воего брата Хасара.  Пусть  покажет  себя,  а  то
вечно ходит  обижен.  Затылком  войска  с  телегами,  походными  юртами  и
заводными лошадями велел ведать младшему брату Тэмугэ-отчигину.
   [' Г о д  м ы ш и - 1204 год.]
   Покачиваясь в седле, хан размышлял о переменчивости судьбы.  Всего  год
назад он без оглядки бежал от Ван-хана. Думал ли  тогда  старый  хан,  что
гонится за своей гибелью? Могли ли думать воины-кэрэиты, громя его курени,
угоняя его табуны, что всего через год он,  хан  Тэмуджин,  поведет  их  в
битву, какой не знала древняя степь? А кто ему скажет, чем  окончится  эта
битва?.. О вечное синее небо, даруй мне победу?..

     XV

   В широкой долине было тесно от юрт,  телег,  пеших  и  конных.  Джамуха
остановил своих воинов подальше от этого скопища, шагом  проехал  к  шатру
Таян-хана. Перед входом в шатер, скрючив ноги и положив на колени дощечки,
сидели писцы хана. Татунг-а останавливал прибывающих  нойонов,  спрашивал,
сколько воинов привели, и писцы заносили ответ  в  толстые  книги,  сшитые
шелковыми шнурами. Татунг-а спросил и Джамуху, но он сделал  вид,  что  не
слышит его,  прошел  в  шатер.  Таян-хан  и  его  нойоны  молились  своему
богу-кресту. Такому же богу-кресту всегда возносил  молитвы  и  Ван-хан...
Джамуха вышел из шатра. Татунг-а опять стал  спрашивать,  сколько  у  него
воинов, коней, телег. Он похлопал его по плечу.
   -  В книги записывай своих. А на моих и моей памяти хватит.
   -  Мне ведено...
   -  Тебе, но не мне. Своими воинами повелеваю сам.
   Он стал всматриваться в  людской  муравейник.  В  движении  людей  была
бестолковость, будто никто не знал, где приткнуться, где  остановиться.  У
Ван-хана такого не было. И он сам, а не  его  нойоны,  спрашивал,  сколько
воинов привел... Умер Ван-хан, и от дела рук его ничего не  осталось,  все
заграбастал анда. Умрет  когда-нибудь  и  он,  Джамуха,  возможно,  как  и
хана-отца, его погубит Тэмуджин,- что останется?  Он  затевал  сражения  и
сражался сам, но струны хуров не воспоют хвалу его храбрости, улигэрчи  не
сложат сказании...
   Моление в шатре окончилось. Татунг-а позвал Джамуху к Таян-хану.
   -  Я рад, что ты верен своему слову,-  сказал  Таян-хан,-  Алакуш-дигит
Хури обманул нас.
   -  Он не придет? Не ожидал...
   -  И я не ожидал. Сыновья  онгутов  в  моем  улусе  всегда  брали  себе
жен...- Таян-хан вздохнул.- Что делается с этим миром! Не знаю, как теперь
и быть. Может быть, уйти за Алтайские горы?
   Непонятно было, спрашивает Таян-хан совета или размышляет вслух,  но  в
его голосе слышалась неуверенность, от былой решимости, кажется, ничего не
осталось. Раньше это обозлило бы Джамуху, но сейчас он был  равнодушен,  и
это удивило его самого.
   Кучулук поднялся, встал перед отцом, бледнея, спросил:
   -  Как за Алтай? Твой отец и мой дед  Инанча-хан  никому  не  показывал
крупа своего коня! Лучше пусть наши кости белеют на солнце, чем бежать  от
Тэмуджина!
   -  У нас мало войска, сын, Алакуш-дигит Хури подвел, ох, как подвел!
   -  Будь он проклят! Но  все  другие,  кого  мы  звали,  пришли.  У  нас
пятьдесят пять тысяч воинов. И с ними бежать?
