свиньи, как и другие, ему подобные правоверные, забыв заветы  пророка,
предался проклятому идолопоклоннику.
   Усаживаясь на трон в приемном  покое,  шах  не  знал,  что  он  ответит
послам. Была смутная надежда, что хан свирепых кочевников не станет сильно
заноситься и все можно будет уладить миром. Но, вступив в  покой,  Кефредж
Богра развеял эту надежду. Он, сын шакала, даже не поклонился, стал  перед
троном, раскорячив ноги в пыльных гутулах, зацепился большими пальцами рук
за богатый пояс, сказал:
   -  Отнятое - верни. Гайир-хана - выдай.
   И все. Ни разу в жизни шаху не приходилось выслушивать  такого  голого,
как клинок, требования. Он стиснул зубы, оглянулся на эмиров. Они смотрели
на него и как будто даже радовались его унижению. Только сын весь  подался
вперед, опустил руку на рукоятку дамасской  сабли.  Шах  понял,  что  если
сейчас начнет вилять перед послом, то навсегда падет  в  глазах  эмиров  и
собственного сына. И, отдаваясь во власть  всевышнего,  он  позвал  Джехан
Пехлевана, показал пальцем на Кефредж Богра:
   -  Этого.
   Страх, исказивший надменное лицо посла, вернул ему былую уверенность  в
себе.  Он  снова  стал  владыкой  жизни  людей,  властелином  их   судьбы.
Потребовал ножницы и, зло усмехаясь, отхватил  нойонам  жиденькие  бороды,
бросил волосы в лицо.
   -  Если ваш хан хочет быть остриженным, пусть является сюда.
   Но за этой вспышкой последовала угрюмая подавленность. Он позвал к себе
лучших звездочетов. Они ничем не утешили его душу.  Расположение  звезд  и
планет не благоприятствовало его начинаниям, следовало  ждать,  когда  они
сдвинутся. Но  ждать  он  уже  не  мог.  Надо  было  готовиться  к  войне.
Прожорливое войско  опустошило  сокровищницу.  Повелел  собрать  налоги  с
населения за три года вперед и на эти деньги  возвести  вокруг  Самарканда
стену, которая заключала бы в себе не только город, но и  предместья.  Для
него изготовили чертеж, исчислили, сколько нужно камня, кирпича, дерева на
стену длиной в двенадцать фарсахов '. Многоопытные строители говорили, что
за короткое время невозможно возвести такое укрепление. Но он заупрямился.
Стену начали возводить. А налоги поступали плохо. Деньги  выколачивали  из
ремесленников и земледельцев плетями, палками,  воины  врывались  в  дома,
забирали все, что было ценного. И все равно денег не хватало. Начатую было
стену забросили, стали подправлять,  укреплять  старую.  Шах  каждый  день
объезжал город. Тысячи людей месили глину,  поднимали  на  стену  кирпичи,
копались в земле, углубляя и расширяя рвы. Приветствовали  его  сдержанно,
словно бы сквозь зубы. Поборы, спешное укрепление стен  нагнали  на  людей
страх. А шах не находил успокоительных слов. Угрюмо и молча проезжал мимо.
Его душа была полна дурных предчувствий.
   [' Ф а р с а х - около семи километров.]

     XIII

   К походу на хорезмшаха Чингисхан готовился неспешно. В этот раз удар не
мог быть внезапным, и потому надлежало  все  продумать  не  единожды.  Кто
торопливо седлает, тот часто сваливается с коня.
