во,
что без ведома князя и  комтуров они не станут этого делать,  в  противном
случае  пригрозил запереть ворота замка.  Збышку хотелось поскорее увидеть
Данусю,  поэтому он  не  посмел противиться,  а  де  Лорш,  который охотно
дрался,  когда это  было  нужно,  не  был  человеком кровожадным и  тотчас
поклялся рыцарской честью ждать дозволения князя,  тем более что иначе мог
бы  его оскорбить.  Кроме того,  лотарингскому рыцарю,  который наслушался
песен о ристалищах и любил блестящее общество и пышные торжества, хотелось
драться перед всем двором,  вельможами и  дамами;  он полагал,  что в этом
случае слух о  его победе разнесется повсюду и  он  скорее получит золотые
шпоры.  К  тому же  ему  было любопытно посмотреть на  здешний край и  его
обитателей,  а Миколай из Длуголяса, который долгие годы просидел в неволе
у  немцев и  легко  объяснялся с  чужеземцами,  нарассказывал ему  чудес о
княжьей охоте на всяких зверей,  неведомых уже в западных странах, так что
оттяжка с поединком была де Лоршу даже на руку. В полночь они двинулись со
Збышком к Праснышу, сопровождаемые вооруженной свитой и слугами с плошками
для охраны от  волков,  которые,  собираясь зимой в  огромные стаи,  могли
представлять опасность  даже  для  полутора-двух  десятков  вооруженных до
зубов всадников.  По  ту  сторону Цеханова тоже тянулись леса,  которые за
Праснышем  сразу  переходили в  необъятную курпскую  пущу,  сливавшуюся на
востоке с дремучими борами Подлясья и затем Литвы. В недавнее время, минуя
поселения грозных местных жителей,  через  эти  боры  пробирались обычно в
Мазовию полудикие литвины,  которые в  тысяча триста тридцать седьмом году
дошли до самого Цеханова и  разрушили город.  С  живым любопытством слушая
рассказы об этом старого провожатого,  Мацька из Туробоев,  де Лорш в душе
горел желанием померяться силой с  литвинами,  которых он,  как  и  прочие
западные рыцари, почитал сарацинами. Он приехал в эту страну для участия в
крестовом походе,  надеясь стяжать себе  славу и  спасти свою душу,  и  по
дороге думал,  что,  даже воюя с  мазурами,  как с  народом полуязыческим,
достигнет вечного блаженства. Он глазам своим не верил, когда при въезде в
Мазовию увидел костелы в городах,  кресты на башнях,  духовенство, рыцарей
со священными знаками на доспехах и народ хоть и буйный, горячий, склонный
к  ссорам и  дракам,  но  христианский и,  уж  во всяком случае,  не более
хищный,  чем немцы, которых проездом видел молодой рыцарь. Он не знал, что
подумать о крестоносцах, когда ему рассказали, что уже целые столетия этот
народ поклоняется Христу,  а когда узнал, что покойная краковская королева
крестила и Литву, удивлению его и огорчению не было границ.
     Он стал расспрашивать Мацька из Туробоев,  нет ли в  лесах,  куда они
едут,  хоть огненных змиев, которым люди должны приносить в жертву девушек
и  с  которыми можно было бы  сразиться.  Однако ответ Мацька окончательно
разочаровал его.
     - Водится у нас в бору много крупного зверя -  волков, туров, зубров,
медведей,  и  хлопот у нас с ними немало,  -  ответил мазур.  -  Может,  в
болотах и нечисть водится,  но про огненных змиев я и не слыхивал, да хоть
они и были бы у нас,  так уж,  верно,  мы бы не дали им девушек,  а скопом
пошли бы  на  них.  Да  будь они у  нас,  так лесные поселенцы уж давно бы
носили пояса из их кожи!
     - Что за народ эти поселенцы и нельзя ли с ними сразиться?  - спросил
де Лорш.
     - Сразиться с ними можно,  только опасно, - ответил Мацько, - да и не
подобает это рыцарю: они ведь мужики.
     - Швейцарцы тоже мужики. Неужели эти поселенцы поклоняются Христу?
     - Иных людей нет в  Мазовии,  а  это люди наши и  княжьи.  Вы видали,
верно, в замке лучников. Это все курпы, и нет на свете лучников лучше их.
     - Англичане и шотландцы, которых я видал при бургундском дворе...
     - Видал я их в Мальборке, - прервал рыцаря мазур. - Крепкие парни, но
боже их упаси выйти на бой с курпами*!  Да у курпов парнишке  в  семь  лет
есть не дадут, покуда он стрелой не собьет себе пищу с вершины сосны.
