ать, сочувственно покачал головой, огорченно развел руками.
   Вечером Захарий развьючил верблюдов, расседлал  коня  и  стал  готовить
ужин. Вскипятил в котле воду, хотел засыпать в нее сухих крошек хурута, но
подошел монгол, замахал на него руками, убрал хурут, велел подождать.  Тут
же куда-то убежал. Возвратился с большим котлом мяса. Поставил  его  перед
Захарием.
   -  Сайхан амттай идээ! '
   [' Очень вкусная еда!]
   Это Захарий хорошо понял. Сколько времени его пищей был  только  хурут!
Обрадовался и мясу с  наваристым  супом,  и  тому,  что  без  труда  понял
монгола, и его доброте, такой редкой в этом жестоком мире.
   Они стали есть, поглядывая друг на  друга  и  беспричинно  посмеиваясь.
Монгол успевал жевать мясо, запивать его супом, говорить,  дополняя  слова
знаками,  ужимками,  взглядами  веселых  узких  глаз.  И  Захарий   вскоре
удивленно заметил, что без усилий все  понимает.  Он  узнал,  что  монголы
подстрелили несколько сайгаков, когда ездили по  своим  делам,  что  зовут
караванщика Судуй, что у него есть отец, мать,  жена  и  недавно  родилось
сразу двое детей - сын и дочь, что отец у него хороший, мать добрая,  жена
красивая, дети здоровые и сам он поэтому человек счастливый. И  он  никуда
бы не поехал от родного очага, но его попросил пойти, с  караваном  Джучи,
сын самого Чингисхана. Отказаться не мог, потому что Джучи хороший.  Слова
<сайн сайхан> так и сыпались с его языка. Но Захарий ни разу не подумал  о
Судуе как о хвастуне. Хорошие люди, известно, и о других стараются  думать
и говорить хорошо.
   Захарий вспомнил Фатиму, сказал:
   -  Когда жена есть, дети маленькие, дома сидеть надо. Вы к своим  бабам
не бережливые. По хозяйству не помогаете совсем. Только и делаете, что  на
конях скачете да саблями помахиваете.
   Ему, как Судую, пришлось изобразить сказанное,  тогда  только  тот  все
понял и легко согласился с Захарием. Но знаками же показал:  на  коне  они
скачут и машут  саблями  не  для  своей  утехи.  Женщины,  конечно,  много
работают. Они и скотину содержат, и детей растят,  и  кожи  выделывают,  и
войлоки сбивают, и одежду шьют... Но мужчины из похода возвращаются  не  с
пустыми руками. Они привозят добычу.
   -  Я был у вас не так уж долго. Но я жил у Махмуда. И знаю, куда уходит
ваша добыча. Все самое ценное они к рукам  прибирают,  купцы.  Взамен  вам
дают вино да сладости да побрякушки-безделушки. Вино бывает быстро выпито,
сладости съедены, что же остается у вас? Для чего же  надрываются  жены  и
машут саблями воины?
   Судуй не ответил.
   Теперь они чаще  всего  ехали  вместе.  И  при  разговорах  все  меньше
размахивали руками. От Судуя Захарий узнал, для чего  он  и  его  товарищи
время от времени уклоняются от караванной тропы, и догадался, что идут они
в города шаха не только для того, чтобы  продавать-покупать...  На  сердце
стало неспокойно. Люди  шаха  в  подвластных  ему  городах  строго  блюдут
порядок, они скоры и круты на расправу...
   В Отраре их  встретили  неприветливо.  На  базаре  мухтасибы  -  стражи
порядка - пялили  на  караванщиков  глаза,  шагу  ступить  не  давали  без
догляду,  бессовестно  вымогали  подачки.  Наиб  хорезмшаха  Гайир-хан  не
позволил каравану никуда  уходить  из  Отрара.  А  монголы,  забыв  всякую
осторожность, рыскали по городу, лезли  к  городским  стенам,  осматривали
рвы, шагами обмеряли окружность внутренних укреплений.