   Посчитал свои силы - сто восемьдесят тысяч воинов.  Из  них  шестьдесят
две тысячи отданы Мухали для продолжения войны с Алтан-ханом. И для охраны
улуса нужны воины. Отпадает еще двенадцать - пятнадцать тысяч. В поход  он
может взять немногим более ста тысяч. Мало... Если, как доносят купцы, шах
выставит четыреста тысяч воинов нанятых (<Не чудно ли, щах кормит  воинов,
тогда как его. хана,  кормят  воины>);  сверх  того  вооружит  столько  же
простолюдинов да выведет все это воинство  навстречу...  Правда,  война  с
Алтан-ханом еще раз показала: число воинов само по себе значит  мало.  Но,
говорят, тюрки шаха в  битвах  злы  и  отважны...  Сто  тысяч...  К  этому
добавятся воины сына Бузара, да уйгуры,  да  карлуки...  Будет  тысяч  сто
двадцать. И все. Малочисленность войска заставила искать подмоги, Послал к
тангутам Джэлмэ, повелев уговорить императора,  чего  бы  это  ни  стоило,
пойти на войну с сартаулами. Но Джэлмэ привез предерзостный  ответ:  <Тебе
нужны завоевания, ты и воюй. А нет сил - сиди в своей юрте и не  величайся
великим ханом>. Кровь бросилась ему в лицо, но  он  сумел  сдержать  себя,
сказал почти весело:
   -  Каков, а! За эти слова  я  ему  все  кости  переломаю!..-  А  Джэлмэ
все-таки упрекнул:- Не исполнил моего повеления...
   -  Что мог, я сделал.- Джэлмэ навесил на глаза свои бровищи.
   Послать к тангутам он мог  бы  и  кого-то  другого.  Джэлмэ  уже  много
времени был не у дел. Память о прошлом заставила снова приблизить  к  себе
своего старого нукера. Без Джэлмэ  как-то  увял,  поблек  и  друг  Боорчу.
Что-то надломилось в его душе. Очень хотелось, чтобы два старых друга были
с ним рядом, как в прежние годы, жили его заботами и тревогами.  А  Джэлмэ
не смог выполнить его повеления. Или не захотел?
   -  Пойдешь со мной на войну, Джэлмэ?
   -  Будет твое повеление, пойду, великий хан.
   -  Разве по повелению ты пришел ко мне когда-то?
   -  Тогда другое дело. Мы дрались, чтобы не  было  драк.  Это  мне  было
завещано отцом.
   -  А сейчас?- спросил он и вдруг вспылил:-  Ты  поглупел,  Джэлмэ!  Шах
убивает караванщиков, моего посла,  тангутский  владетель  знать  меня  не
желает, хотя клялся быть моей правой рукой. Как же я могу сидеть у  своего
очага? Чего ждать? Когда разметают мой огонь и опрокинут юрту?  Вы  хотите
этого - ты и такие, как ты? А я все  явственнее  вижу:  мир  во  вселенной
наступит только тогда, когда  копыта  моих  коней  растопчут  всех  шахов,
императоров - всех до единого, когда всеязычные народы будут знать  одного
повелителя.
   Джэлмэ не хотел или не решился  с  ним  спорить.  Лицо  его  оставалось
угрюмым. Сейчас он был очень похож на  своего  отца,  кузнеца  Джарчиудая.
Субэдэй-багатур брат ему, а совсем другой человек - воин.
   -  Так пойдешь со мной или нет? Я спрашиваю о твоем желании!
   -  Великий хан, у тебя так много подданных - зачем тебе я?
   -  Уходи,- сказал он.
   Больше  он  уже  не  позовет  Джэлмэ.  Былого  не  вернешь,  как   свою
молодость... Подданных у него много, верно, есть и разумные, и храбрые,  и
ловкие, на любое дело человека найти ничего не стоит. Но нет друзей, какие
были в далекую пору. Когда-то он думал, что друзей заменят сыновья.  Но  у
них своя жизнь, они выросли в иное время, и многое  недоступно  их  уму  и
сердцу. Братья - те и вовсе... Беспокойный Хасар, немало тревоживший  его,
обломался, присмирел, огонь славолюбия угас в его душе, он уже не затевает
ссор и споров, не красуется перед другими в дорогих  нарядах  и  доспехах,
живет в своем уделе в окружении многочисленных жен...