     _______________
          * К у р п а м и   называли  обитателей  лесных  пущ  по  нижнему
     течению  реки  Нарев  (северная  Мазовия).  Они  занимались   охотой,
     бортничеством, смолокурением. Христианство в Мазовии распространялось
     медленнее,  нежели в других частях Польши,  но уже во второй половине
     XI в. было создано мазовецкое епископство с центром в Плоцке.

     - О чем это вы толкуете?  -  спросил вдруг Збышко,  до слуха которого
несколько раз донеслось слово <курпы>.
     - Да о  курпских и  английских лучниках.  Говорит этот рыцарь,  будто
англичане и особенно шотландцы самые меткие стрелки из лука.
     - Видал и я их под Вильно.  Эва!  Слыхал и свист их стрел,  когда они
пролетали мимо ушей.  Из всех стран были там рыцари, и все похвалялись нас
без соли съесть, да попробовали раз-другой и закаялись.
     Мацько рассмеялся и повторил слова Збышка господину де Лоршу.
     - Разговор об  этом шел  при  разных дворах,  -  ответил лотарингский
рыцарь,  -  хвалили везде ваших рыцарей за отвагу,  но упрекали за то, что
они защищают язычников.
     - Мы  защищали  от  набегов  и  обид  народ,  который  хотел  принять
крещение.  Это немцам хочется, чтобы он коснел в язычестве, лишь бы только
им иметь повод для войны.
     - Бог их рассудит, - ответил де Лорш.
     - И может, в самом скором времени, - подхватил Мацько из Туробоев.
     Но,  услыхав,  что  Збышко был  под Вильно,  лотарингский рыцарь стал
расспрашивать его  об  этом городе,  так  как  слух о  битвах и  рыцарских
поединках,  которые происходили там,  разнесся по всему свету. Воображение
западных  рыцарей  особенно  поразила  весть  о  поединке  между  четырьмя
польскими  и  четырьмя  французскими рыцарями.  Де  Лорш  стал  с  большим
уважением смотреть на Збышка,  как на человека, который принимал участие в
столь славных битвах,  и  радовался в душе,  что ему придется драться не с
каким-нибудь заурядным рыцарем.
     Они  продолжали свой  путь с  виду как  будто в  полном согласии,  на
привалах оказывали друг  другу знаки внимания и  угощали друг друга вином,
изрядный запас которого был у де Лорша на повозках.  Но из разговора между
де Лоршем и Мацьком из Туробоев выяснилось,  что Ульрика д'Эльнер вовсе не
девушка,  сорокалетняя замужняя женщина, у которой к тому же шесть человек
детей,  и  Збышко еще  больше возмутился,  что  этот странный чужеземец не
только смеет сравнивать свою <старуху> с Дануськой, но и требует признания
ее превосходства. Ему пришло в голову, что, может, этот человек не в своем
уме и  ему нужно не странствовать по свету,  а  сидеть в темноте да не раз
кнута попробовать; подумав об этом, он сдержал мгновенную вспышку гнева.
     - Не кажется ли вам,  -  сказал Збышко Мацьку, - что злой дух омрачил
его разум?  Может,  в голове у него бес сидит,  как червь в орехе, и ночью
готов перескочить на кого-нибудь из нас. Надо быть поосторожней...
     Мацько  из   Туробоев  стал  было  возражать,   однако  с   некоторым
беспокойством посмотрел на лотарингского рыцаря и в конце концов сказал:
     - Бывает,  что у  одержимого их  сидит целая сотня,  а  как станет им
тесно,  они  норовят вселиться в  других людей.  Нет  хуже беса,  чем тот,
которого нашлет баба.
     Он вдруг обратился к рыцарю:
     - Слава Иисусу Христу!
     - И я его славлю, - с удивлением ответил де Лорш.
     Мацько из Туробоев совершенно успокоился.
     - Вот видите,  -  сказал он,  -  если бы в нем сидел нечистый, рыцарь
тотчас стал бы изрыгать пену или грянулся наземь - я ведь обратился к нему
неожиданно. Можно ехать.
     Они спокойно поехали дальше. От Цеханова до Прасныша было не особенно
далеко,  и  летом гонец на  добром коне мог за два часа покрыть расстояние
между  этими  двумя  городами.  Но  ночью,  по  снежным  сугробам  путники
подвигались в  лесу гораздо медленней и  часто останавливались на  привал;
выехали они  далеко за  полночь,  так  что  до  княжьего охотничьего дома,
расположенного за Праснышем на опушке леса,  добрались только на рассвете.
