сохом в руке,  успокаивал их,  что это едет высокая  духовная  особа,  и
мужики кланялись и даже осеняли себя крестным знамением;  видя,  какие ему
воздают почести,  аббат возвеселился и возгордился и ехал вперед,  радуясь
на мир божий, преисполненный благоволения к людям.
     Услышав  крики  и  песни,  Мацько  и  Збышко  к  самым  воротам вышли
встречать аббата. Некоторые причетники уже бывали с аббатом в Богданце, но
те из них, которые недавно присоединились к его свите, никогда Богданца не
видали.  Они приуныли,  когда взорам их открылся убогий домишко, который и
сравнить нельзя было с обширным домом в Згожелицах.  Однако,  заметив, что
сквозь соломенную стреху домишка пробивается дым,  они  воспрянули духом и
совсем оживились, когда вошли в дом и услышали запах шафрана и всяких яств
и увидели два стола,  уставленные оловянными мисками,  правда еще пустыми,
но  такими огромными,  что  один вид их  радовал глаз.  На  столе поменьше
сверкала приготовленная для  аббата  миска  чистого  серебра и  такой  же,
украшенный богатой резьбою,  кубок, добытые вместе с другими богатствами у
фризов.
     Мацько и Збышко тотчас стали звать гостей к столу, но аббат, который,
уезжая из  Згожелиц,  плотно поел,  отказался,  тем более что его занимало
совсем другое.  По приезде в Богданец он сразу стал пытливо и вместе с тем
беспокойно всматриваться в Збышка,  словно хотел найти на нем следы драки;
при виде спокойного лица юноши его охватило такое нетерпение,  что он  уже
не мог сдержать свое любопытство.
     - Пойдем-ка в боковушу,  -  сказал он,  - поговорим насчет залога. Не
прекословить, не то рассержусь!
     Затем он повернулся к причетникам и рявкнул:
     - А вы потише там да под дверью мне не подслушивать!
     Он  отворил дверь и  с  трудом протиснулся в  боковушу,  за ним вошли
Збышко и  Мацько.  Когда  они  расселись на  сундуках,  аббат повернулся к
молодому рыцарю.
     - В Кшесне был? - спросил он.
     - Был.
     - Ну и что же?
     - Службу заказал о здравии дяди, вот и все
     Аббат нетерпеливо заерзал на сундуке.
     <Ишь! - подумал он. - Не встретился ни с Чтаном, ни с Вильком; может,
их не было, а может, он и не искал их. Дал я маху!>
     Аббат страшно был зол, что ошибся и обманулся в своих расчетах. Кровь
мгновенно прилила у него к лицу, он запыхтел и стал отдуваться.
     - Поговорим о  залоге!  -  сказал он,  помолчав с  минуту времени.  -
Деньги есть?.. Нет, так Богданец мой!..
     Мацько,  который знал, как с аббатом нужно держаться, молча поднялся,
открыл сундук,  на  котором сидел,  достал,  видно заранее приготовленный,
мешок гривен и сказал:
     - Люди мы бедные,  но не без деньжат,  и  что с нас причитается,  все
платим сполна, как написано в закладной, которую я сам засвидетельствовал,
сам  крест  святой на  ней  поставил.  Ежели  за  порядок и  за  прибыль в
хозяйстве доплату желаете получить,  спорить не станем,  заплатим, сколько
велите, и в ноги вам поклонимся, благодетелю нашему.
     С  этими словами он поклонился в  ноги аббату,  а  вслед за ним то же
самое сделал Збышко.  Аббат,  который думал,  что  с  ним станут спорить и
торговаться,  был  совсем озадачен и  даже огорчен,  так  как ему хотелось
выставить при торге свои условия, а меж тем случай был упущен.
     Отдавая закладную с крестом,  поставленным неграмотным Мацьком, аббат
сказал:
     - Что вы мне про доплату толкуете?
