кэрэитов, каленой стрелой ударила в сердце. Как же так? Тогорил был другом
Есугей-багатура,  названым  отцом  самого  Тэмуджина.  Подумал  было,  что
найманы, замыслив что то худое, оклеветали Тэмуджина. Однако свел  в  одно
обрывки  тайно  подслушанных  разговоров  Кучулука    с    соплеменниками,
удостоверился все правда.
   Хоахчин  долго  охала  <Ой-е,  как  плохо!  Рябой  хан    был    добрым
человеком...> А Хо почему-то было стыдно смотреть в глаза своей сестре. Но
вскоре уже иная тревога сжала сердце  решалась  судьба  самого  Тэмуджина.
Князь Юнь-цзы еще при встрече в татарских  кочевьях  за  что-то  невзлюбил
Тэмуджина, упоминание о  нем  всегда  вызывало  на  ухоженном,  с  чистой,
шелковистой кожей лице князя высокомерно-презрительную усмешку. А  тут  он
был уже просто обозлен, без конца твердил  о  его  провинностях:  <Презрел
титул  джаутхури,  жалованный  ему,  нигде,  никогда  этим   титулом    не
именовался, выказывая варварское пренебрежение к высокой милости сына неба
- он, недостойный быть и пылинкой на его одежде!  Без  нашего  позволения,
своей преступной волей, возвел  себя  в  ханы.  Теперь  захватил  владения
Тогорила. А Тогорил носил дарованное ему звание вана, что было  признанием
над собой верховной власти нашего императора. Нападение на вана не есть ли
нападение на наше государство? Не есть ли дерзостный мятеж? А  как  должно
поступить с мятежником? Схватить и пригвоздить к деревянному ослу!> Хушаху
сумрачно усмехался: <Согласен я с вами, светлый князь, но  Тэмуджина  надо
еще схватить...> Гао Цзы был целиком на стороне Юнь-цзы. <Дайте мне тысячу
воинов - всего тысячу,- и вместе с онгутами и найманами я рассыплю ханство
Тэмуджина, как горсть золы, а самого хана привезу  сюда>.-  <А  что  будет
потом?- Хушаху хмурил широкие сросшиеся брови.- Ты  привел  Тэмуджина,  мы
его казнили - хорошо. Но можешь ли сказать, Гао Цзы, что будет после того,
как ты с тысячью воинов оставишь степи?> - <А что там может  быть?  Слушая
тебя, можно подумать: ты боишься этих  варваров,  для  которых  главное  в
жизни - набить желудок мясом>.- <Гао Цзы, тот, на кого  небесным  владыкой
возложена забота о пользе государства и безопасности его пределов,  должен
смотреть вперед. Гордясь своей силой, мы делаем ошибку  за  ошибкой>.  При
этих словах Юнь-цзы недовольно засопел: <Какие ошибки ты увидел,  Хушаху?>
Взгляд князя стал острым, колким - два острия копья. Хушаху  не  испугался
этого  взгляда.  <Оглянитесь.  Давно  ли  в  степи  были  владения  татар,
тайчиутов и других племен. Где они? Татар мы сами помогли сломить.  Другие
племена были сломлены уже без нас и без нашего дозволения. Оставалось  три
ханства.  Теперь  остается  два.  Захватим  Тэмуджина,  и  найманы  станут
единственными владетелями степи. И если Таян-хан сделает что-то такое, что
будет нам не по вкусу, сможешь ли ты, Гао Цзы, пойти в кочевья  с  тысячью
воинов и привести его сюда?  Не  сможешь.  Ни  с  тысячью,  ни  с  десятью
тысячами. А больше воинов никто тебе не даст, их не хватает для  усмирения
мятежников внутри страны>.- <Чего же ты  хочешь?>-  спросил  Юнь-цзы  чуть
спокойнее. <В степи должно быть несколько владетелей - вот  чего  я  хочу.
