с  орденской  лентой  через  плечо,
отвечает  на   приветствия,   стоя  в   ландо    вот  вице-король  Индии  на
бракосочетании какого-то раджи  немецкий кронпринц{442} во дворе потсдамских
казарм   вот  сцены  из  жизни  туземцев в  деревне  Новый  Мекленбург{442},
петушиный бой на острове Борнео, голые дикари, играющие на каких-то странных
дудках, охота на диких слонов, церемония при дворе сиамского короля, улица с
борделями в  Японии,  где  гейши сидят в  деревянных клетках.  Вот  едут  по
снежной  пустыне  Северной  Азии  закутанные  самоеды  на  оленях,   русские
паломники молятся в  Хевроне{443},  преступников бьют в Персии по пяткам.  И
при  всем этом публика присутствовала   пространство было уничтожено,  время
отброшено назад,  "там"  и  "тогда"  превратились в  порхающие,  призрачные,
омытые музыкой "здесь" и  "теперь".  Молодая марокканка в полосатой шелковой
одежде,  покрытая украшениями в  виде цепочек,  запястий и  колец,  с тугой,
полуобнаженной грудью,  вдруг  выросла  до  натуральной  величины  и  словно
надвинулась на  зрителей.  Ее  широкие ноздри  раздувались,  глаза  блестели
радостью животной жизни,  лицо было все в движении:  она смеялась, показывая
белые зубы,  одну руку с ногтями светлее,  чем кожа,  она поднесла к глазам,
словно  заслоняя их  от  солнца,  другой  махала  публике.  Публика смущенно
смотрела в лицо очаровательной тени, которая, казалось, и глядит и не видит,
до которой ничей взгляд не доходит,  а смех и кивки живут не в настоящем,  а
"там" и "тогда", и поэтому было бы нелепо отвечать на них. Вследствие этого,
как  мы  уже  отмечали,   к  удовольствию  примешивалось  чувство  какого-то
бессилия.  Затем призрак исчез и экран стал пустым и светлым,  на него точно
бросили слово "конец",  цикл картин закончился, зрители молча стали выходить
из театра, а в дверях теснилась новая публика, жаждавшая посмотреть зрелище,
которое должно было повториться.
  Вняв уговорам фрау Штер, присоединившейся к ним, они все вместе зашли в
кафе курзала,  чтобы доставить удовольствие бедняжке Карен,  которая,  желая
выразить свою благодарность,  все время держала руки сложенными.  Здесь тоже
играла музыка. Небольшим оркестриком, с одетыми в красные фраки музыкантами,
управляла первая скрипка -  не то чех,  не то венгерец  он стоял отдельно от
оркестрантов, среди танцующих пар, и яростно водил смычком, сопровождая свою
игру  огненными  телодвижениями.  За  столиками было  по-светски  оживленно.
Подавались дорогие  напитки.  Кузены  заказали  оранжад  для  себя  и  своей
подопечной,  так как было жарко и пыльно,  а фрау Штер потребовала ликеру. В
эти часы,  заявила она,  тут еще не настоящее веселье.  Танцуют вовсю только
вечером    сюда  нахлынут  многочисленные  пациенты  из  различных  лечебных
заведений и "дикие",  живущие в отелях и в курзале, и не один тяжелобольной,
танцуя,  отправился отсюда прямо на  тот свет,  после того как осушил до дна
чашу наслаждений и у него перед финалом в последний раз хлынула горлом кровь
i  dulci ju ilo*.  Фрау Штер, по своему глубокому невежеству, образовала это
i  dulci ju ilo самым невероятным образом: первое слово она взяла из словаря
итальянских музыкальных терминов,  который имелся у ее мужа,  - оно, видимо,
являлось искаженным "dolce", второе напоминало что-то вроде "юбилея" или бог
весть что  в  том  же  роде -  кузены одновременно сунули в  рот  соломинки,
торчащие из  бокалов,  как только услышали эту латынь   но Штериха ничуть не
обиделась   напротив,  выставив свои  заячьи  зубы,  она  с  помощью  всяких
ядовитых намеков  попыталась вызнать,  каковы  отношения между  этими  тремя
молодыми людьми, - одно в них, по ее глубокому убеждению, было ей совершенно
ясно:  конечно, этой девице очень удобно, при ее мизерных средствах, иметь в
качестве  покровителей  одновременно двух  столь  галантных  рыцарей.  Менее
понятным представлялось ей отношение к Карен самих рыцарей   но, невзирая на
