и.  Благодарение создателю,  полегче мне стало.  А ты соснул ли хоть
маленько?
     - Как же мне было спать, когда я за вами глядел?
     - Так приляг хоть немножко. Как приедем, я тебя разбужу.
     - Не до сна мне!
     - Что ж тебе спать не дает?
     Збышко поглядел на дядю детскими своими глазами:
     - Что ж,  как не любовь?  Да у меня от вздохов уже колики в животе. А
не сесть ли мне на коня, авось станет легче.
     И  Збышко соскочил с  телеги и  сел  на  коня,  которого ему проворно
подвел подаренный Завишей турок. Мацько от боли то и дело хватался за бок,
но,  видно,  думал не о своей болезни, а о чем-то другом, потому что качал
головой, причмокивал и наконец сказал:
     - Дивлюсь это я,  дивлюсь и  надивиться не могу,  что это ты до девок
так охоч, ведь ни отец твой, ни я не были такими.
     Но  Збышко  вместо  ответа выпрямился вдруг  в  седле,  подбоченился,
поднял голову вверх и залился песней:

                  Плакал я до зорьки, и роса уж пала.
                  Где ж, моя голубка, где ты запропала?
                  Больше не увижу девушки я красной,
                  Выплачу от горя свои очи ясны.
                                                    Эй!

     Это <эй!>  раскатилось по  лесу,  отдалось от придорожных деревьев и,
отозвавшись эхом вдали, замерло в лесной чаще.
     А Мацько снова пощупал свой бок,  в котором застряло немецкое жало, и
сказал, покряхтывая:
     - В старину люди поумней были - понял?
     Однако  задумался на  минутку,  словно  вспоминая давние  времена,  и
прибавил:
     - А впрочем, и в старину дураки бывали.
     Но тут они выехали из лесу,  за которым увидели рудный двор, а за ним
зубчатые  стены  Олькуша,  возведенные  королем  Казимиром,  и  колокольню
костела, сооруженного Владиславом Локотком.


                                    X

     Гостеприимный  приходский   каноник,   поисповедав  Мацька,   оставил
путников на ночлег, так что они выехали только на следующий день утром. За
Олькушем они  повернули в  сторону Силезии,  вдоль  границы которой должны
были  ехать  до  самой  Великой Польши.  Дорога  большей частью  пролегала
дремучим лесом,  где на  закате то и  дело раздавался рык туров и  зубров,
подобный подземному грому,  а  по  ночам  в  чаще  орешника сверкали глаза
волков. Но куда большая опасность грозила на этой дороге путникам и купцам
от  немецких  или  онемечившихся силезских  рыцарей,  чьи  небольшие замки
высились то  там,  то  тут вдоль границы.  Правда,  во  время войны короля
Владислава с опольским князем Надерспаном, которому помогали его силезские
племянники,  поляки разрушили большую часть  этих  замков;  все  же  здесь
всегда надо было быть начеку и, особенно после заката солнца, не выпускать
из рук оружия.
     Однако наши путники спокойно продвигались вперед,  так что Збышку уже
наскучила дорога,  и только однажды ночью на расстоянии одного дня езды до
Богданца они услышали позади конский топот и фырканье.
     - Кто-то едет за нами, - сказал Збышко.
     Мацько,  который в  эту минуту не  спал,  поглядел на  звезды и,  как
человек опытный, заметил:
     - Скоро рассвет.  На исходе ночи разбойники не стали бы нападать, им,
как начинает светать, пора по домам.
     Збышко все-таки   остановил  телегу,  построил  своих  людей  поперек
дороги,  лицом к приближающимся незнакомцам,  а сам выехал вперед  и  стал
ждать.
     Спустя  некоторое время  он  увидел  в  сумраке ночи  десятка полтора
всадников.  Один из них ехал впереди,  в  нескольких шагах от прочих,  но,
видно,  не имел намерения укрыться и громко распевал песню.  Збышко не мог
разобрать слов,  но  до слуха его явственно долетало веселое <Гоп!  Гоп!>,
которым незнакомец заканчивал каждый куплет своей песни.
     <Наши!> - сказал он про себя.
     Однако через минуту крикнул:
     - Стой!
     - А ты сядь! - ответил шутливый голос.
     - Вы кто такие?
     - А вы кто такие-сякие?
     - Вы что за нами гонитесь?
     - А ты что дорогу загородил?
     - Отвечай, а то тетива натянута.
     - А наша перетянута - стреляй!
     - Отвечай по-людски, ты что, в беде не бывал, нужды не видал?
     На эти слова Збышку ответили веселой песней:

                     Нужда с нуждой повстречались,
                     На развилке в пляс пускались...
                          Гоп! Гоп! Гоп!
                     Что ж так лихо расплясались?
                     Верно, век уж не встречались...
                          Гоп! Гоп! Гоп!

