я с коня, сломает шею.
   Сын пошел навстречу всаднику, поймал лошадь за повод, тронул  всадника,
отскочил:
   -  Мертвый!
   Тайчу-Кури, забыв надеть чаруки, побежал к нему?  Они  сняли  всадника,
положили на траву. Судуй приложился ухом к его груди, неуверенно сказал:
   -  Живой...
   Тайчу-Кури послушал сам.
   -  Конечно, живой. Когда у человека стучит сердце,  он  не  может  быть
мертвым.
   Они нарезали травы, настлали в телегу, положили на нее  раненого.  Дома
Тайчу-Кури ножницами для стрижки овец срезал волосы вокруг раны, промыл ее
крутым раствором соли, приложил листьев и затянул повязку. Каймиш,  разжав
зубы, влила в рот раненого чашку кумыса. Желтое лицо его слегка порозовело.
   -  Смотри, Тайчу-Кури, оживает...
   -  Оживет. Молодой. Когда я был таким, как этот молодец,  никакая  рана
меня с ног не валила.
   -  Столько лет с тобой живу,  а  впервые  слышу,  что  ты  был  ранен!-
засмеялась Каймиш.
   И Судуй тоже засмеялся. А Тайчу-Кури тяжело вздохнул. Каймиш всегда ему
рот зажимает, слова лишнего сказать не даст. Как будто он хвастун. Женским
маленьким умом понять не может, что не ради  хвастовства  говорит  он  все
это, а для того, чтобы сын мог у него учиться и мог им гордиться.
   -  Когда бьют палками, это хуже всякой раны,- с обидой возразил он жене.
   -  Тебя били палками?- удивился Судуй.
   Сыну он никогда не рассказывал, как его наказывали. Что за  доблесть  -
терпеть удары по спине! Кто станет гордиться позорно битым отцом.
   -  Спроси у матери, она больше меня про меня знает.
   -  Ты бы позвал шамана,- сказала Каймиш.- Лечить надо человека.
   -  Сразу видно, что ты не умеешь думать,-  отомстил  жене  Тайчу-Кури.-
Смотри, на этом человеке хорошая одежда. Он, наверное, большой  нойон.  Мы
его спасем, нам почет и уважение. Когда я спас хана. Тэмуджина...
   -  А если он умрет?
   -  От такой раны в такие годы не умирают. И  я  не  хуже  шамана  знаю,
какие травы надо прикладывать к ране.
   -  Смотри, Тайчу-Кури...
   -  А что же, конечно, я буду смотреть. Не впервые спасаю людей.
   Дня три раненый не  приходил  в  себя.  Но  ему  стало  заметно  лучше.
Восстановилось  дыхание,  ровно  стало  биться  сердце.  Каймиш  уже    не
приходилось разжимать ему зубы, чтобы  напоить  кумысом.  Почувствовав  на
губах влагу, он открывал рот, тянулся к чашке руками.
   -  Я говорил: будет жить!- радовался Тайчу-Кури.
   Очнувшись, раненый обвел взглядом юрту с  развешанными  всюду  древками
стрел.  В  его  взгляде  появилось  недоумение,  оно  сменилось  тревогой.
Тайчу-Кури присел рядом с его постелью.
   -  Не понимаешь, где ты? Не бойся, не на  небе.  Туда  тебе  рановато.-
Посмеялся своей шутке.- Эта женщина не добрый дух, а моя ворчливая Каймиш.
Там лежит, почесывая бока, ленивый, как барсук, мой сын Судуй.  Сам  я  из
этих палок делаю  стрелы.  Вот  подымешься,  набью  твой  колчан.  Доволен
будешь.- Тайчу-Кури ожидал, что после этого раненый  назовет  свое  имя  и
свое племя, но он молчал, и тревога не  уходила  из  его  взгляда.-  Сразу
видно, что ты не знаешь, кто такой Тайчу-Кури. Сам хан  Тэмуджин  носит  в
колчане мои стрелы, ничьих других он в руки брать не хочет.