Пусть найманы воюют с Тэмуджином. В этой войне ослабнут оба ханства. Тогда
мы на место вана Тогорила посадим его брата  Эрхэ-Хара.  Он  будет  врагом
Тэмуджина. Он друг Буюрука, значит, будет врагом и Таян-хану>.
   Они долго судили-рядили, но ни о  чем  договориться  не  могли.  Иногда
спор, особенно если Юнь-цзы  и  Хушаху  оставались  вдвоем,  перерастал  в
ссору. Князь кричал, размахивал руками, и широченные рукава халата,  шитые
золотом, взлетали, как крылья птицы. А  Хушаху  оставался  немногословным,
холодно-вежливым. О присутствии Хо они нередко совсем забывали. Да  и  что
был для них Хо! А он ловил каждое слово...
   В этом споре  верх  взял  Хушаху.  Может  быть,  он  побывал  у  самого
императора, может быть, через других сановников сумел уломать Юнь-цзы. Они
пришли к такому согласию: пусть Алакуш-дигит Хури во все глаза смотрит  за
ханами и в случае войны пообещает помощь более  слабому  из  двух,  скорей
всего - Тэмуджину. А с Кучулуком они  были  обходительны,  как  с  любимым
родственником, отбывающим в далекие края. Одарили его и дорогим оружием, и
тонким фарфором, и цветными шелками...
   Смеркалось, когда Хо подошел к своему дому. На дорожке сада, как  и  на
улице, под ногами шуршали листья, тихо постанывали  под  ветром  оголенные
деревья. Из решетчатых окон дома,  затянутых  бумагой,  пробивался  желтый
свет. И тепло, радостно стало Хо от этого света. Родной  дом...-  Тут  все
просто и понятно. Тут его ждут  все:  ласковая  Цуй,  заботливая  Хоахчин,
старый ворчун Ли  Цзян  и  не  по  годам  серьезный  сын  Сяо-пан...  нет,
Сяо-пан-это его детское имя. Мальчик рос пухлым, здоровеньким, и  Ли  Цзян
по праву старшего выбрал ему имя Сяо-пан - толстячок. С малых лет он  учил
его писать и читать иероглифы, постигать мысли мудрых  и  древние  истины,
дивился его памяти, его способностям, и, когда пришло  время  давать  сыну
взрослое имя, Ли Цзян не без надежды назвал его Юань-ин - Далеко  Летающий
Сокол. Теперь старик готовил внука к сдаче  испытаний  на  ученую  степень
сюцая '. Потом Юань-ин должен  получить  степень  цзюйжэнь  '',  а  там  -
цзиньши '''... Вот  как  далеко  шел  в  своих  замыслах  Ли  Цзян.  Начав
заниматься с внуком, он позабыл о <государственной> службе, и  Хо  уже  не
носил ему связки монет, будто бы посланные Хушаху. Жилось  Хо  трудновато,
денег часто не хватало, и  тогда  Хоахчин  и  Цуй  приходилось  заниматься
рукоделием. Но иной жизни он и не желал. Она могла быть еще лучше, если бы
позволили снова делать горшки и плошки...
   [' С ю ц а й - первая ученая степень (<расцветающий талант>).]
   ['' Ц з ю й ж э н ь - вторая ученая степень (<повышенный человек>).]
   [''' Ц з и н ь ш и - третья ученая степень (<совершенствующий ученый>)]

     XIV

   Зимовал хан Тэмуджин в местности Тэмэ-хэрэ  -  Верблюжья  степь.  Снегу
выпало мало, совсем редко дули злые метельные ветры.  Скот  был  упитан  и
здоров, люди спокойный.
   Без поспешности, но и без оглядок, сомнений хан принялся  за  устроение
своего улуса. Всех воинов, включая и кэрэитов, и хунгиратов, с их  семьями
разделил на тысячи, тысячи - на сотни, сотни - на десятки, нойонами  тысяч
поставил людей верных, известных своим умом,  прославивших  себя  отвагой.