   -  Сиди, сын. Не думай, что благоразумие и трусость одно и то же. Но ты
прав. Мы позвали меркитов, ойратов и нашего друга  гурхана  Джамуху,-  при
слове <гурхан> Таян-хан сделал еле заметную запиночку,- не для того, чтобы
веселее убегать. Пойдем навстречу врагу.- Взбодрился:- Пойдем, разобьем  и
череп Тэмуджина, оправив в серебро, поставим рядом с черепом Ван-хана.
   Но бодрости, идущей от души, не было в этих словах.
   Соединенные войска найман, меркитов,  ойротов,  джаджиратов  Джамухи  и
идущих с ним людей из племен  дорбэнов,  салджиутов,  катакинов  двинулись
вниз по реке Тамир, потом повернули на восход солнца, переправились  через
реку Орхон. Здесь впервые столкнулись дозоры. Найманы в  короткой  схватке
убили одного воина и захватили его лошадь. И  будто  это  было  не  бедное
животное, а чудо, какое привели к походной, на  колесах,  юрте  Таян-хана.
Пегая кобылка с остриженной гривой,  плоскими,  растоптанными  копытами  и
мосластым задом тянула из рук воина повод, хватала траву. Седло  было  под
стать кобылке. Передняя лука лопнула и была стянута ремнями,  подседельный
войлок  рваный  и  грязный.  Нойоны  тыкали  кулаками  в  брюхо    лошади,
похлопывали по седлу.
   -  Вот они, завоеватели!
   Таян-хан обошел вокруг кобылы, покусывая ногти.
   -  Коней, как видно, они замучили. Может быть, нам понемногу  отходить,
заманивать врага за собой, беспокоя его справа, слева, спереди, сзади?
   И снова Кучулук воспротивился. В этот раз его дружно поддержали нойоны.
Худотелая лошадка  воодушевила  их,  они  уже  видели  себя  победителями.
Таян-хан молча уступил им. Но он не  радовался.  Невесел  был  и  Джамуха.
Тоскливое равнодушие, как болотная трава стоячую воду, затягивало душу.
   Остановился  Таян-хан  у  восточных  склонов  горы  Нагу.  На  сопке  с
седловиной, похожей на спину двугорбого  верблюда,  поставили  передвижную
юрту хана и юрты ближних нойонов,  подняли  боевые  туги.  Внизу  стлалась
равнина с небольшими холмами и увалами, покрытая редкой  травой,  жесткими
кустами дэрисуна и суходольной полыни.
   К вечеру стали подходить войска Тэмуджина. Сначала то оттуда, то отсюда
выскакивали небольшие кучки всадников, трусцой приближались  к  найманским
караулам. Воины кидались вперед, и всадники Тэмуджина ветром  уносились  в
степи. Вот и худые кони! Потом повалили главные силы. Тысяча за тысячей  в
строгом порядке приближались  к  горе,  охватывая  ее  с  трех  сторон.  В
стройности рядов, в неторопливости движения, в  безбоязненности,  с  какой
воины останавливались на виду у  найманского  войска,  была  неодолимость,
непоколебимость, вера в  свою  силу.  До  самой  темноты  подходили  воины
Тэмуджина. А в темноте зажглись огни - тысячи огней. Словно кто-то  собрал
все звезды с неба и бросил их к подножью горы Нагу.
   На  двугорбой  сопке  тоже  пылали  огни,  жарилась  баранина,   баурчи
разносили нойонам вино. Нойоны хвастливо рассуждали  о  битве  завтрашнего
дня. Джамуха почти не слушал. Смотрел на огни стана своего  побратима.  Он
понял наконец, почему его точит тоска. Кто бы ни победил завтра, это будет
его поражением,  последним  поражением.  Конец  вольности  племен...  Река
крови, прольющейся завтра, унесет остатки древних установлений,  и  отвага
багатуров, мудрость старейшин, песни улигэрчей будут поставлены на  службу
единственному владыке великой степи. Кто будет им? Таян или  Тэмуджин?  А,
не все ли равно! То, за что он бился, что было сутью его жизни,- погибло.
   Джамуха незаметно, никому ничего  не  сказав,  уехал  к  своим  воинам,
поставленным Таян-ханом в самом  конце  правого  крыла.  Воины  не  спали.