   Раненый закрыл глаза. Однако он  не  потерял  сознание.  Было  заметно:
прислушивается  к  каждому  слову,  к  каждому  звуку,  изредка  чуть-чуть
приподнимает ресницы, незаметно смотрит.  Что-то  неладное  с  человеком..
Может, помутился его разум? Или чужой, враг? Но откуда  ему  взяться  тут,
возле куреня самого хана? Беглец? Куда убежишь на его  дохлой  лошадке,  с
его раной?..
   Мало-помалу раненый как будто успокоился. Но выпытать у него ничего  не
удалось. На все  вопросы  Тайчу-Кури  он  отвечал  коротко  и  чаще  всего
уклончиво.
   -  Ты откуда ехал?
   -  Издалека.
   -  Смотрю я на тебя, думаю: нойон или нет?
   -  Был...
   -  Почему - был? Кто же ты сейчас?
   -  Сам видишь.
   Но  даже  из  этого  Тайчу-Кури  кое-что  понял.  Теперь  пришел  черед
беспокоиться ему. Он все настойчивее приставал к раненому  с  расспросами.
Каймиш неодобрительно качала головой, наконец наедине сказала:
   -  Не лезь к человеку. Видишь же, ему и без нас тошно.
   -  А если он из татарского племени? А?
   -  Зачем нам знать, из какого он племени? Он больной и несчастный.
   -  Татары - наши враги,- напомнил он.
   -  Что они сделали худого нам с тобой? Побывать бы тебе в чужих руках -
тьфу-тьфу, пусть не слышат моих слов злые духи!- ты бы стал говорить иначе.
   -  А что я сказал, Каймиш? Уж не думаешь ли ты, что  я  выдам  слабого,
больного человека?
   -  Ты его сам убьешь своими разговорами!
   -  С ним говорить нельзя, сыну ничего стоящего сказать нельзя, С кем же
мне говорить, Каймиш?
   -  Со мной, Тайчу-Кури. Что хочешь говори, о чем хочешь спрашивай.- Она
засмеялась, толкнула его кулаком в живот.
   -  Побью когда-нибудь тебя! Вот увидишь,- пообещал он.

   Тамча быстро поправлялся. Рана затянулась и  почти  не  беспокоила.  Но
зато сильнее становилась душевная  боль.  Вечерами  он  выходил  из  юрты,
сидел, обхватив руками колени, до ряби в глазах смотрел  на  огни  куреня.
Где-то в одной из юрт была его Есуй. Верно ли, что рыжий мангус взял ее  в
жены? Может быть, отец Есуген и Есуй сказал тогда неправду? Но  если  даже
так, Есуй попала к другому... О небо, почему дожил до этого  дня!  К  чему
жизнь, если погибло племя, если с ним никогда не будет Есуй...
   Мучаясь от неизвестности, он начал осторожно расспрашивать Тайчу-Кури о
судьбе соплеменников,  не  изрубленных  на месте  свирепыми  воинами  хана
Тэмуджина. Словоохотливый Тайчу-Кури ничего не  утаивал.  Взрослых  мужчин
почти не осталось, но детям, подросткам, молодым женщинам сохранили жизнь.
Сначала-то хотели оставить одних младенцев. Но, взяв в жены двух  татарок,
красавиц, какие редко бывают на земле, великодушный хан  Тэмуджин  смягчил
гнев своего сердца, не стал наказывать нойонов,  без  усердия  исполнявших
его повеление, гласившее: на земле не должно остаться ни одного  взрослого
татарина.
   -  А как зовут жен хана?
   -  Они сестры. Старшая Есуй, младшая Есуген. Хан с ними не  расстается,
любит и жалует их.
   Сердце подскочило к горлу, перехватило  дыхание.  Тамча,  не  дослушав,
вышел из юрты, подтянул пояс и направился к ставке хана. День  только  что
начался, но перед огромной ханской юртой толпилось немало разного люда. Он
затесался в толпу,  стал  прислушиваться  к  разговорам.  Подданные  ждали
ежедневного выхода повелителя к народу. Тамча отошел  в  сторону,  к  ряду
одиноких белых юрт. Тут, видно, жили близкие родичи и жены хана...  Стражи
перед ними не было, людей тоже, лишь несколько мальчиков сидели на  траве,
строгали  тальниковые  прутья.  Тамча  приблизился  к  ним.  Младший    из
мальчиков, лобастый коротышка, глянул на него недовольно, спросил:
   -  Ты кто?
