лся по степи слух. Небо отвратило свой лик от людей за
их  тяжкий  грех:  порушены  старинные  установления,  не   духам    добра
поклоняются люди, а тем, кто обманом, жестокостью возвысился над  другими,
кто топчет заветы отцов... Великий мор надвигается на землю. У  племен  не
останется ни стад, ни табунов, люди, как дикие звери, будут  поедать  друг
друга.
   За передачу слухов нукеры Тэмуджина секли людей плетями, били  палками.
Шаман  Теб-тэнгри  возносил  молитвы  в  куренях,  гадал  на   костях    и
внутренностях овец и  сулил  народу  в  недалеком  будущем  благоденствие,
какого не было от века. Но ни побои нукеров, ни  посулы  шамана  не  могли
заглушить страха. Лишь теплые весенние ветры, слизавшие со  степи  ледяной
снежный покров, принесли успокоение.
   Но слухи сделали свое дело. Они стали той песчинкой, которая,  срываясь
с кручи, увлекает за собой тяжелые камни.
   Весной, во время перекочевки, от Тэмуджина отделились шесть куреней,  в
их числе курени родичей - Алтана, Хучара и Даритай-отчигина.
   Они пришли к Джамухе. Но он,  так  долго  обольщавший  нойонов,  принял
беглецов с испугом. Конечно, испуг  был  напускной,  на  самом  деле  душа
Джамухи ликовала, он уже видел конец  могуществу  анды.  Но  понимал,  что
конец этот сам по себе не наступит, нужно еще многое сделать.
   С оглядкой, будто опасаясь, что его услышит  Тэмуджин,  Джамуха  сказал
нойонам:
   -  У меня пало много скота. Люди  голодны.  Что  будет  со  мной,  если
придет за вами анда?
   -  Ты обманул нас!- закричал Алтай.
   -  Вы пришли не вовремя. Но я помогу вам. Кочуйте к Нилха-Сангуну.
   Что оставалось делать нойонам - покочевали.
   Ван-хан от болезни оправился, но был еще слаб. Жил  уединенно  в  тихом
курене. Ханством правил его сын. Он хмелел от власти, не  урезанной  волей
отца. Джамуха изо всех сил старался укрепить Нилха-Сангуна  в  мысли,  что
его правление - благо для кэрэитов. Ради этого уговорил некогда сбежавшего
к найманам Джагамбу возвратиться в родной нутуг. Ради этого сам  поехал  с
беглыми родичами анды, сказал Нилха-Сангуну, тая хитрую усмешку:
   -  Толпой повалили нойоны Тэмуджина. Теперь ему не до чужих улусов.
   Джамуха ждал, что разгневанный Тэмуджин не замедлит потребовать  выдачи
беглых родичей и нойонов-предателей. Из гордости и тщеславия  Нилха-Сангун
их не выдаст. Тэмуджин полезет  в  драку  и  будет  побит.  Джамуха  давно
догадался, что ядовитую змею лучше всего ловить чужими руками.
   Однако время шло, а Тэмуджин не слал к Нилха-Саигуну гонцов,  вел  себя
так, будто ничего не случилось. Подымались  зеленые  травы,  набирал  тело
отощавший  скот.  Успокоились  беглые  нойоны,  под  широким  крылом  сына
Ван-хана, и сам Нилха-Сангун, как видно, чрезмерно уверовал в  свою  силу.
Джамуха стал  опасаться,  что  все  его  труды  пропадут  даром.  Тэмуджин
оправится, выберет время и одним ударом покончит с Нилха-Сангуном.
   Снова отправился в урочище Берке-элет,  где  летовал  Нилха-Сангун.  По
пути прихватил с собой Алтана,  Хучара  и  Даритай-отчигина.  С  ними  был
загадочно молчалив, и его молчание нагоняло на нойонов страх.
   Нилха-Сангун собирался на большую облавную охоту. У его  летнего  шатра
толпились нукеры. Все были веселы. Нилха-Сангун сидел на отцовском  месте,
медленно, с величавым спокойствием поворачивал круглую голову,  выслушивал
донесения о подготовке к облаве, милостиво  улыбался.  Джамуха  обозлился:
сидит дурак на подмытом берегу и болтает ногами... Вслух сказал:
   -  Время ли увеселять себя, Нилха-Сангун? Сказано: не задирай голову на
плывущие облака, если у ног ползает змея.