Сидели, лежали у огней, разговаривали. Думают ли они,  что  завтра  многим
уже не увидеть звезд, не сидеть у огонька, вдыхая горький дым аргала, и не
нужны будут ни острые  стрелы,  ни  добро  подогнанные  седла,  ни  резвые
кони?.. Может быть, и ему  завтра  уже  ничего  не  понадобится...  Где-то
далеко в родном нутуге будет тосковать хур в руках Уржэнэ, но  он  уже  не
услышит ни звуков хура, ни голоса жены. Через год-два в  пустых  глазницах
его черепа прорастет ковыль-трава... Зачем, для чего жил?  За  что  должны
умереть завтра и он, и многие из его воинов?

     XVI

   На войлок насыпали сырого песка. Тэмуджин разровнял его,  потом  нагреб
кучу, ладонью округлил вершину.
   -  Мухали, показывай, кто где стоит.
   Мухали стал на колени, ножом сделал несколько черточек.
   -  Тут, в середине, найманы, на левом крыле меркиты, на правом - ойраты
и Джамуха.
   Рядом горел огонь,  возле  него  толпились  нойоны,  к  ним  подъезжали
порученцы - туаджи, о чем-то спрашивали и  уносились  в  темноту.  Заложив
руки за спину и затолкав под широкий пояс  указательные  пальцы,  Тэмуджин
ходил вокруг песка,  прижмуривал  то  один,  то  другой  глаз,  словно  бы
прицеливаясь.
   -  Будем бить Таян-хана или ждать, когда он ударит?
   -  Зачем ждать - бить надо,- сказал Мухали.
   -  У него воинов больше, чем у нас...
   -  Больше - согласился Мухали, сел, скрючив кривые ноги.- Но  Таян-хан,
побаивается.
   -  Почему так думаешь?
   -  Своих воинов поставил очень плотно, плечо к  плечу.  Рыхлое  у  него
войско, хан Тэмуджин. Потому-то сбил потуже. Нам от этого - польза.
   -  Хорошо подметил, Мухали. Глаз у тебя острый. Напрасно  Таян-хан  так
поставил своих воинов. Стрела, пущенная  в  плотный  табун  дзеренов  даже
неумелым стрелком, всегда найдет цель. Будем бить. А как?
   Над песчаным бугорком наклонился  Хасар.  Огненные  блики  заиграли  на
сверкающих доспехах, от широкой ярко-красной накидки  упала  тень,  закрыв
песок. <Опять вырядился, селезень!>- подумал Тэмуджин,  захватил  пальцами
край накидки, легонько подергал.
   -  Снял бы ты это, а? Найманы скажут: бедный брат у  хана  Тэмуджина  -
свой шатер на себе носит.
   -  Что мне найманы! Меня мои воины отовсюду видеть должны...  Я  думаю,
брат, так: главные силы Таян-хана стоят в середине,  вот  по  ним  и  надо
ударить как следует. Переруби у бочки обруч - она сама  рассыплется.  Наши
главные силы, отданные твоим соизволением мне, поставим так.- Он  взял  из
рук Мухали нож, нарубил на песке коротких зарубок -  одна  за  другой.-  Я
поведу тысячи и рассеку найманское войско надвое.- От зарубок  к  подножью
бугорка Хасар провел глубокую борозду.
   Ничего нового Хасар не придумал. Он хотел вести битву так  же,  как  ее
вел сам Тэмуджин, когда был прижат к горам Ван-ханом.  Ни  одна  битва  не
бывает похожа на другую. То, что в одной приводит к победе, в другой может
принести поражение. Однако, зная обидчивость Хасара, ничего этого Тэмуджин
не сказал, похвалил:
   -  Хорошо, очень хорошо...- Опустился на колени рядом  с  Мухали.-  Но,
но... Таян-хан посторонится, пропустит  несколько  твоих  тысяч,  потом  -
хоп!- Поставил ладони на ребро, сомкнул их, перерезав  борозду.-  Стиснет,
как хрящик в зубах, пожует и выплюнет. Давай, Хасар, подумаем еще. Нойоны,
идите поближе.
