ял Дайдухул-Сохор. Жив ли он?
   -  Я хотел бы побывать там.
   -  А возвратишься? Не останешься?
   -  Если нужно вернуться, я вернусь.
   -  На  тебя  возлагаю  трудное  дело...  Пусть  хори-туматы  потревожат
тайчиутов. Сейчас, когда Ван-хан пал, тайчиуты посматривают в нашу сторону
и ждут случая, когда удобнее ударить. Если же хори-туматы  стукнут  их  по
затылку, им будет не до нас.
   -  Они не пойдут на это, хан Тэмуджин.
   -  Откуда ты знаешь?
   -  Они не любят встревать в чужие драки, хан Тэмуджин.
   -  Сделай так, чтобы эта драка стала их дракой. Сможешь?
   -  В моем возрасте, хан Тэмуджин, люди стараются создавать, а не рушить
покой.
   Тэмуджин недовольно хмыкнул. С короткой рыжеи бородой,  не  закрывающей
тяжелого подбородка, светлоглазый, Тэмуджин был мала похож на  свою  мать,
все в его лице - нос, уши, короткие брови - было другое, в  то  же  время,
особенно когда улыбался,  что-то  неуловимое  было  и  от  нее,  когда  же
сердился и во взгляде возникала угрюмость, он становился чужим для Чиледу.
   -  Ты не так уж и стар, чтобы говорить о возрасте.
   -  Не стар... Но ты мог бы быть моим сыном.-  Он  вложил  в  эти  слова
свой, одному ему понятный смысл и горько усмехнулся: слаб  человек,  тешит
себя тем, что могло быть.
   -  Тем более ты должен понимать, что наш покой  недолог.  Мы  не  можем
допустить, чтобы на нас обрушился подготовленный удар. Тайчиутам  не  надо
давать спокойно спать. Но  и  это  не  все.  Твои  хори-туматы  все  время
пригревают меркитов. Чуть что - Тохто-беки бежит в  Баргуджин-Токум.  Если
ты поссоришь хори-туматов с тайчиутами и меркитами,  окажешь  моему  улусу
великую услугу. Сколько воинов возьмешь с собой?
   Чиледу понял, что это не просьба, а повеление. На душе стало тоскливо.
   -  Не нужны мне воины. Я поеду один.
   -  Одному удобнее остаться там?
   Подозрительность Тэмуджина показалась обидной.
   -  Здесь мой сын Олбор. Он - твой заложник.
   -  Зачем же так!- Тэмуджин поморщился.- Заложников берут  у  врагов,  а
разве ты мне враг?
   Чиледу не торопил коня. Не по душе ему было то, с чем ехал.  Сын  Оэлун
как будто и верно судит. А все же...
   Лето было на исходе. Днем солнце хорошо пригревало, но не жгло.  Легкая
желтизна охватила березняки и осинники, листва стала шумной. Чуть  потянет
ветерок-плывет шорох по лесу. На солнечных  косогорах,  сплошь  застланных
мягкой  хвоей,  желтели  маслята.  В  лесу  Чиледу  чувствовал   себя    в
безопасности,  но  тропа,  петляющая  в  чаще,  в  зарослях  ольховника  и
багульника, была трудна и неудобна для коня, привыкшего к просторам степи.
Чиледу все чаще выезжал в открытые долины,  скакал,  зорко  вглядываясь  в
даль. Курени и айлы объезжал стороной. Иногда, укрывшись на возвышенности,
подолгу смотрел на чужую жизнь. Паслись стада, у огней хлопотали  женщины,
сновали ребятишки, скакали  всадники,  ползли  повозки.  Тайчиуты.  Враги.
Временами очень хотелось  спуститься  к  уединенному  айлу,  поговорить  с
людьми, выпить чашку свежего кумыса. Это желание его удивляло.  Всю  жизнь
он защищался или нападал, никогда не въезжал  во  владения  других  племен
просто так, как гость.
   Но неожиданно ему пришлось  искать  помощи  у  людей,  которых  он  так
старательно сторонился. Однажды ехал по узкой пади. По ее каменистому  дну
бежал прозрачный ручей. На мшистых берегах росли густые  кусты  смородины.