   -  Вы накличете беду!- говорил Захарий Судую.
   -  Мы должны сделать то, что нам повелели.
   А по базару поползли слухи, что владениям шаха Мухаммеда скоро придется
пережить ужас нашествия войска, неудержимого, неостановимого,  как  горный
поток. Напуганные люди приходили посмотреть на монголов - что  за  грозные
воины? Через караванщиков-мусульман они разговаривали с монголами, и те не
рассеивали страхов,  напротив,  поддерживали:  да,  непобедимый  Чингисхан
повернулся спиной к разгромленному им Китаю и  обратил  свой  взор  в  эту
сторону. И тот, на кого пал его взгляд, должен покориться  или  погибнуть.
Такова воля неба.
   Неприветливость отрарцев перерастала в открытую вражду.
   У Захария были свои заботы. Письмо хаджибу Данишменду все еще  не  было
вручено. Сначала хаджиба не было в Отраре, он куда-то уезжал.  Потом,  как
Захарий ни ловчился, подойти к нему незаметно не  мог.  А  время  уходило.
Через несколько дней караван должен был  отправиться  в  обратную  дорогу.
Возвращаясь вечером вместе с  караванщиками  на  постоялый  двор,  Захарий
напяливал на свою голову чалму, тайком перелезал через глинобитную  ограду
двора и  шел  разыскивать  Данишменда.  Один  раз  ему  все-таки  повезло.
Уследил, как хаджиб въехал в ворота большого двора. Его  дом?  Узнать  это
было уже проще. Захарий постучал в ворота. Они приоткрылись, из-за полотна
высунулась голова молодого слуги.
   -  Скажи, достойный, это дом Исмаил-бая?
   -  Ходят тут...- проворчал слуга.- Это дом  Данишменд-хаджиба!-  Ворота
захлопнулись.
   Захарий пожалел, что не взял с  собой  письмо.  Держать  его  при  себе
опасался, прятал на постоялом дворе. Ну, да делать нечего, надо сходить...
   Стоял поздний осенний вечер. Улицы Отрара были пусты,  по  ним  метался
холодный ветер. В звездное небо вонзились  острые  минареты,  полная  луна
обливала их серебряным светом. Захарий  приближался  к  постоялому  двору,
когда за спиной услышал стук копыт. Прижался  к  стене.  Воины  (в  лунном
свете поблескивали шлемы и наконечники копий), человек  около  пятидесяти,
шагом проехали мимо.
   -  Не торопитесь,- сказал один  из  них.-  Надо  подождать  других.  Не
спугнуть бы.
   -  Боишься?
   -  Их четыреста пятьдесят человек. Если храбры так же, как болтливы...
   Всадники скрылись за углом. Захарий побежал по  переулку  к  постоялому
двору, разыскал Судуя, разбудил.
   -  Вставай! Что-то неладное... Что-то замыслили...- Он спохватился, что
говорит по-русски, махнул рукой.- Ах,  черт!  Пойду  я  послежу  за  этими
людьми. Разбуди своих! Разбуди.
   Судуй мало что понял из его торопливых слов, но встревоженность Захария
передалась и ему. Растолкал  старшего  караванщика  и  побежал  следом  за
Захарием. Они снова перелезли через стену  и  сразу  же  услышали  грозный
окрик:
   -  Стойте!
   Захарий и Судуй бросились бежать по переулку. За ними кинулись  конные,
над головой пропели стрелы. Но не напрасно Захарий не единожды ходил  тут.
Между двумя оградами была узкая  щель.  За  ней  следующий  переулок.  Они
оторвались от погони...
   Ночь всполошили крики людей, треск ломаемого дерева,  звон  оружия.  На
постоялом дворе происходило что-то недоброе. Захарий и Судуй кружным путем
перебрались в улицу, ведущую к воротам двора. Они были  распахнуты.  Воины
размахивали факелами. Из глубины двора выталкивали  полуодетых,  связанных
караванщиков.
   -  Энэ юу вэ? Энэ юу вэ? '
   [' Что такое?]