Большой низкий  деревянный дом,  правда  с  окнами из  стеклянных шариков,
стоял  под  самым  лесом.  Перед домом виднелись колодезные журавли и  два
навеса для лошадей,  а кругом множество шалашей,  собранных на скорую руку
из сосновых ветвей,  и шатров,  раскинутых из звериных шкур.  В сумеречном
свете занимающегося дня  перед шатрами ярко  пылали костры,  а  вокруг них
стояли загонщики в  вывороченных кожухах,  в  лисьих,  волчьих и медвежьих
тулупах.  Большая часть их была в шапках,  вычиненных из звериных голов, и
господину де Лоршу казалось,  что это дикие звери поднялись перед кострами
на  задние  лапы.  Некоторые стояли,  опершись на  рогатины,  другие -  на
самострелы,  иные плели из веревок необъятные тенета, другие вертели перед
огнем  огромные зубровые и  лосиные окорока,  предназначенные,  видно,  на
завтрак.
     Отблеск пламени падал на  снег,  освещая эти дикие фигуры,  окутанные
дымом костров и  облаками пара,  вырывавшегося из ноздрей и поднимавшегося
от жареного мяса,  а  позади алели стволы огромных сосен и виднелись новые
толпы людей,  такие огромные,  что лотарингский рыцарь, для которого внове
была такая охота, просто был поражен.
     - Ваши князья,  -  заметил он,  - на охоту отправляются как в военный
поход.
     - Надо вам сказать,  -  ответил Мацько из Туробоев,  -  что у них нет
недостатка ни в охотничьем снаряжении, ни в людях. Это загонщики князя; но
есть тут и другие, из лесных дебрей, они приходят сюда торговать.
     - Как быть? - прервал его Збышко. - В доме еще спят.
     - Подождем,  пока не проснутся,  -  ответил Мацько. - Не станем же мы
стучаться и будить князя, нашего господина.
     Он  подвел рыцарей к  костру,  загонщики постлали для  них зубровые и
медвежьи шкуры,  а затем стали услужливо потчевать гостей дымящимся мясом.
Заслышав чужую речь,  у  костра стал собираться народ,  чтобы поглазеть на
немца.  Слуги  Збышка  тотчас рассказали,  что  это  рыцарь <из  заморских
стран>,  и люди сбились вокруг рыцарей такой плотной толпой, что Мацько из
Туробоев  вынужден  был  употребить власть,  чтобы  оградить  чужеземца от
чрезмерного любопытства.  В  толпе  де  Лорш  заметил женщин,  одетых тоже
главным образом в  шкуры,  румяных,  как наливное яблоко,  и необыкновенно
красивых, и стал спрашивать, принимают ли и они участие в охоте.
     Мацько  Туробойский  объяснил  ему,   что  в  охоте  они  участия  не
принимают,  а приходят с загонщиками,  движимые женским любопытством,  или
являются как  на  ярмарку  для  покупки городских товаров и  продажи своих
лесных богатств. Так оно на самом деле и было; даже в отсутствие князя его
охотничий дом  был  как бы  средоточием двух стихий:  городской и  лесной.
Загонщики не  любили выходить из  пущи,  непривычно им было,  когда лес не
шумел у  них над головами,  поэтому праснышане привозили сюда,  на  лесную
опушку,  свое знаменитое пиво, муку, смолотую на городских ветряках или на
водяных мельницах на  Венгерке,  редкую в  пуще  соль,  за  которой лесные
жители очень охотились,  скобяные и кожевенные товары и прочие изделия,  а
взамен брали шкуры, ценные меха, сушеные грибы, орехи, лекарственные травы
или янтарь,  который довольно легко было достать у  курпов.  Поэтому около
княжеского охотничьего дома гомон стоял всегда,  как на ярмарке,  особенно
во время охоты, когда и по обязанности, и из любопытства сюда стекались из
лесных недр их обитатели.