   Время близилось  к  полуночи,  когда  обо  всем  уговорились.  Тэмуджин
поднялся, положил руки на затылок, выгнулся всем  крупным  телом  -  рыжая
борода торчком, шапка съехала на макушку.
   -  Ох-хо! Ну, все, что надо,  мы  сделали.  Остальное  в  воле  вечного
синего неба. Всем спать!
   В походную юрту не пошел, бросил на  землю  у  огня  войлок,  в  голову
положил седло, лег. Нойоны разошлись к своим  тысячам.  Стало  слышно  как
возносит молитвы небу  Теб-тэнгри.  Он  ходил  вокруг  одинокого  огонька,
звенел подвесками, железный посох с рукояткой в виде головы  лошади  гулко
бил по сухой земле. Повернулся на спину. Низко над головой висели  крупные
звезды, их свет колол глаза. Прикрыв веки, он заставил себя  не  думать  о
завтрашнем дне. Беспокойное бормотанье шамана, звон его подвесок не давали
забыться сном. Совсем не к месту вспомнил Ван-хана, таким, каким  видел  в
последний раз,- слабый, больной старик с запавшими  глазами.  Сейчас  .эти
глаза маячили перед ним, безмолвно укоряя. Он часто видел его таким, и  на
душу ложилась тяжесть. Ожесточенно подумал: <Сам  виноват,  старый  дурак,
сам!>
   Утром его подняла на ноги дробь барабанов.  Сначала  где-то  далеко,  в
стане найманов, призывно  пропела  труба,  едва  умолкла,  ей  откликнулся
большой барабан:  бум,  бум,  бум  -  круто  покатилось  с  сопки,  следом
зачастили малые барабаны; дробь подхватили  в  его  стане,  и  будто  град
обрушился на долину.
   Взошло солнце и, едва блеснув,  скрылось  в  мутно-черную,  с  белесыми
дождевыми свесами тучу. Воины уже сидели на конях, тысячи стояли каждая на
своем месте, ждали сигнала. Тэмуджин расположился  на  вершине  невысокого
увала. Отсюда видно было далеко не все. И он  приказал  прикатить  телеги,
поставить их одну на другую. Кешиктены быстро возвели башню высотой в  три
человеческих  роста,  надежно  стянули  ее  веревками,  настлали    сверху
войлоков. Хлебая горячий обжигающий губы шулюн, хан посматривал  на  тучу.
Она  быстро  приближалась,  застилая  белыми  свесами  очертания    сопок,
порывистый  ветер  вертел,  лохматил  траву,  сгибая  метелки    дэрисуна.
Подскакал Джэлмэ. Покосился на тучу, спросил:
   -  Скоро ли начнем, хан Тэмуджин?
   -  Жди, Джэлмэ, стой на своем месте.
   Кешиктены помогли ему взобраться на телеги. Под его грузным телом,  под
напором ветра башня покачивалась  и  скрипела.  За  его  спиной  теснились
кешиктены и запасная тысяча  под  началом  нойона  Архай-Хасара,  впереди,
прячась в лощинах, таились главные силы под началом  брата  Хасара,  и  на
виду стояли тысячи алгинчи - передовых: Джэлмэ,  Субэдэй-багатура,  Джэбэ,
Хубилая. Им предстояло самое трудное - начать. На  правом  крыле  темнели,
едва угадываясь, тысячи Боорчу, на левом - уруты и мангуты Джарчи.
   Крупные капли дождя застучали по спине. Все чаще, чаще,  и  полилось...
Струи дождя больно секли лицо, халат разом  промок  насквозь,  и  холодная
вода поползла по телу. Он  сгорбился,  натянул  на  уши  войлочную  шапку.
Дождевая завеса скрыла от взоров и найманское, и его  собственное  войско.
Кешиктены, воины тысячи Архай-Хасара попрыгали с  седел,  попрятались  под
брюхо коней. Он хотел было слезть и пойти в юрту, но, взглянув еще раз  на
мутное небо, увидел, что дождь вот-вот перестанет: туча уплывала в сторону
найманского войска.