   -  Тише, Судуй! Откуда же я знаю, что это такое!
   Караванщиков вытолкали из  двора,  куда-то  увели,  угрожающе  наставив
копья.  И  все  смолкло.  Раззявленной  пастью  чернели  ворота.   Холодно
поблескивали минареты. Что делать? Возвращаться на постоялый двор  нельзя.
Надо бежать. Но ворота  города  откроют  только  утром.  К  тому  времени,
недосчитавшись, их начнут разыскивать. В городе укрыться  негде.  Разве  у
хаджиба? Но примет ли он без письма? Примет или не примет - гадать нечего.
Надо идти к нему.
   Слуга сначала не хотел беспокоить до  утра  своего  господина.  Захарий
поднес к его носу кулак. Это помогло. Их  провели  в  комнату,  застланную
потертым ковром. Хаджиб вышел, держа в руках подсвечник с тремя  оплывшими
свечами. Строго оглядел и, кажется, понял, кто они такие.
   -  От Махмуда?
   -  Да. Мне велено было передать письмо...
   Когда Захарий рассказал,  что  случилось  на  постоялом  дворе,  хаджиб
поставил подсвечник на пол, беспокойно прошелся по комнате.
   -  Не ждал я этого от Гайир-хана...
   На другой день хаджиб принес страшную весть. Все караванщики казнены по
приказу Гайир-хана. Известно, что двое где-то  скрылись.  Розыск  идет  по
всему городу. Все товары, все серебро и золото наиб Гайир-хан взял себе.
   -  Где ты спрятал письмо?
   -  Оно не в товарах. Письмо не найдут. Я попробую его достать,
   -  Нет. Оно уже не нужно. Мне здесь оставаться нельзя.  Верят  мне  все
меньше и, кажется, готовы отправить вслед за казненным отцом. Надо уходить
в степи, к вашему хану. Но прежде я отправлю вас.
   Хаджиб заставил их одеться в женское платье. С закутанными в  покрывало
головами перед закрытием ворот вывез их за город.  В  тутовой  роще  снова
переоделись, затянули подпруги коней и распрощались. Хаджиб сказал:
   -  Передайте Махмуду - я буду через несколько дней. И не  один.  Многие
знатные люди последуют за мной.
   До первых монгольских караулов ехали ночами. Потом мчались  и  ночью  и
днем, загоняя насмерть лошадей. Судуй был неразговорчив. Скорбел  о  своих
товарищах. Сумно было и на душе у Захария.
   В орду Чингисхана им не дали ни поесть, ни передохнуть.  Хан  сразу  же
потребовал к себе. Шатаясь от  усталости,  они  подошли  к  ханской  юрте.
Кешиктены  распахнули  резные,  с  позолотой  двери.  Захарий  с  робостью
переступил высокий порог. По правую руку у входа  стояла  широкая  скамья,
застланная льняной скатертью, на ней серебряные кумганы с кумысом и  чаши.
Юрта была затянута златоузорными шелками, складки  от  дымового  отверстия
бежали по потолку, как лучи солнца, к стенам, по ним ниспадали к земле.  В
том месте, где стены и потолок сходились, юрту обтягивал поясок  с  пышной
серебряной бахромой. Посредине юрты горел  огонь,  за  ним  в  широком,  с
короткими  ножками  кресле  сидел  грузный  человек  с  седеющей  бородой:
ссутулив сильные плечи, смотрел на них светлыми немигающими  глазами.  Вот
он-какой, могучий и грозный владыка монголов... Справа и слева от него  на
белом толстом войлоке сидели нойоны.