Ветви гнулись под тяжестью крупных ягод. Конь, осторожно ступавший по едва
заметной тропе, вдруг вскинул  голову,  запрядал  ушами.  Затрещали  кусты
смородины, из них бурой копной вывалился медведь,  рявкнул  и  бросился  в
сторону. Конь с храпом рванулся в чащу. Чиледу еле усидел в седле, натянул
поводья. Конь побежал, резко припадая на левую переднюю ногу.
   Обеспокоенный Чиледу слез. Конь все еще испуганно храпел,  косил  диким
глазом на кусты. Нога была поднята, с нее бежала кровь. Острым сучком нога
под коленом была развалена до кости. Чиледу отрезал полу халата, перевязал
рану и повел коня в поводу.
   Он горько пожалел, что отправился в путь без заводной лошади. Пешком до
хори-туматов добраться трудно. Если его кто-то заметит, он пропал. На  его
беду лес вскоре кончился. Дальше лежали голые серые сопки. Конь хромал все
сильнее, часто останавливался, поднимал негу и тихо, будто жалуясь, ржал.
   На краю леса Чиледу дождался ночи. В сумерках отправился в дорогу.  Шел
в темноте по косогорам, мелкие камешки осыпались  под  гутулами,  катились
вниз. Впервые мелькнул огонь. Он неудержимо привлекал к себе Чиледу. Вдруг
это одинокая юрта? Может быть, возле нее пасутся кони...
   Огонь горел между двумя небольшими юртами. Возле него сидели женщина  и
четверо ребятишек. Рядом с ними лежал остроухий пес. Это плохо,  что  есть
пес.  Шум  подымет.  Если  лошади  пасутся  не  стреноженными,  пешему  не
поймать... И пешему не уйти. А где же мужчины? Может быть, нет мужчин...
   Женщина сняла котел с огня. Кого-то  позвала.  Из  юрты  вышел  пожилой
человек и подросток. Все сели ужинать. Больше, значит, никого нет.  А  что
ему могут сделать пожилой человек и подросток? Чиледу направился к  юртам.
Собака учуяла его, злобно лая,  побежала  навстречу.  Мужчина  вскочил  на
ноги.
   -  Не бойтесь!- сказал Чиледу.- Я один.
   Мужчина отогнал собаку. Он ни о чем не спрашивал.  Подросток  расседлал
коня. Мужчина достал из котла кусок жирного тарбаганьего  мяса,  пригласил
ужинать. Чиледу не знал, что это за местность и чьи это  люди,  и  не  мог
придумать, как лучше объяснить свое появление здесь.
   Подсказал сам хозяин.
   -  Наверное, на охоте был?
   -  Да-да, на охоте. Конь у меня обезножел. Распорол ногу.
   -  Сильно?
   -  Очень.
   -  Давай посмотрим.
   Он подвел коня к огню, развязал ногу.  Хозяин  юрты  зажег  светильник,
пошел в степь, нарвал листьев, приложил их к ране  и  снова  туго  затянул
повязку.
   -  Рана не опасная. Но ездить на нем долго не будешь.
   -  Как же мне добраться до дому?
   -  А далеко ли твой дом?
   -  Далеко.- Чиледу неопределенно махнул рукой.
   -  Поживи у нас.
   -  Ну, нет!
   Хозяин почесал затылок.
   -  Я могу обменять тебе коня. Он у меня не очень резвый, но здоровый  и
выносливый.
   Такая готовность помочь показалась Чиледу подозрительной. Он  не  пошел
спать в юрту, улегся у огня, положил под руки  саадак  и  обнаженный  меч.
Долго прислушивался к разговору в юрте, где ночевали хозяин и  жена.  Ночь
прошла спокойно. Утром хозяин привел серого мерина.
   -  Седлай.
   -  Спасибо тебе, добрый человек!.. Ты пасешь свое стадо?
   -  Свои у меня ребятишки да этот конь. Остальное принадлежит нойону. Ты
в какую сторону едешь? В эту? Там будет  курень.  Как  перевалишь  вон  ту
двугорбую сопку, так сразу за ней...
