замковый шут закричал,  лязгая
цепью, на которой он держал медведя:
     - Проповедь,  проповедь!  Из  Мазовии  проповедник  явился!  Слушайте
проповедь!
     Затем он обратился к Данфельду:
     - Господин!  Граф Розенгейм,  когда звонарь своим звоном слишком рано
разбудил его к  проповеди,  велел ему съесть от  узла до  узла всю веревку
колокола;  у этого проповедника тоже веревка на шее, велите ему съесть ее,
пока он кончит проповедь.
     И шут с беспокойством воззрился на комтура, не зная, засмеется ли тот
или прикажет высечь его за  то,  что он некстати вмешался в  разговор.  Но
крестоносцы,  учтивые, кроткие, даже смиренные, когда они чувствовали свою
слабость,  не  знали  никакой жалости к  побежденным.  Данфельд не  только
кивнул скомороху,  разрешая ему продолжать потеху,  но и сам позволил себе
столь  неслыханную грубость,  что  на  лицах некоторых молодых оруженосцев
изобразилось изумление.
     - Не жалуйся,  что тебя опозорили,  -  сказал он.  -  Если я  даже на
псарню тебя пошлю, то псарем ордена лучше быть, чем вашим рыцарем.
     А осмелевший шут закричал:
     - Принеси скребницу да почисти моего медведя,  а  он тебе космы лапой
расчешет.
     Там и тут раздался смех, чей-то голос крикнул из толпы:
     - Летом будешь камыш косить на озере.
     - И раков ловить на падаль, - закричал другой.
     - А  сейчас,   -  прибавил  третий,  -  ступай  отгонять  воронье  от
висельников. Хватит тут тебе работы.
     Так  издевались они над страшным для них некогда Юрандом.  Постепенно
вся  толпа заразилась весельем.  Кое-кто,  выйдя из-за  стола,  подходил к
пленнику поближе и,  глядя на него, говорил: <Так это он самый и есть, тот
кабан из Спыхова,  которому наш комтур выбил клыки?  Глянь, да у него пена
на морде.  И рад бы укусить, да не может!> Данфельд и другие братья хотели
сперва изобразить некоторое подобие торжественного судилища,  но,  увидев,
что у  них ничего не  получается,  тоже поднялись со скамей и  смешались с
окружившей Юранда толпой.
     Правда,  это  не  понравилось старому Зигфриду из  Янсборка;  но  сам
комтур сказал ему:  <Не хмурьтесь,  то-то будет потеха!>  И они тоже стали
глазеть на Юранда;  случай и впрямь был исключительный,  ибо раньше рыцарь
или  кнехт,  увидевший его  так  близко,  закрывал  обычно  глаза  навеки.
Некоторые говорили:  <Плечист,  ничего не скажешь, хоть и кожух на нем под
вретищем;  обвертеть бы  его гороховой соломой да  водить по  ярмаркам...>
Другие, чтобы стало еще веселей, потребовали пива.
     Через  минуту  зазвенели пузатые братины,  и  темный  зал  наполнился
запахом  пены,   стекающей  из-под  крышек.  <Вот  и  отлично!  -  сказал,
развеселившись,  комтур.  -  Эка важность,  опозорили его!> К Юранду снова
стали подходить крестоносцы; тыча ему в бороду братины, они приговаривали:
<Что,  мазурское рыло, небось хочется выпить!> А некоторые, плеснув себе в
пригоршню пива,  брызгали ему в  глаза.  Юранд стоял в толпе,  оглушенный,
уничтоженный; наконец он шагнул к старому Зигфриду и, чувствуя, что больше
ему не выдержать,  крикнул во весь голос,  чтобы заглушить шум, стоявший в
зале:
     - Заклинаю вас всем святым, отдайте мне дочь, как вы обещали!
     Он  хотел схватить старого комтура за  правую руку,  но  тот поспешно
отодвинулся и сказал:
     - Прочь, невольник! Чего тебе надобно?
     - Я отпустил Бергова на волю и сам пришел сюда, потому что вы обещали
отпустить за это на волю мою дочь.
     - Кто тебе обещал? - спросил Данфельд.
     - Ты, комтур, коли только есть у тебя совесть.
     - Свидетелей тебе не найти,  а  впрочем,  они и не нужны,  когда речь
идет о чести и слове.
     - О твоей чести, о чести ордена! - воскликнул Юранд.
     - Что ж, тогда мы отдадим тебе твою дочь! - ответил Данфельд.