   Слушая Судуя, хан не шевельнулся. Но его глаза  потемнели,  отяжелевшие
веки приопустились, пальцы сильных рук один по одному  стали  сгибаться  в
кулаки. Сейчас он вскинет руки, глаза метнут  холодное  пламя.  Но  ничего
такого не произошло. Хан поворотил  голову  к  нойонам,  на  короткой  шее
вздулся толстый ремень жил, борода  уперлась  в  отворот  халата;  смеясь,
сказал хрипловато:
   -  Кто-то хотел сидеть у реки... И как? Сами карасями оказались. Попали
на горячие угли. Не я ищу войну, она ищет меня. И так будет  всегда,  пока
мир не покорится одному владетелю. Повелеваю: направьте шаху посла.  Пусть
он пришлет все отнятое. И пусть отдаст в мои руки  Гайир-хана.  Я  наполню
его утробу серебром и золотом.
   Из ханской юрты Судуй повел Захария к себе. Чего-то пожевав, они  легли
спать. Растормошил Захария Махмуд.
   -  Ты что же это?- сердито спросил он.- Я тебя жду, а, ты спишь...  Что
там вышло?
   Захарий рассказал.
   -  Аллах акбар! И мои верблюды, и мои щелка тоже пропали?
   -  Все пропало, хозяин... Сами, говорю, едва выбрались.
   -  Ты почему не, нашел  хаджиба  сразу.  Он  бы  отвел  беду...  Ты  не
исполнил того, что я велел. Ты принес мне  убытки.  Не  будет  тебе  воли,
негодник, пока не отработаешь всего!
   -  Я ни в чем не виноват, купец!  Ты  не  можешь  отступить  от  своего
слова. А если отступишься...
   -  Что? Ты грозишь мне? Я закую тебя в железо, и будешь  делать  черную
работу, пока не подохнешь!
   Его крик разбудил Судуя. Он приподнял голову.
   -  Сон вижу-гром гремит. А, это ты, сартаул, Зачем так кричишь?  Почему
не даешь спать?
   Махмуд, бранясь, ушел. Захарий спать уже не мог. Зачем  он  возвратился
сюда? Если Махмуд сдержит свое слово, не видать ему ни отца, ни Фатимы, ни
зеленых лесов Руси.
   В юрту вошла жена Судуя и женщина постарше, должно быть, мать.  Пожилой
человек принес на руках детей-двойняшек Судуя. Дети стали ползать по отцу,
дергать его за косички, за нос, и Судуй блаженно ворчал, нюхал  их  пухлые
розовые мордашки. Посмеивались женщины,  лучил  морщины  у  глаз  мужчина.
Пылал в очаге  огонь,  булькал  в  котле  суп.  Счастливы  эти  люди.  Они
дождались возвращения родного им человека. А другие сейчас плачут по  тем,
кто уже никогда не вернется. Где-то плачет  и  его  Фатима.  Где-то  сидит
старый, отец, обхватив корявыми руками седую голову, думает о  нем  или  о
своей молодости, о празднично шумном Подоле...
   -  Чем  опечален твой товарищ?- спросила Судуя мать.
   Отодвинув детей, Судуй сел.
   -  Э-э, да ты и верно скис, как молоко, забытое на солнце. Сейчас будем
мясо есть, архи пить. Будем пить  архи,  отец?  Видишь,  будем...  Ты  мой
гость. Моя юрта - твоя юрта.
   -  Да-да... Спасибо. Но мне надо идти поговорить с Махмудом. Если он...
А-а, что там! Ты не был рабом, не знаешь...
   -  Рабом был мой отец... Но не о том речь. Махмуд  большой  человек,  в
ханскую юрту ходит... Плюнуть бы на него - нельзя.- Судуй яростно  поскреб
голову, посмотрел на мать, на отца, словно спрашивая совета.
   -  Ты поговори с Джучи,- сказал Судую отец.-  Ты  должен  помочь  этому
человеку. И ты можешь помочь. Я всегда всем помогал... А мне было труднее.
Теперь что! Мое имя известно, твое известно...
   -  Ну, пошел-поехал!- со смехом остановила его мать Судуя.
   Судуй вскочил, оделся, и они пошли к старшему сыну хана. Джучи сидел  в
юрте с двумя старшими сыновьями. Они читали ему  какую-то  книгу.  Сначала
читал мальчик постарше, худенький, ушастый, с ломким, неуверенным голосом.