     - Не хочу я даровщины, - ответил хитрый Мацько, который знал, что чем
больше он тут будет спорить, тем больше выиграет.
     Аббат мгновенно вспыхнул:
     - Видали!  Даровщины не хочет от родичей! Кусок наш ему поперек горла
стал!  Не пустое место я брал в залог,  не пустое и отдаю, а захочу наземь
швырнуть этот мешок, так и швырну!
     - Этого вы не сделаете! - воскликнул Мацько.
     - Не сделаю?  Вот ваш залог,  вот ваши гривны!  Даю вам из милости, а
захочу,  на дороге брошу,  и нет вам до этого никакого дела.  Говорите, не
сделаю!
     С этими словами он ухватил мешок за затяжку и грохнул его об пол так,
что лопнуло полотно и посыпались деньги.
     - Спасибо!  Спасибо вам,  отец и  благодетель!  -  воскликнул Мацько,
который только этого и ждал.  -  От другого я бы не взял,  а от родича, да
еще духовного, - возьму!..
     Аббат  некоторое время  грозно взирал то  на  него,  то  на  Збышка и
наконец сказал:
     - И в гневе я знаю,  что делаю.  Владейте, это ваше добро, но знайте,
больше не видать вам ни единого скойца.
     - Да мы и на это не надеялись.
     - Так и знайте, все, что после меня останется, получит Ягенка.
     - И землю? - наивно спросил Мацько.
     - И землю! - рявкнул аббат.
     Лицо у Мацька вытянулось, но он овладел собою и сказал:
     - Э,  что там думать о смерти!  Дай вам бог сто лет здравствовать,  а
сперва дай вам бог богатую епископию.
     - А хоть бы и так!.. Хуже я других, что ли! - отрезал аббат.
     - Не хуже, а лучше.
     Эти слова успокоили аббата, да он и не мог долго сердиться.
     - Ну,  - сказал он, - вы мои родичи, а она только крестница, но давно
уж люблю я  ее и  Зыха.  Нет на свете человека лучше Зыха,  и  девушки нет
лучше Ягенки! Кто может сказать про них дурное?
     И  он  вызывающе повел  глазами:  но  Мацько и  не  думал  возражать,
напротив,  он поспешил подтвердить, что более достойного соседа не сыскать
во всем королевстве.
     - Что ж до девушки, так я бы родной дочки так не любил, как ее люблю.
Она меня поставила на ноги, по гроб я этого не забуду.
     - Будете ввергнуты в геенну огненную, коли про это забудете, - сказал
аббат,  -  я  первый прокляну вас за это.  Не хочу я  вас обижать,  вы мои
родичи,  потому и  придумал я,  как  сделать,  чтобы  все  мое  наследство
досталось и Ягенке, и вам, - поняли?
     - Дай-то бог,  чтоб так оно было! - ответил Мацько. - Господи Иисусе,
да  я  бы  пешком  пошел  в  Краков ко  гробу  королевы и  на  Лысую  гору
поклониться древу животворящего креста господня.
     Аббат обрадовался,  услышав, с каким жаром говорит Мацько, и сказал с
улыбкой:
     - Девушка имеет право женихов разбирать -  и собой хороша, и приданое
богатое,  да и рода знатного! Что ей Чтан или Вильк, для нее и воеводич не
велика честь.  Но ежели бы, к примеру, я кого-нибудь ей посватал, она б за
того пошла, любит она меня и знает, что худого я ей не присоветую.
     - Хорошо тому будет, кого вы ей посватаете, - сказал Мацько.
     Но аббат обратился к Збышку:
     - А ты что скажешь?
     - А что дядя думает, то и я...
     Лицо аббата еще больше посветлело,  он  хлопнул Збышка по  спине так,
что эхо отдалось в боковуше, и сказал:
     - Чего это ты около костела не допустил к Ягенке ни Чтана, ни Вилька,
а?..