   Чиледу показалось: хозяин догадывается, что  ему  совсем  не  нужен  их
курень. Решил проверить.
   -  А если я не ваш, чужой?
   -  Я вижу, что не наш.
   -  Как узнал?
   -  По говору. В наших краях говорят чуть иначе.
   Чиледу долго думал над этим удивительным случаем.  Но  в  конце  концов
решил, что ничего удивительного и нет. Люди же...  Это  зверье  шарахается
друг от друга... А что бы подумал этот хозяин, если бы узнал, что он  едет
к хори-туматам, чтобы направить их на эти земли, на эти юрты?
   Дайдухул-Сохора он нашел живым н здоровым.  Сын  мудрого  Бэрхэ-сэчена,
когда-то тонкий и гибкий, как тальниковый прутик,  стал  крепким,  сильным
воином. Лицо огрубело, переносье рассекли  две  строгие  морщинки,  только
взгляд остался  прежним,  внимательно-пытливым,  с  затаенной  усмешкой  в
глубине зрачков. Он нисколько не удивился, увидев Чиледу.
   -  Я знал, что когда-нибудь ты вернешься на землю предков.
   -  А я, Дайдухул-Сохор, снова лишь в гости...
   -  Где ты теперь живешь?
   -  Откуда знаешь, что не у меркитов?
   -  Тайр-Усун сказал мне, что от меркитов бежал.
   -  Хотел бы я, чтобы этот пучеглазый бежал так же!
   В юрту вошла женщина. Чиледу уставился на нее. До чего же  здоровенная!
На могучих грудях халат того и гляди лопнет.
   -  Моя малютка Ботохой,- со  смехом  сказал  Дайдухул-Сохор,-  Не  могу
понять, почему ее люди прозвали Толстая.
   Женщина улыбнулась. Ее румяное круглое лицо со смелым  разлетом  бровей
над узкими глазами показалось привлекательным.
   -  Мой муж не устает подшучивать надо мной,- сказала она.- А почему? Да
все потому, что из лука я стреляю лучше любого  мужчины.  Чтобы  не  звать
меня Ботохой-мэрген, он прицепил к имени - Толстая. Такой у меня муж!
   Ботохой-Толстая  говорила  и  двигалась  быстро,  живо,  в  ней    была
внутренняя стремительность, редкая для полных женщин.
   -  Так где ты живешь?- снова спросил Дайдухул-Сохор.
   -  Я служу хану Тэмуджину.
   -  Вон куда тебя  занесло!-  удивился  Дайдухул-Сохор.-  Чего  хорошего
нашел у хана?
   -  Хорошего? Его люди  взяли  меня  в  плен.  Могли  зарезать-сохранили
жизнь. Могли сделать рабом - под моим началом сотня воинов.
   -  Ты был сотником и у меркитов.
   -  Был. И служил Тайр-Усуну верно. А что они сделали  со  мной?  Живьем
хотели скормить блохам. Я ненавижу меркитов!
   Это было правдой - он ненавидел Тайр-Усуна и Тохто-беки. Но не  за  то,
что они держали его в собачьей яме. Если бы они не  будоражили  степь,  не
сеяли в ней зло, кто бы тронул его, когда вез Оэлун?
   -  Чиледу, ты помнишь разговор с моим отцом?- спросил  Дайдухул-Сохор.-
Давно это было. Тогда ты, кажется, говорил о ненависти к тайчиутам...
   Чиледу  напряг  память.  Увидел   юрту,    молодого    Дайдухул-Сохора,
поджаривающего на углях кусочки печени, Бэрхэ-сэчена с худым,  болезненным
лицом, услышал его глуховатый голос...
   -  Я все помню. Твой  отец  говорил  мне:  ненависть  не  самый  лучший
спутник человека... Соль - гуджир, выступающая  в  низинах,  делает  землю
бесплодной,  ненависть  -  степь  безлюдной.  Это    я    хорошо    понял,
Дайдухул-Сохор. Трудна была наука, но я понял... Но можно ли любить людей,
вечно сеющих зло?
