рыжи,
Лойола,  Эскуриал...  Интересно,  понравится ли мадам Шоша Испания.  Хлопать
дверьми она там отучится,  и,  может быть,  там даже сольются в человечности
оба антигуманистических лагеря.  Но  может,  конечно,  из этого получиться и
нечто злостно террористическое, коль скоро Восток направился в Испанию...
  Нет, он не покраснел и не побледнел. Впечатление, произведенное на него
нечаянно вестью о  мадам Шоша,  выразилось в речах,  единственным ответом на
которые могло быть смущенное молчанье.  Иоахим не  так испугался,  он  давно
знал,  что кузен научился мудрствовать здесь наверху.  Но взгляд фрау Цимсен
отразил крайнюю растерянность   она  повела себя  так,  словно Ганс  Касторп
сказал грубейшую непристойность:  после тягостной паузы произнесла несколько
слов,  тактично сглаживающих неловкость,  и  встала из-за стола.  Прежде чем
уйти к  себе,  Ганс Касторп передал распоряжение гофрата,  согласно которому
Иоахим,  завтра во всяком случае,  должен был остаться в постели и ждать его
визита.  Дальше будет видно.  Вскоре они все трое лежали по  своим комнатам,
где  окна  были  распахнуты в  прохладу летней высокогорной ночи,  каждый со
своими  мыслями,  -  у  Ганса  Касторпа они  вращались вокруг мадам  Шоша  и
возможного ее возвращения через полгода.
  Итак,  бедняга Иоахим водворился на родине для прохождения,  как на том
настаивали  врачи,   небольшого  дополнительного  курса  лечения.  Выражение
"небольшой дополнительный курс",  видимо,  было  паролем,  который в  низине
придумали,  а здесь оставили в силе.  Даже гофрат Беренс принял эту формулу,
хотя сразу уложил Иоахима на  месяц в  постель:  это-де необходимо для того,
чтоб исправить наиболее грубые нарушения,  для новой акклиматизации, а также
для  регулирования  калорийного  бюджета.  Вопрос  о  сроке  дополнительного
лечения  он  сумел  обойти.  Фрау  Цимсен,  дама  разумная,  рассудительная,
характера отнюдь не  сангвинического,  вдалеке от постели Иоахима предложила
наметить срок отъезда на осень,  скажем на октябрь, и Беренс с нею как будто
согласился,  заявив,  что  к  этому времени дело уж  конечно продвинется.  В
общем,  гофрат пришелся ей очень по душе. Он вел себя по-рыцарски, то и дело
говорил "сударыня",  преданно,  по-мужски,  смотрел на  нее  своими налитыми
кровью глазами и пользовался студенческим жаргоном, так что она, несмотря на
свою горесть, не могла удержаться от смеха... "Я знаю, что Иоахим в надежных
руках", - сказала она и через неделю после приезда отбыла обратно в Гамбург,
ведь о необходимости особо тщательного ухода в данном случае не могло быть и
речи, вдобавок с Иоахимом остался его двоюродный брат.
  - Итак, радуйся: осенью, - говорил Ганс Касторп, сидя в No 28 у постели
Иоахима.  -  Старик в  известной мере связал себя этими словами   ты  так  и
рассчитывай.  Октябрь -  вот твое время.  В октябре некоторые отправляются в
Испанию,   а  ты  вернешься  под  свое   a dera*,  чтобы  отличиться  "сверх
положенного"...
  ______________
  * Знамя (исп.).

  Главным  его  занятием было  ежедневно утешать Иоахима,  который,  лежа
здесь наверху,  пропускал начавшуюся в августе большую военную игру, ибо это
ему всего труднее было снести,  и  он  прямо-таки презирал себя за проклятую
слабость, напавшую на него, можно сказать, в последнюю минуту.
  - Re ellio car i *,  -  заметил Ганс Касторп. - Ну что поделаешь? Тут и
самый храбрый офицер ничего поделать не может. Эту беду на себе испытал даже
святой Антоний{229}.  Бог ты мой, да ведь маневры бывают каждый год, а кроме
того, ты знаешь, как здесь течет время! Да его здесь просто не существует, а
ты не так долго отсутствовал,  чтобы с  легкостью не войти в  этот темп:  не
успеешь оглянуться, и твой дополнительный курс позади.
  ______________
  * Бунт плоти (лат.).