     Де Лорш слушал рассказы Мацька,  с  любопытством глядя на загонщиков,
которые жили на здоровом смолистом воздухе,  питались, как и большая часть
тогдашних крестьян,  главным  образом мясом  и  нередко поражали иноземных
путешественников своим ростом и силой;  тем временем Збышко, устроившись у
костра,  все поглядывал на окна и двери дома,  ему не сиделось на месте. В
доме светилось только одно окно,  видно в  кухне,  так  как  сквозь щели в
неплотно пригнанных рамах выходил дым. В остальных окнах было темно, и они
только поблескивали в лучах зари,  которая с каждой минутой светлела и все
сильней  серебрила  заснеженную  пущу  позади  дома.  В  маленькой  двери,
прорезанной в  боковой стене дома,  то и дело появлялись княжеские слуги в
кафтанах и  с  ведрами или  бадейками на  коромыслах бежали к  колодцам за
водой.  Когда их спрашивали,  все ли еще спят в  доме,  они отвечали,  что
после вчерашней охоты все  утомились и  еще  спят,  но  что  уже готовится
завтрак, который подадут перед выездом на охоту.
     Через кухонное окно  стал и  впрямь проникать запах жира и  шафрана и
разлился между кострами по  всей  опушке.  Наконец скрипнула и  отворилась
главная дверь,  взору открылась внутренность ярко освещенных сеней -  и на
крыльцо вышел человек; Збышко с первого же взгляда признал в нем одного из
песенников,  которого в  свое  время  видел  в  Кракове  среди  придворных
княгини.  Не ожидая ни Мацька из Туробоев,  ни де Лорша,  Збышко опрометью
бросился к дому, так что изумленный лотарингский рыцарь спросил:
     - Что случилось с этим молодым рыцарем?
     - Ничего не случилось,  - ответил Мацько из Туробоев, - он любит одну
придворную княгини, и ему хочется поскорее увидеть ее.
     - Ах! - воскликнул де Лорш, прижимая к сердцу руки.
     И,  подняв глаза к  небу,  он  стал вздыхать так жалобно,  что Мацько
пожал плечами и сказал про себя:
     <Неужто он так вздыхает по своей старушонке? Должно быть, и впрямь не
в своем уме!>
     Тем не менее он проводил его к  дому,  и  они вошли в  обширные сени,
украшенные рогами туров,  зубров,  лосей и  оленей и  освещенные отблеском
пылавших  в  камине  сухих  поленьев.  Посредине стоял  накрытый  ковровой
скатертью стол с мисками,  приготовленными для завтрака. В сенях было лишь
несколько придворных,  с которыми разговаривал Збышко.  Мацько из Туробоев
познакомил их с господином де Лоршем, придворные не говорили по-немецки, и
ему пришлось остаться с лотарингским рыцарем. Поминутно являлись все новые
и новые придворные, большей частью бравые молодцы, не очень изысканные, но
рослые,  плечистые,  белокурые,  одетые уже в охотничье платье. Те из них,
которые были знакомы со  Збышком и  знали об  его краковских приключениях,
здоровались с ним как со старым другом,  и было видно, что он пользуется у
них уважением.  Некоторые глядели на него с тем удивлением, с каким обычно
глядят  на  человека,  над  которым была  занесена секира  палача.  Кругом
раздавались возгласы:  <Наконец-то!  И княгиня здесь, и Дануся, сейчас ты,
бедняга,  увидишь ее  и  на  охоту  с  нами  поедешь>.  Но  тут  вошли два
гостя-крестоносцы,  брат Гуго фон Данфельд, комтур из Ортельсбурга, или из
Щитно,  родственник которого был в свое время маршалом, и Зигфрид де Лђве,
тоже из заслуженной в ордене фамилии,  правитель Янсборка.  Первый был еще
довольно молод,  но  тучен,  с  хитрым лицом  пьяницы и  толстыми влажными
губами,  другой - высокого роста, со строгими и благородными чертами лица.
Збышку показалось,  что Данфельда он  как-то видел у  князя Витовта и  что
епископ плоцкий Генрик  выбил  его  на  ристалище из  седла,  однако юноша
тотчас позабыл об этом,  так как в  эту минуту в сени вышел князь Януш,  к
которому обратились с  поклоном и  крестоносцы,  и  придворные.  Де  Лорш,
комтуры и  Збышко приблизились к князю,  который любезно приветствовал их,
сохраняя,   однако,  выражение  важности  на  безусом  крестьянском  лице,
обрамленном  волосами,  ровно  подстриженными на  лбу  и  с  обеих  сторон
ниспадавшими на  плечи.  Тотчас за окнами затрубили трубы,  возвещая,  что
князь  садится за  стол:  они  протрубили раз,  другой,  третий,  и  тогда
распахнулись справа высокие двери и в них показалась княгиня Анна, а с нею
чудно прекрасная девочка с лютней, висевшей через плечо.