   -  Ты служишь Тэмуджину потому, что он хочет добра людям?
   Чиледу хотел  ответить  утвердительно,  но,  вспомнив,  зачем  приехал,
осекся, замолчал. Ботохой-Толстая уловила его душевное смятение,  перевела
разговор на другое.
   -  Ты любишь охоту?
   -  Раньше я был хорошим охотником.
   -  Мы с мужем каждый год в эту пору ездим добывать изюбров.  Поедешь  с
нами?
   -  Конечно, поедет,- сказал Дайдухул-Сохор.
   Чиледу думал, что это будет  облавная  охота.  Но  в  лес  они  выехали
втроем. К седлу Дайдухул-Сохора  была  приторочена  труба,  скрученная  из
полосы бересты.
   Долго петляли по глухим распадкам,  заросшим  пышным  мхом  и  багулом.
Густое сплетение гибких веточек багула и мха было похоже на толстый, слабо
укатанный войлок, прогибающийся под копытами коней. Остановились у ключика
с ледяной водой, расседлали  лошадей,  отпустили  пастись.  Дайдухул-Сохор
разложил небольшой огонь, принес жертву духам леса и гор,  потом  затоптал
головни, и они пошли пешком. Перевалив через гору, на другом ее склоне,  в
густом мелком сосняке, остановились. За  сосняком  была  широкая  плешина,
покрытая  редкой,  низкой  кустарниковой  порослью  и  зелеными    пятнами
брусничника.
   -  Здесь будем ждать вечера.- Дайдухул-Сохор  сбросил  с  себя  саадак,
трубу, привалился спиной к сосне.- Ночь будет тихая, ясная. Хорошо...
   Ботохой-Толстая легла животом  на  землю,  принялась  собирать  спелые,
темно-красные ягоды брусники. Набрала горсть, протянула мужу.
   -  Ешь.- Перевернулась на спину - груди как  горы.-  Не  уснуть  ли  до
вечера?
   Солнце уже закатывалось. Густела, наливалась темнотой зелень  леса  под
горой. Оттуда потянуло ощутимым холодком. Лес молчал. Но в  его  глубинах,
чувствовалось, таится жизнь.
   -  Дайдухул-Сохор, ты эти годы ни с кем не воевал?
   -  Воевал.- Он взял в рот несколько ягод, скосил глаза на жену.- Вот  с
ней. Вся сила на нее уходит.
   -  Я всерьез спрашиваю.
   -  Стычек с охотниками до чужого добра было немало. Но войн,  какие  вы
ведете, нам удавалось избегать...
   Темень поднималась все выше. Освещенными оставались только вершины гор.
В том месте, где скрылось солнце,  небо  было  сначала  золотисто-розовым?
краски медленно выгорали, розовый цвет густел,  вскоре  он  превратился  в
малиновый, а потом и в красный.  Дайдухул-Сохор  обломил  ветки,  мешающие
обзору, тенькнул тетивой лука, пробуя, туго ли она натянута.
   Из-за гор выползала  луна.  Белый  свет  залил  тихие  леса,  высветлил
плешину перед ними.
   -  Пора!- едва слышно сказал Дайдухул-Сохор, поднес трубу к губам.
   Из широкого раструба вырвался рев, похожий на мычание  вола,  но  много
резче. Звук взломал тишину, покатился над лесом, медленно замирая. Выждав,
когда звук умрет, Дайдухул-Сохор протрубил  еще  раз.  После  этого  он  и
Ботохой-Толстая взяли луки. Чиледу тоже положил стрелу на  тетиву,  прижал
ее пальцами.
   Лунный свет струился  над  вершинами  деревьев.  Вновь  было  тихо.  От
напряжения заныли пальцы, сжимающие стрелу. Ответный рев  изюбра  заставил
Чиледу вздрогнуть. Густое утробное мычание возникло где-то в глубине леса,
подрагивая, поднялось выше, раскатилось над деревьями.