всю свою глупость и неотесанность,  она,  с чисто женской интуицией,  все же
нашла какое-то решение этого вопроса, правда - неполное и банальное  ибо она
сообразила и язвительно дала понять,  что истинным и подлинным рыцарем здесь
является  именно  Ганс  Касторп,  влечение которого к  мадам  Шоша  было  ей
известно,  а  молодой Цимсен только так,  на  ролях ассистента,  и  что  его
двоюродный брат покровительствует этой выдре Карстед,  желая хоть как-нибудь
вознаградить себя за  то,  что приблизиться к  другой ему никак не  удается
такая догадка была вполне достойна фрау Штер,  этой мещанки, и лишена всякой
моральной глубины, почему Ганс Касторп и ответил лишь усталым, презрительным
взглядом,  когда  она,  пошло  его  поддразнивая,  высказала  ее.  Дружба  с
бедняжкой Карен, конечно, служила некоторой заменой и помогала ему забыться,
так   же   как  и   все  его  филантропически  нравственные  начинания.   То
удовлетворение,   которое  он  испытывал,   когда  кормил  кашей  страдалицу
Малинкрод,  выслушивал повествование господина Ферге об испытанном им адском
плевральном шоке или видел,  как бедняжка Карен от  радости и  благодарности
всплескивает  руками  с  облепленными пластырем  кончиками  пальцев,  -  это
удовлетворение  хоть  и  было,  конечно,  не  столь  уж  непосредственным  и
бесспорным,  но все же чистым и естественным   оно рождалось из совсем иного
духовного  строя,  нежели  тот,  от  чьего  имени  Сеттембрини выступал  как
педагог,  однако молодому Гансу  Касторпу казалось,  что  и  к  этому  строю
применимы слова  lacet ex eriri.
  ______________
  * В миг сладостного торжества (лат.).

  Домик,  в  котором жила  Карен Карстед,  стоял недалеко от  водостока и
полотна узкоколейки, по пути в деревню, и кузенам было очень удобно заходить
за ней во время обязательной прогулки после первого завтрака. И если они шли
этой дорогой в  сторону деревни,  чтобы выйти на главный проспект,  то перед
ними высился малый Шьяхорн,  за ним справа выступали три зубца, называвшиеся
"Зеленые башни",  теперь  также  покрытые ослепительно блестевшим на  солнце
снегом,  а  еще  дальше справа -  вершины Дорфберга.  На  одной четверти его
высоты  тянулось  кладбище "Деревни",  окруженное стеной,  оттуда,  наверно,
открывался красивый вид  на  озеро,  почему оно  и  могло  служить целью для
прогулок. Однажды они и поднялись туда в чудесное утро - все дни теперь были
чудесные:    безветренные,    солнечные,    ярко-синие,   жарко-морозные   и
бело-сверкающие.  Кузены, один кирпично-красный, другой бронзовый от загара,
были только в  костюмах -  не таскать же с собой пальто при таком солнце,  -
молодой Цимсен в  спортивной одежде и резиновой обуви для хождения по снегу,
Ганс Касторп тоже,  но в длинных брюках, так как физически не мог привыкнуть
носить короткие.  Уже шел февраль нового года. Верно, цифра года изменилась,
после того  как  Ганс Касторп приехал сюда наверх,  и  уже  писалась другая,
следующая.  На  часах  мирового времени  передвинулась на  единицу  одна  из
больших стрелок,  -  конечно,  не самая большая,  отмеряющая тысячелетия,  -
немногие из  ныне живых будут присутствовать при  этом   а  также и  не  та,
которая отмечала столетия или  даже десятилетия,  нет,  не  она.  Но  все же
стрелка,  отмечающая годы,  передвинулась, притом совсем недавно, хотя с тех
пор как Ганс Касторп стал жить здесь наверху,  года еще не прошло,  а  всего
немногим больше шести месяцев   но  теперь она опять стояла неподвижно,  как
стрелки  на  некоторых больших  часах,  передвигающиеся только  каждые  пять
минут.  И  пока тронется с места эта годовая стрелка,  должна еще десять раз
передвинуться месячная стрелка,  а это в несколько раз больше, чем за все то
время,  что Ганс Касторп здесь прожил,  -  февраль не считался, ведь если он
уже пришел, то и прошел, что разменено, то и растрачено.
