ко я  приехал.  Но  ведь  привыкаешь даже к  тому,  что  не  можешь
привыкнуть.
  - Сложный процесс, - рассмеялся итальянец, - странный способ обретать у
нас права гражданства.  Конечно, молодежи все дается легче. Она не привыкает
и все-таки пускает корни.
  - И потом здесь же в конце концов не сибирский рудник.
  - Нет,   конечно.  О,  вы  предпочитаете  восточные  сравнения.  Вполне
понятно.  Азия затопляет нас.  Куда ни глянешь -  всюду татарские лица.  - И
Сеттембрини украдкой посмотрел через плечо.  -  Чингисхан, - продолжал он, -
снега  и  степи,   волчьи  глаза  в  ночи  и  водка,  кнут,  Шлиссельбург  и
христианство.  Следовало бы здесь,  в вестибюле,  воздвигнуть алтарь Палладе
Афине,  пусть защитит нас.  Видите,  там впереди какой-то  Иван Иванович без
белья спорит с прокурором Паравантом. Каждый уверяет, что он стоит впереди в
очереди за  письмами.  Не знаю,  кто из них прав,  но,  мне кажется,  богиня
должна быть на стороне прокурора. Правда, он осел, но хоть знает латынь.
  Ганс Касторп расхохотался,  чего Сеттембрини никогда не  позволял себе.
Его  даже  нельзя было  представить себе хохочущим:  дальше проницательной и
сухой усмешки, кривившей уголок рта, у него дело не шло. Он долго смотрел на
смеющегося Ганса Касторпа, потом спросил:
  - А свой снимок вы получили?
  - Снимок я получил!  -  с важностью подтвердил Ганс Касторп.  -  Совсем
недавно. Вот он. - И полез в боковой карман.
  - А! Вы носите его в бумажнике. Как удостоверение личности, паспорт или
членский билет.  Очень хорошо!  Покажите-ка!  - И Сеттембрини поднял к свету
небольшую, окантованную черной бумагой, стеклянную пластинку, держа ее между
большим  и  указательным пальцами левой  руки  -  жест  здесь  наверху очень
принятый  и   обычный.   Когда  он   разглядывал  пластинку,   лицо  его   с
миндалевидными глазами слегка подергивалось,  нельзя было понять почему - то
ли  от  напряжения,  чтобы  получше  рассмотреть снимок,  то  ли  по  другим
причинам.
  - Да,  да,  - сказал он наконец. - Вот вам ваше удостоверение личности,
большое спасибо. - И он протянул пластинку владельцу, протянул как-то боком,
через собственный локоть и отвернув лицо.
  - А вы видели тяжи? - спросил Ганс Касторп. - И узелки?
  - Вы знаете,  -  неохотно ответил Сеттембрини, - как я отношусь к таким
вещам.  И  знаете,  что пятна и затемнения внутри нас чаще всего имеют чисто
физиологическую природу.  Я  перевидал сотни снимков,  очень похожих на ваш,
поэтому вопрос  о  том,  насколько они  являются удостоверением именно вашей
личности,  до известной степени предоставляется решить рассматривающему.  Я,
конечно, сужу как непосвященный, но непосвященный с многолетним опытом.
  - А ваш собственный снимок дает худшую картину?
  - Да, несколько худшую... Впрочем, я знаю наверное, что вершители наших
судеб основывают свои диагнозы не только на таких вот картинках...  И вы что
же - намерены зимовать у нас?
  - Боже мой!  Ну конечно.  Я начинаю привыкать к мысли, что вернусь вниз
только вместе с моим кузеном.
  - То есть привыкаете к тому, что не можете... Вы формулируете это очень
остроумно.  Все необходимое вы,  надеюсь,  получили?  Теплую одежду,  зимнюю
обувь?
  - Получил,  господин Сеттембрини.  Все  в  полном  порядке.  Я  написал
родственникам,  и  наша экономка выслала мне  вещи спешной почтой.  Теперь я
подготовлен к зиме.
  - Тем лучше.  Но послушайте, вам же нужен спальный мешок, меховой мешок
- о чем мы думаем!  Это дополнительное лето -  коварная штука:  за час может
наступить настоящая зима. А ведь вам предстоит провести здесь самые холодные
месяцы...
  - Да, спальный мешок, разумеется, необходим, - согласился Ганс Касторп.
- Я уже подумывал о нем, придется нам с кузеном в ближайшие дни спуститься в
местечко и купить такой мешок. Правда, он потом уж ни на что не понадобится.