   -  Если ты говоришь о Тэмуджине, то твой страх напрасен. Я велел  своим
людям не спускать глаз с его улуса. Он, как раненый волк,  боится  и  шагу
ступить из своего логова.
   -  Ты ждешь, когда он залижет раны?
   Нилха-Сангун не ответил, нахмурился.  Даритай-отчигин  рассыпал  мелкий
смешок.
   -  Закисшее молоко подымается и выталкивает через край кадки сметану  с
творогом, остается одна сыворотка.
   -  Это вы сметана?- спросил Джамуха.
   -  А кто его возвел в ханы?- заносчиво вздернул голову Даритай-отчигин.
   -  Нашел чем хвастаться! Молчал бы. Вы все его возносили своими руками.
Один я разглядел нутро анды. Вы меня слушать  не  хотели,  как  сейчас  не
слушает Нилха-Сангун.
   -  Не пугай меня, Джамуха!- рассердился Нилха-Сангун.- Я  тебя  слушаю,
но у меня и своя голова есть. Я расстроил замысел Тэмуджина со свадьбой  -
он молча проглотил обиду. Я принял этих достойных нойонов под свою  защиту
- опять молчит Тэмуджин. Знает: меня он не разжалобит, как моего отца,  не
испугает, как некоторых... Поджал хвост.
   -  Громко  лающая  собака  редко  кусает.  Бойся  молчания   Тэмуджина,
Нилха-Сангун! Пока ты гоняешь дзеренов и хуланов, он сносится с Таян-ханом
найманским. Тэмуджин никогда не прощает обид. И он придет сюда, перевернет
весь ваш улус, чтобы захлестнуть аркан на шее этих достойных  нойонов,  ты
попадешься - на твоей тоже.
   -  А это верно, что он сносится с найманами?- с  беспокойством  спросил
Нилха-Сангун.
   -  Клянусь! Мне сами  найманы  говорили,-  не  моргнув  глазом,  солгал
Джамуха.
   -  Этому я верю.- Нилха-Сангун помолчал.- Но  Тэмуджин  сейчас  слишком
ничтожен, не станут ему помогать найманы. К Таян-хану  я  направляю  своих
посланцев...
   Джамуха устало смежил девичьи  ресницы.  Он  ненавидел  сейчас  и  этих
нойонов, и самодовольного Нилха-Сангуна.  Разве  можно  что-то  сделать  с
такими людьми?!
   -  Мое дело было сказать  -  веревка  на  вас  вьется.-  Джамуха  встал,
одернул халат.- А уж шеи свои берегите сами. Я ухожу...
   Поднялся Алтан.
   -  Ты сманил нас, вовлек в беду и теперь убегаешь!
   -  С детства его знаю. Всегда таким был,-  пробубнил  в  черную  бороду
Хучар.
   Даритай-отчигин вскинул над головой маленькие руки.
   -  Не гневите небо ссорами!
   -  Кто  с  кем  ссорится?-  Джамуха  надменно  упер  руки  в  бока,  но
сдержанность оставила его, обиженно взвился:- Еще недавно Алтан размазывал
по лицу слезы и горько жаловался па своевластие Тэмуджина. А говорит  -  я
сманил. Хучар все  эти  годы,  по-щенячьи  скуля,  плелся  за  Тэмуджином,
растерял все, что досталось от отца. При чем тут я? Даритай-отчигина, дядю
своего и старшего в роде, Тэмуджин уравнял с безродными нукерами. Я в этом
виноват? Может, и ты, Нилха-Сангун, думаешь, что не Тэмуджин, а  я  смотрю
жадными глазами на ваш улус?
   Джамухе хотелось плюнуть на всех и  уйти.  Но  куда  пойдешь?  Оскудела
доблестными  нойонами  монгольская  степь,  все  непостоянны,   ненадежны,
готовые предать и отца, и брата.