     Затем он обратился к присутствующим и сказал:
     - Все,  что  встретило его  здесь,  отнюдь не  достойная кара за  его
злодеяния, а лишь невинная потеха. Но раз мы обещали вернуть ему дочь, раз
он явился сюда и смирился пред нами,  то знайте, что слово крестоносца так
же  нерушимо,  как  слово бога,  и  что  дочери его,  которую мы  отняли у
разбойников,  мы  даруем сейчас свободу,  а  после  примерного покаяния во
грехах, совершенных против ордена, и ему позволим вернуться домой.
     Некоторые удивились,  услышав такие  речи;  зная  Данфельда и  старую
обиду,  которую он  питал  к  Юранду,  никто не  ждал,  что  он  будет так
великодушен.  Старый Зигфрид,  Ротгер и  брат Готфрид воззрились на  него,
подняв в изумлении брови.  Однако Данфельд притворился,  будто не видит их
вопросительных взглядов.
     - Дочь мы отошлем под стражей,  - сказал он, - а ты останешься здесь,
пока наша стража не вернется невредимой и пока ты не заплатишь выкупа.
     Юранд и  сам  изумился,  он  уже совсем потерял надежду на  то,  что,
жертвуя собой,  сможет спасти Данусю. Он устремил на Данфельда благодарный
взгляд и произнес:
     - Да вознаградит тебя бог, комтур!
     - Знай же, каковы рыцари Христа! - ответил ему Данфельд.
     - Велик бог милостию,  -  сказал Юранд.  - Долгое время не видал уж я
своего дитяти, позволь же мне поглядеть на дочку и благословить ее.
     - Да, но только в присутствии всех, дабы все могли свидетельствовать,
сколь верны мы нашему слову и милостивы!
     С  этими словами он велел стоявшему рядом оруженосцу привести Данусю,
а  сам  подошел к  де  Лђве,  Ротгеру и  Готфриду,  которые окружили его и
торопливо и взволнованно стали что-то ему говорить.
     - Я не стану противиться,  - говорил старый Зигфрид, - но ведь у тебя
были совсем другие намерения.
     А  вспыльчивый,  прославившийся своей храбростью и жестокостью Ротгер
воскликнул:
     - Как, ты не только хочешь девку выпустить, но и этого дьявола, этого
пса, чтобы он опять стал кусаться?
     - Он теперь еще не так будет кусаться! - поддержал его Готфрид.
     - Ба!.. Зато выкуп заплатит, - небрежно возразил Данфельд.
     - Да  если он  все  свои богатства отдаст,  так  за  год с  нас вдвое
слупит!
     - Что до девки,  так я не стану противиться, - повторил Зигфрид. - Но
из-за этого волка мы, овечки, еще наплачемся.
     - А наше слово? - с улыбкой спросил Данфельд.
     - Мы слыхали от тебя другие речи...
     Данфельд пожал плечами.
     - Мало вам было потехи? - спросил он. - Хотите еще?
     Юранда снова окружила толпа;  все считали,  что великодушный поступок
Данфельда покрыл орден славой, и бахвалились перед старым рыцарем.
     - Что,  сокрушитель,  -  говорил капитан замковых лучников,  - небось
твои язычники не обошлись бы так с нашим христианским рыцарем?
     - Кровь нашу лил?
     - А мы тебе хлеб за камень...
     Но  Юранд не  обращал уже  внимания на  их  слова,  полные гордости и
пренебрежения,  сердце его  смягчилось,  и  глаза увлажнились слезами.  Он
думал о том, что через минуту увидит Данусю, и увидит ее только по милости
победителей.
     - Правда, правда, - говорил он, сокрушенно глядя на крестоносцев, - я
чинил вам обиды, но... я отроду не был предателем.
     Неожиданно в другом конце зала чей-то голос крикнул: <Девку ведут!> -
и в зале внезапно воцарилась тишина. Солдаты расступились; никто из них не
видал еще дочери Юранда,  а  большая часть не  знала даже о  том,  что она
находится в  замке,  так  как  Данфельд все  свои действия окружал тайной.
Однако те,  кто дознался об этом, уже успели шепнуть другим, как чудно она
хороша.  Все  глаза  с  необычайным любопытством устремились на  дверь,  в
которой она должна была появиться.
     Сперва в  дверях показался оруженосец,  за  ним  та  самая,  уже всем
известная послушница, которая ездила в лесной дом, а уж за нею в зал вошла
девушка в белом, с распущенными волосами, повязанными на лбу лентой.
     И вдруг в зале раздался громовый взрыв смеха. Юранд, который в первую
минуту бросился было к дочери,  попятился вдруг и,  побледнев как полотно,
воззрился в изумлении на длинную голову,  синие губы и бессмысленные глаза
юродивой, которую пытались выдать ему за Данусю.
