ительно.  Год назад вызвал я  на  бой на
утоптанной земле  Вилька из  Бжозовой из-за  тех  лесов,  через которые вы
проезжали в Богданец. Не принял Вильк вызова...
     - Как  же  он  мог  принять вызов от  духовного лица?  -  прервал Зых
аббата.
     Аббат вскипел и, ударив кулаком по столу, крикнул:
     - Когда я с оружием,  я не ксендз, а шляхтич!.. А он потому не принял
вызова,  что хотел напасть на меня со слугами ночью в Тульче. Вот почему я
ношу саблю  на  боку!..  Omnes  leges,  omniague  iura  vim  vi  repellere
cunctisque sese defensare permittunt!* Вот почему я вооружил их мечами.
     _______________
          * Все законы,  любое  право  позволяет  отражать  силу  силой  и
     защищаться всеми средствами (лат.).

     Услышав латынь,  Зых, Мацько и Збышко умолкли и склонили головы перед
мудростью аббата,  хотя никто из них не понял ни единого слова;  аббат все
еще поводил гневными очами и наконец сказал:
     - Как знать, не нападет ли он еще тут на меня?
     - Эва!  Пусть только сунется!  -  воскликнули причетники, хватаясь за
мечи.
     - Пусть суется! И мне уж скучно без драки.
     - Он  этого  не сделает,  - возразил Зых,  - скорее с миром на поклон
приедет.  От лесов он уже отказался, про сына он думает... Да вы знаете...
Только не бывать этому!..
     Меж тем аббат успокоился и сказал:
     - Я  видел,  как  в  корчме в  Кшесне молодой Вильк пил  с  Чтаном из
Рогова. Они нас не признали - темно было - и всђ толковали про Ягенку.
     Тут он повернулся к Збышку:
     - И про тебя.
     - А что им от меня нужно?
     - От тебя им ничего не нужно,  только не по вкусу им,  что неподалеку
от  Згожелиц завелся третий хлопец.  Вот  и  говорит Чтан Вильку:  <Небось
спущу с  него шкуру,  не будет таким красавчиком>.  А  Вильк ему:  <Может,
говорит,  нас побоится,  а нет,  так я ему живо ребра пересчитаю!> А потом
они все твердили друг дружке, что ты непременно будешь их бояться.
     Тут Мацько поглядел на  Зыха,  Зых на Мацька,  и  лица у  обоих стали
хитрыми и  веселыми.  Никто  из  них  не  был  уверен  в  том,  что  аббат
действительно слышал такой разговор,  а  не  выдумал его  для того,  чтобы
подзадорить Збышка;  но зато оба они, особенно Мацько, который хорошо знал
Збышка, отлично поняли, что не было лучшего способа свести его с Ягенкой.
     А тут аббат будто невзначай обронил:
     - Сказать по правде, храбрые парни!..
     Збышко и  виду не подал,  что это его задело,  только спросил у  Зыха
каким-то чужим голосом:
     - Завтра воскресенье?
     - Воскресенье.
     - Вы к обедне поедете?
     - А как же!..
     - Куда? В Кшесню?
     - Туда ближе всего. Куда ж еще ехать-то?
     - Ладно!


                                   XVI

     Догнав  Зыха  и   Ягенку,   которые  с  аббатом  и  его  причетниками
направлялись в Кшесню к обедне, Збышко присоединился к ним и поехал дальше
вместе со всей компанией - ему непременно хотелось показать аббату, что он
не  боится ни  Вилька из  Бжозовой,  ни  Чтана из  Рогова и  не собирается
прятаться от них. В первую минуту юношу снова поразила красота Ягенки; и в
Згожелицах,  и  в  Богданце он  часто видел ее  разодетую для  гостей,  но
никогда наряд ее  не  был  так  пышен,  как сейчас,  когда она собралась в
костел. Девушка была в шубке алого сукна, подбитой горностаем, рукавички у
нее  тоже были алые,  из-под горностаевой шитой золотом шапочки спускались
на плечи две косы.  На коне она сидела не верхом,  по-мужски,  а в высоком
седле  с  подлокотниками  и  скамеечкой  для  ног,  кончики  которых  едва
виднелись из-под  длинной,  в  прямые  складки  юбки.  Зых,  который  дома
позволял дочери ходить в кожухе и яловых сапогах,  желал,  чтобы в костеле
все  видели,  что  к  обедне приехала не  дочка какой-нибудь мелкой сошки,
захудалого шляхтича, а панна из богатого рыцарского дома. Коня ее вели под
уздцы два  подростка в  наряде вверху пышном,  а  внизу в  обтяжку,  какой
носили обычно пажи.  Позади ехало четверо слуг,  а  уж  за  ними следовали
причетники аббата с  мечами и  лютнями у  пояса.  Весь  этот  поезд привел
Збышка в восхищение, особенно Ягенка, которая была хороша удивительно - не
девушка,  а  картина,  и  аббат,  который  в  своем  пурпурном  одеянии  с
широченными рукавами смотрел  прямо  путешествующим князем.  Скромнее всех
был одет сам Зых - он позаботился о пышности прочих, а себе оставил только
песни да веселье.
