, а это, может, и грех.
     Збышко,  вспомнив о том,  как ему хотели срубить голову, схватился за
свои светлые волосы и вскричал в невыносимой тоске:
     - А кто меня спас тогда из рук палача?  Она!  Она! О Иисусе! Дануська
моя!.. Иисусе!..
     И он стал рвать на себе волосы и кусать пальцы,  чтобы унять слезы, -
так заболело у него сердце от внезапного порыва отчаяния.
     - Збышко,  побойся бога!..  Перестань! - воскликнул Мацько. - Ну, что
поделаешь? Возьми себя в руки! Перестань!..
     Но Збышко долго не мог успокоиться,  он опомнился только тогда, когда
Мацько,  который и в самом деле был еще болен, так ослабел, что покачнулся
и  без памяти повалился на  скамью.  Молодой рыцарь уложил его в  постель,
подал ему вина,  которое прислал замковый комтур,  и  сидел над ним до тех
пор, пока старый рыцарь не уснул.
     На другой день они проснулись поздно, бодрые и посвежевшие.
     - Ну,  -  сказал Мацько, - видно, не пришло еще мое время, думаю, как
обвеет меня ветром в поле, так я и верхом доеду.
     - Послы задержатся здесь еще на несколько дней, - ответил Збышко, - к
ним  все  приходят  люди,   просят  отпустить  невольников,  которых  наши
схватили,  когда они разбойничали в Мазовии или Великой Польше;  ну,  а мы
можем ехать, когда вам вздумается, станет вам получше - и поедем.
     В эту минуту вошел Глава.
     - Ты не знаешь, что делают послы? - спросил его старый рыцарь.
     - Они осматривают Высокий замок и храм, - ответил чех. - Водит их сам
замковый комтур, а потом они пойдут обедать в большую трапезную; магистр и
вас собирается позвать на обед.
     - А что ты делал с утра?
     - Да  все присматривался к  наемной немецкой пехоте,  которую обучали
капитаны, и сравнивал ее с нашей, чешской.
     - А разве ты помнишь чешскую пехоту?
     - Мальчишкой взял меня в плен рыцарь Зых из Згожелиц,  ну, а все-таки
я хорошо помню: сызмальства занимало меня это дело.
     - Ну, и что же ты думаешь?
     - Да ничего!  Сильная у крестоносцев пехота и хорошо обучен народ,  а
все-таки волы они, а наши чехи - волки. Случись война, так ведь вы знаете,
что волы волков не едят, а волки очень до говядины лакомы.
     - Это верно, - сказал Мацько, который, видно, кое-что знал об этом, -
кто на вас наткнется, как от ежа отскочит.
     - В битве конный рыцарь десятка пехотинцев стоит, - сказал Збышко.
     - Но Мариенбург может взять только пехота, - возразил оруженосец.
     На этом разговор о пехоте кончился,  так как Мацько,  следуя за ходом
своих мыслей, сказал:
     - Послушай,  Глава,  сегодня поем я поплотнее, и, как почувствую, что
набрался сил, поедем.
     - А куда? - спросил чех.
     - Ясное дело, в Мазовию. В Спыхов, - ответил Збышко.
     - Там и останемся?..
     Мацько вопросительно взглянул на  Збышка;  до  сих пор у  них не было
разговора о  том,  что  они будут делать дальше.  Может,  молодой рыцарь и
принял уже решение,  но,  не  желая,  видно,  огорчать дядю,  он уклончиво
ответил:
     - Сперва вам надо поправиться.
     - А потом?
     - Потом?  Вы  вернетесь в  Богданец.  Я  ведь  знаю,  как  вы  любите
Богданец.
     - А ты?
     - И я люблю.
     - Я не хочу сказать:  не езди к Юранду, - медленно проговорил Мацько,
- коли  помрет  он,  надо  ведь  достойно  похоронить его;  но  ты  только
послушай,  что  я  тебе скажу:  ты  еще  молод и  умом со  мной не  можешь
равняться. Несчастливое место этот Спыхов. Коли и бывала тебе в чем удача,
так только не в Спыхове,  ничего ты там не изведал,  кроме тяжкого горя да
мук.
     - Это  все  так,   -   сказал  Збышко,  -  но  ведь  там  Дануся  моя
похоронена...
     - Перестань!  -  воскликнул Мацько,  опасаясь, как бы Збышко опять не
впал в такое отчаяние, как накануне.
     Но на лице молодого рыцаря изобразились только печаль и умиление.