     Збышко поразился,  услыхав такой ответ, а тем временем песня смолкла,
и тот же голос спросил:
     - А как здоровье Мацька? Скрипит еще старина?
     Мацько приподнялся на телеге и сказал:
     - Боже мой, да ведь это наши!
     Збышко тронул коня.
     - Кто спрашивает про Мацька?
     - Да это я,  сосед, Зых из Згожелиц. Чуть не целую неделю еду за вами
и расспрашиваю про вас по дороге.
     - Господи! Дядя! Да ведь это Зых из Згожелиц! - крикнул Збышко.
     И все весело стали здороваться. Зых и в самом деле был их соседом и к
тому же человеком добрым, которого все любили за веселый нрав.
     - Ну,  как вы там поживаете? - спрашивал он, тряся руку Мацька. - Еще
скачете или уж не скачете?
     - Эх, кончилось уж мое скаканье! - ответил Мацько. - До чего же я рад
вас видеть. Боже ты мой, будто я уж в Богданце!
     - А что с вами? Я слыхал, вас немцы подстрелили.
     - Подстрелили, собачьи дети! Жало застряло у меня между ребрами...
     - Боже  ты  мой!  Как  же  вы  теперь?  А  медвежьего сала  попить не
пробовали?
     - Вот видите, - сказал Збышко, - все советуют пить медвежье сало. Нам
бы  только доехать до  Богданца!  Сейчас же  пойду на  ночь с  секирой под
борть.
     - Может, у Ягенки есть, а нет, так я у соседей спрошу.
     - У какой Ягенки? Разве вашу не Малгохной звали? - спросил Мацько.
     - Эх! Какая там Малгохна! Третья осень с Михайла пойдет, как Малгохна
в  могиле.  Задорная была баба,  царство ей  небесное!  Но  Ягенка в  мать
уродилась, только что еще молода...

                     ...Вон уж видно горку нашу,
                     Дочка вышла вся в мамашу...
                          Гоп! Гоп!

...Говорил я Малгохне:  не лезь на сосну, коль тебе пятьдесят годов. Какое
там!  Влезла.  А  сук под ней возьми и подломись,  она и грянулась наземь!
Скажу я вам, ямку выбила в земле, да через три дня богу душу и отдала.
     - Упокой,  господи,  ее душу!  -  сказал Мацько.  -  Помню,  помню...
подбоченится, бывало, да начнет браниться, так слуги на сеновал прятались.
Но  хозяйка  была  замечательная!   Значит,  с  сосны  свалилась?..  Скажи
пожалуйста!
     - Свалилась,  как шишка на зиму... Ох, и горевал я! После похорон так
напился, что, верите, три дня не могли меня добудиться. Думали уж, что и я
ноги  протянул.  А сколько я потом слез пролил - море!  Но и Ягенка у меня
хорошая хозяйка. Все сейчас у нее на руках.
     - Я что-то плохо ее помню. От горшка два вершка была, когда я уезжал.
Под конем могла пройти,  не достав до брюха. Эх, давно уж это было, сейчас
она, верно, выросла.
     - На  святую Агнешку пятнадцать ей  стукнуло;  но  я  ее тоже чуть не
целый год не видал.
     - Где же вы были? Откуда возвращаетесь?
     - С войны. Какая мне нужда дома сидеть, коли у меня Ягенка?
     Хоть Мацько и  был  болен,  но,  услышав о  войне,  насторожился и  с
любопытством спросил:
     - Вы, может, были с князем Витовтом на Ворскле?
     - Был!  -  весело  ответил  Зых из Згожелиц.  - Только не дал ему бог
удачи: страшное поражение нанес нам Едигей. Сперва татары перестреляли нам
коней.  Татарин,  он  не  пойдет врукопашную,  как христианский рыцарь,  а
стреляет издали из лука.  Нажмешь на него,  а он убежит и  опять  из  лука
целится.  Ну, что ты станешь с ним делать! А у нас, слышь, в войске рыцари
всђ силой своей похвалялись:  <Мы,  дескать, ни копий не склоним, ни мечей
из  ножен  не  выхватим,  копытами эту нечисть растопчем!> Похвалялись это
они,  похвалялись,  а тут как засвистят стрелы, инда все кругом потемнело!
Кончилась битва, и что же? Из десяти едва один жив остался. Верите? Больше
половины войска,  семьдесят литовских и русских князей,  осталось на  поле
боя,  а уж бояр да всяких дворян,  как они там зовутся,  отроков*, что ли,
так и за две недели не счел бы.
     _______________
          * О т р о к а м и  на  средневековой Руси  (в  Х - ХI вв.)  были
     названы младшие дружинники князей и крупных феодалов.