Потом второй,  помладше,  большеголовый,  узкоглазый  крепыш.  Этот  читал
бойчее. Но Джучи похвалил обоих.
   -  К завтрашнему дню ты, Орду, перепиши  это,-  Джучи  черкнул  крепким
ногтем по странице.
   Ушастенький согласно кивнул головой.
   -  Тебе, Бату, вот это.
   Заглянув в книгу, Бату недовольно шмыгнул носом, но смолчал. Орду  взял
книгу, и они пошли из  юрты.  Оба  были  в  одинаковых  халатах,  стянутых
голубыми шелковыми поясами, в белых войлочных  шапках  с  загнутыми  вверх
краями. Княжичи... Бату остановился возле Судуя, требовательно  дернул  за
рукав.
   -  Ты нам привез что-нибудь?
   -  Нет, Бату, на этот раз я возвратился, похлопывая  себя  ладонями  по
бедрам '.
   [' Монгольская пословица - возвратиться с пустыми руками.]
   -  Рассказывай, Судуй,- сказал Джучи.
   -  В юрте твоего отца и нашего повелителя я рассказал все. Не говорил я
одного.- Судуй подтолкнул Захария вперед.- Если бы не он, я не  увидел  бы
ни тебя, ни своих детишек. Этот человек - раб Махмуда. Сартаул грозит  его
покарать... А у этого человека сердце воина. Я подумал: негоже,  чтобы  на
резвом скакуне возили воду или аргал. Я никогда не просил тебя,  Джучи,  а
сейчас очень прошу...
   Захарий ощутил на  своем  лице  внимательный  взгляд  Джучи.  Сын  хана
смотрел пристально, но  взгляд  его  был  спокоен,  в  нем  было  простое,
доброжелательное любопытство. Окликнув караульного, Джучи  послал  его  за
Махмудом, стал расспрашивать Судуя, как все произошло.  Слушал,  задумчиво
морща лоб, постукивал пальцами по крышке столика, обложенного перламутром.
Рядом со столиком стопкой лежали толстые книги.
   -  Еще одна жертва кровавому духу войны... Э-эх!
   Пришел Махмуд.  Удивленно зыркнул на Захария, истово кланяясь, рассыпал
перед Джучи скатанные жемчужины приветных слон. Сын хана не прерывал  его,
даже вроде бы и не слушал, все так  же  задумчиво  смотрел  поверх  головы
купца и барабанил по столику. Потом вдруг спохватился, спросил:
   -  Этот раб виновен перед тобой?
   -  Аллах свидетель, он разорил меня!
   -  Ты, вижу, скоро будешь гол и бос. Что хочешь с ним сделать?
   -  Все утерянное вытряхну из него вместе с его душой.
   -  Ты чрезмерно строг. Но он твой раб, и  ты  волен  сделать  все,  что
пожелаешь...- Джучи замолчал, чего-то недосказав, казалось, ждал, что  все
прочее купец поймет и так.
   Но Махмуд невысказанного понять не пожелал, обрадованно бормотал:
   -  Истинно так! Истинно так!
   Захарию он стал отвратен. Жадина постылая,  хмырь  болотный!  Не  много
получишь!..
   Лицо Джучи построжало.
   -  Твой раб спас моего лучшего нукера. Его стараниями  весть  о  гибели
караванщиков вовремя дошла до ушей моего отца. Как быть с этим? Ты  должен
его наказать, а я вознаградить.
   Сбитый с толку купец молча сверкал синеватыми белками глаз.
   -  Я его куплю у тебя.- Джучи открыл лаковую шкатулку.
   -  Аллах акбар!- тихо изумился Махмуд.- Взять с тебя деньги?  Я  сам  и
все, что у меня есть,- твое, лучший из сыновей повелителя вселенной.  Дарю
тебе этого раба! Для того и купил, чтобы подарить.
   Джучи и Судуй весело переглянулись.
   Из юрты сына хана Захарий вышел вольным человеком.