  И  все-таки  обновление чувства времени,  испытанное Иоахимом благодаря
жизни на равнине,  было слишком значительно, чтобы он мог не страшиться этих
четырех недель. Правда, ему усердно помогали скоротать их  симпатия, которую
решительно во  всех возбуждала его  прямодушная натура,  проявлялась в  виде
нескончаемых  визитов.  Приходил  Сеттембрини,  участливый,  обаятельный,  и
величал Иоахима "ca ita o",  поскольку уже раньше титуловал его лейтенантом
Нафта  тоже  посетил его,  а  потом стали приходить и  все  старые знакомые,
пациенты "Берггофа",  дамы -  Штер, Леви, Ильтис и Клеефельд, господа Ферге,
Везаль и  другие,  чтобы,  улучив свободную от  своих  обязанностей минутку,
посидеть у  его постели,  еще раз повторить слова о небольшом дополнительном
курсе и  порасспросить о его жизни на равнине.  Многие даже приносили цветы.
По прошествии четырех недель он встал,  так как температура у него настолько
упала,  что он мог ходить куда вздумается,  и  в  столовой занял место между
двоюродным братом  и  супругой  пивовара,  фрау  Магнус,  напротив господина
Магнуса,  -  угловое место,  на котором некогда сидел дядя Джемс,  а потом в
течение нескольких дней госпожа Цимсен.
  Итак,  молодые люди снова зажили бок  о  бок,  как раньше   для полноты
картины Иоахиму досталась его  прежняя комната (миссис Макдональд скончалась
с  фотографией своего  сынишки в  руках),  разумеется,  после  основательной
обработки H2CO Собственно говоря,  да  они  оба  так это и  ощущали,  теперь
Иоахим жил при Гансе Касторпе,  а  не наоборот:  этот был старожилом,  а тот
лишь на время,  как гость,  делил с ним его образ жизни. Ибо Иоахим старался
твердо  и  неуклонно  помнить,   что  в  октябре  кончается  его  "небольшой
дополнительный курс",  хотя некоторые точки его  центральной нервной системы
не  желали  придерживаться гуманистических норм  поведения и  препятствовали
компенсирующей отдаче тепла его кожей.
  Они опять стали наведываться к  Сеттембрини и Нафте,  а также совершать
прогулки с обоими этими братьями по вражде.  Случалось, и нередко, что к ним
присоединялись А.К.Ферге  и  Фердинанд Везаль,  тогда их  бывало шестеро,  и
духовные дуэлянты перед многочисленной публикой вели  нескончаемые поединки,
исчерпывающе излагать которые мы  не  можем без  риска безнадежно растечься,
как это ежедневно бывало с ними, хотя Ганс Касторп и полагал, что его бедная
душа являлась главным объектом их диалектического единоборства.  От Нафты он
узнал,   что  Сеттембрини  масон,   и  это  произвело  на  него  не  меньшее
впечатление,  чем  в  свое время рассказ итальянца о  принадлежности Нафты к
иезуитам и попечении ордена о его благоденствии.  Воображение Ганса Касторпа
было  потрясено  открытием,  что  подобное  еще  существует,  и  он  засыпал
террориста   вопросами   относительно   возникновения   и    сущности   этой
любопытнейшей организации,  которой через несколько лет  предстояло справить
свой двухсотлетний юбилей{230}.  Если Сеттембрини за  спиною Нафты говорил о
его  духовной сущности в  тоне патетических предостережений,  как  о  чем-то
диаболическом,  то  Нафта  за  его  спиной  откровенно потешался над  сферой
интересов,  которые представлял Сеттембрини,  давая понять,  что  это  нечто
весьма  старомодное  и  отсталое:  буржуазное  просвещенство,  позавчерашнее
свободомыслие,   выродившееся   в   жалкое   фиглярство,   но   в   дурацком
самообольщении  воображающее  себя   исполненным  революционного  духа.   Он
говорил:  "Что вы хотите, его дед был карбонарий, иными словами - угольщик".