   Еще падали последние редкие капли, а он поднялся, скрестил над  головой
руки. По сырой земле, вскидывая ошметки грязи, передовые тысячи  вслед  за
грозой ринулись на врагов.
   Ветер смел с неба клочья тучи, выглянуло солнце.
   Перед огромным войском четыре его передовых  тысячи  выглядели  жалкими
кучками. У Тэмуджина заныло сердце-вдруг все они  ошиблись?  Погибнут  его
самые лучшие воины...
   Тысячи налетели на строй найманов, отскочили, снова  бросились  вперед.
Так псы наседают  на  неповоротливого  медведя  -  кусают  и  отскакивают,
уворачиваясь от тяжелых лап. Кусают и отскакивают;  Молодцы!  А  ну,  еще!
Еще!
   Найманский строй задвигался, начал ломаться, вытягиваясь вслед  за  его
передовыми тысячами. Это и нужно. Ну, Джэлмэ, еще немного!
   Подскакал Хасар, прямо  с  лошади,  как  рысь  на  дерево,  взлетел  на
тележную башню, горячими глазами впился в сражающихся.
   -  Пора, Тэмуджин! Пора!- Голос Хасара подрагивал от нетерпения.
   -  Подожди. Ближе подманим.
   Строй найманов ломался все больше, вытягивался  вперед  острым  соском.
Разозленные воины Таян-хана, теряя рассудок, гнались  за  его  передовыми,
посаженными на отборных  коней.  Все  ближе  и  ближе  к  тысячам  Хасара,
замершим в долине.
   -  Пошел!- крикнул Тэмуджин.
   Хасар скатился вниз, взлетел в седло, ветер полоснул накидку,  раскинул
во всю ширь. Огненной птицей подлетел Хасар к своим воинам, выхватил меч.
   -  Вперед, багатуры!
   -  Хур-ра!- откликнулись воины, выскакивая из долины.
   Найманы, гнавшие передовые тысячи, были смяты, воины Хасара вломились в
строй врага. Началась ожесточенная сеча, в нее  втягивались  все  новые  и
новые воины. Найманы было попятились, но вскоре оправились,  остановились,
а затем начали и теснить Хасара. Его ярко-красная накидка  взлетала  то  в
одном, то в другом месте.
   Джэлмэ,  Субэдэй-багатур,  Джэбэ  и  Хубилай  отвели  своих  воинов  на
передышку, подскакали к нему. От мокрой одежды валил пар, лошади запаленно
дышали.
   -  Ну что, хан Тэмуджин?- спросил Джэлмэ, взбираясь к нему.
   Тэмуджин ничего не ответил. Поскольку найманы  выдержали  первый  удар,
сражение обещало быть  затяжным,  тяжелым,  кровопролитным.  Оглянулся  на
запасную тысячу. Бросить в битву ее? Нет, только в самом последнем случае.
   К нему поднялись вслед за Джэлмэ Субэдэй-багатур, Джэбэ и Хубилай.  Они
были опьянены сражением, веселы, но, увидев,  как  разворачивается  битва,
притихли.
   -  Крепки,  проклятые!-  пробормотал  Джэбэ,  приглаживая  растрепанные
волосы с седым клоком.
   Хасар все пятился. Медленно, почти незаметно, но сдавал назад.  Сам  он
носился  как  бешеный,  и  там,  где  взметывалась  его  накидка.    воины
утверждались на месте и сами начинали сбивать  назад  найманов.  <Молодец,
все-таки молодец!> Битва напоминала схватку борцов-сцепились,  ломят  друг
друга, и ни тот ни другой не может сделать последний рывок.  Тэмуджин  так
явственно почувствовал напряжение битвы, что у него заныли мышцы на руках.
   -  Хан Тэмуджин, а не ударить ли нам еще разок?- спросил Джэлмэ.
   -  Ударите. Подожди,- глухо сказал он, ощущая горькую сухость во рту.