   -  Разве не видишь - воин.
   -  Воин, а без оружия. Ты харачу?
   -  С каких это пор дети задают вопросы взрослым?
   Мальчик озадаченно поковырял в носу.
   -  Свистульки умеешь делать?
   -  Умею. Но тебе свистульку сделает твой отец. Скажи лучше, кто живет в
этой юрте, в крайней?
   -  Не скажу, раз не хочешь делать!- рассердился  мальчик.-  Мне  всегда
делают все, что прошу.
   -  Ты, видно, большой человек!- усмехнулся Тамча.
   -  Я Тулуй! А мой отец свистулек не делает. Вот. Мой отец хан. Он  тебя
заставит...
   -  Хан?! Ты сын Тэмуджина? А это твои братья?
   -  Это мои нукеры,- важно сказал Тулуй.
   -  А где живут твои матери?
   -  Ты не хочешь делать свистульку, и я тебе ничего не скажу. Уходи,  не
мешай нам играть! А то мои нукеры свяжут тебя.
   Опасаясь, что маленький гордец подымет шум,  Тамча  вернулся  в  толпу.
Перед входом в юрту слуги разостлали большой войлок. Хан Тэмуджин вышел из
юрты, остановился, ссутулив плечи, обвел взглядом толпу. Под взглядом хана
люди снимали шапки, припадали лбами к  земле.  Склонился  и  Тамча.  Когда
поднялся, хан уже сидел, подвернув под себя  ноги  в  чаруках  на  толстой
мягкой подошве, крупные руки лежали  на  коленях,  туго  обтянутых  полами
халата. Невысокая, широколицая и скуластая женщина села рядом.  Следом  за
ней из юрты вышли Есуй и Есуген. Хан повернулся  к  ним.  В  рыжей  бороде
блеснули зубы - милостиво улыбался. За сестрами из юрты  повалили  нойоны,
степенно рассаживались всяк на свое место. Сели и сестры. Тамча, забыв  об
опасности, раздвигал людей локтями, наступая на ноги,  пробирался  вперед.
На него шикали, зло толкали в спину. Остановился за первым рядом людей. От
Есуй его теперь отделяло расстояние в два-три копья.  <Есуй,  я  здесь!  Я
здесь! Здесь!>- кричала его душа, и он до боли сжал  челюсти,  чтобы  этот
крик не сорвался с языка.
   Словно услышав его, она приподняла голову, пустыми  глазами  посмотрела
перед собой. Он приподнялся на носках,  чтобы  Есуй  его  увидела.  И  она
увидела. Глаза расширились, вся невольно подалась вперед. <Есуй, я здесь!-
ликовал он.- Я вижу тебя! Я не дам тебя в обиду!>
   На ее черных ресницах набухли слезы, скатились по  щекам,  оставив  две
поблескивающих дорожки. Казалось, душа ее криком кричит о спасении. Есуген
заметила, что с  сестрой  творится  неладное,  быстрым  взглядом,  обежала
толпу, увидела его, вздрогнула.
   Хан Тэмуджин слушал какого-то толстого  нойона,  благосклонно  улыбаясь
ему, но, покосившись на сестер, мгновенно потемнел  лицом,  двинул  рукой,
заставляя  нойона  замолчать.  Глаза  под  короткими-нахмуренными  бровями
налились холодом.
   -  Есуй, ты нашла кого-то из своих?- спросил он негромко.
   Она затрясла головой с таким отчаянием, что только подтвердила  догадку
хана. Ее хотела выручить Есуген:
   -  Прости, господин наш, ей сегодня нездоровится.
   Но и эта ложь получилась неумелой, неуверенной. Взгляд хана, как хлыст,
секанул по толпе. Все невольно умолкли и замерли.
   -  А ну, выходи, сын татарского племени!