     - Слыхал я про это,  - прервал его Мацько. - И наших рыцарей, которые
к князю пошли на подмогу, тоже тьма полегло.
     - Да и крестоносцев девять человек, которые тоже служили у Витовта. А
уж  наших  -  пропасть;  мы  ведь  народ такой -  где  другой прежде назад
оглянется, мы оглядываться не станем. Великий князь больше всего полагался
на наших рыцарей и  в битве никого,  кроме поляков,  не хотел брать в свою
охрану.  Ха-ха!  Все поле около него усеялось трупами,  а ему хоть бы что!
Погиб пан Спытко из Мельштына,  и  мечник Бернат,  и  стольник Миколай,  и
Прокоп,  и Пшецлав, и Доброгост, и Ясько из Лязевиц, и Пилик Мазур, и Варш
из Михова,  и воевода Соха, и Ясько из Домбровы, и Петрко из Милославья, и
Щепецкий,  и  Одерский,  и  Томко Лагода.  Да  разве их всех перечтешь!  А
некоторых татары просто утыкали стрелами,  так  что  они  стали  похожи на
ежей, - смех, да и только!
     Он  и  впрямь рассмеялся,  будто  рассказывал веселенькую историю,  и
вдруг затянул песню:

                         Басурмана знай натуру,
                         Всю тебе исколет шкуру!

     - Ну, а что же потом? - спросил Збышко.
     - Потом великий князь бежал,  а сейчас,  как всегда,  опять воспрянул
духом. Он такой: чем больше его пригнешь к земле, тем сильней распрямится,
как  ореховый  прут.  Бросились  мы  тогда  к  Таванскому  броду  защищать
переправу. Подоспела к нам и новая горсточка рыцарей из Польши. Ну, ладно!
Подошел на другой день Едигей, и татар с ним тьма-тьмущая, но уж ничего не
мог поделать. Ну и потеха была! Сунется он к броду, а мы его в рыло. Никак
не мог прорваться.  Мы их и  перебили,  и  в плен захватили немало.  Я сам
поймал пятерых,  вот везу их с собой в Згожелицы.  Днем поглядите, что это
за рожи.
     - В   Кракове  толковали,   будто   война  может  перекинуться  и   в
королевство.
     - Ну,  Едигей не такой дурак.  Он отлично знал,  какие у  нас рыцари,
знал  и  то,  что  самые славные остались дома,  потому что  королева была
недовольна,  что Витовт на свой страх затеял войну.  Ух, и хитер же старый
Едигей!  Он у Тавани тотчас сообразил,  что силы князя растут, и ушел себе
прочь, за тридевять земель!..
     - А вы вернулись?
     - Я вернулся.  Там больше нечего делать.  А в Кракове я узнал, что вы
выехали чуть пораньше меня.
     - Так вы знали, что это мы едем?
     - Знал, я ведь на привалах всюду про вас спрашивал.
     Тут он обратился к Збышку:
     - Господи боже мой,  да ведь я тебя в последний раз мальчишкой видал,
а сейчас хоть и темно,  а можно догадаться, что молодец из тебя вышел, как
тур.  Ишь,  сразу из самострела хотел стрелять!..  Побывал уж,  видно,  на
войне.
     - Я на войне сызмальства. Пусть дядя скажет, какой из меня воин.
     - Незачем дяде  говорить мне  об  этом.  Я  в  Кракове видал пана  из
Тачева, он мне про тебя рассказывал... Сдается, этот мазур не хочет отдать
за тебя свою дочку,  ну,  а я бы не стал так кобениться,  потому ты мне по
нраву пришелся...  Позабудешь ты  свою девушку,  как  увидишь мою  Ягенку.
Девка - что репа!..
     - А вот и неправда! Не позабуду, хоть и десяток увижу таких, как ваша
Ягенка.
     - Я  дам за ней Мочидолы с  мельницей.  Да на лугах,  когда я уезжал,
паслось десять добрых кобылиц с  жеребятами...  Небось не  один еще  мне в
ноги поклонится, чтоб я отдал за него Ягну!
     Збышко хотел было сказать:  <Только не я!> - но Зых из Згожелиц снова
стал напевать:

                         Я вам в ножки поклонюся,
                         В жены дайте мне Ягнюсю!
                              Эх, чтоб вас!