     - Это не моя дочь! - проговорил он с тревогой в голосе.
     - Не твоя дочь?  - воскликнул Данфельд.  - Клянусь святым Либерием из
Падерборна*,  либо  мы  не твою дочь отбили у разбойников,  либо ее колдун
обернул, ибо другой у нас в Щитно нет.
     _______________
          * П а д е р б о н  - город в Вестфалии,  в соборе которого (ХI -
     ХIII вв.) хранились мощи святого Либерия.

     Старый Зигфрид,  Ротгер и  Готфрид в  восторге от  хитрости Данфельда
обменялись быстрыми взглядами; но ни один из них не успел слова вымолвить,
как Юранд крикнул страшным голосом:
     - Здесь она!  Здесь,  в Щитно! Я слышал, как она пела, я слышал голос
моего дитяти!
     Данфельд обернулся к собравшимся и сказал спокойно и раздельно:
     - Я беру в свидетели всех присутствующих,  особенно тебя,  Зигфрид из
Янсборка,  и  вас,  благочестивые братья Ротгер и Готфрид,  что,  выполняя
данное мною слово и данный мною обет, я отдаю Юранду из Спыхова эту девку,
о которой разбойники, разбитые нами, говорили, будто она его дочь. Если же
это не она,  то не наша в том вина,  но воля господа бога нашего,  который
пожелал предать так Юранда в наши руки.
     Зигфрид и  оба младших брата склонили головы в знак того,  что слышат
его и  в случае надобности будут перед всеми свидетельствовать.  Затем они
снова обменялись быстрыми взглядами,  ибо  это превзошло все их  ожидания:
схватить Юранда,  не  отдать ему  дочери,  а  с  виду  как  будто сдержать
обещание - кто еще мог бы измыслить такое?
     Но  Юранд  бросился  на  колени  и  стал  заклинать  Данфельда  всеми
святынями Мальборка и прахом его отцов отдать ему дочь,  не поступать так,
как поступают лжецы и предатели,  нарушающие клятвы и обеты.  В голосе его
звучало такое неподдельное отчаяние,  что кое-кто догадался о коварстве, а
другим пришло даже в голову,  не оборотил ли и впрямь девушку какой-нибудь
чародей.
     - Бог видит твое вероломство!  - взывал Юранд. - Заклинаю тебя ранами
спасителя, смертным твоим часом, отдай мне мое дитя!
     И,  поднявшись с колен,  он пошел,  согнувшись,  к Данфельду,  словно
желал  обнять  его  колени,  и  глаза  его  светились  безумием,  а  голос
прерывался то  от  муки и  страха,  то  от отчаяния,  то от угрозы.  Когда
Данфельд  услышал  обвинения  в   предательстве  и  обмане,   он  фыркнул,
побагровел от гнева,  и,  желая вконец растоптать врага, шагнул вперед, и,
нагнувшись к несчастному отцу, прошипел ему на ухо:
     - А коли я и отдам ее тебе, так с моим ублюдком...
     В то же мгновение Юранд взревел,  как бык,  и,  схватив обеими руками
Данфельда,   поднял  его  вверх.   В  зале  раздался  пронзительный  крик:
<Пощади!!>  -  и  тело комтура с такой страшной силой грянулось о каменный
пол,  что мозг из разбитого черепа обрызгал стоявших поблизости Зигфрида и
Ротгера.
     Юранд отскочил к боковой стене,  у которой стояло оружие,  и, схватив
огромный двуручный меч, ринулся как ураган на окаменевших от ужаса немцев.