     - У нас еще будет время поговорить,  -  сказал он,  помолчав с минуту
времени. - В Плоцке вам все равно придется отдохнуть.
     - Уж там, ваша милость, о вас позаботятся, - вмешался Глава.
     - Правда!  - воскликнул Збышко.  - Знаете ли вы,  что там Ягенка? Она
придворная княгини Александры.  Ну, конечно, вы знаете, вы же сами ее туда
привезли.  Она  была  и  в Спыхове.  Странно мне только,  что вы ничего не
сказали мне о ней у Скирвойла.
     - Мало  того,  что  она  была в Спыхове,  без нее Юранд и по сию пору
бродил бы ощупью по дорогам, а нет, так помер бы где-нибудь под забором. Я
привез  ее  в Плоцк получить наследство аббата,  а не говорил тебе потому,
что толку в этом было тогда мало, ты, бедняга, ничего в ту пору не видел.
     - Она  очень  вас  любит,  -  сказал Збышко.  -  Слава богу,  что  не
понадобились нам никакие письма; но ведь она насчет вас получила письмо от
княгини, а через княгиню и от послов ордена.
     - Да  благословит ее  бог,  лучше девушки на всем свете не сыщешь!  -
сказал Мацько.
     Дальнейший разговор  был  прерван  появлением Зындрама из  Машковиц и
Повалы из Тачева, которые услыхали о том, что Мацьку накануне было худо, и
пришли проведать его.
     - Слава Иисусу Христу!  -  переступив порог,  поздоровался Зындрам. -
Ну, каково вам нынче?
     - Спасибо!  Ничего,  помаленьку!  Збышко вот толкует, что обвеет меня
ветерком, и все будет хорошо.
     - Что ж... конечно, все будет хорошо, - вмешался Повала.
     - И отдохнул я славно!  - продолжал Мацько. - Не то что вы. Слыхал я,
что вам пришлось встать спозаранку.
     - Сперва к  нам здешние люди приходили просить пленников обменять,  -
сказал Зындрам, - а потом мы осматривали хозяйство ордена - и предзамковое
укрепление, и оба замка.
     - Крепкое хозяйство и крепкие замки! - угрюмо проворчал Мацько.
     - Да,  крепкие.  В  храме у  них  арабские украшения,  -  крестоносцы
говорят,  что научились такой лепке в  Сицилии от сарацин,  -  а  в замках
покои со  сводами,  утвержденными то на одной,  то на многих колоннах.  Вы
сами увидите большую трапезную.  А какие везде укрепления,  нигде таких не
найдешь.  Самое большое каменное ядро не  пробьет таких стен.  Любо-дорого
смотреть...
     Зындрам говорил так весело, что Мацько воззрился на него в изумлении.
     - А вы видели, как они богаты, - спросил старый рыцарь, - какой у них
порядок, сколько войска, гостей?
     - Они все нам показывали будто бы из гостеприимства,  а на самом деле
для того, чтобы у нас упало сердце.
     - Ну, и что же?
     - Ну,  коли,  бог даст,  дело дойдет до войны, погоним мы их прочь за
моря и горы, туда, откуда они к нам пришли.
     Мацько от удивления даже с места вскочил, позабыв о своей болезни.
     - Да неужто?  -  воскликнул он.  - Вы, говорят, умный человек... А то
ведь я просто сомлел, когда увидал, какие они сильные... Господи боже мой!
А почему же вы так думаете?
     Тут он обратился к племяннику:
     - Вели-ка,  Збышко,  вина принести, что нам вчера прислали. Садитесь,
гости дорогие,  да рассказывайте! Лучшего лекарства против моей болезни ни
один лекарь не выдумает.
     Збышко,  которого тоже взяло любопытство, сам поставил братину вина и
кубки, все уселись за стол, и пан из Машковиц начал:
     - Укрепления -  это дело пустое:  что человеческая рука сотворила, то
она и разрушить может. Вы знаете, что связывает кирпичи? - Известка. А что
связывает людей? - Любовь.
     - Раны божьи!  - воскликнул Мацько. - С вами разговориться - что меду
напиться!
     Зындрам, в душе польщенный похвалой, продолжал:
     - У одного из здешних брат у нас в цепях, у другого - сын, у третьего
зять  или  другой родич.  Пограничные комтуры велят  им  ходить к  нам  на
разбой,  и не один из них еще голову сложит,  не один попадет в наши руки.