Но ради четырех-шести месяцев купить все-таки стоит...
  - Стоит,   стоит...  Инженер,  -  вполголоса  пробормотал  Сеттембрини,
подойдя ближе к молодому человеку, - знаете, просто жуть берет, когда вы так
швыряетесь месяцами!  Жуть потому,  что  это же  противоестественно и  чуждо
вашей  природе,  вся  беда  -  в  переимчивости  вашего  возраста!  Ах,  эта
чрезмерная переимчивость молодежи! Она приводит в отчаянье воспитателей, ибо
прежде всего устремляется на отрицательное.  Не повторяйте того, что говорят
все  вокруг  вас,   а  высказывайте  суждения,   какие  подобает  иметь  при
европейских формах жизни!  В здешней атмосфере,  между прочим, слишком много
Азии - недаром тут так и кишит типами из московитской Монголии. Вон те люди,
- и  Сеттембрини показал подбородком через плечо на толпившихся в  вестибюле
больных,  -  не  ориентируйтесь вы в  душе на них,  останавливайте себя,  не
позволяйте себе заражаться их взглядами,  напротив,  - противопоставляйте им
свою сущность,  свою более высокую сущность,  и  свято берегите то,  что для
вас,  сына Запада,  божественного Запада,  сына цивилизации,  по натуре и по
происхождению  свято,   например  -  время!  Эта  щедрость,  это  варварское
безудержное расточение времени  -  чисто  азиатский  стиль,  -  может  быть,
поэтому сынам Востока так  и  нравится здесь.  Вы  не  заметили,  что  когда
русский говорит "четыре часа",  это все равно что кто-нибудь из  нас говорит
"один"?  Разве  небрежность этих  людей  в  отношении времени  не  связана с
безмерностью пространства,  которое  занимает  их  страна?  Там,  где  много
пространства,  много и времени -  недаром про них говорят,  что это народ, у
которого есть время и который может ждать.  Мы,  европейцы,  не можем. У нас
слишком  мало  времени,  так  же  как  слишком  мало  пространства  в  нашей
благородной и столь изящно поделенной части света,  мы вынуждены хозяйничать
экономно и  стремиться использовать и  то и другое,  использовать,  слышите,
инженер!  Возьмите в виде прообраза хотя бы наши большие города, эти центры,
эти очаги цивилизации, эти котлы, где кипит человеческая мысль! И так же как
там  земля  все  дорожает  и  расточение  пространства становится все  более
невозможным -  в той же мере -  заметьте это себе -  дорожает и время. Car e
diem!{338} -  это сказал столичный житель!  Время -  дар богов, поймите это,
инженер, - дар богов, данный человеку, чтобы он использовал его, использовал
ради человеческого прогресса.
  Все   эти  немецкие  выражения,   как  они  ни   были  трудны  для  его
"средиземного"   языка,    Сеттембрини   произнес   удивительно   отчетливо,
благозвучно,  можно сказать -  даже пластично.  Ганс Касторп отвечал на  эти
речи  лишь  коротким,  деревянным и  неловким полупоклоном,  словно  ученик,
внимающий назиданию строгого учителя.  Да  и  что мог бы  он возразить?  Эта
речь,  это   rivati imum*,  которое Сеттембрини произнес совершенно частным
образом,  повернувшись спиной к  остальным и  почти шепотом,  носило слишком
конкретный и серьезный, слишком несветский характер, чтобы человек тактичный
позволил себе высказать хотя бы  одобрение.  Не  говорят же учителю:  как вы
удачно это выразили.  Правда, раньше Ганс Касторп иногда позволял себе такие
ответы  -  отчасти для  того,  чтобы  сохранить в  глазах общества видимость
равенства  однако гуманист еще ни разу с такой настойчивостью не подчеркивал
нарочитую педагогичность своих высказываний   поэтому ничего не  оставалось,
как выслушать его увещания,  теряясь,  как школьник, которому прочли строгую
мораль.
  ______________
  * Здесь - доверительное сообщение (лат.).

  Впрочем, Сеттембрини, видимо, продолжал размышлять о сказанном и тогда,
когда замолчал. Он все еще стоял совсем близко к Гансу Касторпу, так что тот
даже слегка откинулся назад:  черные глаза итальянца были устремлены на лицо
молодого человека,  но их пристальный взгляд казался невидящим и погруженным
в себя.