От него он унаследовал веру угольщика в разум,  в свободу, прогресс, всю эту
изъеденную молью  классически-буржуазную идеологию добродетели...  Человека,
видите ли,  всегда повергает в  смущение несоответствие между  стремительным
полетом  духа  и  чудовищной  неповоротливостью,   медлительностью,   косной
инертностью  материи.  Не  приходится  удивляться,  что  это  несоответствие
убивает всякий  интерес духа  к  действительности   как  правило,  ферменты,
вызывающие  революции  действительности,  духу  уже  успели  осточертеть.  И
мертвый дух,  право же, сильнее контрастирует с живым, чем, скажем, базальт,
по  крайней мере  не  претендующий на  то,  чтобы быть духом и  жизнью.  Эти
базальты, остатки былой действительности, которые дух опередил в такой мере,
что  уже  отказывается  связывать  с  ними  какое  бы  то  ни  было  понятие
действительности,  продолжают косно  сохраняться и  в  силу  своей неуклюжей
мертвой сохранности не позволяют пошлости осознать свою пошлость.  Я  говорю
обобщенно,  но  вы  сумеете практически применить мои слова к  гуманитарному
свободомыслию,  воображающему,  что  оно  все  еще  находится в  героической
оппозиции к власти и государству.  А тут еще катастрофы, посредством которых
оно надеется доказать свою жизнеспособность, запоздалые и помпезные триумфы,
им подготовляемые -  в надежде,  что в один прекрасный день оно торжественно
их  отпразднует!  От  одной мысли об  этом смертная тоска могла бы  охватить
живой  дух,  не  знай  он,  что  из  таких катастроф только он  один  выйдет
обогащенным победителем и  что  только в  нем  элементы старого соединятся с
элементами грядущего,  образуя истинную революционность...  Как  дела вашего
кузена, Ганс Касторп? Вы же знаете, я очень ему симпатизирую.
  - Благодарю вас,  господин Нафта.  Ему все симпатизируют, потому что он
по-настоящему славный малый.  Господин Сеттембрини тоже очень хорошо к  нему
относится,  хотя своего рода романтический терроризм, заложенный в профессии
Иоахима,  несомненно претит  ему.  Итак,  значит,  он  член  масонской ложи?
Скажите на милость!  Теперь вся его личность предстает мне в  каком-то новом
свете,  многое проясняющем.  Неужто и  он  ставит ступни под  прямым углом и
вкладывает особый смысл в  свое рукопожатие?{232} Я  ничего подобного за ним
не замечал...
  - Такое ребячество наш добрый каменщик,  конечно, перерос. Я думаю, что
обрядовая  сторона  масонства  ныне  самым  жалким  образом  приспособлена к
трезво-буржуазному  духу  времени.   Прежний  ритуал  они  сами  бы   сейчас
восприняли как  непросвещенный фокус-покус и  устыдились бы  его  -  не  без
основания,  так  как  рядить атеистическое республиканство в  мистерию -  по
меньшей мере  безвкусица.  Я  не  знаю,  с  помощью каких  ужасов испытывали
стойкость господина Сеттембрини,  -  может быть,  его  водили с  завязанными
глазами  по  бесконечным  переходам  и   заставляли  дожидаться  в   "Черной
храмине"{232},  прежде чем  перед ним  распахнется сияющий огнями зал  ложи,
может быть,  поставив его  перед черепом и  трехсвечником,  ему торжественно
задавали  ритуальные  вопросы,  направляя  острия  мечей  в  его  обнаженную
грудь{232}.  Спросите сами,  хотя,  боюсь, он будет не особенно разговорчив,
так  как,  если вся  церемония приема и  протекала гораздо прозаичнее,  обет
молчания он тем не менее дал{232}.
  - Обет? Обет молчания? Значит, все же...
  - Разумеется. Молчания и покорности.
  - Еще и покорности.  Знаете,  профессор, сейчас мне думается, что он не
имел достаточных оснований ополчаться на романтический терроризм в призвании
моего  кузена.  Молчание и  покорство!  Никогда бы  не  подумал,  что  такой
свободомыслящий человек,  как  Сеттембрини,  подчинится этим чисто испанским
условностям и обетам. В масонстве, видно, есть что-то военно-иезуитское.
  - Вы это правильно почувствовали, - отвечал Нафта. - Ваш волшебный жезл
дрогнул и  застучал{232}.  Идея этого союза коренным образом связана с идеей
безусловного.  А следовательно,  она террористична,  то есть антилиберальна.
Она  снимает бремя с  совести отдельного человека и  во  имя абсолютной цели
освящает  любое  средство,  даже  кровавое,  даже  преступление.  Существует
версия,   что  и  в  масонских  ложах  братский  союз  некогда  символически
скреплялся кровью.  Союз не  есть нечто созерцательное,  он  всегда по самой
своей сути  является абсолютно организующим началом.  Известно ли  вам,  что
основатель ордена иллюминатов, одно время почти что слившегося с масонством,
некогда был членом ордена Иисуса?