Но народ уже прознал про договор между королем и  магистром,  и  с  самого
утра к нам стали приходить люди,  чтобы наш писец записал имена их родных,
которые в неволе у нас. Первым пришел здешний бочар, зажиточный горожанин,
немец,  дом у него свой в Мальборке. И сказал он мне напоследок: <Кабы мог
я  вашему королю и  королевству службу сослужить,  не  то  что  богатства,
головы не пожалел бы!>  Я  его отослал,  подумал -  иуда.  Но потом пришел
просить за брата ксендз из Оливы, и вот что он мне сказал: <Правда ли, пан
рыцарь, что вы пойдете войной и на наших прусских владык? Скажу я вам, что
когда наш народ повторяет слова молитвы:  <Да приидет царствие твое!>,  то
думает про вашего короля>.  Потом пришли просить за сыновей два дворянина,
они держат лен около Штума, пришли купцы из Гданьска, ремесленники, мастер
из  Квидзыня,  что колокола льет,  пропасть народу,  и  все одно и  то  же
твердили.
     Тут пан из Машковиц умолк, поднялся, поглядел, не подслушивает ли кто
за дверью, вернулся на место и, понизив голос, закончил:
     - Я  долго  про  все  расспрашивал.   Во  всей  Пруссии  крестоносцев
ненавидят и священники, и дворяне, и горожане, и мужики. И ненавидит их не
только народ,  который говорит по-нашему или  по-прусскому:  но  даже сами
немцы.  Кто должен служить - служит, но крестоносцы для них хуже чумы. Вот
оно дело какое...
     - Да,  но при чем тут могущество ордена?  -  спросил с  беспокойством
Мацько.
     Зындрам  провел  рукой  по  своему  могучему  лбу,   подумал,  словно
подыскивая сравнение, и наконец с улыбкой спросил:
     - Вам случалось когда-нибудь драться на поединке?
     - Еще бы! Не раз! - ответил Мацько.
     - Ну, а как вы думаете, разве не свалится с коня при первой же сшибке
даже самый могучий рыцарь, коли у него подрезаны подпруга и стремена?
     - Это уж как пить дать!
     - Ну вот видите! Орден и есть такой рыцарь.
     - Истинная правда! - воскликнул Збышко. - И в книжке, пожалуй, ничего
лучше не вычитаешь.
     А Мацько дрожащим от волнения голосом проговорил:
     - Спасибо вам на  добром слове.  Броннику на  вашу голову приходится,
пожалуй, особый шлем делать, готового для нее нигде не найдешь.


                                   XXXV

     Мацько и  Збышко собирались тотчас уехать из Мальборка;  однако в тот
день,  когда их так подбодрил Зындрам из Машковиц,  им не удалось выехать,
так  как в  Высоком замке состоялся обед,  а  потом ужин в  честь послов и
гостей,  на  который Збышка пригласили как королевского рыцаря,  а  с  ним
позвали и  Мацька.  Обед состоялся в  узком кругу,  в великолепной большой
трапезной,  освещенной десятью окнами, пальчатый свод которой, по способу,
редко  применявшемуся  в  зодчестве,   поддерживала  одна  колонна.  Кроме
королевских рыцарей,  из иноземцев были приглашены к столу только швабский
граф и граф бургундский, который хоть и был подданным богатых властителей,
однако  приехал занять  от  их  имени  у  крестоносцев денег.  Из  местных
сановников рядом  с  магистром восседали за  столом четыре так  называемых
столпа ордена:  великий комтур,  милостынник,  ризничий и казначей.  Пятый
столп, то есть маршал, ушел в поход против Витовта.
     Невзирая на то,  что крестоносцы давали обет бедности,  за столом ели
на  золоте и  серебре и  запивали мальвазией,  ибо  магистр хотел ослепить
блеском  польских послов.  Кушаний подавали множество,  и  хозяева усердно
потчевали;  но  гости  скучали,  разговор  не  клеился,  все  должны  были
держаться чинно.  Зато  за  ужином  в  огромной общей  трапезной (Convents
Remter) было куда веселее;  собрались все  рыцари-монахи и  все те  гости,
которые не успели отправиться с  маршалом в поход против Витовта.  Ни один
спор,  ни одна ссора не омрачили веселья.  Правда, иноземные рыцари знали,
что  не  миновать им  биться  с  поляками,  и  косо  смотрели на  них;  но
крестоносцы заранее их  предупредили,  что надо соблюдать спокойствие,  и,
опасаясь в  лице послов оскорбить короля и  все  королевство,  убедительно
просили гостей держать себя учтиво.  Но крестоносцы предостерегли гостей о
запальчивости поляков,  проявив и  в этом случае свое недоброжелательство:
<Они как подвыпьют,  так за неосторожное слово сразу вырвут вам бороду или
пырнут  ножом>.  Поэтому гости  удивились добродушию Повалы  из  Тачева  и
Зындрама из  Машковиц,  а  более догадливые сообразили,  что не у  поляков
грубые нравы, а у крестоносцев ядовитые и длинные языки.