   Эти размышления расслабляли его, и он гнал их  от  себя.  Впереди  было
трудное и опасное дело. Оно бодрило его лучше всякого вина. И будь у  шаха
сартаулов в десять раз больше воинов, он не смог бы остановиться.  Делаешь
- не бойся, боишься - не  делай.  Теперь  к  старому  присловию  он  часто
добавлял: не делаешь - погибнешь.
   Беглый хаджиб шаха Данишменд, люди купца Махмуда довели до хана,  какая
смута во владениях Мухаммеда. Он долго думал, как обратить себе на  пользу
вражду  шаха  с  матерью,  эмирами,  имамами  (пожалел,  что  нет    рядом
хитроумного шамана Теб-тэнгри). Что за человек шах, он  уже  знал  хорошо.
Потому  надумал  разжечь  его  подозрительность.  Заставил    перебежчиков
составить письмо. Будто  бы  эмиры  шаха  пишут  ему,  хану  Чингису,  что
тяготятся властью Мухаммеда, что шах чинит им всякие  обиды  и  утеснения,
что он жесток, несправедлив и они, его эмиры, будут рады и счастливы, если
хан примет их к себе на службу. Это письмо должны были <перехватить>  люди
шаха...
   Главное - разъять силы врагов, расщепить  их,  как  полено  на  лучины,
тогда уже не трудно будет искрошить лучины в мелкую щепу.
   Чем ближе становилось время выступления в поход, тем  беспокойнее  вели
себя жены. Они нередко  ссорились,  и  ему  приходилось  утихомиривать  их
грозным окриком. Такого раньше не было. Борте правила всеми его  женами  и
наложницами спокойно и умудренно.  Но  тут  что-то  случилось.  Ее  власть
перестала быть беспрекословной. Жены раскололись на два враждующих  стана.
В одном главная Борте,  в  другом  -  Хулан.  Он  думал,  что  виной  тому
властность его любимицы Хулан, но все  оказалось  много  сложнее.  Татарка
Есуй высказала то, о чем другие помалкивали.
   -  Ты уходишь, и одному небу ведомо, сможешь ли возвратиться. Все  люди
смертны... Кто будет править улусом? Кто станет господином над всеми нами?
   Для него эти слова были неожиданны, от них перехватило  дыхание.  Разве
он должен умереть? Все в душе восстало против этого. Он еще  не  стар.  Он
крепок телом. Как в юности, может сутки не слезать с седла. О чем  говорит
эта глупая женщина? Смерть далеко, и думать о ней нечего.
   Но проклятые  мысли  назойливо  лезли  в  голову,  и  душа  была  полна
тягостного смятения. Неужели придет время, когда не он,  а  кто-то  другой
будет сидеть на его троне, поведет в битвы воинов?.. Неужели вечное  небо,
отличив его от всех живущих на земле, со всеми же уравняет?
   Усилием воли он отодвинул эти думы. Но не избавился от них совсем,  они
жили в нем, подстерегали его, чтобы завладеть всем существом, потрясти  ум
до самых глубин.
   О выборе наследника он стал размышлять как о деле  обычном,  таком  же,
как подготовка к походу. И оно оказалось таким же нелегким, как подготовка
к  походу.  Раздор  среди  жен  пошел  из-за  того,  что  Хулан  замыслила
продвинуть в наследники своего сына. Борте возмутилась. Старший из сыновей
должен наследовать отцу. Из века в век ведется: старший в роде - глава.
   Как ни любил хан бойкую Хулан и своего младшего сына Кулкана, он не мог
назвать его своим наследником. Одно дело - младший среди братьев, другое -
неизвестно, что за человек из него выйдет,  сможет  ли  удержать  в  своих
руках весь его улус. Но все это  ничего  не  значит  для  Хулан.  Если  ее
оставить тут и если с ним в  походе  что-нибудь  случится,  она  попробует
силой утвердить на троне Кулкана. Ее придется держать при себе. Так  будет
спокойнее  для  всех.  Сделать  наследником   Джучи?    Застарелая    боль
всколыхнулась в душе. Если Джучи не сын... Все  меркиты,  отправленные  на
тот свет, возликуют  от  злорадства.  И  это  не  все.  Джучи  все  больше
отдаляется от него. Нет, не может он быть наследником. Чагадай, Угэдэй или
Тулуй - один из этих будет наследником. Кто? Ближе всех его сердцу  Тулуй.