     Это были люди,  привычные к  битвам,  резне и  крови,  но такой страх
объял их души,  что,  даже опомнившись, они все же шарахнулись и бросились
врассыпную,  как стадо овец перед волком,  который убивает их одним ударом
клыков.  Зал  огласился криками  ужаса,  топотом человеческих ног,  звоном
опрокинутой посуды,  воплями слуг,  рыком медведя, который вырвался из рук
скомороха и  полез на высокое окно,  и  неистовыми голосами,  требовавшими
оружия,  щитов,  мечей и самострелов.  Наконец сверкнуло оружие, и десятки
клинков направились на Юранда,  но он,  ничего не видя,  полуобезумев, сам
бросился на  них,  и  начался дикий,  неслыханный бой,  больше  похожий на
резню. Молодой и горячий брат Готфрид первый преградил Юранду путь; но тот
молниеносным ударом меча  отрубил ему  голову вместе с  рукой и  лопаткой;
затем от  руки  старого рыцаря пали капитан лучников,  замковый эконом фон
Брахт и англичанин Хьюг, который не много понимал из того, что вокруг него
происходит,  но,  видя страдания Юранда, жалел его и оружие обнажил только
после убийства Данфельда. Другие, видя, как могуч Юранд и как он разъярен,
сбились в кучу,  чтобы сообща дать ему отпор,  однако это привело только к
еще большим потерям.  Волосы у  Юранда встали дыбом,  весь залитый кровью,
сверкая безумными глазами,  он в  неистовстве и исступлении рубил и крошил
врагов  и,   рассекая  толпу  страшными  ударами  меча,  валил  немцев  на
забрызганный кровью  пол,  как  ураган валит  кусты  и  деревья.  И  снова
наступила ужасная минута;  казалось уже,  что грозный мазур один вырежет и
перебьет всю эту толпу, что вся эта свора вооруженных немцев подобна своре
визжащих собак,  которые без  помощи стрелков не  могут  одолеть свирепого
вепря-одинца,  что не  могут они сравняться с  Юрандом в  силе и  ярости и
борьба с ним несет им только гибель и смерть.
     - Рассыпайся! Окружай! Бей сзади! - крикнул старый Зигфрид де Лђве.
     Все рассыпались по залу, как стая скворцов рассыпается по полю, когда
на нее ринется с неба кривоклювый ястреб, но не могли окружить Юранда, так
как он в пылу боя,  вместо того чтобы найти место для обороны, погнался за
врагами по стене,  и  те,  кого он успел догнать,  пали,  словно сраженные
громом. Унижение, отчаяние, обманутая надежда пробудили в нем жажду крови,
которая,  казалось,  удесятерила его  страшную силу.  Одной  рукой он  как
перышком орудовал мечом,  который самые  сильные крестоносцы могли поднять
только обеими руками.  Он  не  дрался за  жизнь,  не  искал  спасения,  не
стремился даже к  победе,  он  жаждал мести,  и,  как  огонь или как река,
хлынув через плотину,  сметает слепо все,  что стоит на ее пути, так и он,
страшный истребитель,  ничего  не  видя,  сек,  крушил,  ломал,  теснил  и
уничтожал своих врагов.
     Они  не  могли поразить его  в  спину,  потому что  никто не  мог его
догнать,  да простые солдаты и подойти к нему сзади боялись, понимая, что,
если он  обернется,  им не миновать смерти.  Других объял невыразимый ужас
при  мысли,  что  обыкновенный человек не  может нанести такой урон и  что
перед ними противник, которому пришли на помощь сверхъестественные силы.
     Но  вот  старый  Зигфрид и  брат  Ротгер  взбежали на  хоры,  которые
тянулись вдоль зала над большими окнами,  и  стали звать за  собой других.
Толкая друг друга на узеньких ступенях,  все стремительно ринулись наверх,
чтобы,  укрывшись поскорее на хорах,  разбить оттуда богатыря,  с  которым
немыслим был рукопашный бой.  Наконец последний солдат захлопнул за  собой
дверь,  ведущую на хоры,  и  Юранд остался внизу один.  На хорах раздались
крики радости и  торжества,  и  вскоре на  рыцаря полетели тяжелые дубовые
скамьи,  и табуреты,  и железные рукояти факелов. Одна из рукоятей угодила
Юранду в  лоб  над  бровями и  залила ему  кровью лицо.  В  ту  же  минуту
распахнулась высокая входная дверь,  и кнехты,  которых кликнули в верхние
окна со двора,  толпой ввалились в  зал с копьями,  алебардами,  секирами,
самострелами,  дрекольями,  веревками и  всяким иным  оружием,  какое  они
только успели второпях захватить.
     А  обезумевший Юранд  отер  левой рукой кровь с  лица,  чтобы она  не
мешала ему видеть,  сжался весь и  ринулся на всю эту толпу.  Снова в зале
раздались  крики,   лязг  железа,  скрежет  зубов  и  пронзительные  стоны
умирающих.


                                    II

     Вечером в том же зале сидел за столом старый Зигфрид де Лђве, который
после гибели комтура Данфельда временно принял управление Щитно, а рядом с
ним  брат  Ротгер,  рыцарь  де  Бергов,  бывший невольник Юранда,  и  двое
благородных юношей  на  искусе,  которые вскоре  должны были  надеть белые
плащи.  Зимняя буря выла за окнами, сотрясая свинцовые переплеты и колебля
пламя факелов, пылавших на железных рукоятях; клубы дыма от дуновения бури
вырывались порой из камина.  Братья собрались на совет; однако все хранили
молчание,  ожидая,  что скажет Зигфрид,  а тот, опершись локтями на стол и
сжав руками седую поникшую голову,  сидел угрюмый, с мрачной тенью на лице
и темной думой на сердце.