     Аббат, Ягенка,  Збышко и Зых,  поравнявшись,  поехали  рядом.  Сперва
аббат велел своим песенникам петь божественные песни; потом эти песни ему,
видно,  прискучили,  и он завел разговор со  Збышком,  который  с  улыбкой
поглядывал  на  его огромный меч длиной никак не меньше двуручных немецких
мечей.
     - Я вижу,  - важно сказал аббат, - тебе удивительно, что при мне этот
меч,  так  знай же,  что синоды дозволяют духовным особам иметь при себе в
дороге не токмо мечи,  но даже баллисты и  катапульты,  а мы ведь сейчас с
тобою в  пути.  Когда святой отец  возбранял духовным особам носить мечи и
пурпурные одежды,  он,  наверно,  думал  о  людях  низшего  сословия,  ибо
шляхтича бог сотворил для оружия,  и  тот,  кто пожелал бы разоружить его,
восстал бы против велений предвечного.
     - Я видал мазовецкого князя Генрика, который выходил на единоборство,
- ответил Збышко.
     - Не то зазорно,  что он выходил на единоборство,  -  возразил аббат,
поднимая вверх палец,  -  а  то,  что  женился,  да  к  тому же  неудачно,
mulierem* взял fornicariam и bibulam**,  которая,  как говорят,  с молодых
лет Bacchum adorabat***,  да к тому же была adultera****,  а от этого тоже
ничего хорошего нельзя было ждать.
     _______________
          * женщину (лат.).
          ** распутную и пьяницу (лат.).
          *** служила Бахусу (лат.).
          **** прелюбодейка (лат.).

     Тут он остановил коня и с еще большей важностью стал поучать Збышка:
     - Коль задумал кто  жениться,  то  есть избрать себе uxorem*,  должен
смотреть,  чтобы она  была  богобоязненна,  благонравна и  опрятна,  чтобы
хозяйка была хорошая; так учат не токмо отцы церкви, но и языческий мудрец
по  имена Сенека.  А  как же  ты распознаешь,  что избрал достойную,  коль
неведомо тебе  будет родовое гнездо,  из  коего берешь себе подругу жизни?
Другой святой мудрец говорит:  Pomus non cadit absque arbore**.  Тощ вол -
тоща и  шкура,  мать глупа -  и  дочка дура.  Вот  и  возьми это  в  толк,
недостойный,  да не ищи себе жены далеко,  а ищи поближе, не то достанется
тебе злая да своенравная,  и наплачешься ты с нею, как наплакался философ,
когда сварливая жена в гневе вылила ему на голову aquam sordidam***.
     _______________
          * супругу (лат.).
          ** Яблоко от яблони недалеко падает (лат.).
          *** помои (лат.).

     - In saecula saeculorum,  amen!* -  грянули хором причетники, которые
всегда  вершили аминем слова  аббата,  не  очень-то  задумываясь над  тем,
впопад иль невпопад возглашают они свой аминь.
     _______________
          * Во веки веков, аминь (лат.).

     Все внимали аббату,  дивясь его красноречию и  познаниям в  священном
писании,  а он говорил не столько Збышку,  сколько Зыху и Ягенке, будто их
особенно хотел  наставить на  ум.  Ягенка,  видно,  смекнула,  куда  аббат
клонит,  она пристально поглядывала на Збышка из-под длинных ресниц, а тот
и брови насупил, и голову опустил, словно раздумавшись о том, что довелось
ему услыхать.
     Через минуту поезд двинулся дальше;  но  все уже хранили молчание,  и
только когда вдали завиднелась Кшесня, аббат ощупал свой пояс, сдвинул его
наперед, чтобы легко было схватиться за рукоять меча, и сказал:
     - Старый Вильк из Бжозовой, пожалуй, с целой ватагой приедет.
     - Пожалуй,  -  подтвердил Зых,  -  только вот слуги болтали, будто он
захворал.
     - А  один мой причетник сказал,  будто он  хочет напасть на нас после
обедни перед корчмой.
     - Не стал бы он этого делать без вызова, да еще после обедни.
