесли на руках Хулдара. Отважный нойон  был  тяжело  ранен.  Его
глаза помутнели от боли, резко обозначились широкие скулы на бледном,  как
береста, лице. Тэмуджин положил на лоб Хулдара руку.
   -  Ты багатур, каких не знала наша земля.
   -  Я не смог поставить туг у шатра.
   -  Ты сделал больше, чем дано человеку.
   -  Мы победили, хан?
   -  Нет, Хулдар. Но мы будем живы.
   Хулдар прикрыл глаза, помолчал.
   -  Хан, небо зовет меня... Не забудь о моих детях.
   -  Они не будут забыты, клянусь тебе, Хулдар!
   Прискакал Джарчи, стремительно соскочил с коня, стал перед Хулдаром  на
колени.
   -  Не уберег я тебя, друг. Э-э-э-ха!
   На взмыленных лошадях, потные, грязные, окровавленные,  поднимались  по
склону, тащились мимо Тэмуджина воины. Проехал Хасар. Не  подвернул,  даже
не взглянул на него. От огненной  накидки  остались  клочья,  позолоченный
шлем блестел вызывающе ярко. Возле Тэмуджина собрались нойоны.
   -  Я не вижу Боорчу. Где он?
   Нукеры караула побежали разыскивать Боорчу. Его нигде не было. Тэмуджин
долго смотрел на  оставленное  поле  брани.  Везде  лежали  люди  и  кони.
Казалось, безмерная усталость свалила  их  на  горячую  землю.  О  Боорчу,
Боорчу! Тяжело поднялся, вдел ногу в стремя. Нукеры помогли  ему  сесть  в
седло.
   -  Нойоны, мы сделали одну половину дела. Нам надо уходить.
   Нойоны ответили ему тяжелым вздохом.
   -  Я знаю, люди едва держатся на ногах  и  спотыкаются  кони.  Но  надо
уходить.
   Шли всю ночь,  подымаясь  в  горы.  На  рассвете  Тэмуджин  дал  воинам
короткий отдых. Попадали в траву кто  где  стоял.  От  храпа  сотен  людей
задрожали листья деревьев. Тэмуджин не мог уснуть. То ложился, то  вставал
и ходил, перешагивая через спящих.
   Утро снова было жарким. Но здесь, высоко в горах, среди  редких  сосен,
ильмов и вязов, все время тянул ветерок, нес легкую прохладу.
   Среди  спящих  воинов  пробирался  всадник  на  низенькой  неоседланной
лошади. Его ноги  почти  касались  земли.  Тэмуджин  вгляделся  в  лицо  с
огромным синяком под правым глазом и быстро пошел навстречу.
   -  Друг Боорчу! Жив!
   -  Жив, хан Тэмуджин!- Боорчу слез с лошади.- И даже добычу захватил  -
этого богатырского коня.
   Они сели под сосной. Половина лица Боорчу распухла, правый глаз заплыл,
но левый смешливо щурился.
   -  Ты где был?
   -  Отдыхал. Там, в сражении, какой-то дурак хотел рубануть меня  мечом.
Я подставил свой. Его меч повернулся плоской  стороной  и  приложился  вот
сюда.- Боорчу прикоснулся к синяку.- Я сковырнулся с лошади. Из глаз искры
так и сыплются. Ну, думаю, пожар будет...  Когда  пришел  в  себя,  вокруг
кэрэиты. А у меня ни коня, ни  меча,  только  нож.  Э-э,  сказал  я  себе,
полежи, подожди своих. И пролежал до самого  вечера.  Стемнело  -  пополз.
Наткнулся на завьюченного коня. Вьюк срезал,  сел  -  и  где  шажком,  где
трусцой - сюда.
   -  Я рад, друг Боорчу, что ты жив. И без  того  много  потерял.  Печень
усыхает, как подумаю, сколько воинов погублено  И  это  не  все.  Я  велел
Джэлмэ увести в горы мой курень. Своих жен и детей посадим на  коней,  все
остальное придется бросить. А другие курени? Они полностью станут  добычей
Ван-хана. Люди, юрты, стада, табуны - все, что мы  собрали  за  эти  годы.