     Кое-кто из гостей,  привыкших к изысканным развлечениям при блестящих
западных  дворах,  вынес  не особенно благоприятное представление о нравах
самих крестоносцев,  ибо  музыканты  за  ужином  играли  чересчур  громко,
<шпильманы>  распевали  непристойные  песни,  шуты отпускали грубые шутки,
плясали медведи и босоногие девки.  А когда кто-то  выразил  удивление  по
поводу присутствия в Высоком замке женщин,  оказалось, что орден уже давно
забыл о запрете и что сам великий Винрих  Книпроде  плясал  здесь  в  свое
время  с  красавицей  Марией  фон Альфлебен.  Рыцари-монахи пояснили,  что
женщинам не разрешается только жить в замке,  но они могут  присутствовать
на пирах в трапезной,  и что в прошлом году супруга князя Витовта, которая
жила  в  убранной  с  царской  роскошью  старой  пушкарне  в  предзамковом
укреплении,  всякий день приходила сюда играть в золотые шашки, которые ей
тут же каждый вечер дарили.
     И  в  этот вечер играли не только в  шашки и  шахматы,  но и в зернь;
многие занялись игрой,  так как разговор заглушали песни и  слишком шумный
оркестр.  Однако среди общего шума по временам наступала на минуту тишина,
и, воспользовавшись одной из таких минут, Зындрам из Машковиц притворился,
будто  ничего не  знает,  и  спросил у  магистра,  очень  ли  любят  орден
подданные всех его земель.
     - Кто любит крест,  -  ответил ему Конрад фон Юнгинген,  - тот должен
любить и орден.
     Ответ понравился и крестоносцам,  и гостям, и все стали восхвалять за
него магистра, а тот, довольный похвалой, продолжал:
     - Кто друг нам,  тому хорошо живется под нашей рукой, а против врагов
есть у нас два средства.
     - Какие же? - спросил польский рыцарь.
     - Вы,  ваша честь,  может, не знаете, что из своих покоев я спускаюсь
сюда по маленькой лестнице в  стене,  а  рядом с  этой лестницей сводчатая
комната;  если бы я,  ваша честь,  проводил вас туда,  вы узнали бы первое
средство.
     - Истинно так! - воскликнули рыцари-монахи.
     Пан из Машковиц догадался,  что магистр говорит о той <башне>, полной
золота,  которой бахвалились крестоносцы;  он задумался на минуту, а потом
сказал:
     - Давно-давно один немецкий государь показал нашему послу,  по  имени
Скарбеку,  такую же  кладовую и  сказал:  <Есть у  меня чем  побить твоего
господина!>  А Скарбек бросил туда свой драгоценный перстень и проговорил:
<Иди, золото, к золоту, мы, поляки, больше железо любим...> И знаете, ваша
честь, что было потом? Потом был Хундсфельд*...
     _______________
          * Х у н д с ф е л ь д (Песье поле) - деревня под Вроцлавом (ныне
     часть города),  где в 1109 г.  Болеслав Кривоустый,  как сообщается в
     хронике  Винцентия  Кадлубека,   разбил   осаждавшие   город   войска
     германского императора Генриха III.  Недостоверно, однако, приводимое
     в романе объяснение названия деревни.

     - Что за Хундсфельд? - раздались голоса рыцарей.
     - Это,  -  спокойно ответил Зындрам,  -  поле  такое,  на  котором не
успевали убирать немцев, и в конце концов псы их убрали.
     Услышав такой  ответ,  рыцари  и  монахи смешались и  не  знали,  что
сказать, а Зындрам из Машковиц прибавил в заключение:
     - С золотом против железа ничего не поделаешь.
     - Ба!  - воскликнул магистр. - Другое наше средство - как раз железо.
Вы видели,  ваша честь, в предзамковом укреплении наши бронные мастерские?
День и  ночь там  куют молоты,  и  нигде в  мире вы  не  найдете ни  таких
панцирей, ни таких мечей.
     В  ответ  на  это  Повала  из  Тачева  протянул руку,  взял  лежавший
посредине стола тесак для рубки мяса длиною в  локоть и шириною больше чем
в полпяди и легко,  как пергамент, свернув его в трубку, поднял вверх так,
чтобы все его видели, а затем подал магистру.