     - Да вразумит его господь бог.  Я  ни с  кем не ищу войны и терпеливо
сношу все обиды.
     Тут он оглянулся на своих песенников и сказал:
     - Смотрите мне, мечей не вынимать и помнить, что вы служители церкви,
ну, а ежели те первыми вынут, тогда айда на них!
     Меж тем Збышко,  подвигаясь вперед рядом с Ягенкой, расспрашивал ее о
делах, которые его больше всего занимали.
     - В Кшесне мы непременно застанем Чтана и молодого Вилька,  -  сказал
он. - Покажешь мне их издали, чтобы я знал их в лицо.
     - Ладно, Збышко, - ответила Ягенка.
     - Они, верно, встречают тебя и перед обедней, и после обедни. Что они
тогда делают?
     - Служат мне, как умеют.
     - Сегодня они тебе служить не будут - понятно?
     Она снова послушно ответила:
     - Ладно, Збышко.
     Дальнейший разговор был  прерван  стуком  деревянных бил,  которые  в
Кшесне заменяли еще тогда колокола. Вскоре весь поезд был уже на месте. Из
толпы  народа,  ожидавшего перед  костелом  начала  обедни,  тотчас  вышли
молодой Вильк и  Чтан из Рогова;  однако Збышко предупредил их:  не успели
они подбежать к Ягенке,  как он соскочил с коня и,  обхватив стан девушки,
ссадил ее с седла,  взял за руку и, вызывающе глядя на хлопцев, повел ее в
костел.
     В  притворе  Вилька  и  Чтана  ждало  новое  разочарование.  Оба  они
бросились к кропильнице и, омочив руки, протянули их девушке. Однако то же
самое сделал Збышко, Ягенка коснулась его пальцев, перекрестилась и вместе
с ним вошла в костел. Тут не только молодой Вильк, но даже Чтан из Рогова,
парень недалекий,  догадались,  что все это сделано было с умыслом,  и оба
так  вознегодовали,  что  у  них волосы встали дыбом под сетками.  Однако,
опасаясь кары господней,  они кое-как совладали с собой и в костел в таком
озлоблении войти не посмели;  Вильк выбежал из притвора и  как сумасшедший
помчался по  погосту между  деревьями куда  глаза  глядят.  Вслед  за  ним
ринулся и Чтан, тоже не зная, зачем он это делает.
     Они  остановились в  углу  ограды,  где  были свалены огромные камни,
приготовленные для  фундамента колокольни,  которую должны были  строить в
Кшесне.  Чтобы хоть на чем-нибудь сорвать злость, которая так и душила их,
Вильк ухватился за один камень и стал изо всех сил ворочать его;  вслед за
ним ухватился за камень и  Чтан,  и через минуту они в ярости покатили его
через весь погост к самым воротам.
     Народ смотрел на них в изумлении, думая, что это они обет дали такой,
что это они хотят таким образом помочь соорудить колокольню.  От усталости
у хлопцев отошло от сердца,  они опомнились, только побледнели от натуги и
отдувались, неуверенно поглядывая друг на друга.
     Первым прервал молчание Чтан из Рогова.
     - Как же быть?
     - А что? - спросил Вильк.
     - Сейчас нападем на него?
     - Как же ты нападешь на него в костеле?
     - Не в костеле, а после обедни.
     - Он ведь с Зыхом и с аббатом.  Или ты забыл, что Зых посулился, коли
случится драка,  нас обоих выгнать из  Згожелиц.  Не будь этого,  я  бы уж
давно переломал тебе все ребра.
     - Либо я тебе! - отрезал Чтан, сжимая могучие кулаки.
     И  глаза у  них зловеще засверкали;  однако хлопцы тотчас сообразили,
что теперь им,  больше чем когда бы то ни было, надо держаться вместе. Они
не раз уже дрались,  однако после драки всякий раз мирились, - жить они не
могли друг без друга и всегда скучали врозь,  хоть и разделяла их любовь к
Ягенке.  Теперь же  у  них  был  общий враг,  и  оба они чувствовали,  что
соперник этот для них очень опасен.
     Помолчав с минуту времени, Чтан спросил:
     - Что делать? Не послать ли ему вызов в Богданец?
     Хотя Вильк был  умнее своего товарища,  однако на  этот раз и  он  не
знал,  как быть.  К счастью,  на помощь им пришли била,  которые застучали
вновь, возвестив начало обедни.
     - Что делать?  -  переспросил Вильк.  -  Идти к  обедне,  а там пусть
будет, что бог даст.
     Этот разумный ответ успокоил Чтана из Рогова.
     - Может, господь бог наставит нас, - заметил он.