  - Вы страдаете,  инженер!  -  заговорил он снова.  -  Вы страдаете, как
заблудившийся человек,  -  это  ясно  каждому.  Но  даже  ваше  отношение  к
страданию должно быть отношением европейца,  а не азиата, ибо Восток слишком
мягок  и  склонен к  болезни,  а  потому здесь  так  щедро и  представлен...
Сочувствие и бесконечное терпенье - вот его способ относиться к страданию. А
это  не  может,  не  должно  быть  вашим  способом!..  Мы  говорили  о  моей
корреспонденции...  Видите ли,  тут...  Или  еще лучше -  пойдемте!..  Здесь
невозможно...  Удалимся отсюда...  Пройдем вон  туда...  Я  открою вам такие
вещи,  которые...  Пойдемте! - И, повернувшись, он потащил Ганса Касторпа из
вестибюля в первую от входа комнату, которая служила читальней и кабинетом и
сейчас  пустовала.  В  этой  комнате был  светлый потолок,  покрытые дубовой
панелью стены,  несколько книжных шкафов,  посередине -  стол  с  подшивками
газет,  в  нишах сводчатых окон  -  письменные принадлежности,  вот  и  все.
Сеттембрини подошел к одному из окон,  Ганс Касторп последовал за ним. Дверь
осталась открытой.
  - На этих бумагах,  -  начал итальянец, торопливо выхватив из отвисшего
бокового кармана своего сюртука объемистый, уже вскрытый конверт и перебирая
его содержимое -  несколько печатных текстов и листок, написанный от руки, -
на этих бумагах оттиснуто по-французски:  "Интернациональный союз содействия
прогрессу".  Мне прислали это из  Лугано,  там есть филиал союза.  Вы хотите
узнать его  принципы,  его  цели?  Изложу в  двух  словах.  "Лига содействия
прогрессу",  делая вывод из  эволюционного учения Дарвина,  утверждает,  что
глубочайшим    и     естественным    призванием     человечества    является
самосовершенствование.  А  отсюда  следует,  что  долг  каждого,  кто  хочет
следовать  этому   естественному  призванию,   -   деятельно  участвовать  в
человеческом прогрессе.  Многие  отозвались  на  призыв  Лиги   во  Франции,
Италии,  Испании,  Турции и даже в Германии у нее немало членов. Я тоже имею
честь  состоять  в   их  списках.   Сейчас  разработана  на  научной  основе
грандиозная    программа     реформ,     охватывающая    все     возможности
совершенствования,   которые  в   наше  время  даст  человеческий  организм.
Изучаются проблемы оздоровления нашей  расы,  испытываются методы  борьбы  с
вырождением,  которое является,  бесспорно, одним из следствий развивающейся
индустриализации.   Далее   Лига   ставит  себе   целью   открытие  народных
университетов,  преодоление классовой борьбы с  помощью всех тех  социальных
улучшений,  которые могут способствовать этому,  и,  наконец, путем развития
международного права она  надеется добиться прекращения войн и  столкновений
одного  государства с  другим.  Как  видите,  стремления  Лиги  благородны и
всеобъемлющи.
  Выход в свет нескольких интернациональных журналов свидетельствует о ее
деятельности -  это  ежемесячные обозрения,  которые  на  трех  или  четырех
языках,  принятых  для  международных сношений,  увлекательно рассказывают о
прогрессивном развитии культурной части  человечества.  В  различных странах
основаны местные  группы,  они  должны  с  помощью  дискуссионных вечеров  и
воскресных  празднеств  назидать  и   просвещать  людей   в   духе   идеалов
человеческого прогресса.  Но  прежде  всего  Союз  стремится  помочь  своими
материалами прогрессивным политическим партиям  всех  стран...  Вы  слушаете
меня, инженер?
  - Разумеется!  -  горячо отозвался ошеломленный Ганс Касторп   при этих
словах он испытал такое чувство, словно поскользнулся, но все-таки удержался
на ногах.
  Сеттембрини, казалось, был удовлетворен.
  - Вероятно, для вас все это совершенно ново и поразительно?
  - Да, должен сознаться, я впервые слышу об этих... этих задачах.
  - О,  если бы, - негромко воскликнул Сеттембрини, - если бы вы услышали
о  них раньше!  Но,  может быть,  и сейчас еще не поздно.  Вот этот печатный
материал...  Хотите знать,  о чем тут говорится?.. Слушайте дальше. Весною в
Барселоне было  созвано торжественное общее собрание Союза -  вам  известно,
что  этот  город славится особым интересом к  идеям политического прогресса?