Смел, отважен, умеет увлечь за собой людей, но и сам легко  увлекается.  А
для владетеля  это  может  обернуться  бедой.  Чагадай,  напротив,  строго
следует правилам и обычаям, упорен, беспощаден к себе и к  другим.  Добрые
люди возле него не удержатся, а худых он сам держать  не  станет  и  может
остаться одиноким, а править улусом  без  верной  опоры  трудно.  Остается
Угэдэй... Благодушен, ласков с  людьми,  нетороплив,  невозмутим.  Ему  не
хватает твердости. Но возле него всегда будут держаться люди...
   Он решил напрямую поговорить с сыновьями. Все четверо пришли к  нему  в
юрту. Караульным он велел никого не впускать.  В  серебряных  подсвечниках
горели толстые восковые свечи.  Сыновья  молчали.  Давно,  с  незапамятных
времен, они не разговаривали вот так, одни, всегда  вокруг  были  люди.  И
сейчас братья настороженно, будто и не братья, посматривали друг на друга.
Может быть, они даже догадывались, о чем будет речь, и хотели предугадать,
на кого падет выбор отца.
   -  Дети, когда небо  призовет  меня,  мой  улус,  все,  что  я  собрал,
останется вам.- Отодвинутые мысли о своем конце приблизились, и он тряхнул
головой, заговорил быстро:- Вы все достойны занять  мое  место.  Но  ханом
может стать один из вас. Я бы хотел,  чтобы  вы  сами  назвали  того,  кто
больше других годен для тяжких трудов повелителя всеязычных народов.
   Джучи старательно соскабливал  с  голенища  гутула  какое-то  пятнышко.
Угэдэй поворачивал  подсвечник,  тихонько  дул  на  пламя  свечей,  и  оно
беспокойно металось. Чагадай сидел  с  недоступно  строгим  лицом.  Взгляд
Тулуя перескакивал с одного на другого - кого отец назовет наследником?
   -  Скажи свое слово ты, Джучи.
   Старший сын  поднял  голову.  Шевельнулись  брови,  сдавливая  кожу  на
переносье в две складки. Его опередил Чагадай:
   -  Почему первым должен говорить Джучи?
   -  Он старший.
   -  Уж не его  ли  нарекаешь  своим  наследником?  Все  знают:  Джучи  -
меркитский подарок. Мы не будем ему повиноваться!
   Лицо Джучи побелело, глядя Чагадаю в глаза, он сказал:
   -  Мнишь  себя  умнее,  всех!  А  небо  обделило  тебя.   Одним    всех
превосходишь - свирепостью. Но сна не достоинство человека.  Свирепость  -
достоинство сторожевой собаки.
   -  У тебя занимать не стану ни ума, ни достоинства!
   -  Молчи,  Чагадай!-  остановил  перепалку  хан.-   Твое    бесстыдство
превосходит всякую меру. Джучи - ваш старший брат. И чтобы я не  слышал  о
нем подобных слов! Язык вырву!
   Установилась тягостная тишина. Хан был сердит на Чагадая, но  того  это
не смутило. Сидел все так же с недоступно-строгим лицом.
   -  Может, ты сам хочешь быть моим наследником?
   Помедлив, Чагадай ответил:
   -  Ты волен избрать  любого  из  нас.  Сам  я  охотнее  всего  стал  бы
повиноваться Угэдэю.
   Имя было названо. И за одно это хан простил Чагадая.
   -  Что скажешь ты, Джучи?