   -  Огонь  маслом  не  залить,  злом  ссору  не  угасить,-    примиряюще
проговорил Нилха-Сангун.- Садись, друг Джамуха. Садитесь и вы, нойоны.
   Джамуха сел, спросил:
   -  Скажите прямо - Тэмуджин вам друг или враг?
   -  Об этом и спрашивать не нужно,- сказал Нилха-Сангун.
   -  От друзей не бегут!- выкрикнул Алтан.
   -  Он едва не оставил нас нагими - кто же после этого  мой  племянник?-
Даритай-отчигин охнул, голос старчески  задребезжал:-  Грех  мне  говорить
так. Но, видит небо, не я виноват...
   Хучар хмыкнул что-то невнятное.
   -  Ну вот... В пустословии утопили  главное.-  Джамуха  обвел  взглядом
лица нойонов.- Тэмуджин - враг. А врагов бьют,  не  дожидаясь,  когда  они
придут бить нас.
   -  Все это верно.- Нилха-Сангун почесал затылок,  задумался.-  Верно...
Но ты ведешь речь о войне. А война не облава на дзеренов.  Я  не  могу  ее
начать без позволения моего отца. Однако отец, тебе, Джамуха,  это  ведомо
лучше, чем кому-либо, не подымет руку на Тэмуджина.
   -  Мы его уговорим! Поедем к нему все вместе.
   Едва узнав, что затевается, Ван-хан замахал руками.
   -  Не смейте и думать об этом! Нас с Тэмуджином связывает  клятва.  Мне
ли, стоящему на пороге в мир иной, рушить ее!
   Орду ' хана  -  десятка три юрт - стояла на  берегу  маленького  озера.
Тут почти не было воинов. Хан жил в окружении служителей бога.  В  длинных
черных одеяниях, медлительные, отрешенные  от  земных  сует,  они  изредка
проходили по куреню. Тут же, у юрт, щипали траву коровы и дойные кобылицы,
тощие с клочьями линяющей шерсти на ребрах. Сам хан, костлявый, с  глубоко
запавшими глазами, казалось, тоже пострадал от джуда''.
   [' О р д у - ставка.]
   ['' Д ж у д - бескормица.]
   -  Ладно, отец,- с обидой сказал Нилха-Сангун,- храни верность  клятве.
Ты честен, и все это знают.  Но  что  дала  тебе  честность?  Люди  всегда
пользовались ею во вред тебе. Мою мать отравили. Ты  казнил  злоумышленных
своих братьев. Но я-то рос сиротой, не ведая, что такое материнская ласка.
Нас предавали, и я скитался с тобой по горячим пустыням. Я голодал, умирал
от жажды... Лучше бы мне умереть в колыбели или в песках, чем  знать,  что
ты с легкостью уступишь свой улус алчному джаду '.
   [' Д ж а д - чужой, не соплеменник.]
   Лицо Нилха-Сангуна кривилось, голос прерывался. Отец смотрел на него  с
жалостью.
   -  Улуса я никому не отдам.
   -  Его возьмут силой! Послушай Джамуху, отец.
   -  Хан-отец, великий наш покровитель и защитник!-  Джамуха  согнулся  в
низком поклоне.- Твоя жизнь достойна того, чтобы воспеть ее в улигэрах. По
доброте своего сердца ты и о других думаешь, что они прямы,  как  ты  сам.
Тэмуджин от других требует верности клятве. Сам свои  клятвы  нарушает  на
каждом шагу. Посмотри на этих высокородных нойонов, кровных родичей  моего
анды. Они вознесли его над собой, они были колесами его  повозки,  юртовым
войлоком над его головой.  Он  клялся  защищать  их  владения.  Но  он  их
разорил,  ограбил,  присвоил  богатства  себе.  Виданное    ли    дело-им,
прославленным нойонам, почитаемым  всегда  и  всюду,  пришлось  бежать  от
своего родственника будто от степного пожара!
   Понемногу  распрямившись,  Джамуха  смотрел  в  лицо  хану.  Оно   было
бесстрастным. Ван-хану много хлопот, забот и горя принесли свои нойоны. Не
станет он сочувствовать родичам  Тэмуджина.  Джамуха  перевел  дух,  круто
сменил разговор.