   Изюбр возник  на  плешине  бесшумным  видением.  Остановился,  наклонив
голову с белыми поблескивающими рогами, серый  лоснящийся  бок,  казалось,
был  покрыт  изморозью.  Чиледу  начал  натягивать  лук.  Его    остановил
Дайдухул-Сохор. Кивком  головы  он  показал  в  сторону.  Чиледу  повернул
голову. Справа в черноте сосняка похрустывали сучья. Оттуда рысью выскочил
второй изюбр, круто оборвал бег.  Мгновение  животные  стояли  неподвижно,
потом разом, как по сигналу, ринулись друг на друга.  С  костяным  треском
сомкнулись рога, защелкали копыта, взрывая землю.
   В  этой  битве  было   столько    яростной    запальчивости,    бешеной
неустрашимости, что Чиледу стало не по себе. Животные то  расходились,  то
кидались в битву вновь.  Из  ноздрей  вместе  с  горячим  паром  вырывался
надсадный крик, он становился все более громким и тяжким. Оба изнемогали в
драке. Но больше уже не расходились, толкали друг друга,  сминая  кустики.
На короткое время замирали. И все начиналось сначала.
   -  Все!-  неожиданно  громко  сказал  Дайдухул-Сохор.-  Они    намертво
сцепились рогами.
   -  А разве так бывает?- спросил Чиледу.
   -  Бывает. Правда, редко... Не люблю я,  когда  так  получается.  Пойду
прикончу. А вы разводите огонь.
   ...От яркого огня исходило  тепло.  Голова  Дайдухул-Сохора  лежала  на
мягких коленях жены. Он смотрел на летящие в черное небо искры,  на  ветку
сосны, покачиваемую жаром огня.
   -  Разве у нас плохо, Чиледу?
   -  У вас хорошо.
   -  Оставайся.
   -  Я бы и остался... Но...
   -  А-а, ты служишь Тэмуджину, и у тебя дела!- В голосе  Дайдухул-Сохора
прозвучала насмешка.
   -  Не только дела. Ну, и дела тоже... Знаешь, зачем я приехал?
   -  Наверное, что-нибудь просить. Нас, лесные племена, считают  бедными.
Но мы ни у кого ничего не просим. Чаще просят у нас.
   -  Ты не угадал, Дайдухул-Сохор. Я должен поссорить тебя с тайчиутами и
меркитами.
   -  Вон что! И как ты это сделаешь?
   -  Не знаю.
   -  Не ломай себе голову. Не получится. Мой отец завещал мне лучше,  чем
стада, оберегать мир. Это я и делаю. Тайр-Усун и  Тохто-беки,  которых  ты
так ненавидишь, много раз пытались втянуть меня в драку.  Не  получилось.-
Он сел, кривым сучком поправил головни.- У  нас есть  леса,  полные  дичи,
долины для выпаса  скота.  Нам  нечего  искать  в  чужих  нутугах.  И  мне
непонятно, чего ищут степные народы?
   -  Они тоже хотят мира и покоя.
   -  И твой хан Тэмуджин?
   -  И он...- неуверенно подтвердил Чиледу.
   -  Он хочет сидеть в лесочке, как мы сейчас сидим,  и  выжидать,  когда
враги  сплетутся  рогами.  Я  тебе  уже  говорил:  не  люблю,  когда   так
получается. Но  еще  меньше  мне  хочется  быть  одним  из  этих  изюбров.
Понимаешь?
   -  Чего тут не понять!
   Над огнем взлетели искры и исчезли в черном небе без следа.

     IV

   Тянулись тревожные дни и ночи. Тэмуджин ждал найманов,  ждал  удара  со
стороны  меркитов,  тайчиутов,  татар.  Временами   сам    себе    казался
заоблавленным зверем. Угроза спереди  и  сзади,  слева  и  справа. Уйти  -
некуда. Остается сидеть и, натопырив уши, вертеть во все стороны  головой,
чтобы вовремя  увернуться  от  смертоносной  стрелы.  Под  видом  шаманов,
слабоумных бродяг разослал во все кочевья ловких люден-его  глаза  и  уши.
Вооружал, обучал, снаряжал воинов.