   Не поднимая взгляда, тусклым голосом Джучи проговорил:
   -  Я буду слугой любому из братьев.
   -  Я спрашиваю, что ты думаешь об Угэдэе.
   -  Думаю, что он сумеет править разумно и справедливо.
   -  А ты, Тулуй?
   -  Буду рад, если наречешь Угэдэя.
   -  А что скажешь ты, Угэдэй?
   -  Я покорен твоей воле, отец. Изберешь меня  -  буду  стараться  стать
достойным высокой чести. Вот все, что я могу сказать...
   -  Будем считать дело решенным. Завтра я это решение обнародую. Бойтесь
переиначить его! Для каждого из вас, Джучи, Чагадай, Тулуй, я выделю  улус
из владений, которые отберем у сартаульского шаха. Будете править там.  Но
помните: над всеми вами - тот, кто наследует мне.  Не  вздумайте  затевать
спор. Почаще вспоминайте  о  судьбе  моих  родичей  -  Сача-беки,  Алтана,
Хучара... Блюдите мои установления и ни в  чем  не  ошибетесь,  ничего  не
потеряете.
   Выбор наследника удивил всех. Но вслух удивляться никто не посмел. Даже
Хулан промолчала.
   Весной в год зайца ' с берегов Толы хан двинулся в поход. Дошел до реки
Эрдыш  и  остановился  на  летовку.  Отсюда  разослал  по  городам    шаха
предавшихся  мусульман  сеять  зерна  страха,  выведывать,  как   Мухаммед
готовится защищать свои владения.
   А воины облавили зверя, откармливали коней...
   [' Г о д  з а й ц а - 1219 год.]

      * ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

     I

   Опираясь на копье, Захарий стоял на карауле у шатра  Джучи.  На  солнце
рыбьей чешуей блестела река Эрдыш. С холмов,  взбивая  копытами  пыль,  на
водопой спускались табуны лошадей. Вдоль берега, насколько хватало  глаз,-
а Судуй сказывал: на целый день пути,- растянулось  становище.  На  тонких
древках  развевались  туги  туменов,  тысяч,  сотен,  в  голубизну    неба
подымались бесчисленные струйки дыма. Пестро одетые  воины  состязались  в
стрельбе из лука, боролись: они были веселы, благодушны,  будто  и  не  на
войну собрались, а на празднество.
   Воля для Захария обернулась неволей. Конь Данишменд-хаджиба, па котором
прискакал из Отрара, остался у него. И он хотел было поехать  в  Гургандж.
Но как скрытно пройти через владения хорезмийцев, если  они  растревожены?
Как вызволить отца, Фатиму и уйти с ними на  Русь?  Надо  ждать  случая...
Судуй добрый человек, но тут и он помочь не в силах. <Служи  пока  Джучи,-
сказал он.- Дойдем до земли сартаулов, Джучи, думаю, чем-нибудь  поможет>.
Вот и служит... Родители Судуя (до похода он жил у них) как-то сразу,  без
лишних разговоров, приняли его за своего. Живут они не богато, но добры  и
приветливы. Говорят, раньше, в молодые годы, жили  худо.  Оно  и  заметно.
Чужое горе, чужую боль принимают близко к сердцу. А у кого не  было  своей
боли, тому чужую не понять. Вот он, Захарий,  людей,  у  которых  на  душе
плохо, сразу чувствует, и которые сытые, собой, жизнью, всем  довольные  -
тоже. Чудно то, что Джучи, старший сын самого хана, редко бывает весел, он
все больше задумчив, и дума у него какая-то трудная. На днях  так  же  вот
стоял в карауле. Перед шатром на траве играли сыновья Джучи - Бату и Орду.
Бату сидел на седле, уперев руки в бока,  хан  -  на  троне.  А  Орду  был
чужедальним послом. Джучи вышел из шатра, взглянул на Захария, узнал:
   -  А-а, голубоглазый. Ну как, не очень тяжка у нас служба?