   -  У Тэмуджина, пока он с тобой, с языка не сходит: хан-отец, хан-отец.
За спиной он тебя зовет знаешь как? Полоумный старикашка.
   -  Не верю я тебе, Джамуха!
   -  Ты мне никогда не веришь, хан-отец. А зачем  мне  лгать?  Я  У  тебя
никогда ничего не выпрашиваю. Это  Тэмуджину  надо  кривить-лукавить.  Ему
всегда от тебя что-то нужно,  он  всегда  ищет  что-нибудь  возле  тебя  -
воинов, твою внучку для своего сына, твой улус для себя.
   Тонкими, костлявыми пальцами Ван-хан стиснул голову.
   -  Будь проклят этот мир! Сын,  улус  -  твой.  Сохранишь  ты  его  или
развеешь по ветру, как пепел угасшего очага,-твое дело.  Оставьте  меня  в
покое и делайте что можете.
   Джамуха с нойонами вышли из  ханской  юрты.  Нилха-Сангун  остался,  но
вскоре пришел и он. Сидели на берегу озера. По воде пробегала мелкая рябь,
колыхалась зеленая трава.
   -  Ну что, будем собирать воинов?- спросил Джамуха.
   -  Будем,- вяло отозвался Нилха-Сангун.
   -  Мы легко одолеем Тэмуджина.
   -  Все так думали, когда шли на него. А кто одолел?
   Джамуха сорвал пучок травы, скатал в комок, кинул в воду. На лету комок
рассыпался, ветерок подхватил травинки, разнес вдоль берега. Да, Тэмуджина
не одолел никто. Если и теперь они не вышибут его из седла, горькая участь
ждет не одного Нилха-Сангуна.

     VII

   Весть о бегстве нойонов застала Тэмуджина на новой стоянке. Только  что
перекочевали. Люди разгружали телеги, ставили  юрты,  выхлопывая  войлоки.
Над становищем клубилась пыль,  висел  несмолкаемый  гомон.  Тэмуджин  сам
отвел место для своей юрты и юрт жен, детей,  теперь  ждал,  когда  нукеры
приготовят жилье. В голубом небе висел  жаворонок,  сыпал  на  землю  свои
песни. По зеленеющим холмам  разбредались  стада.  Мать-земля  снова  была
ласкова к своим детям.
   Урон, нанесенный улусу гололедицей, сейчас не казался  таким  страшным.
Все можно превозмочь, осилить. Идущий  в  гору  будет  на  вершине.  Мысли
Тэмуджина текли ровно,  спокойно,  с  неохотой  оторвался  от  них,  когда
подскакал всадник. Он мешком свалился к его ногам, завопил дурным голосом:
   -  Бежали!
   Тэмуджин сразу догадался, о чем речь. Схватил гонца за отвороты халата,
вздернул к своему лицу.
   -  Кто?
   Трещал, расползаясь, халат. От  страха  гонец  лишился  языка,  сверкал
бельмами глаз, хрипел  удавленно.  Свирепея,  хан  отшвырнул  его,  зычным
криком перекрыл гомон куреня:
   -  Сюда!
   Нукеры хватали мечи и копья, бежали к нему. Подскочив, будто спотыкаясь
о его бешеный взгляд, замирали в почтительном отдалении. Никто  ничего  не
мог понять. Боорчу наклонился над гонцом, шлепком ладони по  щекам  привел
его в чувство, стал расспрашивать.
   Хан не слушал гонца. Слепой от ярости, кружился на одном месте,  терзал
воротник халата, стеснивший грудь. Он сейчас  отдал  бы  половину  ханства
тому, кто поставил бы перед ним отступников.
   -  За спину Ван-хана  спрятались,-  услышал  он  удивленно-недоверчивый
голос Боорчу.
   Шагнул к нему, сгреб за плечи, закричал в лицо:
   -  Будь они и под полой Алтан-хана - достану, вырву  печень  и  скормлю
собакам!