     - И благословит, - прибавил Вильк.
     - По справедливости.
     Войдя  в  костел,  Вильк и  Чтан  с  благоговением отслушали обедню и
приободрились.  Они не  потеряли присутствия духа даже тогда,  когда после
обедни Ягенка в притворе снова приняла святую воду из рук Збышка.  У ворот
они в  ноги поклонились Зыху,  Ягенке и  даже аббату,  хоть он  был врагом
старого Вилька из Бжозовой.  Правда,  на Збышка они глядели исподлобья, но
не выдали себя ни единым звуком, хотя сердце у них щемило от муки, гнева и
зависти  и   Ягенка  никогда  не  казалась  им  такой  красавицей,   сущей
королевной.  Лишь когда поезд тронулся в  обратный путь и  до  них  издали
долетела веселая песня причетников,  Чтан,  отфыркиваясь, как лошадь, отер
пот со своего заросшего лица, а Вильк, скрежеща зубами, проговорил:
     - В корчму! В корчму! Горе мне!..
     Тут они вспомнили,  отчего им в  прошлый раз стало легче,  ухватились
опять за камень и в ярости покатили его на прежнее место.
     Меж тем Збышко ехал рядом с Ягенкой, слушая песни причетников аббата,
однако, когда поезд проехал с версту, он осадил вдруг коня и сказал:
     - Ба!  Совсем позабыл!  Я  ведь хотел заказать службу о здравии дяди.
Придется вернуться.
     - Не  возвращайся!   -  воскликнула  Ягенка.  -  Пошлем  человека  из
Згожелиц.
     - Нет, я ворочусь, а вы меня не ждите. С богом!
     - С богом! - сказал аббат. - Езжай!
     И  лицо  у  него  повеселело,  а  когда  Збышко скрылся из  виду,  он
неприметно подтолкнул Зыха и сказал:
     - Поняли?
     - Что?
     - В Кшесне он,  как бог свят,  будет драться с Вильком и Чтаном,  а я
только этого и хотел и к этому клонил все дело.
     - Они парни храбрые! Еще ранят его, что тогда?
     - Как что?  Коли он будет драться за Ягенку,  как же ему потом думать
про дочку Юранда?  Не она,  а Ягенка станет тогда его госпожой, а я только
этого и хочу, - он мой родич и пришелся мне по сердцу.
     - А как же с обетом?
     - Да я тотчас его разрешу! Разве вы не слыхали, что я сам посулил ему
это?
     - Ума палата, всегда-то вы найдетесь! - ответил Зых.
     Аббат, польщенный похвалой, подъехал поближе к Ягенке и спросил:
     - Ты что нос повесила?
     Она склонилась в седле и, схватив руку аббата, прижала ее к губам.
     - Крестный, вы бы послали песенников в Кшесню.
     - Зачем? Перепьются они в корчме - и только.
     - А может, помешают ссоре.
     Аббат бросил на нее быстрый взгляд и вдруг резко сказал:
     - Да хоть бы его там и убили!
     - Тогда пусть и меня убьют! - воскликнула Ягенка.
     И все горе,  все сожаления,  которые накопились в ее груди со времени
разговора со Збышком,  излились вдруг в потоках слез.  Увидев,  что Ягенка
плачет, иббат обнял девушку рукою так, что укрыл ее чуть не всю широченным
своим рукавом, и заговорил:
     - Не бойся,  доченька, ничего не бойся. Они могут там поссориться, но
ведь и  Вильк с  Чтаном -  шляхтичи,  не  станут они нападать на  него все
вдруг,  на поединок вызовут,  как рыцарский обычай велит, ну, а уж он-то с
ними справится,  хоть бы и с двумя сразу драться пришлось.  Что ж до дочки
Юранда, то одно скажу тебе: ни в одном лесу не растет дерево для их ложа.
     - Коль она ему милее,  так и  я его не хочу!  -  сквозь слезы сказала
Ягенка.
     - Чего же ты тогда хнычешь?
     - Боюсь за него.
     - Вот уж подлинно бабий ум! - со смехом воскликнул аббат.
     Тут он нагнулся к уху Ягенки и сказал ей:
     - А ты, девушка, про то подумай, что, и женится он на тебе, все равно
ему не раз драться придется, - он ведь шляхтич.
     Нагнувшись еще ниже, он прибавил:
     - А  женится он на тебе,  как бог свят,  женится,  и  в  самом скором
времени!
     - Где уж там! - возразила Ягенка.
     А сама тотчас заулыбалась сквозь слезы и глянула на аббата так, будто
хотела спросить, откуда же он это знает.