   -  Я видывал и похуже. Ко всему привычен.
   -  У вас все светловолосые и голубоглазые?
   -  Всякие есть. Но светловолосых много.
   -  Велики ли у вас города?
   -  Я могу сказать только про Киев. Он  у  нас  считается  всем  городам
город - светел, весел, златоглав.
   -  Есть ли в Кивамене книги на вашем языке?
   -  Как же, есть. Я сам был обучен письму и чтению.  Теперь,  подика,  и
позабыл.- Захарий вздохнул.
   -  Домой хочется?
   -  А то нет? Во снах своих вижу родную землю.
   Джучи кивнул.
   -  Землю свою человек должен любить.
   Захарий подумал: что, если сыну хана все рассказать о себе да попросить
помощи? Понять вроде бы должен. И он уже начал подбирать подходящие слова,
но в это время к шатру  подскакали  всадники.  Они  сопровождали  женщину,
увешанную дорогими украшениями: штырь ее бохтага был из золота, на вершине
гордо трепетали перья неведомой птицы; колыхались нити жемчужных  висюлек,
переливались камни-самоцветы. С нею был подросток  в  парчовом  халате,  с
серебряной сабелькой на шелковой перевязи, в красной шапочке,  отороченной
соболем. Лицо  у  Джучи  разом  вытянулось,  поскучнело.  Улыбаясь  одними
губами,  он  пригласил  гостей  в  шатер.  Подросток,  придерживая   рукой
сабельку, пошел к сыновьям Джучи.
   Бату, восседая на троне-седле, закричал ему:
   -  Кулкан, ты будешь Алтан-ханом! Мы тебя одолели. Становись на  колени
и проси пощады.
   Кулкан исподлобья посмотрел на Бату.
   -  Перед тобой встать на колени?
   -  Это же игра, Кулкан!
   -  Ты и будь Алтан-ханом и вставай на колени.
   -  Не хочешь? Тогда иди отсюда! Одни играть будем.
   Обиженно выпятив губы, Кулкан убежал в шатер.  Из  него  быстрым  шагом
вышла нарядная женщина, приблизилась к Бату, сердито сказала:
   -  Как посмел прогнать моего сына?! Почему  он  должен  вставать  перед
тобой на колени?
   К ним подошел Джучи, заслонил собою сына, негромко проговорил:
   -  Ничего худого... Они же играют.
   -  Не ты ли учишь такой игре? Кажется, далеко смотришь!.. Едем  отсюда,
сын!
   Они сели на коней и ускакали. Джучи долго смотрел им вслед.
   Захарий досадовал, что  редкий  случай  поговорить  с  Джучи  по  душам
упущен. Сыну хана, видно, не до него.
   Встав сегодня на караул, он надеялся, что Джучи снова заговорит с  ним.
Но он не выходил из шатра. И у него все время были люди. В шатре же  сидел
и Судуй. Бату и Орду, как и в прошлый раз, расположились перед  шатром  на
травке, но не играли, читали книгу. Явно тяготясь этим занятием, они то  и
дело поглядывали на шатер,- должно быть, ждали, когда им  будет  позволено
отложить книгу.
   В  стане  началось  какое-то  движение.  Воины  вскакивали,  одергивали
халаты, вытягивались. Между шатров, юрт и палаток  шагом  ехали  всадники.
Среди них Захарий узнал хана. Он сидел на крепконогом саврасом  мерине,  в
левой руке  держал  поводья,  с  правой  свисала  короткая  плеть.  Легкий
холщовый халат  туго  обтягивал  ссутуленные  плечи.  Низко  на  лоб  была
надвинута снежно-белая войлочная шапочка. Второй караульный,  стоявший  по
другую сторону входа в шатер, сдавленным голосом выкрикнул:
   -  Хан едет!
   И все нойоны высыпали из шатра, замерли. Хан остановил  коня,  подозвал
Джучи.
   -  Как в твоих туменах?