   Отодвигаясь от хана, Боорчу неуверенно хохотнул, пробормотал:
   -  Моя бабушка говорила мне:  тухлую  печень  не  едят  и  собаки.  Еще
говорила она: не грози волку, когда  он  за  горой,- зря голос  надорвешь.
Остуди свою голову, хан.
   -  Моя голова сама остынет.  Растопчу  это  коровье  дерьмо.  С  землей
смешаю!
   -  На дерьме коровы, бывает, поскользнется и скакун.- Боорчу  увернулся
от него, шагнул к воинам.- Чего рты пораскрывали? Занимайтесь своим делом.
   Они остались вдвоем. Хан сел на землю, сцепил на коленях  подрагивающие
руки. Курень потревоженно гудел. Люди толкались среди  повозок.  На  земле
валялись мешки, сумы, бурдюки, седла. К  траве  тянулись  волы  и  кони  -
мосластые, вислобрюхие, со спутанной, грязной шерстью. Хану казалось,  что
его курень разбит, разграблен... Тяжелая, сумрачная ярость  ломила  виски.
Стиснув окаменевшие челюсти, он знаком велел Боорчу подать коня.
   В сопровождении Мухали, Субэдэй-багатура и  Джэлмэ  поехал  по  куреням
своего  улуса,  обескровленного  джудом,  обессиленного    предательством.
Сутулясь в седле, мрачно вглядывался в лица встречавших его нойонов -  кто
предаст следующим?  Они  были  почтительны,  произносили  пышные  юролы  -
благопожелания, осторожно (все-таки трое  из  шести бежавших - его кровные
родичи) порицали  отступников.  А  он  не  верил  ни  благопожеланиям,  ни
порицаниям, знал: многие предадут не задумываясь. Но почему? Почему они не
прирастают к нему душой, а, как приблудные псы, обглодав брошенную  кость,
смотрят в сторону? Ну, кого-то, возможно, и обидел.  Но  не  может  же  он
потакать желаниям каждого...
   Люди везде бедствовали. Он видел рабов, выковыривающих из  земли  корни
растений и поедающих их тут  же,  едва  очистив,  изможденных  стариков  с
желтыми лицами, тихих ребят с голодными глазами.  И  гнев  на  отступников
потеснила тревога. Что, если меркиты или тот  же  Нилха-Сангун  пойдут  на
него? Ему, как истощавшей скотине сочные травы,  как  людям  добрая  нища,
нужен мир. Сейчас нельзя  задирать  Нилха-Сангуна.  И  больше  того,  если
Нилха-Сангун,  подбиваемый  родичами,  обуреваемый  подозрительностью    и
завистью, нацелит свои копья на его улус, придется снять перед ним шапку и
униженно просить пощады. Может быть, не  дожидаясь,  когда  это  случится,
послать  людей  к  Ван-хану?  Но  с    чем?    Не    потребовать    выдачи
родичей-обнаружить  свою  слабость  и  стать   невольным    подстрекателем
вожделений сынка Ван-хана. Потребовать и получить отказ, не дав  на  такой
отказ достойного ответа,- то же самое.
   Правда, бескормица нанесла урон  всем.  Это  сулило  ему  надежду  тихо
переждать лихое время. Но надежда была слабой, и он не давал ей  завладеть
своим сердцем. Если бы не  ушли  шесть  куреней!..  И  выбрали  же  время,
проклятые предатели!
   Он был в курене  Хулдара,  когда  нежданно-негаданно  от  Нилха-Сангуна
прибыл посланец. Еще  более  нежданной  была  весть,  которую  он  привез:
Нилха-Сангун, опечаленный тяготами своего народа, страшась  многочисленных
врагов, уповая на всегдашнюю приязнь  хана  Тэмуджина  к  кэрэитам,  желая
упрочить, сделать вечной дружбу двух  улусов,  хочет  видеть  своим  зятем
Джучи, а женой своего сына - Ходжин-беки. Все готово  к  сговорному  пиру.
Еда  и  питье,  богатые  дары  ждут  хана  Тэмуджина,  его  сына  и  дочь.