     - Чтоб они не  думали,  будто я  их  боюсь,  да  и  вы  чтоб этого не
подумали.
     - Да ведь ты и святую воду ей подавал.
     - Подавал.
     Аббат опять хлопнул его по спине.
     - Так ты... так ты женись на ней!
     - Женись! - воскликнул и Мацько.
     Збышко заправил волосы под сетку и спокойно возразил:
     - Как же мне на ней жениться,  коли я  в Тынце перед алтарем дал обет
Данусе?
     - Ты  ей павлиньи чубы обещал,  ну и  ищи их,  а  на Ягенке сейчас же
женись!
     - Нет, - возразил Збышко, - когда Дануся покрывало набросила на меня,
я обещал жениться на ней.
     Лицо  аббата  стало  наливаться  кровью,   уши  побагровели,   глаза,
казалось,  вот-вот выйдут из орбит;  он шагнул к Збышку и сказал глухим от
гнева голосом:
     - Обеты твои - плевел, а я ветер - понял! Вот!
     И он с такой силой дунул на Збышка, что у того сетка слетела с головы
и  волосы в беспорядке рассыпались по плечам.  Збышко нахмурился и,  глядя
аббату прямо в глаза, произнес:
     - Обеты мои - это честь моя, а ее я сам блюду!
     Услыхав  эти  слова,   не  привыкший  к   противоречию  аббат  совсем
задохнулся, даже язык на какое-то время у него отнялся.
     Воцарилось зловещее молчание.
     - Збышко! - прервал наконец Мацько молчание. - Опомнись! Что с тобой?
     Подняв руку и показывая на юношу, аббат крикнул:
     - Что с  ним?  Знаю я,  что с ним:  это душа у него не рыцарская и не
шляхетская, а заячья. Он Чтана и Вилька боится, вот что с ним!
     А  Збышко,  который ни  на минуту не потерял самообладания,  небрежно
пожал плечами и возразил:
     - Эва! Да я им головы разбил в Кшесне.
     - Побойся ты бога! - воскликнул Мацько.
     Аббат глаза вытаращил на  Збышка.  Гнев боролся в  нем с  изумлением,
однако одаренный от природы быстрым умом старик тотчас сообразил,  что эту
драку с Вильком и Чтаном он может использовать для своих замыслов.
     Поостыв, он прикрикнул на Збышка:
     - Что же ты не сказал об этом?
     - Мне было стыдно.  Я думал,  они, как подобает рыцарям, вызовут меня
на  поединок и  мы  будем драться конные или пешие;  но  они не рыцари,  а
разбойники.  Вильк первый отодрал от стола доску,  Чтан отодрал другую - и
ко  мне!  Что мне было делать?  Схватил я  лавку,  да как...  ну,  вы сами
понимаете!..
     - Живы ли они? - спросил Мацько.
     - Живы, только лежали без памяти, но еще при мне очнулись.
     Аббат слушал,  потирая лоб, и вдруг как вскочит с сундука, на который
присел было, чтобы обмозговать все хорошенько.
     - Погоди!.. - воскликнул он. - Вот что я теперь скажу тебе!
     - Что же вы мне скажете? - спросил Збышко.
     - А  вот что:  коли ты  за  Ягенку дрался и  парням из-за  нее головы
проломил,  так ты и  впрямь не кто иной,  как ее рыцарь,  и  должен на ней
жениться.
     Тут  он  подбоченился и  с  победоносным видом  уставился на  Збышка;
однако тот улыбнулся только и сказал:
     - Эх,  знал я  отлично,  зачем вы  хотите натравить меня на  них,  да
только ошиблись вы.
     - Как так ошибся?.. Говори!
     - Да  ведь я  велел им  подтвердить,  что Дануська самая прекрасная и
самая добродетельная девица на свете,  и не я, а они за Ягенку вступились,
вот из-за этого-то мы и подрались.