   Тамча подумал, что эти слова  обращены  прямо  к  нему,  опустил  руку,
нащупал на поясе  рукоять  ножа.  Но  жесткий,  холодный  взгляд  хана  не
задержался на его лице. И он остался  стоять  на  месте.  Рыжие  усы  хана
растопорщились, он ждал, уверенный в своей силе и власти.  Но  толпа  была
безмолвной и неподвижной.
   -  Трус!- бросил сквозь зубы хан, приказал:- Все разойдитесь и  станьте
каждый к своему племени.
   <Погиб я,  Есуй!>-  пронеслось  в  голове  Тамчи.  Толпа  разбредалась,
редела. Он в  последний  раз  взглянул  на  Есуй,  неторопливо,  чтобы  не
привлекать к себе внимания, направился к коновязи.
   -  Куда?- окликнул его караульный.- Становись к своим.
   Он попробовал незаметно пристроиться к чужому племени, но его прогнали.
Что делать? Что делать? Он вспомнил маленького гордеца Тулуя,  подбежал  к
мальчикам, схватил ханского сына, кинул на плечо и пошел к коновязи. Тулуй
завизжал. Старшая жена хана с  непостижимым  для  ее  полноты  проворством
вскочила на ноги, бросилась к нему: Он погрозил ей ножом:
   -  Не подходи! Никто не  подходи!  Зарежу  мальчика!  Отойдите  все  от
коновязи!
   Воины похватали луки, копья, наставили на  него.  Мать  Тулуя  замахала
короткими руками:
   -  Отверните оружие, вы убьете моего сына! Тэмуджи-ин!..
   Тамча подошел к коновязи,  оглядываясь,  притискивая  к  плечу  орущего
мальчика, стал отвязывать оседланную лошадь. И вдруг понял, что все делает
напрасно. Не уйти. За ним пойдут  воины.  Сменяя  друг  друга,  они  будут
гнаться до тех пор, пока не убьют... Да и зачем жить,  если  тут  остается
Есуй... Он поставил Тулуя на землю,  подтолкнул  к  матери,  сам  медленно
пошел к ханской юрте. Успел сделать всего  лишь  несколько  шагов.  Кто-то
ударил копьем в спину. Он услышал крик Есуй, и ему показалось, что  не  от
удара, а от этого крика остановилось его сердце.

   На ровном огне  Тайчу-Кури  подсушивал  древки  стрел.  Каймиш  ушла  в
курень. Судуй отправился ловить коня, собираясь куда-то  ехать.  Когда  он
вернулся, ведя лошадь в поводу, Тайчу-Кури спросил:
   -  Куда едешь?
   -  На охоту. В степь.
   -  Охота, охота... Лучше бы помог мне. Охотиться всяк дурак может. Я  в
твои годы все время работал, не бегал за тарбаганами. Я тебя избаловал.
   -  Я же еду с Джучи, отец.-  Сын  хитро  усмехнулся.-  Но  если  ты  не
желаешь, я останусь.
   -  С Джучи - другое дело. Если сын Тэмуджина полюбит  тебя,  как  любит
меня сам Тэмуджин, большим человеком станешь.
   Судуй заседлал коня, повесил на пояс саадак с луком и  стрелами,  легко
вскочил на коня и поехал. Тайчу-Кури смотрел ему  вслед,  тихо  радовался.
Сын становится взрослым. Идет время, растут дети, меняется жизнь.
   Из куреня возвратилась Каймиш.
   -  Возле ханской юрты что-то шумно. Говорят, кого-то убили.
   -  Ты меньше слушай... Наш Судуй уехал на охоту с Джучи. Хороший сын  у
хана Тэмуджина. Он всегда берет в товарищи Судуя. А почему, думаешь? Ценит
нашего парня. Да и  как  его  не  ценить?  Из  лука  стреляет  лучше  всех
сверстников. Проворен, когда нужно. Спокоен и добронравен, как я... или ты.
   -  Опять расхвастался! А стрела горит!..
   -  Э-э, и  верно!-  Выхватил  из  огня  горящее  древко,  сбил  пламя.-
Испортил. И все из-за твоей болтовни!