     Меж тем Збышко, вернувшись в Кшесню, проехал прямо к ксендзу, так как
в  самом  деле  хотел  заказать службу  о  здравии Мацька;  уговорившись с
ксендзом,  он  направился прямо в  корчму,  где  надеялся застать молодого
Вилька из Бжозовой и Чтана из Рогова.
     Он и впрямь застал там обоих. Народу в корчме было полным-полно, пила
тут и шляхта,  знатная и  мелкая,  и  мужики,  и  даже  несколько  захожих
штукарей  показывали всякие немецкие штуки.  Однако в первую минуту Збышко
ничего не мог разглядеть,  так как  окна  в  корчме,  затянутые  воловьими
пузырями,  пропускали  мало  света;  только  когда слуга подбросил в печку
сосновых щепок,  Збышко увидел в углу за  братинами  пива  волосатую  рожу
Чтана и суровое, гневное лицо Вилька из Бжозовой.
     Тогда он  медленно двинулся к  ним,  расталкивая по дороге толпу,  и,
подойдя вплотную,  с такой силой ударил кулаком по столу, что грохот пошел
по всей корчме.
     Вильк и Чтан вскочили с мест и, сдвинув наперед кожаные пояса, хотели
уже схватиться за мечи, но не успели они это сделать, как Збышко бросил на
стол перчатку и,  говоря в нос,  как было в обычае у рыцарей при вызове на
бой, произнес следующие, совершенно неожиданные, слова:
     - Коли кто из  вас или других рыцарей,  присутствующих здесь,  станет
оспаривать, что панна Данута, дочь Юранда из Спыхова, - самая прекрасная и
самая добродетельная девица на свете, то я вызову его на поединок, конного
или пешего, до первого коленопреклонения или до последнего вздора.
     Вильк и Чтан были просто поражены,  как поразился бы и аббат,  если б
услыхал что-либо подобное,  и  с  минуту времени слова не могли вымолвить.
Что это за панна?  Они вовсе не о  ней помышляют,  а об Ягенке...  А ежели
этому шалому парню не  нужна Ягенка,  тогда чего он  к  ним  лезет?  Зачем
рассердил их перед костелом?  Зачем пришел сюда и  ищет с ними ссоры?  Все
перемешалось  у  них  в  головах,  они  даже  рты  разинули,  а  Чтан  так
вытаращился на Збышка, точно не человека увидел, а какое-то немецкое диво.
     Но Вильк был побойчее,  знал немного рыцарские обычаи и  слыхал,  что
рыцари часто дают обет служить одним дамам, а женятся вовсе на других, вот
он и  подумал,  что и тут может такое случиться,  и уж если подвертывается
оказия подраться за Ягенку, то надо ею немедля воспользоваться.
     Он  вылез из-за стола,  подошел к  Збышку с  видом,  который не сулил
ничего хорошего, и спросил:
     - Так по-твоему,  собачий ты сын,  не Ягенка,  дочка Зыха, прекраснее
всех на свете?
     Вслед  за  ним  вылез  из-за  стола  Чтан,  и  около  них  сразу стал
собираться народ,  потому что  все  уже  поняли,  что  добром это  дело не
кончится.


                                   XVII

     Вернувшись домой,  Ягенка тотчас послала слугу  в  Кшесню узнать,  не
подрался ли  кто в  корчме или не  вызвал кого-нибудь на поединок.  Однако
слуга,  получив на дорогу скоец,  засел в корчме пить со слугами ксендза и
не  помышлял  о  возвращении домой.  Другой  слуга,  посланный в  Богданец
предупредить Мацька о  прибытии аббата,  вернулся,  выполнив поручение,  и
сказал, что видел, как Збышко играл со старым шляхтичем в кости.
     Ягенка немного успокоилась,  она  знала,  как ловок и  искусен в  бою
Збышко, и опасалась не столько того, что его могут вызвать на бой, сколько
того,  что  в  корчме  может  неожиданно стрястись какая-нибудь  беда.  Ей
хотелось съездить с  аббатом в Богданец,  но тот решительно воспротивился,
так как хотел поговорить с  Мацьком о  залоге и  об одном еще более важном
деле, а такой свидетель, как Ягенка, был бы при этом лишним.
     К тому   же   аббат   собирался   заночевать   в  Богданце.  Узнав  о
благополучном возвращении Збышка, он пришел в отличное расположение духа и
велел  своим причетникам горланить песни так,  что стон стоял в лесу,  а в
самом Богданце мужики выглядывали из халуп,  чтобы узнать, не пожар ли это
случился или, может, враг наступает. Но пилигрим, ехавший впереди с кривым
по