Нилха-Сангун глубоко  раскаивается  в  необдуманном  отказе  брату  своему
Тэмуджину. Из-за болезни отца, которого он любит больше  своей  жизни,  на
него нашло затмение ума... Нилха-Сангун будет ждать его пять дней. Если за
эти пять дней хан Тэмуджин не приедет к нему, горе его будет беспредельно.
   Затейливую речь посланца Тэмуджин велел повторить трижды. Вслушивался в
каждое слово, пытался обнаружить за  ними  скрытый  смысл.  Все  было  как
следует, ничего затаенного, если не считать  одного:  посланец  ничего  не
сказал о пригретых предателях. Но, может быть, и неуместно было  впутывать
их сюда, может быть, это  и  к  лучшему...  Только  бы  справить  свадьбу,
укрепить немного свой улус, а уж он найдет способ достать их  из-за  спины
Нилха-Сангуна... Но почему так торопится Нилха-Сангун? Пять дней... Он ему
даже одуматься не дает. Что кроется за этим? Если кэрэитам снова  угрожают
найманы, тогда все понятно. Нилха-Сангун перепугался и  готов  породниться
даже с мангусом, только бы не остаться одному перед грозными найманами.
   Но и это  сомнение  не  стало  последним.  Почему  посланец  прибыл  от
Нилха-Сангуна, а не от его отца? Или он уже не хан? Или Нилха-Сангун ни во
что его не ставит?
   Надо было возвратиться в курень, собрать ближних людей,  все  обдумать,
но времени у него не было. Посланцу сказал:
   -  Пусть Нилха-Сангун ждет. Я буду у него вовремя.
   За Джучи и Ходжин-беки он отправил Субэдэй-багатура. Сам взял у Хулдара
сотню  воинов,  подобрал  им  коней  посправнее  и  отправился  к  нутугам
кэрэитов. Последним в его владениях был курень Мунлика,  отца  Теб-тэнгри.
Тут, к своей радости, он застал мать, гостившую у Мунлика, и непоседливого
шамана. Сюда же прискакал Субэдэй-багатур с Джучи и Ходжин-беки.
   И мать, и Мунлика больше его самого насторожила внезапная сговорчивость
Нилха-Сангуна.
   Вчетвером - он, мать, Мунлик и Теб-тэнгри - сидели в богатой,  убранной
шелками  юрте  хозяина.  Мунлик  в  темном  халате,  расшитом  по   вороту
серебряными нитями, накручивал на палец узкую бороду, тянул неопределенно:
   -  Да-а... Да-а...
   -  Не езди туда, сын, не надо,- попросила мать, положила  на  его  руку
свою, сжала пальцы, будто так хотела удержать сына возле себя.
   Ласковое прикосновение ее руки пробудило  в  Тэмуджине  воспоминания  о
тяжелом времени, о тревогах, пережитых матерью. Она  и  сейчас  боится  за
него, как в давние годы. Улыбнулся по-доброму, чуть жалея ее, спросил:
   -  Почему я не должен ехать, мама? Улусу нужен покой...
   -  Нечистое это дело, сынок. Чует мое сердце -  нечистое.  Нилха-Сангун
твой давнишний завистник. А все беды на земле - от зависти.
   -  Эх, мама, уж сейчас-то мне никто не позавидует.
   -  Да-а... Вот это и непонятно,-  сказал  Мунлик.-  Ты  был  в  силе  -
Нилха-Сангун  отказал.  Твой  улус  ослаблен  -  зовет.  Правду  говоришь,
Оэлун-хатун, не все тут чисто.- Покосился на Теб-тэнгри.- Вот и сын  много
дней проводит в моем курене. А он всегда там, где что-то затевается.
   Шаман держал чашку на вытянутых  пальцах,  пил  кумыс,  весь  отдаваясь
этому занятию: наберет в  рот,  побуркает,  гоняя  напиток  между  зубами,
проглотит и прикроет глаза, будто  прислушиваясь,  как  животворная  влага
катится по горлу. Тэмуджин хорошо знал  повадки  шамана.  Если  он  что-то
проведал, будет сидеть и выжидать, когда все  выговорятся  и