   А тут еще люди Алтан-хана китайского. Он-то  думал,  что  о  нем  давно
забыли. Но его помнили. Привезли жалованье джаутхури  -  расшитые  халаты,
шелковые ткани, чашу из серебра. Обрадовался было: невелика прибыль, а все
же прибыль. Но взамен люди Алтан-хана потребовали коней. Не  попросили,  а
нагло потребовали. Как же, джаутхури-слуга сына неба! Но что было  делать?
Дал коней, во весь рот улыбался посланцам, заверял их, что счастлив отдать
великому хуанди не только несколько сотен коней, но  и  все,  что  у  него
есть. Посланцы тоже улыбались и жмурили глаза - своими руками  выдавил  бы
эти глаза!
   Больше всего  он  боялся  нападения  найманов  и  властолюбивого  брата
Ван-хана - Эрхе-Хара. Но время шло, и найманы не поворачивали коней к  его
кочевьям. А вскоре и вовсе ушли из кэрэитских владений.
   <Глаза и уши> донесли: старый Инанча-хан на охоте упал с лошади, сильно
расшибся. Лежит чуть ли не при смерти. А два  его  сына,  Буюрук  и  Таян,
сидят у постели и ждут, кому хан вручит власть над улусом.
   Эрхе-Хара без поддержки найманов притих - не тронь меня, и  я  тебя  не
трону. Неповоротливый Таргутай-Кирилтух  почесывал  бабью  грудь,  медлил,
опасаясь, что в случае неудачи опять побегут его нукеры и нойоны.  Татары,
те дерзки и  отважны,  уж  они  бы  не  упустили  случая,  по  побаивались
повернуться спиной к Алтан-хану - охоч до ударов в затылок великий хуанди.
   Оставались задиристые меркиты.  Они  было  выступили,  но,  узнав,  что
найманы возвратились, отложили поход, решили, видимо, лучше подготовиться.
Самое бы время хори-туматам пошевелить Тохто-беки. Но Чиледу  не  оправдал
надежд Тэмуджина. Прожил у своих соплеменников осень и  зиму,  возвратился
по весеннему теплу ни с чем. Мало того, что не исполнил его повеления,- он
еще начал рассуждать о том, как нехорошо и недостойно  натравливать  людей
друг на друга.
   Услышав это, Тэмуджин даже на месте не усидел.
   -  Учить меня вздумал?!
   -  Не учить... Но я много старше тебя, хан Тэмуджин, мои  глаза  видели
больше. Не становись таким, как все другие нойоны.
   -  Так, так... Я было подумал, ты не смог выполнить  мое  повеление,  а
ты, смотрю, не захотел. В первом случае ты мог надеяться на  снисхождение,
но сейчас... Я извлек тебя из ямы, в яме же издохнешь. Доберусь и до твоих
хори-туматов!..
   Очень удивился этому  решению  сотник  Чиледу.  Судорога  пробежала  по
худому лицу, мукой налились  глаза.  Думал:  упадет  на  колени,  запросит
пощады,- но он пробормотал невнятное и непонятное:
   -  Ты сын Есугея... Я ошибался.- Сгорбился и, подталкиваемый  нукерами,
вышел из юрты.
    А потом случилось непостижимое. Чиледу бежал из ямы, прихватив  своего
подростка-сына, и  скрылся  неизвестно  куда. Для  них  кто-то  приготовил
коней, оружие, кто-то связал караульного. Тэмуджина разгневал  не  столько
побег, сколько этот неизвестный помощник.
   В юрту приволокли караульного. Он трясся от страха и твердил одно:  <Не
видел. Не знаю>. Вне себя от злости,  приказал  отрубить  ему  голову.  Но
неожиданно вмешалась мать. Она подошла к нему, строго сказала:
   -  Не казни парня. Он не виноват. Я знаю настоящего виновника.
   -  Кто он?
   -  Это я скажу тебе одному.
   Он велел всем выйти из юрты.
   -  Из ямы Чиледу освободила я.
   Не поверил. Усмехнулся, не разжимая губ.
   -  Ты скрутила руки воину?
   -  Я просто приказала выпустить.