  Итак, трое молодых людей однажды отправились на дорфбергское кладбище -
ради  точности отчета  следует  упомянуть и  об  этой  прогулке.  Инициатива
принадлежала  Гансу  Касторпу,  и  вначале  Иоахим  колебался,  опасаясь  за
бедняжку Карен, но потом признал и согласился с тем, что нелепо играть с ней
в прятки и уж так оберегать ее,  как себя оберегала трусиха Штер,  от всего,
что  напоминало  об  exitu 'e*.  Дело  в  том,  что  Карен  Карстед  еще  не
предавалась самообману,  обычному при последней стадии болезни,  но  отлично
понимала,  в  каком  она  состоянии и  признаком чего  является этот  некроз
пальцев. Знала она также, что бессердечные родственники не захотят и слышать
о  такой роскоши,  как перевоз ее  тела на  родину,  и  что после кончины ей
отведут скромное местечко там, наверху, на деревенском кладбище. И, пожалуй,
такая прогулка была для нее с моральной точки зрения более подходящей,  чем,
например,  бобслейные состязания и кино  кроме того, посещение лежавших там,
наверху,  являлось как  бы  актом товарищеского внимания,  если оно не  было
просто  прогулкой  или   не   имело   целью  осмотр  кладбища  как   местной
достопримечательности.
  ______________
  * Здесь - о смертельном исходе (лат.).

  Они медленно поднимались гуськом,  так как расчищенная в  снегу дорожка
давала возможность идти только по-одному,  поравнялись с последними,  высоко
стоящими на  склоне виллами,  потом  виллы  оказались уже  под  ними,  опять
открылся знакомый ландшафт во всей его зимней красоте,  но более широкий,  с
чуть сдвинутой перспективой.  Он развертывался на северо-восток,  в  сторону
устья  долины   открылся и  долгожданный вид  на  озеро,  замерзшее в  своей
лесистой оправе,  засыпанное снегом,  а за дальним берегом горные склоны как
будто сходились и,  одна другой выше,  вздымались в  голубое небо незнакомые
вершины.  Молодые люди на  все это поглядели,  стоя в  снегу перед каменными
кладбищенскими воротами, затем вошли через железную калитку, которая была не
заперта, а только притворена.
  И здесь были расчищены дорожки,  между обнесенными решетками, покрытыми
пухлым  снегом  одинаковыми могильными холмиками,  с  крестами  каменными  и
металлическими,  с небольшими памятниками, которые были украшены медальонами
и  надписями.  Кругом  тишина,  ни  души.  Безмолвие,  уединенность и  покой
казались  здесь  как-то  по-особенному глубокими и  таинственными,  и  в  их
сложный смысл было нелегко проникнуть   маленький каменный ангел или  божок,
стоявший среди кустов в  снежной шапочке слегка набекрень,  приложив палец к
губам,  очень подходил для  гения этого места,  другими словами -  для гения
молчания,  такого молчания, которое очень отличалось от речи, было ее полной
противоположностью,  то есть умолканием, не имевшим ничего общего с пустотой
и  бессодержательностью,  -  удобный случай для  обоих  мужчин,  чтобы снять
шляпы,  будь они в шляпах.  Но они были без них, Ганс Касторп тоже, поэтому,
идя гуськом за  Карен Карстед,  они почтительно опустили головы,  ступали на
цыпочках и слегка наклонялись то вправо, то влево.
  Кладбище  было   неправильной  формы,   сначала   оно   тянулось  узким
прямоугольником к  югу,  затем расходилось,  тоже прямоугольниками,  на  две
стороны   видимо,  его много раз вынуждены были расширять и к нему,  один за
другим,  добавлялись участки.  И все-таки, казалось, оно опять полно и вдоль
ограды,  и внутри,  где были менее привилегированные места,  -  Клочка земли
свободного не  найдешь  для  новой  могилы.  Трое  пришельцев довольно долго
ходили  неслышно  по   узеньким  тропкам  и   переходам  между  надгробиями,
останавливаясь то тут,  то там,  чтобы прочесть чье-нибудь имя, а также дату
рождения и  смерти.  Памятники и  кресты  были  очень  скромны,  без  всякой
пышности.  Что  касается надписей,  то  здесь были  похоронены люди со  всех
концов света -  встречались фамилии английские, русские и вообще славянские,
а   также   немецкие,   португальские   и   многие   другие    однако   даты
свидетельствовали  о  хрупкости  этих  людей,   масштабы  жизни  были  очень
невелики, время от рождения до смерти почти всегда не превышало двадцати лет
- молодежь почти сплошь -  зрелых здесь не попадалось,  все народ непрочный
отовсюду съехались они в  эту долину и перешли окончательно к горизонтальной
форме существования.