     Аббат на  минуту просто окаменел,  так  что  только по  движению глаз
можно было догадаться,  что он еще жив.  Вдруг он круто повернулся,  вышиб
ногой  дверь боковуши,  выбежал в  горницу,  выхватил у  пилигрима из  рук
кривой  его  посох  и,  рыча,  как  раненый  тур,  принялся  лупить  своих
песенников.
     - По коням,  скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме
не будет! По коням, кто в бога верует! По коням!
     И,  вышибив  другую  дверь,  выбежал  во  двор;  за  ним  последовали
изумленные  странствующие причетники.  Двинувшись толпою  к  конюшне,  они
мигом  оседлали коней.  Тщетно Мацько бегал  за  аббатом,  тщетно просил и
молил его,  клялся,  что ни в чем не повинен,  -  все было напрасно! Аббат
ругался на чем свет стоит,  проклинал и дом,  и поля, и людей, а когда ему
подвели коня,  вскочил на  него  без  стремян и  помчался во  весь  опор с
развевающимися  на  ветру  рукавами,   подобный  огромной  красной  птице.
Причетники в тревоге скакали за ним, как стадо за своим вожаком.
     Мацько некоторое время смотрел им вслед, а когда они скрылись в лесу,
медленно вернулся в дом и, уныло качая головой, сказал Збышку:
     - Что же это ты натворил!..
     - Ничего бы этого не было, когда бы я раньше уехал отсюда, а не уехал
я из-за вас.
     - Как так из-за меня?
     - Не хотел больного вас бросить.
     - А как же теперь?
     - А теперь уеду.
     - Куда?
     - В Мазовию, к Дануське... и павлиньи чубы у немцев искать.
     Мацько помолчал с минуту времени, а затем сказал:
     - Закладную он нам отдал,  но залог-то остался и  записан в  судебную
книгу. Не простит нам теперь аббат ни единого скойца.
     - Ну что ж,  пускай не прощает.  Деньги у  вас есть,  а мне на дорогу
ничего не надо.  Меня везде примут и коней покормят; а коль панцирь на мне
и меч при мне, так и тужить-то мне не о чем.
     Пораздумался Мацько обо всем,  что случилось.  Не  по  его все вышло.
Сам-то  он  всей душой желал,  чтобы Збышко женился на  Ягенке,  да  понял
теперь,  что не испечь из этой муки хлеба, ну а коли аббат и Зых с Ягенкой
гневаются да припуталась еще эта драка с  Чтаном и  Вильком,  так уж лучше
Збышку уехать, чем и дальше быть причиной раздоров и споров.
     - Эх!  -  сказал он.  -  Ничего не поделаешь, все едино придется тебе
искать  немецкие головы,  так  уж  лучше  езжай.  Пусть  будет,  как  богу
угодно...  А мне сейчас надо ехать в Згожелицы;  может, как-нибудь удастся
уломать Зыха и аббата... Зыха мне особенно жаль.
     Тут старик заглянул Збышку в глаза и спросил вдруг:
     - А тебе не жаль Ягенки?
     - Дай бог ей здоровья и счастья! - ответил Збышко.


                                  XVIII

     Мацько терпеливо выждал несколько дней в надежде,  что до него дойдет
какая-нибудь весть из Згожелиц или сам аббат переложит гнев на милость; но
в  конце концов ему наскучили неопределенность и ожидание,  и он решил сам
съездить к  Зыху.  Не  по  его вине все это случилось,  а  все же  старику
хотелось знать,  не обиделся ли Зых и  на него;  что до аббата,  то он был
уверен, что отныне он со Збышком впал у родича в немилость.
     Однако Мацько хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить
гнев аббата,  и по дороге все раздумывал да прикидывал, что да как сказать
в  Згожелицах,  чтобы  загладить вину  и  сохранить прежние добрососедские
отношения.  Но  старик никак не  мог  собраться с  мыслями и  обрадовался,
застав дома одну Ягенку,  которая приняла его по-старому, и поклонилась, и
руку  поцеловала,  словом,  встретила  приветливо,  хотя  и  была  немного
грустна.