   Каймиш подергала его за ухо, ушла в юрту. Но вернулась.
   -  Тайчу-Кури, а не нашего ли татарина убили? Как я сразу не подумала...
   -  За что его убивать? Не говори глупостей, Каймиш.
   А у самого на душе вдруг стало неспокойно. Могли  и  убить.  Долго  ли?
Жизнь человеческая стала дешевле стрелы. Правда,  и  раньше  она  была  не
дороже. Но очень уж много гибнет теперь людей.
   Перед  полуднем  к  юрте  подскакали  воины.  Джэбэ,    бывший    нукер
Аучу-багатура, опустил  копье  с  насаженной  на  него  головой  человека,
тряхнул. Голова  упала,  покатилась  к  огню,  сухо  затрещали  охваченные
пламенем волосы. Тайчу-Кури вскочил, откатил голову, с испугом взглянул на
хмурого Джэбэ.
   -  Узнаешь?- спросил Джэбэ.- Как ты мог пригреть у себя злейшего  врага
хана Тэмуджина?
   -  Врага?.. Какого врага?- Тайчу-Кури просто не знал, что  и  говорить,
косился на голову молодого татарина с опаленными, дымящимися волосами - по
спине бежали мурашки.
   -  Поработайте, ребята,- сказал Джэбэ.- Не надо и палок искать. Сам для
себя наготовил.
   Воины неспешно слезли с коней, повалили его на землю. Каймиш  бросилась
на выручку, но ее ударили кулаком по лицу. Она упала. Тут же вскочила и  с
криком: <Спасите!>- побежала в курень.
   Давно не битое тело Тайчу-Кури содрогалось от каждого удара. Он стонал,
корчился, рвался, скрипел зубами, но дюжие воины все плотнее прижимали его
к земле, и удар  следовал  за  ударом  по  одному  и  тому  же  месту.  От
невыносимой боли помутилось в голове. Меркнущим сознанием он  уловил  стук
копыт, плач Каймиш и чей-то окрик:
   -  Что за самоуправство?
   Его перестали бить, но не отпускали, он хватал открытым ртом воздух и с
ужасом думал, что если будут бить еще, он не выдержит и десятка ударов.
   -  Мне было велено найти  сообщников  зловредного  татарина  и  палками
забить до смерти.
   -  Какой он сообщник! Это Тайчу-Кури. Мы с ним помогали хану, когда ты,
Джэбэ, кулаком вытирал свои сопли. Уезжай отсюда. Я сам разберусь.
   Тайчу-Кури узнал говорившего - Джэлмэ, сын  кузнеца  Джарчиудая.  Воины
уехали. Тайчу-Кури повернулся на бок, охая и ругаясь.
   -  Пойду к хану... Он им задаст.
   -  Не суйся, куда тебя не зовут!- грубо сказал Джэлмэ.- Не делай  того,
о чем не просят. Благодари свою жену... Прикончили бы тебя. И за дело.  То
ты привечал у себя Чиледу, то этого татарина. Смотри, Тайчу-Кури.
   С помощью Каймиш он перебрался в юрту,  лег  животом  на  войлок.  Жена
гладила его по голове, не переставая плакала. Он взял ее за руку, попросил:
   -  Не плачь. Твои слезы для меня хуже палок... Видишь, я даже не  охаю.
Привычен...
   -  Какие жестокие, бессердечные люди, Тайчу-Кури! Ой-ой, какие люди!

      * ЧАСТЬ  ВТОРАЯ *

     I

   Прохладный утренний воздух был  наполнен  комариным  звоном.  В  курене
кое-где  горели  огни,  и  белесый  дым  стлался  по  земле.  Кобылица   с
жеребенком, помахивая хвостом, брела по колено  в  дыму,  как  в  воде.  В
халате, накинутом на плечи, в чаруках на босую ногу Тэмуджин вышел из юрты
Есуй, остановился, чего-то ожидая. Чего - он и сам не  знал.  Может  быть,
ждал, что Есуй окликнет его. Но за спиной было тихо. Тихо было и в курене.