  В  этой обители последнего упокоения,  где-то  среди тесноты надгробий,
они  увидели  местечко длиной  как  раз  с  человеческое тело,  между  двумя
могилами с металлическими венками, и невольно все трое приостановились перед
ним.  Так  стояли они,  девушка немного впереди своих  спутников,  и  читали
горестные надписи на камнях:  Ганс Касторп - в непринужденной позе, скрестив
руки на груди   его рот приоткрылся, взгляд стал каким-то дремотным  молодой
Цимсен -  весь подтянувшись и не только строго выпрямившись,  но даже слегка
откинувшись назад,  причем оба с двух сторон одновременно заглянули тайком в
лицо Карен Карстед. Но она все-таки заметила их взгляды и продолжала стоять,
скромно  и  смущенно,   слегка  наклонив  голову  набок,   потом  улыбнулась
напряженной улыбкой и быстро заморгала.


  ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ{449}

  На днях должно было исполниться семь месяцев жизни Ганса Касторпа здесь
наверху, а жизни Иоахима (когда приехал Ганс Касторп, у него было за плечами
уже пять) -  целых двенадцать,  то есть ровно год,  круглый годик, круглый в
космическом смысле этого слова,  ибо  с  тех пор как маленький,  но  сильный
паровозик ссадил тут Иоахима,  земля закончила полный оборот вокруг солнца и
вернулась в ту же точку,  в какой была тогда. Наступила карнавальная неделя.
Пост стоял уже у дверей,  Ганс Касторп осведомился у старожила Иоахима,  как
тут проводят карнавал.
  - Mag ifique*,  -  отозвался за  него  Сеттембрини,  когда кузены опять
как-то  встретились с  ним  на  утренней  прогулке.  -  S le dide**.  Как  в
Пратере{449} в  дни гуляния,  вот увидите,  инженер!  Мы сразу превратимся в
блестящих кавалеров и  выстроимся в ряд,  -  продолжал он,  сопровождая свои
ядовитые слова весьма выразительными движениями рук, плеч и головы. - Что вы
хотите,  и в mai o  de  a te*** иной раз бывают балы для безумцев и дураков,
я  читал...  Почему же не может быть здесь?  В программу входят всевозможные
da e  maca re ****,  как  вы,  конечно,  себе представляете.  К  сожалению,
некоторая  часть  прошлогодних участников  не  сможет  явиться  -  в  девять
тридцать праздник уже закончится.
  ______________
  * Роскошно (франц.).
  ** Великолепно (франц.).
  *** Сумасшедший дом (франц.).
  **** Пляски мертвецов (франц.).

  - Вы имеете в виду... ах, так! Замечательно! - рассмеялся Ганс Касторп.
- Ну и шутник!  В девять тридцать - ты слышал, а? Слишком рано, понимаешь, и
некоторые прошлогодние участники не  смогут часок повеселиться,  вот  о  чем
сожалеет господин Сеттембрини.  Ха-ха,  жуткое  дело!  Некоторые -  то  есть
именно те,  кто  за  это время окончательно сказали vale* своей "плоти".  Ты
понял мою шутку?  Но  я  страшно заинтригован,  -  добавил он.  -  По-моему,
правильно,  что здесь традиционно отмечают праздники,  по  мере того как они
наступают,  и разные этапы года,  чтобы избежать сплошного однообразия, а то
было бы уж чересчур невыносимо. Праздновали рождество, отметили Новый год, а
теперь вот  наступила карнавальная неделя.  Потом придет вербное воскресенье
(крендельки здесь  пекут?),  потом  страстная неделя,  пасха  и  через шесть
недель троица,  а  там,  глядишь,  и  самый  длинный день  настанет,  летний
солнцеворот, понимаете ли, и время уже повернет к осени...
  ______________
  * Прощай (лат.).

  - Стоп,  стоп,  стоп!  -  воскликнул Сеттембрини, закинув голову и сжав
виски ладонями. - Замолчите! Я запрещаю вам до такой степени распускаться.