     - Отец дома? - спросил старик.
     - На охоту уехал с аббатом. Они скоро должны вернуться...
     Ягенка ввела гостя в дом, и они долго сидели в молчании, пока девушка
наконец не спросила первая:
     - Скучно вам одному в Богданце?
     - Скучно, - ответил Мацько - А ты уже знаешь, что Збышко уехал?
     Ягенка тихо вздохнула.
     - Знаю.  Я в тот же день узнала;  думала, заедет доброе слово сказать
на прощанье, а он и не заехал.
     - Как же ему было заезжать-то, ведь аббат пополам бы его разорвал, да
и твой отец не захотел бы его видеть.
     Она тряхнула головой и ответила:
     - Эх! Никому не дала б я его в обиду.
     Твердое сердце было у  Мацька,  но  эти слова растрогали старика,  он
привлек к себе девушку и сказал:
     - Бог с  тобой,  мое дитятко!  Ты невесела,  да ведь и  мне невесело,
потому,  скажу я тебе,  ни отец родной, ни аббат не любят тебя больше, чем
я.  Лучше было мне от той раны погибнуть,  что ты меня вылечила,  только б
женился он не на другой, а на тебе.
     Такая печаль и тоска нашла вдруг на Ягенку в эту минуту, что не могла
она больше таиться.
     - Не видать уж мне его больше,  -  сказала она,  - а увидеть с дочкой
Юранда, так лучше мне прежде очи выплакать.
     И концом передника она прикрыла глаза, на которые набежали слезы.
     - Ну, полно! - воскликнул Мацько. - Уехать-то он уехал, но, даст бог,
с дочкой Юранда не воротится!
     - Отчего ж  ему  с  нею  не  воротиться?  -  промолвила Ягенка из-под
передника.
     - Да ведь не хочет Юранд отдать за него Дануську.
     Ягенка вдруг открыла лицо и, повернувшись к Мацьку, живо спросила:
     - Он и мне говорил, да только правда ли это?
     - Правда, истинная правда.
     - Отчего же не хочет-то?
     - Да  кто  его  знает.  Обет,  что ли,  он дал,  а против обета разве
пойдешь.  По душе ему Збышко пришелся, и немцам помочь отомстить обещался,
да  и  это  не  помогло.  Зря  его и княгиня Анна сватала.  Не хотел Юранд
слушать ни просьб,  ни приказов,  ни увещаний.  Сказал,  что не может. Ну,
видно,  есть  у  него  причина  такая,  что и впрямь не может;  человек он
твердый,  коль сказал,  слову своему не изменит.  Ты,  девушка,  не  падай
духом,  приободрись.  По  правде  сказать,  должен  был он уехать,  ведь в
костеле дал клятву добыть павлиньи гребни.  Да и  девушка  покрывалом  его
накрыла в знак того, что хочет выйти за него замуж, потому и голову ему не
отрубили;  в долгу он у нее,  что говорить!  Даст бог,  не будет она женой
ему,  но  по  закону  он  ее суженый.  Зых на него сердит,  аббат,  верно,
бранится на чем свет стоит,  я на него тоже гневаюсь;  но ты сама  посуди,
что ему было делать?  Раз он в долгу перед той,  надо было ехать.  Он ведь
шляхтич. Одно только скажу: не побьют его где-нибудь немцы, вернется он не
только ко мне,  старику,  не только в Богданец,  но и к тебе:  уж очень ты
была ему по сердцу.
     - Где уж там! - сказала Ягенка.
     Но придвинулась к Мацьку и, тихонько толкнув его локтем, спросила:
     - Откуда вы знаете? А? Ведь неправда все это?..