Нойоны племен не противились, по крайней мере, явно. Стремительное падение
Ван-хана, невероятное, как снег в летний полдень,  отбило  охоту  перечить
хану. Страх перед ним заморозил своеволие. Но он знал,  что  и  в  мерзлой
земле не умирают корни и подо льдом вода струится. Дабы  обезопасить  себя
от всяких неожиданностей, он замыслил держать при себе  постоянно  полторы
сотни кешиктенов '. Эти полторы сотни  составил  из  крепких,  выносливых,
смекалистых сыновей нойонов-сотников и  нойонов-тысячников.  Они  неусыпно
охраняли покой его ставки - орду, днем и ночью несли караульную службу, по
первому его знаку готовы были вскочить на коней и обнажить оружие.
   [' К е ш и к т у - охрана, телохранители,  ханская  гвардия,  сыгравшая
определенную роль в борьбе с центробежными  силами  в  период  становления
монгольского государства; к е ш и к т е н - гвардеец.]
   Он хотел, чтобы и все войско было так же послушно ему, так же готово  к
сражению. Нойонам-тысячникам не давал покоя. Внезапно поднимал то одну, то
другую тысячу, велел в точно обусловленный  день  прибыть  в  ставку.  Сам
осматривал коней, одежду и оружие воинов, потом ехал с  ними  на  облавную
охоту. В повеления нойона-тысячника не вмешивался, советов не давал, ни  о
чем не спрашивал,  ничего  не  требовал.  В  теплой  шубе,  крытой  тонким
тангутским сукном, в лисьей шапке, рыжей, как его борода, щурил  глаза  от
яркого зимнего солнца, трусил по заснеженной степи, все примечая.
   Вечером в походной юрте указывал нойону на упущения. Разговаривал почти
всегда спокойно, ровным, негромким голосом, терпеливо выслушивал  разумные
возражения. Но спокойствие покидало его, когда кто-либо из нойонов начинал
торопливо с ним соглашаться, не вдумываясь  в  то,  что  он  говорит.  Хан
умышленно прибавлял к упущениям нойона такие, которых тот и не  делал,  и,
если и тут не следовало никаких возражений, взгляд светлых глаз становился
ледяным.
   -  Ты что киваешь головой, как одуванчик под ветром? Говорю с тобой для
того, чтобы запомнил мои слова и в другой  раз  был  умнее.  А  ты  только
головой качать научился. Это и лошадь умеет. Повтори, что я тебе  говорил,
и скажи, как будешь исправляться!
   Не терпел он и упрямых возражений. Если  нойон  начинал  оправдываться,
слагать свою вину на кого угодно, на что угодно, хуже того  -  врать,  хан
грузно поворачивался к нему сутуловатой спиной.
   -  Видеть тебя  не  желаю.  Не  умеющему  понять  своих  ошибок  ходить
босиком, не желающему - умываться слезами. Иди и подумай!..
   Не вдруг, не сразу  осознали  нойоны,  что  от  них  требуется.  Многие
вначале поняли так, будто тысяча воинов и все другое - подарок за  прежние
заслуги, а с подарком, известно, каждый волен  поступать  по-своему.  Брат
Бэлгутэй на его повеление явиться с воинами не ответил и не пришел. Послал
к нему младшего  брата  Тэмугэ-отчигина  со  строгим  внушением.  Бэлгутэй
примчался обиженный.
   -  За что ругаешь, брат? Прислал ко мне с повелением простого гонца.  К
Другим ты шлешь своих нукеров...
   -  А какая разница?
   -  Я же твой брат и стою выше других! Прискакал простой гонец, и я стал
думать: за что рассердился на меня Тэмуджин? Как будто не  за  что.  Тогда
подумал: твое повеление малой значимости, хочешь - выполни, не хочешь - не
выполняй. А у меня как раз свои дела были...
   Тэмуджин не стал ругать брата. Давно заметил, что не только братья,  но
и другие  нойоны  ждут,  чтобы  не  одинокие  гонцы,  а  целые  посольства
прибывали к ним с его повелениями. И чтобы речи вели затейливые,  как  это
делается при сношении самостоятельных владетелей. А нойоны важно сидели бы
на войлоках, выслушивали послов, неторопливо обдумывали ответы. Ах,  какие
мудрые люди!