Друг Боорчу, мы снова будем голыми и гонимыми.
   Тоскливое отчаяние нахлынуло на него. Сейчас ему казалось, что всю свою
жизнь он карабкался на скалистую кручу. Думалось порой: вот она,  вершина,
можно остановиться, оглядеться, перевести дух, но в это самое время из-под
ног вырывалась опора; обдирая бока, он скатывался вниз, хватался руками за
одно, за другое, останавливался и, не давая  себе  отдышаться,  снова  лез
вперед. И опять не на твердые выступы, а на осыпь ставил свои ноги.
   -  Хан Тэмуджин, ты перечислил не все потери.-  Боорчу  сорвал  листок,
размял его в кашицу, прилепил к синяку.- Ты недосчитаешься многих нойонов.
После битвы не все пошли за тобой, а  повернули  коней  к  своим  куреням.
Сегодня  побегут  с  поклоном  в  шатер  Ван-хана.  Некоторых  я  пробовал
завернуть. Не слушают.
   Тэмуджина это не удивило. Все так и должно  быть.  Пока  широки  крылья
славы, под них лезут все,  обтрепали  эти  крылья  -  бегут  без  оглядки.
Бегут... Но кто-то и остается.
   -  А ты, Боорчу, никогда не убежишь от меня?
   -  Нет, хан Тэмуджин.
   -  А почему?
   -  Я твой друг.
   -  Ну, а если бы не был другом? Был бы просто нойоном Боорчу?..
   -  Смотря каким нойоном,  хан  Тэмуджин.  Будь  я  владетелем  племени,
пожалуй, ушел бы. Что мне тащиться  за  тобой,  побитым?  Сегодня  наверху
Ван-хан - поживу за его спиной. Завтра ты подымешься - приду к тебе. Что я
теряю? Племя всегда со мной, я над ним господин.
   -  Все это, друг Боорчу, не ново... Скажи лучше о другом. Вот ты  нойон
тысячи моих воинов. Почему ты не уйдешь от меня, когда я бедствую?
   -  Что мне это даст? Увел я тысячу  воинов.  А  в  ней  и  тайчиуты,  и
хунгираты, и дорбены - кого только нет! Их семьи, родные, друзья  остались
в твоих куренях. Через десять дней от моей тысячи мало что останется,  все
убегут обратно.
   -  Но ты можешь забрать и семьи, и родных!- Тэмуджин пытливо смотрел на
Боорчу.
   -  И все равно убегут. Я над ними поставлен тобой. Если я ушел от тебя,
моя власть кончилась. Я для них совсем не  то,  что  родовитый  нойон  для
своего племени.
   Тэмуджин кивнул. Суждения Боорчу подтверждали его  собственные.  И  то,
что раньше виделось  ему  размытым,  как  сквозь  зыбкое  степное  марево,
обретало твердые очертания. Только бы выжить и не растерять остатки сил.
   -  Давай, друг Боорчу,- поднимать воинов.
   Потянулись трудные дни  скитаний.  Умирали  раненые,  издыхали  лошади,
нечего было есть. Но Тэмуджин не останавливался ни на один  день.  Сначала
вел воинов по лесистым горам, по  самым  труднопроходимым  местам,  потом,
тогда уже все выбились из сил, повернул  на  север,  на  степные  равнины.
Приободрились люди, веселее стали кони.
   У озера Бальджуна решил остановиться.
   Всадники бросились к воде. Копыта коней подняли ил, вода стала грязной.
Но люди пили ее, черпая горстями, ополаскивали лица, смачивали головы.
   Тэмуджин спешился. К нему подтягивались нойоны.  Сколько  их  осталось?
Вот давние друзья Боорчу и Джэлмэ,  вот  кривоногий,  ловкий  Мухали,  вот
длинный строгий Субэдэй-багатур, вот крепкий, неутомимый Джэбэ. Но  многих
нет, ушли, покинули его.  Умер  отважный  Хулдар.  Потерялся  где-то  брат
Хасар.
   Он взял у воина деревянную чашу, зачерпнул в озере мутной воды.