     - Откуда я знаю?  -  переспросил Мацько.  -  Да видел, как тяжело ему
было уезжать.  И уж когда решили мы, что уедет он, спросил я у него: <А не
жаль тебе Ягенки?>  А он сказал:  <Дай бог ей здоровья и счастья>.  Да так
развздыхался, будто кузнечный мех был у него в середке...
     - Да  нет,  неправда!..  -  повторила потише Ягенка.  -  Но только вы
рассказывайте...
     - Ей-ей, правда!.. Уж после тебя та ему не больно придется по вкусу -
сама знаешь,  ядреней и красивей девки,  чем ты,  на всем свете не сыщешь.
Небось чуяло его сердце,  что ты его суженая,  и любил-то он,  может, тебя
больше, чем ты его.
     - Вот уж нет! - воскликнула Ягенка.
     И,  сообразив, что выдала себя, закрыла рукавом румяное, как наливное
яблочко, лицо, а Мацько улыбнулся, погладил усы и сказал:
     - Эх,  вот бы молодость!  Но ты не падай духом,  я уж вижу,  как дело
обернется:  поедет он,  получит при мазовецком дворе шпоры,  - там граница
близко, на крестоносца легко наткнуться... Знаю я, и немцы бывают могучими
рыцарями и  железо может проткнуть его  шкуру,  но  только думаю,  что  не
всякий с ним справится,  ловкий из него,  дьявола,  вояка. Подумай только,
как он в  один миг разделался с Чтаном из Рогова и Вильком из Бжозовой,  а
ведь они,  говорят,  молодцы и крепкие парни,  сущие медведи.  Привезет он
свои чубы,  но дочки Юранда не привезет,  я  ведь сам говорил с  Юрандом и
знаю,  как обстоит дело. Ну, а что потом? Потом сюда воротится, больше ему
воротиться некуда.
     - Когда еще он там воротится?
     - Ну,  коли ты не выдержишь, так уж не пеняй. А пока передай аббату и
Зыху все, что я тебе рассказал. Может, меньше станут гневаться на Збышка.
     - Как  же  мне  передать  им?  Батюшка  не  очень  гневается,  больше
печалится, а при аббате и вспомнить нельзя про Збышка. Досталось от него и
мне, и батюшке за слугу, которого я послала Збышку.
     - Какого слугу?
     - Да вы его знаете.  Чех у нас был, которого батюшка взял в полон под
Болеславцем,  хороший слуга,  верный.  Звать его Главой. Батюшка приставил
его служить мне,  потому что он сказал, что дома у себя был шляхтичем, а я
дала ему добрую броню и  послала к  Збышку,  чтобы он служил ему и охранял
его, а случись какая беда, дал бы знать... Я ему и кошелек на дорогу дала,
а он спасением души поклялся мне,  что до самой смерти будет верно служить
Збышку.
     - Мое ты дитятко! Спасибо тебе! А Зых не перечил?
     - А  чего ему было перечить?  Сперва он  никак не хотел позволить,  а
повалилась я ему в ноги -  и вышло по-моему.  С батюшкой никаких хлопот не
было,  а  вот как аббат прознал обо всем этом от  своих скоморохов,  такой
крик поднял,  сущее светопреставление, батюшка даже в ригу от него убежал.
Только вечером сжалился аббат  над  моими  слезами,  да  еще  ожерелье мне
подарил. Но я бы все стерпела, только бы у Збышка слуг было побольше.
     - Ей-ей,  не знаю,  его иль тебя больше люблю;  но ведь он и без того
взял много людей,  да и  денег я  ему дал,  хоть он и  не хотел...  Ну,  а
Мазовия не за горами...
     Разговор был прерван лаем собак,  криками и  громом медных труб перед
домом. Заслышав шум, Ягенка сказала:
     - Батюшка с аббатом с охоты воротились.  Выйдемте на крылечко,  лучше
пусть аббат увидит вас издали, а не вдруг в д