     XII

   Счастье сопутствовало хорезмшаху Мухаммеду все годы правления. И  вдруг
упорхнуло-улетело... Аллах лишил  его  своего  благоволения,  и  мир  стал
враждебен шаху.
   В Гургандж он не казал своих глаз с тех  пор,  как  отбыл  в  поход  на
Багдад. Жил либо  в  Бухаре,  либо  в  Самарканде.  Держался  подальше  от
бесценной матери. Но вражда с нею  не  утихала.  Ненависть  сочилась,  как
сукровица из незаживающей раны. Тени зла скапливались вокруг него. Он  все
больше боялся теснин дворцовых  переходов  и  глухоты  покоев,  завешенных
коврами. Уезжал на охоту, надеясь отдохнуть, забыться, и  тащил  за  собой
своих эмиров: боялся сговора за своей спиной. А на охоте боялся  случайной
стрелы... Чаще прежнего молился, каясь перед аллахом за тяжкий грех  свой:
непомерная горделивость толкнула на  святотатство  -  поднял  дерзновенную
руку на наместника пророка. Смирением и многотерпением хотел искупить вину
перед богом.
   Какое-то время был тих, непривередлив. Но  вдруг  срывался,  забывал  о
благих  помыслах,  становился  буйным,  своенравным  до   потери    всякой
рассудительности.
   Гонец  из  Отрара  нашел  его  на  берегу  Джейхуна  '.   Самоуправство
Гайир-хана, наиба, не им поставленного,  распалило  в  нем  великий  гнев.
Схватив гонца за воротник халата неистово колотил  его  кулаком  по  лицу,
рычал:
   -  Гайир-хану отрежу уши!
   [' Д ж е й х у н - Амударья.]
   Вокруг стояли эмиры, смотрели на него с осуждением, перешептывались,  и
это бесило его еще больше. Гайир-хан - один из них. Они - за него. Их  уже
не страшит гнев шаха. Джалал ад-Дин, бледный, решительный, шагнул к нему.
   -  Повелитель,  ты  несправедлив!  Гайир-хан  истребил  не  купцов,   а
зловредных мунхи.
   Слова сына развязали языки эмиров.
   -  Хан шлет лазутчиков, а мы их должны оберегать!
   -  Наши сабли начинает есть ржавчина!
   -  Гайир-хан поступил как подобает!
   Воителей, от которых ушло счастье, эмиры не любят. А эти не любили  его
и раньше. Но он был удачлив, и они шли  за  ним,  славили  его  имя,  деля
воинскую добычу. Теперь готовы отвернуться. Но сын!
   -  За самоуправство Гайир-хан ответит головой!- упрямо  повторил  он  и
повернулся спиной к эмирам.
   Они вышли из шатра. Джалал ад-Дин остался, Но он не хотел разговаривать
с ним. Сын тоже ушел.
   Поостыв, шах пожалел о брошенной в горячке угрозе Гайир-хану.  За  него
вступятся все родственники матери. Да и сам Гайир-хан  может  постоять  за
себя. У него двадцать тысяч воинов. За могучими стенами Отрара  это  сила.
Если он осадит город и потерпит неудачу, эмиры совсем перестанут бояться.
   Минуло  несколько  дней.  Как-то  вечером  в  шатер  без  зова   пришел
Тимур-Мелик. Огляделся, наклонился к уху шаха.
   -  Я слышал обрывки плохого разговора...  Тебе,  повелитель,  лучше  не
ночевать в шатре.
   И Тимур-Мелик увел его  в  свою  палатку.  Утром  увидели:  весь  шатер
продырявлен стрелами, двое туркмен-телохранителей убиты.  Доискаться,  кто
это сделал, не удалось. Шах сразу же уехал в Самарканд.
   Вскоре  туда  прибыло  посольство  от  Чингисхана.  На  этот  раз   без
подарков... Послов было трое - мусульманин Кефредж  Богра  и  два  пожилых
нойона. Отец этого Кефредж Богра служил шаху Текешу, отцу Мухаммеда, а он,
сын