Конгресс продолжался неделю,  со всякими банкетами и торжествами.  Боже мой,
как мне хотелось туда поехать,  принять участие в  совещаниях!  Но этот плут
гофрат  запретил мне  поездку  под  угрозой  смерти,  и,  что  поделаешь,  я
испугался смерти и  не поехал.  Вы,  конечно,  представляете,  в каком я был
отчаянье от этой злой шутки, которую со мной сыграл мой нездоровый организм.
Нет ничего мучительнее, когда органическая, животная сторона нашего существа
мешает нам служить разуму.  Тем живее моя радость по  поводу этого письма от
бюро в Лугано...  Вам очень хочется знать содержание? Охотно верю! Несколько
коротких информации... "Союз содействия прогрессу", памятуя о своей основной
задаче,  состоящей в  достижении счастья  для  всего  человечества,  другими
словами  -   в  том,   чтобы  победить  человеческие  страдания  при  помощи
целеустремленного социального  труда,  а  в  дальнейшем  и  окончательно  их
искоренить,  -  памятуя также о  том,  что  эта величайшая задача может быть
разрешена только с  помощью социологической науки,  конечная цель  которой -
создание совершенного государства,  -  Союз  решил  приступить к  выпуску  в
Барселоне многотомного издания, назвав его "Социология страданий", в котором
все  человеческие  страдания  будут  приведены  в  систему  с  исчерпывающей
полнотой и  ясностью,  классифицированы и распределены по родам и видам!  Вы
спросите:  какой смысл в этих родах, видах и системах! А я отвечу: порядок и
отбор - первый шаг к познанию, ибо страшнее всего тот враг, который неведом.
Необходимо  вывести  человеческий  род   из   примитивной  стадии  страха  и
терпеливой тупости и  направить его  по  пути целеустремленной деятельности.
Надо разъяснить ему,  что  бороться с  теми или иными явлениями можно,  лишь
предварительно познав их причины и  устранив их,  и  что почти все страдания
отдельной личности вызваны заболеваниями социального организма.  Хорошо! Вот
в  этом и  состоит задача "Социальной патологии".  Примерно в двадцати томах
словарного  формата  она   перечислит  и   опишет  все  случаи  человеческих
страданий,  какие только можно установить,  -  от самых личных и интимных до
больших  групповых  конфликтов,  до  страданий,  проистекающих из  классовой
борьбы и  международных столкновений,  укажет на те химические элементы,  из
многообразного  смешения  и   сочетания  которых  возникают  решительно  все
человеческие страдания,  и, руководствуясь идеей достоинства и счастья всего
человечества,  это издание во  всяком случае даст ему в  руки те  средства и
мероприятия, которые помогут устранить самые источники страданий. Признанные
специалисты  из  европейского ученого  мира,  врачи,  экономисты,  психологи
примут  участие  в  работе  над  этой  энциклопедией  страданья,  а  главная
редакционная коллегия в  Лугано явится как бы резервуаром,  в  который будут
стекаться соответствующие статьи. Я читаю в ваших глазах вопрос о том, какая
же роль во всем этом предназначена мне?  Дайте мне кончить!  Это грандиозное
издание не  обойдет и  художественные произведения,  поскольку их  предмет -
именно страдание человека. Поэтому предусмотрен отдельный том, в котором для
утешения и  назидания будут  помещены обзор и  краткий анализ всех  шедевров
мировой литературы,  где  изображен тот  или иной конфликт   вот та  задача,
которая в этом письме возлагается на вашего покорного слугу.
  - Что  вы  говорите,  господин  Сеттембрини!  Тогда  разрешите от  души
поздравить вас!  Это же замечательно и,  как мне кажется,  прямо создано для
вас.  Меня нисколько не удивляет,  что Лига обратилась именно к вам.  Как вы
должны  радоваться,   что   можете  содействовать  искоренению  человеческих
горестей!