И эта тишина словно бы дразнила Тэмуджина, издевалась над ним. Каждый  раз
он уходил от Есуй с чувством тайного стыда. Она была покорна ему. Но  как?
Словно отреклась  от  своего  тела,  сделав  недоступной  душу.  Не  такой
покорности хотел он. Каждый раз шел к Есуй с нетерпеливым желанием сломать
ее, подчинить себе, а уходил с отягощенным досадой сердцем.
   У дверей его юрты, привалившись спиной к стене,  стоял  караульный.  Он
сладко похрапывал и вяло отгонял от лица звенящих комаров. Короткое  копье
с широким блестящим наконечником выпало из его  рук,  валялось  на  земле.
Тэмуджин поднял его, тупым концом слегка толкнул в  бок  караульного.  Тот
почесался, сонно пробормотал:
   -  Отвяжись...
   Тэмуджин резко наклонился, сорвал с караульного кожаный шлем, ударил им
по лицу.
   -  Встань!
   Караульный вскочил, попятился, ошалело вылупив глаза.
   -  Так ты охраняешь мой  покой?  Сейчас  же  иди  к  Боорчу,  пусть  он
приложит к твоему заду двадцать палок.
   Пустая юрта, обтянутая изнутри шелком, показалась  слишком  огромной  и
холодной. Он сел у погасшего очага, ковырнул кучу серого пепла - ни  одной
живой искры не было в золе. Глухое, томящее раздражение нарастало в нем. С
озлоблением думал о Есуй, хранящей в душе  верность  ничтожному  татарину,
которого он раздавил, как комара, севшего на нос, о беспечном  караульном,
нагло храпящем у его дверей. Кто они и кто он? Перед ним млеют  от  страха
грозные владетели, а эти...
   Почувствовав  мелочность  обиды,  не  дал  ходу  мыслям,  резко  встал,
запахнул халат, затянул пояс и пошел в  юрту  Борте.  В  коротком  широком
номроге жена казалась ниже ростом и толще, чем была  на  самом  деле.  Она
удивилась его приходу, но виду не подала, присела перед очагом, подбросила
в огонь аргала. В пузатом задымленном котле варилась баранина.  Достав  из
кожаного мешочка горсть сушеной  черемши,  Борте  бросила  в  котел.  Юрта
наполнилась вкусным, с детства знакомым запахом.
   -  У тебя разве нет слуг?- спросил он.
   -  Своих детей я хочу кормить сама!
   Было заметно, что Борте сердится, и Тэмуджин усмехнулся. У каждого свои
заботы. С тех пор как  привез  татарок,  Борте  переменилась,  Ревность  к
другим женам предосудительна, и она скрывает ее изо всех сил, на  людях  с
татарками разговаривает ласково, как и подобает старшей жене, но к себе  в
гости их ни разу не позвала и в их юрты ногой не ступила.
   -  А меня ты накормишь?- все с той же усмешкой спросил он.
   Она молча достала из котла  кусок  мяса,  бросила  в  деревянную  чашу,
поставила на столик, в чашу поменьше налила супу. Сама принялась  вытирать
посуду. Руки двигались быстро-быстро, толстый пучок волос, наспех стянутый
ремешком, колотился в ложбине спины.  Тэмуджин  подул  на  суп,  затянутый
желтоватой пленкой жира, осторожно отхлебнул.
   -  Вкусно. Давно не ел такого.
   -  Кто не дает?- отозвалась она.- К нам совсем не заходишь. Всех  учишь
уму-разуму, а дети растут сами по себе, как дикая трава.
   -  Мне некогда водить их за руку.
   -  Тебе некогда. Дети при живом отце сироты.
   -  С утра до вечера меня держат в цепких руках заботы...
   -  Ас  вечера  до  утра  -  еще  более  цепкие   сестры-татарки.-    Не
удержалась-таки Борте, укорила.
   -  Кроме тебя только две жены, а ты уже злишься.  Будет  двадцать,  что
тогда?
   -  А ничего. Бери хоть двести. Мне все равно. Но не забывай о детях.
   -  Ты разучилась быть справедливой. Все люди улуса мои дети. Я думаю  о
них. Но больше всего я думаю о своих сынов