  - Нет, этого я не знал.
  - Адам  Вейсгаупт организовал свой гуманитарный тайный союз по  точному
подобию иезуитского ордена. Сам он был вольным каменщиком, а виднейшие члены
ложи -  иллюминатами.  Я  говорю о  второй половине восемнадцатого столетия,
которую Сеттембрини не  преминет назвать вам  ущербной эпохой масонства.  На
самом же  деле то была пора наибольшего расцвета всех тайных обществ,  пора,
когда масонство действительно поднялось на  значительную высоту,  с  которой
его  позднее  низвели  люди  типа  нашего  человеколюбца    в  ту  пору  он,
несомненно,  был  бы  в  числе  тех,  кто  обвинял масонство в  иезуитстве и
обскурантизме.
  - И на то имелись основания?
  - Да, если хотите. У тривиального вольнодумства основания имелись. В те
времена    наши    деды    пытались    вдохнуть   в    братство   каменщиков
католико-иерархическую жизнь,  и в Клермоне во Франции процветала иезуитская
ложа вольных каменщиков. Далее, в ту пору в ложи проникло розенкрейцерство -
весьма   примечательное   братство,   которое,   надо   вам   знать,   чисто
рационалистические политико-общественные цели исправления и  облагораживания
человечества сочетало  с  весьма  своеобразным отношением  к  тайным  наукам
Востока,  к  индийской и  арабской мудрости и  магическому познанию природы.
Тогда  же  была  проведена реформа и  реорганизация масонских лож  в  смысле
"строгого   наблюдения"{233}  -   в   явно   иррациональном,   таинственном,
магическо-алхимическом   смысле    кстати   сказать,   ему   обязаны   своим
существованием высокие степени{233} шотландского братства вольных каменщиков
- орденско-рыцарские степени,  которыми была пополнена старая, создававшаяся
по образцу военной,  иерархическая лестница:  ученик, подмастерье, мастер, а
также гроссмейстерские степени,  восходящие к жречеству и насыщенные "тайным
знанием" розенкрейцеров.  Это  был своего рода возврат к  духовным рыцарским
орденам средневековья,  прежде всего к ордену храмовников,  которые,  как вы
знаете, произносили перед иерусалимским патриархом обет бедности, целомудрия
и  послушания.  Одна  из  высших степеней масонской иерархии и  поныне носит
название "Великий князь Иерусалимский".
  - Все это мне ново,  совсем ново,  господин Нафта.  Я  начинаю понимать
хитрости  нашего  Сеттембрини...  "Великий  князь  Иерусалимский"  -  звучит
неплохо.  Шутки ради надо вам  при  случае так  назвать его.  Он,  со  своей
стороны, недавно дал вам прозвище "doctor a gelica "*. Это взывает к мести.
  ______________
  * Доктор ангелический (лат.).

  - О,   существует  еще   множество  торжественных  титулов  для  высших
иерархических степеней "строгого наблюдения".  Совершенный мастер, например,
Рыцарь  Востока,  Великий  Первосвященник,  а  тридцать первая  степень даже
именуется "Высокий блюститель царственной тайны".  Вы замечаете, что все эти
титулы  свидетельствуют о  связи  с  восточной мистикой.  Самое  возрождение
храмовников означало не что иное,  как подтверждение этой связи,  фактически
же  вторжение иррационального бродильного материала в  мир  разумно-полезных
идей совершенствования человечества.  Это сообщило масонству новое обаяние и
новый  блеск  и   значительно  расширило  его  ряды.   Вольными  каменщиками
становились все,  кому наскучило умствование той эпохи,  ее  гуманистическое
просветительство и  пресное здравомыслие,  все,  кто  жаждал  отведать более
крепких напитков жизни.  Успех ордена был огромен,  и  филистеры сетовали на
то,  что  он  отчуждает мужчин  от  семейного счастья и  умаляет достоинство
женщин.
  - Но  в  таком  случае,  господин профессор,  понятно,  почему господин
Сеттембрини так не любит вспоминать об этом расцвете ордена.
  - Конечно! Ему неприятно вспоминать о временах, когда масоны приняли на
себя всю антипатию,  которую вольнодумцы,  безбожники и энциклопедисты ранее
обрушивали на  комплекс:  церковь,  католицизм,  монах,  средневековье.  Вы,
верно, слышали, что каменщиков обвиняли в обскурантизме...