  - Работа эта очень большая, - задумчиво сказал Сеттембрини, - подходить
к   ней   нужно  осмотрительно  и   много  для  нее  читать.   Что  касается
художественного творчества,  - продолжал он, словно теряясь взглядом в далях
того многообразия, которое ему предстояло охватить, - то оно избирает, почти
как правило,  тему страдания, и даже произведения второго и третьего разряда
занимаются им. Ну, да это все равно или даже тем лучше Сколь ни всеобъемлюща
поставленная передо мной задача,  она во всяком случае такого рода, что я на
крайний случай могу справиться с  ней  и  в  этой проклятой дыре,  хотя хочу
надеяться,  что все же  не  буду вынужден заканчивать ее здесь.  Чего нельзя
сказать,  -  продолжал он,  снова подойдя к  Гансу Касторпу и  понизив голос
почти до  шепота,  -  чего нельзя сказать об  обязанностях,  которые природа
возложила на вас,  инженер.  Вот куда я  метил,  вот относительно чего хотел
предостеречь вас.  Вы  знаете,  с  каким  восхищением  я  отношусь  к  вашей
профессии,  но так как она -  профессия практическая, а не интеллектуальная,
то вы, в отличие от меня, можете заниматься ею только, живя там, внизу. Лишь
на равнине можете вы быть европейцем,  активно,  согласно своим возможностям
побеждать страданье,  служить прогрессу,  использовать время.  Я  только для
того и  рассказывал вам о выпавшей мне на долю задаче,  чтобы вы вспомнили о
вашей,  чтобы вы очнулись и выправили свои понятия, которые здесь вследствие
определенных атмосферических влияний начали путаться.  Я настойчиво взываю к
вам:  будьте верны себе! Будьте горды и не поддавайтесь тому, что вам чуждо.
Бегите  из  этого  болота,  с  этого  острова Цирцеи{344},  вы  недостаточно
Одиссей,  чтобы  безнаказанно пребывать на  нем!  Скоро вы  будете ходить на
четвереньках,  вы  уже  склоняетесь к  земле  и  готовы  пасть  на  передние
конечности, скоро вы захрюкаете - берегитесь!
  Произнося эти  поучения,  гуманист настойчиво покачивал головой.  Потом
смолк,  опустив глаза,  сдвинув брови.  Теперь уж невозможно было отделаться
шутливым и уклончивым ответом,  как отделывался не раз Ганс Касторп, хотя на
миг ему показалось,  что так можно бы  ответить и  сейчас.  Но  и  он стоял,
опустив глаза. Затем пожал плечами и тоже вполголоса спросил:
  - Что же я должен сделать?
  - Я уже говорил вам.
  - То есть - уехать?
  Сеттембрини молчал.
  - Вы хотите сказать, что я должен уехать домой?
  - Я вам посоветовал это в первый же вечер, инженер.
  - Да, и тогда я мог уехать, хотя считал неразумным сразу сложить оружие
только потому, что здешний воздух оказался немного не по мне. Но ведь за это
время  положение вещей изменилось,  за  это  время меня  осмотрели врачи,  и
гофрат Беренс прямо заявил,  что  уезжать домой не  имеет смысла -  мне  все
равно очень скоро пришлось бы  вернуться,  а  если там,  внизу,  дело пойдет
такими же темпами, то мое легкое очень быстро полетит к черту.
  - Знаю, и теперь у вас в кармане лежит ваше удостоверение личности.
  - Да,  но с  какой иронией вы это говорите...  Со справедливой иронией,
совершенно не двусмысленной, а наоборот, с той, которая является откровенным
и  классическим ораторским приемом,  -  видите,  я запоминаю ваши слова.  Но
можете ли  вы  теперь,  когда уже  есть  вот  этот  снимок,  получены данные
просвечивания и  известен диагноз  гофрата,  можете  ли  вы  взять  на  себя
ответственность и все-таки рекомендовать мне уехать домой?
  Сеттембрини  на  миг  заколебался.  Потом  выпрямился,  поднял  голову,
устремил твердый  взгляд  черных  глаз  на  Ганса  Касторпа и  ответил с  не
лишенной театральности, эффектной решимостью:
  - Да, инженер. Я беру на себя эту ответственность.
  Но  выпрямился и  Ганс  Касторп.  Он  крепко  сдвинул  каблуки и  также
посмотрел в  упор на Сеттембрини.  Это уже была схватка,  и Ганс Касторп дал
отпор.  Воздействие некоего лица, находившегося поблизости, "укрепляло" его.
Тут был педагог,  а там -  узкоглазая женщина.  Он даже не извинился за свои
слова, не добавил: "Не обижайтесь на меня", он ответил:
  - Очевидно,  в  отношении себя  мы  более осторожны,  чем  в  отношении
других.  Вы-то  ведь  не  пренебрегли запрещением врачей  и  не