   Позвав Боорчу и Джэлмэ, сказал им:
   -  Донесите до ушей каждого нойона тысячи,  сотни  и  десятка.  Кто  не
выполнит повеления хана, переданного изустно или через других людей, будет
незамедлительно и сурово наказан.  Если  наказанием  будет  даже  смертная
казнь и сели свершить, казнь  прибудет  даже  один  простой  воин,  нойон,
начальствуй он и над десятью туменами, должен принять наказание.
   Тугодума Бэлгутэя после  того,  как  он  уразумел  сказанное,  прошибла
испарина. Боорчу хмыкнул:
   -  Очень уж круто, хан Тэмуджин.
   -  Иначе мы, друг Боорчу, возвратимся к тому, с чего начали.
   -  Согласен. Но ты не все продумал, хан. Скажем,  ты  меня  отправил  в
поход. У меня под началом Джэлмэ. Однажды я  рассердился  и  твоим  именем
послал к нему воина. Он ему перережет глотку. Потом я оправдаюсь или нет -
дело другое. Джэлмэ-то уже не будет.
   -  А почему моим именем? Почему не своим ты казнишь Джэлмэ?
   -  По твоему слову я иду воевать. И я в походе для всех твоя тень, твоя
воля, твой разум.  Будет  по-другому,  кто  станет  слушать  меня?  Но  не
случится ли так, хан,  что  в  дальних  походах  по  злобе,  глупости  или
недомыслию изведут близких твоих людей?
   Боорчу заставил его задуматься. Все может так  и  получиться.  Правило,
долженствующее принести пользу, принесет вред.  Близкие  ему  люди  должны
быть ограждены от скорой расправы.
   -  В походе, Боорчу, верно, ты моя воля,  мой  разум.  И  все,  что  ты
задумаешь, должно быть всеми принято. Но никому Никогда не будет позволено
подвергать наказанию людей, мне  известных,  мною  к  делу  приставленных.
Виновен - отошли его ко мне, а уж я сам разберусь...
   Однажды привел свою тысячу нойон  Хорчи.  Этот  лукаво-веселый  дальний
родич Джамухи когда-то видел вещий сон - быть Тэмуджину ханом. С той  поры
хан благоволил ему. Болтливый и вроде бы  беспутный,  Хорчи  был  неплохим
воином  и  оказался  расторопным  нойоном-тысячником.  Вечером,   осмотрев
воинов,  Тэмуджин  остался  доволен.  Лошади  справны,  одежда  на  воинах
добротная, колчаны полны стрел, в седельных  сумах  запас  хурута.  Тысяча
была готова отправиться и в ближний, и в дальний походы.
   Но воины привезли  с  собой  не  только  запас  хурута.  Всю  ночь  они
горланили песни, кричали, будоража покой орду. Тэмуджин  ночевал  у  своей
новой жены,  кэрэитки  Ибаха-беки.  Она  еще  не  забыла  битву  в  курене
Ван-хана, где ее взяли,  вздрагивала,  когда  крики  становились  особенно
громкими, потом расплакалась. Тэмуджин оделся и  вышел.  Ночной  страже  -
кебтеулам  -  велел  разыскать  Хорчи.  Однако  нойон  и  сам  напился  до
бесчувствия, мычал, отбивался от караульных.
   Утром воины сели на коней.  Глаза  мутны,  зелены  лица  -  ну  что  за
охотники! Многие корчились в седлах, будто собираясь рожать,  другие  были
неподвижны, как мешки с шерстью. Хорчи отоспался и  уже  снова  выпил,  от
него  несло  крепким  винным  духом.  Без  того  болтливый,  сейчас   стал
невыносимым.  И  робость  перед  ханом  совсем  покинула  его,   подмигнул
Тэмуджину, будто дружку своему:
   -  Хан, где обещанные тридцать жен?