  - Но почему? Мне бы хотелось узнать точнее, в чем тут дело.
  - Сейчас вам скажу!  "Строгое наблюдение" было равнозначно углублению и
расширению традиций ордена,  обращенью вспять к его историческим истокам,  к
миру таинств,  к так называемому мраку средневековья. Гроссмейстеры лож были
посвящены в   hy ica  my tica*,  являлись  носителями магических познаний  о
природе, а главное - великими алхимиками...
  ______________
  * Мистическая физика (греч.) - одно из названий алхимии.

  - Я сейчас напрягаю все силы, чтобы осмыслить, чем, собственно, в общем
и целом была алхимия.  Алхимия -  это ведь попытка изготовить золото, поиски
философского камня, aurum  ota ile*.
  ______________
  * Золотой напиток (лат.), жизненный эликсир.

  - Да, говоря популярно. Говоря же несколько более научно, алхимия - это
очищение,  облагораживание  материи,  ее  превращение,  транссубстанция,  но
всегда в нечто высшее,  а следовательно -  повышение   la i   hilo o horum*,
мужеско-женский продукт серы и ртути,  re   i a**, двуполая  rima materia***
были не чем иным,  не чем меньшим,  как принципом повышения, насильственного
выращивания посредством внешних  воздействий,  магической педагогикой,  если
хотите.
  ______________
  * Философский камень (лат.).
  ** Двойственная вещь (лат.).
  *** Первичная материя (лат.).

  Ганс Касторп молчал, щурясь и как-то искоса смотря вверх.
  - Символом алхимической трансмутации, - продолжал Нафта, - прежде всего
была гробница.
  - Могила?
  - Да,  место тления.  Оно - воплощение всей герметики, сосуд, заботливо
сохраненная   кристаллическая   реторта,   в   которой   материю   вынуждают
претерпевать свое последнее превращение и очищение.
  - Герметика,  это хорошо сказано,  господин Нафта. Мне всегда нравилось
слово "герметический".  Волшебное слово,  вызывающее неопределенные и далеко
идущие ассоциации.  Не смейтесь надо мной, но, когда я его слышу, мне всегда
вспоминаются банки,  которые у нашей гамбургской экономки Шаллейн,  - просто
Шаллейн,  а  не  фрау  или  фрейлейн Шаллейн,  -  рядками стоят на  полках в
кладовой,  герметически закупоренные банки  с  фруктами,  мясом и  всем  чем
угодно.  Они стоят годами, а когда откроешь какую-нибудь одну, ее содержимое
оказывается свежим и нетронутым,  можно сразу употреблять в пищу, потому что
годы на нем нисколько не отразились. Это, конечно, не алхимия и не очищение,
просто сохранность,  консервация, - отсюда и название "консервы". Волшебство
здесь заключалось в  том,  что  продукты в  банках были  изъяты из  времени,
герметически от него отделены, время шло мимо, их не затрагивая, для них его
не существовало.  Вне времени стояли они на своей полке.  Не очень-то удачно
это  у  меня получилось.  Pardo .  Вы,  кажется,  собирались еще  кое в  чем
просветить меня.
  - Только если вы этого пожелаете. Ученик должен жаждать познаний и быть
бесстрашным, выражаясь в стиле нашей темы. Гроб, могила всегда были символом
посвящения в члены ордена{236}.  Ученик,  стремящийся получить доступ к этим
познаниям,  ищущий,  должен сохранять бесстрашие при любых ужасах,  которыми
станут ему угрожать.  Обычаи ордена требуют, чтобы он в виде испытания сошел
в  подземелье,  и  его должна вывести рука неведомого брата.  Отсюда все эти
запутанные ходы и переходы с угрюмыми сводами, по которым он должен бродить,
отсюда и обтянутый черным зал "Строгого наблюдения",  культ гроба,  играющий
столь важную роль в церемониях посвящения и совместных собраниях ложи.  Путь
мистерий и очищения вел через опасности,  через страх смерти,  через царство
тления   ученик, неофит, - это представитель молодежи, жаждущей познать чудо
жизни,  стремящийся к  пробуждению в  себе демонических способностей к новым
переживаниям, а ведут его маски, которые только тени тайны.
  - Очень вам благодарен,  профессор Нафта.  Замечательно.  Значит, это и
есть  герметическая педагогика.  Невредно  и  мне  кое-что  узнать  об  этом
предмете.
  - Тем