   -  Верные друзья  мои!  Великие  тяготы  пали  на  нас.  Зложелатели  и
отступники ввергли в беду, лишили всего. Но мы живы и будем  сражаться,  и
горе тому, кто сегодня радуется нашему поражению! Небо  указало  мне  путь
истины. Гниль измены и предательства будет  искоренена  навеки,  мой  улус
возвеличится, и каждый из вас  получит  в  десять  раз  больше  того,  что
потерял сегодня. Клянусь вам! И если не сдержу  этой  клятвы,  пусть  небо
превратит меня в такую же грязную воду, какую я сейчас  пью.  Будем  верны
друг другу!
   Попив, он передал чашу Боорчу, тот, отхлебнув,  протянул  Джэлмэ.  Чаша
пошла по кругу, и все прикладывались к ней опаленными солнцем губами.
   Тэмуджин смотрел на изнуренных нойонов и воинов и думал, что  пока  эти
люди с ним, любая беда - не беда. Все  они  -  его  люди.  Вспомнил  слова
безвестного пастуха Кишлика: <Мы принадлежим  Даритай-отчигину,  а  он  со
всем своим владением - тебе>. Так не было. Где тысячи воинов, которые, как
он думал, должны были быть у него?  Одних  увели  родичи,  другие  ушли  с
нойонами, отпавшими после битвы.  Всегда  его  улус  был  похож  на  шубу,
собранную из клочьев. Один  клочок  больше,  другой  меньше,  один  пришит
крепко, другой держится на ниточке. Теперь все будет иначе. Шаг  за  шагом
он подходил к тому, что открылось сейчас.
   -  Джэлмэ, живы ли те два пастуха? Если живы, приведи ко мне.
   Пастухи оказались живы, но  едва  передвигали  ноги.  Они  тащились  за
войском пешком, гутулы давно  изорвались,  босые  ноги  были  в  струпьях,
кровоточили и гноились. Сквозь дыры на халатах проглядывало голое тело.
   -  Джэлмэ, первым делом накорми их. Потом одень и  обуй.  Дай  коней  и
оружие. Вы были рабами, теперь вольные люди. Это за то, что  не  забывали,
кому принадлежите. Вы предупредили о коварном нападении на  мой  улус.  За
это жалую каждому из вас почетное звание дарханов.  Отныне  каждый  убитый
вами на облавной охоте зверь - ваш, все добытое вами в походе  -  ваше.  И
никто не смеет заставить вас и ваших потомков  делиться  с  другими  любой
добычей.
   Оба пастуха, кажется, плохо уразумели, какое счастье им  привалило.  Но
воины, слушавшие его, одобрительно зашумели: <Справедлив и щедр наш хан!>,
<Делающему добро добром и платит!>
   -  Пусть небо продлит твои дни, хан!- поблагодарил наконец Кишлик.
   О Ван-хане никаких вестей не было. Тэмуджин дал всем  два  дня  отдыха,
затем отобрал наиболее выносливых воинов и под  началом  Субэдэй-багатура,
Джэбэ, Мухали отправил охотиться. Каждый день облавили  дзеренов,  этим  и
кормились. Достаток пищи быстро  поставил  на  ноги  воинов,  на  обильных
кормах поправились кони.
   У него осталось четыре с половиной тысячи воинов. Не много. Но это были
воины! Один  стоил  трех.  Храбры,  выносливы,  привычны  к  сражениям  и,
главное, до конца верны.
   Недалеко от Бальджуны были кочевья хунгиратов. Он послал к ним Джарчи с
повелением привести племя к подданству.  Соплеменников  жены  Тэмуджин  не
любил, не мог забыть, как они высмеивали его,  когда  ездил  за  Борте.  И
позднее от них была одна досада. Покориться ему отказывались,  путались  с
Джамухой.
   Он не надеялся, что хунгираты признают его своим ханом. И не время  ему
было затевать с ними драку. Но нужны были табуны и стада, люди  и  кочевые
телеги... К его удивлению, хунгираты покорились без колебания. Их склонили
к этому Дэй-сэчен и его сын Алджу - так по крайней мере говорили они сами.
Как бы там ни было, он получил все, что хотел, не потеряв ни одного воина.