     - У вас все смешки да песни на уме, - заметил Мацько.
     - Да, но скажите мне, что делают на небесах блаженные души?
     - Поют.
     - Ну,  вот видите.  А отверженные плачут.  Я предпочитаю попасть не к
плачущим, а к поющим. Апостол Петр тоже скажет: <Надо пустить его в рай, а
то он,  подлец,  и в пекле запоет,  а это никуда не годится>. Гляньте - уж
светает.
     Действительно,  уже вставал день. Через минуту все выехали на широкую
поляну,  где уже было совсем светло.  На озерце,  занимавшем большую часть
поляны,  рыбаки ловили рыбу; при виде вооруженных людей они бросили невод,
выскочили  из  воды  и,   поспешно  схватившись  за  дреколья,  замерли  с
воинственным видом, готовые к бою.
     - Они приняли нас за разбойников,  - засмеялся Зых. - Эй, рыбаки, чьи
вы будете?
     Те еще некоторое время стояли в  молчании,  недоверчиво поглядывая на
путников, пока наконец старший рыбак не признал в незнакомцах рыцарей и не
ответил:
     - Да мы ксендза аббата из Тульчи.
     - Это наш родич,  - сказал Мацько, - у него в залоге Богданец. Верно,
и леса его, только аббат, должно быть, недавно их купил.
     - Как бы не так! - возразил Зых. - Он за эти леса воевал с Вильком из
Бжозовой и,  видно,  отвоевал их.  Еще  год  назад они за  всю эту сторону
должны были драться конные на  копьях и  на длинных мечах;  уехал я  и  не
знаю, чем это кончилось.
     - Ну,  мы с  ним свояки,  -  заметил Мацько,  -  с нами он драться не
станет, может быть, и выкупа поменьше возьмет.
     - Может быть.  Если с ним по-хорошему, так он и свое готов отдать. Не
аббат, а рыцарь, шлем надевать ему не в диковину. И при всем том набожен и
уж  так-то хорошо служит.  Да вы,  верно,  сами помните...  Как рявкнет на
обедне,  так ласточки под крышей из гнезд вылетают.  Ну, и люди еще больше
господа славят.
     - Как  не  помнить!  Бывало,  как  дохнет,  так в  десяти шагах свечи
гаснут. Приезжал он хоть разок в Богданец?
     - А  как  же!  Приезжал.  Пятерых новых  мужиков с  женами поселил на
росчисти.  И к нам,  в Згожелицы,  тоже наезжал,  -  вы знаете,  он у меня
Ягенку крестил, старик ее очень любит и называет доченькой.
     - Дай-то бог, чтобы он мне мужиков оставил, - сказал Мацько.
     - Подумаешь! Что для такого богача пятеро мужиков! Да если Ягенка его
попросит, он оставит.
     Разговор на некоторое время оборвался,  потому что из-за темного бора
и  из-за  румяной зари  поднялось ясное солнце и  залило все  кругом своим
светом.  Рыцари  приветствовали восходящее солнце  обычным  <Слава  Иисусу
Христу!>, а затем, перекрестившись, стали творить утреннюю молитву.
     Зых кончил первым и,  ударив себя несколько раз в грудь,  обратился к
товарищам:
     - Ну, а теперь дайте я на вас погляжу хорошенько. Ну, и изменились же
вы оба!..  Вам,  Мацько,  перво-наперво надо поправиться.  Придется Ягенке
этим заняться,  а  то в  вашем доме бабы днем с огнем не сыщешь...  Видно,
видно, что осколок застрял у вас между ребрами... Плохо дело...
     Затем он повернулся к Збышку:
     - Ну-ка,  покажись и  ты...  Боже милостивый!  Да  я  помню,  как  ты
маленький,  бывало,  уцепишься жеребенку за хвост и  взберешься к  нему на
спину,  а теперь,  погляди-ка, какой из тебя вышел рыцарь!.. Лицом красная
девица,   а  в  плечах  ничего,  широк...  Этакий  и  с  медведем  мог  бы
схватиться...
     - Что ему медведь!  -  ответил на это Мацько.  -  Помоложе был, когда
фризу пятерней все усы вырвал,  тот, видишь ли, голоусым его назвал, ну, а
ему это не понравилось.
     - Знаю, - прервал Зых старика. - И то, что вы после дрались с фризами
и захватили всех их слуг. Все это мне рассказывал пан из Тачева:

                       Немец здорово нажился,
                       Лег в могилу в чем родился.
                            Гоп! Гоп!