   Тэмуджин подозвал кешиктенов, указал плетью на Хорчи:
   -  Ведите его на речку и трижды окуните головой в прорубь.
   Велел собрать всех нойонов и  воинов,  какие  были  в  орду,  построить
кругом. Всходило солнце,  и  мороз  больно  покалывал  щеки,  снег  вкусно
хрумкал под толстыми войлочными подошвами гутул, на бороду и  усы  ложился
белый иней. Ему вспомнилось, как перед сражением с меркитами, на радостях,
что встретился с Джамухой, набрался архи не хуже Хорчи и  на  другой  день
мучился - раскалывалась голова, выворачивало нутро.
   В круг толкнули Хорчи.  Кешиктены  постарались.  Воротник  шубы  нойона
заледенел, косицы на висках торчали сосульками. Он пробовал улыбаться,  но
губы дрожали и прыгали.
   -  Иди обсушись и отогрейся.
   Хорчи уразумел: больше наказания  не  будет.  Лихо  тряхнул  головой  -
зазвенели косицы-сосульки.
   -  Мой внутренний жар преодолевает наружный холод.
   -  Было бы лучше, если бы твой ум преодолевал твою же глупость.
   После битвы с меркитами Тэмуджин дал себе зарок: никогда не пить  перед
сражением. И ни разу не нарушил слова. Но  другие  пьют.  И  до,  и  после
сражения, перед выездом на охоту  и  после  возвращения  с  добычей,  пьют
всегда, было бы вино, а нет - выменивают,  выпрашивают  и  снова  пьют.  И
хвастаются друг перед другом, состязаются, кто больше выпьет и  не  упадет
замертво. Так уже повелось...
   -  Я собрал всех ради того, чтобы спросить: могут эти люди, вчера такие
веселые, крепко держать в руках копье, метко стрелять из лука?  Не  могут.
Пьяный подобен слепому - ничего не видит,  подобен  глухому  -  ничего  не
слышит, подобен немому - ничего не может сказать. Пьяный забывает то,  что
знал, ему не сделать того, что умел. Умный становится глупым, добронравный
- неуживчивым и злым. Пастух, пристрастный к питью, теряет стадо,  воин  -
коня и оружие, нойон не может содержать  в  порядке  дела  ни  тысячи,  ни
сотни, ни десятка. Вино дурманит, лишает разума всех одинаково - харачу  и
сайда, худого и хорошего. В питье вина нет пользы, нет и доблести. Я  буду
ценить тех, кто не пьет совсем, хвалить, кто пьет не чаще одного  .раза  в
месяц, терпеть, кто пьет в месяц дважды, и  наказывать,  кто  пьет  больше
трех раз в месяц. В походе,  перед  битвой,  перед  облавной  охотой  пить
отныне не смеет никто.
   Много  требуя  с  нойонов  и  воинов,  он  мог  бы  возбудить  ропот  и
недовольство, если бы не умел заметить людей, радеющих  о  делах  ханства.
Для них не скупился на подарки и награды, возвышал  над  другими;  хороший
воин всегда мог стать десятником, десятник-сотником, сотник -  тысячником,
а тысячник - ближним другом хана.
   Для Тэмуджина эта зима была едва ли  не  лучшая  в  жизни.  Он  добился
всего, чего желал, его улус становится  поистине  могущественным,  единым,
его власть неоспорима... Пришло осознание своей внутренней силы и принесло
успокоение мятущемуся духу.
   Ранней весной, едва пробилась первая зелень, прибыл посланец  владетеля
онгутов Алакуш-дигит Хури. Худые вести принес посланец. Где-то  глубоко  в
душе у хана жило ожидание столкновения с найманами, но он не хотел  верить
предчувствию. Найманы живут сами собой, он - сам собою.  Их  улусы  теперь
соседствуют. Так что с того? Разве соседи не могут жить в мире и согласии?