Бескровная эта победа, такая важная для  него  сейчас,  показала:  кочевые
племена не  считают,  что  он  сломлен,  раздавлен.  Ван-хану  не  удалось
обломать крылья его славы. Раз так, он сумеет набрать новых воинов. Но для
этого нужно время.  И  после  нелегких  размышлений  он  решил  просить  у
Ван-хана мира.
   Подобрав  двух  посланцев,  велел  им  запомнить  до  слова  его  речи,
обращенные к хану-отцу и Нилхе-Сангуну, Джамухе, родичам...

     IX

   В шатре Ван-хана собрались все нойоны: ждали посланца  хана  Тэмуджина.
Нойоны громко разговаривали, и Ван-хана раздражали веселые  голоса,  яркий
шелк нарядов... Празднуют. Довольны. А он не находит себе места. С тех пор
как поддался  уговорам  сына  и  Джамухи,  изводит  себя  думами.  Но  они
бесплодны, как пески пустыни.
   В поход на Тэмуджина он не собирался. Войско вел  сын.  Но  едва  воины
скрылись за степными увалами, велел седлать коня и помчался  вдогонку.  Ни
сына, ни Джамуху это не обрадовало. Осторожно,  незаметно  они  отодвинули
его от всех дел. У него спрашивали совета,  а  делали  все  по-своему.  Но
перед битвой он как бы стряхнул с себя  нерешительность,  взял  управление
войском в свои руки, не позволил сыну и Джамухе всеми силами навалиться на
прижатого к горам Тэмуджина. Чего-то ждал. Чего?  Может  быть,  встречи  с
Тэмуджином. Но что  могла  изменить  эта  встреча?  Слишком  далеко  зашла
вражда...
   Поставив воинов обороняться, он лишил их подвижности, и  горестно  было
ему видеть, как они гибнут. Но то, что Тэмуджин ловко  воспользовался  его
оплошностью, вызывало чувство, похожее на гордость,- все-таки он его  сын,
хотя всего лишь названый. Воины Тэмуджина почти прорвались  к  его  шатру.
Нилха-Сангун, вне себя от ярости, сам кинулся в сражение. Стрела вонзилась
ему в щеку, раскрошив четыре зуба.  <Кто  занозист,  занозу  и  поймает!>-
подумал он, но тут же до боли в сердце стало жалко сына.
   После битвы нойоны звали его идти по следам  Тэмуджина.  Он  не  пошел.
<Подождем,  когда  выздоровеет   Нилха-Сангун>.    Джамуха    без    конца
просил-уговаривал, слова его  и  ручейками  журчали,  и  весенней  листвой
шелестели, и холодком осени дышали,  но  он  остался  тверд,  хотя  и  сам
понимал: нельзя давать Тэмуджину передышки.
   Нойонов, отпавших от Тэмуджина после битвы, принял сурово. Ни с кем  не
захотел говорить. Но когда воины захватили жен и детей Хасара (сам  бежал,
побросав  золоченые  доспехи),  он  велел  поставить   для    них    юрту,
поить-кормить, как гостей.
   Его нойоны и сын всего этого не понимали  и  открыто  не  одобряли.  Он
чувствовал, как растет стена отчуждения, делая его одиноким.
   В шатер вошел Нилха-Сангун, сел рядом с отцом.
   -  Наши люди хотели выведать  у  посланцев,  сколько  чего  осталось  у
Тэмуджина. Молчат.
   От раны Нилха-Сангун еще не оправился, трудно ворочался язык в разбитом
рту, и речь его была невнятна, распухшая  щека  топырилась  под  повязкой,
кособочила лицо.
   -  А-а,  ничего   у    Тэмуджина    не    осталось!-    Даритай-отчигин
пренебрежительно махнул рукой.- Все курени захватили.
   -  Курени-то захватили...- Джамуха смотрел не на Даритай-отчигина, а на
Ван-хана, ему и предназначал свои слова.- Но воины  у  него  еще  есть.  Я
расспрашивал пленных, высчитывал - есть воины. Сегодня мало. Завтра  будет
много. Сегодня он будет слезно плакать, а завтра кое-кому кишки выпустит.
   -  Ты злым становишься, Джамуха,- сказал Ван-хан.
   -  Это оттого, что кое-кто сл