     - О чем же нам совет держать? - спросил брат Ротгер.
     Зигфрид  поднял  голову,   посмотрел  на  брата,  вызвавшего  его  из
задумчивости, и сказал:
     - О погроме,  о том,  что скажут магистр и капитул,  и о том, как нам
поступить, чтобы не произошло вреда для ордена.
     Он снова умолк и только через минуту огляделся кругом и втянул в себя
воздух.
     - Тут еще пахнет кровью.
     - Нет,  комтур,  -  возразил Ротгер. - Я велел вымыть полы и покурить
серой. Это серой пахнет.
     Зигфрид обвел странным взглядом присутствующих и воскликнул:
     - Дух света, упокой усопших брата Данфельда и брата Готфрида!
     Все поняли,  что старик взывает к  богу и  молит о  упокоении усопших
потому, что при упоминании о сере он подумал про ад; трепет объял рыцарей,
и они хором ответили:
     - Аминь, аминь, аминь!
     С минуту слышался вой ветра и дребезжание оконных переплетов.
     - Где тела комтура и брата Готфрида? - спросил старик.
     - В часовне. Священники поют над ними литании.
     - Они уже в гробах?
     - В  гробах,  только у комтура закрыта голова,  у него и череп и лицо
разбиты.
     - Где остальные мертвецы? Где раненые?
     - Мертвецов положили на  снег,  чтобы они  закоченели,  пока сколотят
гробы, а раненые уже перевязаны и лежат в госпитале.
     Зигфрид снова сжал руками голову.
     - И все это сотворил один человек!..  Дух света,  храни орден,  когда
начнется великая война с этим волчьим племенем!
     Ротгер поднял глаза, словно силясь что-то вспомнить.
     - Я  слыхал под  Вильно,  -  сказал он,  -  как  самбийский правитель
говорил своему брату,  магистру:  <Если ты  не начнешь великой войны и  не
истребишь это племя так,  чтобы стерлась сама память о нем, горе тогда нам
и нашему народу>.
     - Господи,  пошли великую войну,  дабы нам сразиться с ними! - сказал
один из юношей, пребывающих на искусе.
     Зигфрид  устремил на  него  долгий  взгляд,  как  бы  желая  сказать:
<Сегодня ты мог сразиться с одним из них>, - но при виде невзрачной фигуры
юноши вспомнил,  быть может,  о  том,  что  и  сам,  несмотря на  все свое
прославленное мужество,  не  пожелал идти  на  верную смерть,  и  не  стал
укорять его.
     - Кто из вас видел Юранда? - спросил он.
     - Я, - ответил де Бергов.
     - Он жив?
     - Жив.  Лежит в  той  самой сети,  которой мы  его опутали.  Когда он
очнулся, кнехты хотели добить его, но капеллан не позволил.
     - Добивать нельзя.  Он у Мазуров человек значительный, они подняли бы
страшный шум, - возразил Зигфрид. - И скрывать все, что случилось тут, нам
не придется, слишком много было свидетелей.
     - Что же нам говорить и что делать? - спросил Ротгер.
     Зигфрид задумался.
     - Вы,  благородный граф де  Бергов,  -  заговорил он через минуту,  -
поезжайте в Мальборк к магистру. Вы томились в неволе у Юранда и как гость
ордена вовсе не  должны непременно за нас заступаться,  вам поэтому скорее
поверят.  Расскажите обо всем,  что вы видели, о том, как Данфельд отбил у
пограничных разбойников какую-то  девушку и,  думая,  что это дочь Юранда,
дал ему знать об этом,  как Юранд прибыл в Щитно и...  ну, о том, что было
дальше, вы сами знаете...
     - Простите,  благочестивый комтур,  - сказал де Бергов. - Я томился в
Спыхове в тяжкой неволе и как ваш гость охотно свидетельствовал бы за вас;
но  скажите мне,  чтобы совесть моя  была спокойна:  не  было ли  в  Щитно
подлинной дочери Юранда и  не  вероломство ли  Данфельда разъярило так  ее
грозного отца?
     Зигфрид де  Лђве  не  сразу  ответил.  Лютой  ненавистью ненавидел он
польское племя, даже Данфельда превосходил жестокостью, и хищен был, когда
дело касалось ордена, надменен и алчен, но не любил строить козни. Тяжелым
испытанием,  отравлявшим всю  его  жизнь,  были  эти