     И  он  стал  весело  подмигивать  Збышку,  а  тот  тоже  воззрился  с
любопытством на его длинную,  как жердь,  фигуру, на худое лицо с огромным
носом и круглые смеющиеся глаза.
     - О!   -  воскликнул  Збышко.  -  Да  если  только  дядя,  бог  даст,
выздоровеет, то с таким соседом не соскучишься.
     - Лучше иметь веселого соседа,  -  ответил Зых, - потому что с ним не
поссоришься. А теперь послушайте-ка, что я вам по-хорошему, по-христиански
скажу.  Давно вы не были дома, там у вас, в Богданце, мерзость запустения.
Я не про хозяйство говорю,  нет, аббат хорошо хозяйничал... и леса делянку
выкорчевал,  и  на  росчисти новых мужиков поселил...  Но сам-то он только
наезжает в Богданец,  значит,  в кладовой у вас пусто,  да и в доме хорошо
если найдется лавка да охапка гороховой соломы для спанья, а ведь больному
нужны удобства.  Знаете что: давайте поедем со мной в Згожелицы. Погостите
у  меня месячишко-другой,  я  очень буду рад вам,  а Ягенка тем временем о
Богданце подумает.  Вы  уж только во всем на нее положитесь,  ни о  чем не
думайте...   Збышко  будет  наезжать  в  Богданец,  чтобы  присмотреть  за
хозяйством,  и ксендза аббата я привезу вам в Згожелицы,  так что вы мигом
тут с  ним разочтетесь...  А  за вами,  Мацько,  дочка как за родным отцом
будет ходить -  ну, а вы знаете, больному человеку нет ничего лучше, когда
баба за ним поухаживает. Ну же! Голубчики! Соглашайтесь!
     - Все знают,  что вы хороший человек и всегда были таким,  -  ответил
растроганный Мацько,  -  но коли суждено мне помереть от проклятой занозы,
что сидит у меня между ребрами,  так уж лучше на своем пепелище. К тому же
дома,  коли ты и болен, все равно и порасспросишь кой о чем, и приглядишь,
и порядок кое в чем наведешь.  Коли зовет тебя господь на тот свет, что ж,
ты тут не властен!  Лучше ли, хуже ли будут глядеть за тобой, все равно не
отвертишься.  А  к  походной жизни мы привычны.  Кто несколько лет спал на
голой земле,  для того и охапка гороховой соломы хороша. Но спасибо вам за
ваше доброе сердце,  и  ежели я  не  смогу вас за  это отблагодарить,  так
Збышко, даст бог, в долгу не останется.
     Зых из  Згожелиц,  который и  в  самом деле славился своей добротой и
отзывчивостью,  продолжал настаивать на  своем  и  упрашивать соседей;  но
Мацько уперся:  помирать, так в своем углу! Целые годы снился ему Богданец
во сне, и сейчас, когда родное гнездо чуть не рядом, ни за что на свете он
не бросит его, хоть бы последнюю ночь пришлось ему там ночевать. Бог и так
милостив, что дал ему силы дотащиться сюда.
     Тут старик утер слезы,  которые навернулись ему на  глаза,  огляделся
кругом и сказал:
     - Коли это леса Вилька из Бжозовой, то после полудня мы будем дома.
     - Не Вилька из Бжозовой, а уже аббата, - заметил Зых.
     Больной Мацько улыбнулся и немного погодя ответил:
     - Коли аббата, так, может, когда-нибудь будут нашими.
     - Смотрите-ка,  только что говорил о смерти, - весело воскликнул Зых,
- а сейчас уж хочет пережить аббата.
     - Да это не я, а Збышко его переживет.
     Дальнейший разговор прервали донесшиеся издалека звуки рогов в  лесу.
Зых тотчас придержал коня и стал прислушиваться.
     - Должно быть, кто-то охотится, - сказал он. - Погодите.
     - Может,  аббат.  Вот  бы  хорошо  было,  если  бы  мы  сейчас с  ним
встретились.
     - Тише!
     И Зых повернулся к людям:
     - Стой!
     Все  остановились.  Рога  затрубили ближе,  а  через  минуту раздался
собачий лай.
     - Стой! - повторил Зых. - Сюда идут!
     Збышко соскочил с коня и крикнул:
     - Дайте самострел! Может, зверь выбежит на нас! Скорей! Скорей!
     И,  вырвав самострел из  рук  слуги,  он  упер его  в  землю,  прижал
животом,  наклонился,  выгнул спину,  как  лук,  и,  схватив тетиву обеими
руками,  в  мгновение ока натянул ее  на  железный запор,  вложил стрелу и
бросился в лес.
     - Натянул!  Без рукояти натянул!  -  прошептал Зых,  изумленный такой
необыкновенной силой.
     - Он у меня молод