     - Коли и мечи ваши из такого железа, - сказал он, - то немногого вы с
ними добьетесь.
     И,  довольный собой,  он  улыбнулся,  а  духовные  и  светские рыцари
поднялись со  своих мест и,  подбежав гурьбою к  великому магистру,  стали
передавать друг другу свернутый в трубку тесак;  все они хранили молчание,
ибо дрогнули сердца их, когда увидели они такую силу.
     - Клянусь головой святого Либерия!  - воскликнул наконец магистр. - У
вас железные руки.
     А бургундский граф прибавил:
     - И железо получше. Скрутил тесак, будто он слеплен из воска.
     - И не покраснел, и жилы не вздулись! - воскликнул один из монахов.
     - Это  потому,  -  ответил  Повала,  -  что  народ  наш  простой,  но
закаленный, не знает он таких достатков и роскоши, какие я вижу здесь.
     Тут к  нему подошли итальянские и  французские рыцари и  заговорили с
ним  на  своих звучных языках,  о  которых старый Мацько говорил,  что они
похожи на звон оловянных мисок.  Они восхищались его силой, а он чокался с
каждым и отвечал:
     - У нас на пирах часто скручивают тесаки.  А коли тесак поменьше, так
его иной раз и девушка скрутит.
     Но немцам, которые любили похваляться перед иноземцами своим ростом и
силой, было стыдно, зло их брало, и старый Гельфенштейн крикнул через весь
стол:
     - Это позор для нас!  Брат Арнольд фон Баден,  покажи,  что и  у  нас
кости не из церковных свечей! Дайте ему тесак!
     Слуги тотчас принесли тесак и положили его перед Арнольдом;  но то ли
немец смутился стольких свидетелей,  то ли пальцы у  него и впрямь не были
такие сильные, как у Повалы, только согнул он тесак, а скрутить не смог.
     Не  один  иноземный гость,  кому крестоносцы нашептывали,  что  зимой
начнется война  с  королем Ягайлом,  крепко  призадумался в  эту  минуту и
вспомнил,  что зима в этом краю бывает жестокая и что лучше, пожалуй, пока
есть еще время, вернуться под ласковое небо в родной замок.
     И  вот что удивительно:  подобные мысли пришли им в голову в июле,  в
самый зной, в чудную погоду.


                                  XXXVI

     В Плоцке  Збышко  и  Мацько  княжеского  двора  не  застали,  князь и
княгиня,  взяв с собой всех своих восьмерых детей,  по приглашению княгини
Анны Дануты уехали в Черск.  От епископа рыцари узнали,  что Ягенка решила
остаться в Спыхове у одра Юранда до смерти старика.  Это было им на  руку,
они  сами тоже собирались в Спыхов.  Мацько до небес превозносил Ягенку за
ее доброту,  за то,  что она  пренебрегла  черскими  забавами,  танцами  и
увеселениями  и  предпочла  уехать  к  умирающему,  который не был ей даже
сродни.
     - Может,  она это для того сделала,  чтобы с  нами не разминуться,  -
говорил старый рыцарь.  -  Давно уж я ее не видал и рад буду встретиться с
нею. Знаю, что и она будет рада. Верно, выросла девка, еще краше стала.
     - Очень она изменилась,  -  сказал Збышко.  -  Всегда она была хороша
собою,  но я  помню ее простой девушкой,  а  теперь ей...  и в королевские
покои впору.
     - Так изменилась? Да ведь Ястжембцы из Згожелиц - это древний род, их
боевой клич: <На пир!>
     На минуту воцарилось молчание, затем снова заговорил старый рыцарь:
     - Верно, так оно и будет, как я говорил тебе, потянет ее в Згожелицы.
     - Мне и то было удивительно, что она оттуда уехала.
     - Она хотела присмотреть за больным аббатом,  некому ведь было за ним
поухаживать.  Да и Чтана с Вильком боялась,  я сам ей сказал,  что братьям
без нее будет спокойнее.
     - Да, уж на сирот они не стали бы учинять набеги.
     Мацько задумался.
     - Не отомстили ли они мне за то, что я увез ее, может, уж Богданец по
бревнышку растащили,  бог один знает!  Да и не знаю,  одолею ли я их,  как
ворочусь. Парни они молодые, крепкие, а я старик.
     - Ну, это уж вы кому-нибудь другому пойте, - ответил Збышко.
     Мацько и в самом деле говорил не совсем искренне,  у него другое было
на уме, и старик только рукой махнул.
     - Кабы я в Мальборке не хворал, тог