  - Простите,  но  ведь  я  говорю как  раз  обратное.  Впрочем,  Беренс,
вероятно, все же решится в конце концов на инъекции, чтобы убить во мне яды,
у меня ведь все тридцать семь и три,  четыре, пять, а то и семь. И не желает
снижаться.  Я  же "грудное дитя жизни",  и  как был им,  так и  останусь.  К
долгосрочным я не принадлежу.  Радамант ни разу не набурчал мне на этот счет
чего-либо более определенного,  но  он  считает бессмысленным прерывать курс
лечения раньше срока,  раз  я  здесь наверху уже так долго и  как бы  вложил
столько времени в это дело. Да если бы он и назначил мне срок? Это все равно
не имело бы значения, ведь когда он говорит, например, полгодика, то считает
в обрез,  и надо быть готовым к гораздо большему. Возьмите моего двоюродного
брата,  он должен был все закончить в  начале этого месяца,  закончить -  то
есть выздороветь,  но  в  последний раз Беренс накинул ему еще четыре месяца
для  окончательной  поправки,   а  что  будет  тогда?  Опять  наступит  день
солнцеворота,  как я  сказал,  вовсе не желая вас рассердить,  и время опять
пойдет к зиме.  Правда,  сейчас еще только карнавальная неделя, и, по-моему,
очень хорошо и  прекрасно,  что  мы  тут  все по  порядку отмечаем,  точно в
календаре. Фрау Штер говорила, что у портье можно купить игрушечные трубы?
  Так  оно  и  было.   Уже  во  время  первого  завтрака  во  вторник  на
карнавальной неделе - еще никто не успел опомниться, а этот вторник оказался
уже  тут  как  тут,  -  с  раннего утра  в  столовой стали раздаваться звуки
карнавальных духовых инструментов -  дудок и  сопелок.  За  обедом со  стола
Гэнзера,  Расмуссена и Клеефельд уже запустили серпантин, и многие пациенты,
например, круглоглазая Маруся, оказались в бумажных колпаках - их тоже можно
было приобрести в  конторке хромого портье.  Вечером в  столовой и  гостиных
началось такое карнавальное веселье, которое в конце концов... Впрочем, пока
только нам одним известно,  к чему благодаря предприимчивости Ганса Касторпа
привело это карнавальное веселье. Но мы не позволим нашему знанию увлечь нас
или  отвлечь  от  подобающей неторопливой обстоятельности и  отдадим времени
должную дань уважения,  не будем забегать вперед -  может быть,  даже слегка
задержим ход  событий,  ибо разделяем чувство нравственной робости,  которое
испытывал  Ганс  Касторп,  столь  долго  оттягивавший наступление  некоторых
событий.
  После  обеда все  скопом отправились бродить по  улицам курорта,  чтобы
посмотреть  на  карнавальное оживление.  Уже  по  пути  попадались  пьеро  и
арлекины  с  трещотками,   а  между  пешеходами  и  маскированными  седоками
разукрашенных саней, со звоном проносившихся мимо, завязался бой конфетти.
  Когда  все  сошлись  к  ужину,  за  семью  столами  уже  царило  весьма
приподнятое  настроение  и  было  очевидно,   что  всем  хочется  продолжить
начавшееся веселье в более замкнутом кругу. Сопелки, дудки, а также бумажные
колпаки,  которыми снабжал портье, были нарасхват, а прокурор Паравант пошел
дальше, он выступил инициатором травести, облекся в дамское кимоно, прицепил
фальшивую косу -  многие завопили, что она принадлежит генеральной консульше
Вурмбрандт,  -  а  усы  при  помощи раскаленных щипцов оттянул вниз  и  стал
совершенный китаец.  Не ударила лицом в грязь и администрация. Над каждым из
семи  столов  повесили цветной фонарик в  виде  полумесяца,  внутри которого
горела свеча,  почему Сеттембрини,  проходя мимо  стола  Ганса Касторпа,  по
случаю этой иллюминации процитировал с умной и сухой усмешкой стихи:

  Пестрят огни, суля забаву,{452}
  Собралось общество на славу, -

  и  неторопливо  проследовал к  своему  месту,  где  подвергся  обстрелу
метательными снарядами в виде маленьких шариков с духами,  которые при ударе
разбивались и обливали вас благовонной жидкостью.
  Словом, с самого начала праздничное настроение чувствовалось решительно
во  всем.   Всюду  слышался  смех,   свисавшие  с   люстр  ленты  серпантина
раскачивались  от  движения  воздуха,   в  соусе  плавали  конфетти   вскоре
появилась карлица, она озабоченно пробежала через зал, неся ведерко с первой
замороженной бутылкой шампанского,  его начали пить, смешивая с бургундским,
- первым подал  пример адвокат Эйнх