Как видно, не могут. С его соплеменниками не могли ужиться татары.  Теперь
их нет. С ним не мог ужиться Нилха-Сангун. Его  тоже  нет.  Теперь  грозит
войной Таян-хан... Собирает под свой  туг  всех,  кого  может.  У  него  и
меркиты, и ойроты, и Джамуха, Алтан, Хучар со своими воинами. Хорошо,  что
владетель онгутов отказался помогать Таян-хану. Но, как видно, не  поможет
и ему, Тэмуджину. Никто ему не поможет. Одна  надежда  -  его  воины,  его
тысячи, сжатые, как пальцы руки, в единый кулак.
   Алакушу-дигит Хури хан послал в подарок табун отборных коней в  пятьсот
голов и тысячу овец. Проводив посланца, собрал всех нойонов на курилтай.
   -  Что будем делать? Три дороги перед нами.  Мы  можем  откочевать  как
можно дальше. Пусть Таян-хан гонится  за  нами,  изматывая  коней.  Выбрав
подходящее место и время, ударим на него. Мы можем встретить его  в  наших
нутугах, всех хорошо подготовив. И мы можем сами пойти в кочевья найманов,
чего они, конечно, не ждут. Выбирайте, нойоны.
   Нойоны долго молчали, и он не торопил их. Тяжело  им  сейчас  думать  о
войне.  Мирная  жизнь  людей,  вверенных  под  их  начало,   едва    стала
налаживаться, люди разных племен, разведенные по сотням и тысячам, еще  не
совсем привыкли друг к другу... Длительным молчание было и потому, что  он
приучил нойонов почитать не затейливую резвость пустых словес, а прямоту и
мудрость суждений.
   Первым заговорил Мунлик.
   -  Хан Тэмуджин, три дороги перед нами, но к истине ведет одна. Я бы не
стал уходить и не пошел бы в курени найманов. Будем  уходить  -  обнаружим
страх перед найманами, укрепим дух их воинов. Идти  на  кочевья  врагов  и
вовсе опасно. Травы еще не поднялись, кони  тощи,  в  дальнем  походе  они
обессилеют... Надо ждать и потому  еще,  что  Таян-хан  может  передумать.
Тогда никакой войны не будет.
   Наверное,  он  сказал  то,  о  чем  думали  многие  нойоны.  Зашелестел
одобрительный шепот, задвигались, закивали  головами  нойоны.  Но  младший
брат хана Тэмугэ-отчигин не согласился с Мунликом.
   -  Найманы грозят отобрать наши луки и стрелы. Пристало ли  нам  ждать,
когда они это сделают? Воины мы или вдовые  женщины?  Мы  должны  пойти  в
кочевья найманов!
   После  Тэмугэ-отчигина  говорили  многие.  Говорили  разное.  Хан    не
отбрасывал ничьих доводов, вдумывался в них, добавлял  свои,  сравнивал  с
противоположными: он не хотел ошибиться. Об отходе никто не говорил, и это
было хорошо. Нойоны, как и он, осознали свою силу и  не  желали  спасаться
бегством, но  давняя  слава  о  могуществе  найманов  заставляла  их  быть
осторожными. Тощие кони - отговорка.  Не  будет  уверенности  в  скорой  и
легкой победе - передумает. Что это даст?  Ничего.  Сегодня  передумал,  а
завтра опять надумает.  И  неизвестно,  как  себя  поведет  в  другой  раз
Алакуш-дигит Хури, состоящий на службе у  Алтан-хана.  Таян-хан  ударит  в
лоб, Алакуш-дигит Хури - в затылок... Нет, ожидание - пагуба...
   Шестнадцатого  числа  первого  летнего  месяца  в    счастливый    день
полнолуния, в год мыши ', шаман Теб-тэнгри вознес молитвы и окропил боевой
туг хана. Войско двинулось в поход.  Алгинчи  -  передовыми  пошли  четыре
тысячи под началом Джэлмэ, Субэдэй-багатура, Джэбэ и Хубилая. Главные силы
хан поставил под начало с