   Его взгляд метался по всему полю сражения.  Надо  найти  слабое  место.
Такое место должно быть. Где оно? Битве гудела, как буря над  лесом.  Звон
оружия, крики людей, топот тысяч копыт- все слилось, в единый, давящий  на
уши гул.
   Молодой кешиктен  постучал  внизу  по  колесу  телеги,  с  почтительной
робостью напомнил:
   -  Хан Тэмуджин, подошло обеденное время. Мы принесли тебе поесть.
   Досадливым взмахом руки он как бы отбросил  его,  глянул  на  солнце  -
время за полдень. А ему казалось, что битва  только  началась.  На  правом
крыле Таян-хана случилось что-то непонятное. Воины - он  знал:  там  стоит
Джамуха - разом отхлынули назад  и  стали  отходить  в  сторону.  Что  еще
придумал дорогой анда? Порученцы - туаджи - полетели  к  Джарчи.  А  воины
Джамухи все удалялись, вскоре они скрылись за холмами. Что же  это  такое?
Что-то должно сейчас произойти...
   -  Джэлмэ, садитесь на коней!
   От Джарчи  на  взмыленной  лошади  примчался  вестник.  Нойон  доносил:
Джамуха покинул Таян-хана. Ушел. Совсем.
   -  Джэлмэ, скачите на помощь урутам и мангутам,  ломайте  правое  крыло
Таян-хана, не давайте ему опомниться.
   Нойоны умчались, увели своих  воинов.  Тэмуджин  обернулся  к  запасной
тысяче, позвал Архай-Хасара. Наступило время сделать последний рывок.
   -  Скачи к Боорчу. Умрите, но заверните, сомните левое крыло найманов!
   Все. Тэмуджин спустил с телеги ноги, расслабил мускулы, снял  с  головы
шапку, подставив ветру горячую голову. Все. Теперь Таян-хану несдобровать.
Злорадно усмехаясь, посмотрел на двугорбую сопку.  Там  всадники  носились
взад-вперед роем потревоженных пчел. Вдруг они стянулись  в  одну  кучу  и
покатились вниз, к своему правому  крылу.  Сопка  опустела.  Сам  Таян-хан
пошел в сражение? Так и есть. Над всадниками,  высоко  вознесенные,  плыли
белые и черные туги. Таян-хан повел с собой, видимо, все оставшиеся  силы.
Но его правое крыло под ударами мангутов и урутов, усиленных  отдохнувшими
передовыми тысячами, покатилось к подножию горы. Дрогнули и главные  силы.
Теперь дело за Боорчу. Перед ним - меркиты. Они будут драться отчаянно. Ну
что же, Таян-хан, ты в одну сторону, я - в другую.
   Тэмуджин спустился вниз. Кешиктены помогли ему надеть доспехи  и  сесть
на коня. Он поскакал, выкрикивая:
   -  Воины, победа близка!
   Полторы сотни  кешиктенов  взяли  его  в  плотное  кольцо,  их  молодые
ликующие голоса перекрывали шум битвы.
   -  Хур-ра! Хур-ра!
   И все воины подхватили боевой клич.
   -  Хур-ра-а...а-а!- покатилось по всей долине.
  Меркиты, зло огрызаясь, отходили: левое крыло строя Таян-хана все больше
заворачивалось, как и правое, оно было прижато к горе Боорчу бросил тысячу
Архай-Хасара к найманским обозам, отсек их от войска, оказался  за  спиной
Таян-хана, а навстречу ему, с другой стороны,  вышли  мангуты  Джарчи-гора
Нагу была окружена. Найманы карабкались  на  крутые  склоны,  на  утесы  и
осыпали воинов Тэмуджина стрелами, камнями, а они упорно лезли вперед> все
туже стягивая кольцо. Но день заканчивался, и битва  прекратилась.  Однако
никто не спал. Это  был  не  отдых,  а  короткая  передышка.  Длилась  она
недолго. Едва отдышавшись, найманы покатились вниз. В темноте срывались  с
круч кони и люди, давили друг друга. В двух местах они прорвали ко