     Увидев их,  Збышко выступил вперед и,  сложив руки,  как для молитвы,
опустился  на   колени,   всей   своей   позой  выражая  почтительность  и
преклонение.
     Шум  пробежал при  этом по  залу,  так  как  всех Мазуров удивило,  а
некоторых даже задело поведение Збышка. <Ишь, - говорили старики, - верно,
у  заморских рыцарей,  а нет,  так вовсе у язычников этому научился;  даже
немцы  не   знают  такого  обычая>.   Молодые  же   думали:   <Нет  ничего
удивительного,  ведь он  обязан ей жизнью>.  А  княгиня и  Дануся не сразу
признали Збышка,  так как он стоял коленопреклоненный спиной к огню и лицо
его было в тени.  Княгиня в первую минуту подумала,  что это кто-нибудь из
придворных провинился перед  князем  и  просит  ее  о  заступничестве;  но
Дануся,  у  которой зрение  было  острее,  шагнула вперед и,  склонив свою
светлую головку, крикнула вдруг тонким, пронзительным голосом:
     - Збышко!
     И,  не думая о  том,  что на нее смотрит весь двор и иноземные гости,
она,  как  серна,  кинулась к  молодому рыцарю,  обвила руками его  шею и,
прильнув к своему возлюбленному, стала целовать ему глаза, губы, щеки; вне
себя от  радости,  она  при  этом так  пищала,  что мазуры в  конце концов
разразились оглушительным хохотом,  а  княгиня  схватила  ее  за  ворот  и
потянула к себе.
     Окинув глазами присутствующих и  страшно смутившись,  Дануся тогда  с
такой же быстротой юркнула за спину княгини и  по самую макушку зарылась в
складки ее юбки.
     Збышко упал к  ногам княгини,  та подняла его,  поздоровалась и стала
расспрашивать про  Мацька:  умер он  или жив,  а  коли жив,  так почему не
приехал в  Мазовию?  Збышко не  очень  внятно отвечал на  ее  вопросы,  он
перегибался то в  одну,  то в  другую сторону,  стараясь увидеть Дануську,
которая то  выглядывала из-за  юбки  своей госпожи,  то  снова пряталась в
складках. Мазуры со смеху помирали, глядя на эту картину, смеялся и князь,
пока наконец не внесли горячие блюда и  обрадованная княгиня не обратилась
к Збышку со следующими словами:
     - Ну, служи нам теперь, милый слуга, и дай бог тебе служить не только
за столом, но и всегда.
     А затем она обернулась к Данусе:
     - А ты,  несносная муха,  сейчас же вылезай, а то совсем оборвешь мне
юбку.
     И Дануся вылезла,  пылающая,  смущенная, то и дело поднимая на Збышка
испуганные,  стыдливые и  в  то  же время любопытные глазки;  она была так
хороша,  что сердце растаяло не только у  Збышка,  но и  у  прочих мужчин:
комтур крестоносцев из Щитно прижал пальцы к  своим толстым влажным губам,
а де Лорш воздел в изумлении руки и воскликнул:
     - Ради святого Иакова из Компостеллы*, кто эта девица?
     _______________
          * С в я т о й  И а к о в  и з  К о м п о с т е л л ы   -  патрон
     основанного      в      XII      в.     духовно-рыцарского     ордена
     Сантьяго-де-Компостелла.

     Комтур  из  Щитно,  который  был  мужчиной не  только  тучным,  но  и
низенького роста,  приподнялся на  цыпочки и  сказал на  ухо лотарингскому
рыцарю:
     - Дщерь диавола.
     Де  Лорш  поглядел на  него,  моргая глазами,  затем наморщил брови и
сказал в нос:
     - Нет, настоящий рыцарь не хулит красоту.
     - Я ношу золотые шпоры,  и я -  монах,  -  надменно возразил Гуго фон
Данфельд.
     Опоясанные рыцари пользовались таким почетом,  что  де  Лорш  опустил
голову и только через минуту сказал:
     - А я родственник герцогов Брабанта!
     - Pax!   Pax!*  -  воскликнул  крестоносец.  -  Хвала  могущественным
герцогам и  друзьям ордена,  который вскоре  вручит вам  золотые шпоры.  Я
согласен, что эта девушка красива, но вы только послушайте, кто ее отец.
     _______________
          * Мир! Мир! (лат.)

     Однако он ничего не успел рассказать, так как в эту минуту князь Януш
сел за  завтрак и,  узнав предварительно у  комтура из Янсборка о  знатном
родстве господина де Лорша, дал ему знак занять место около себя. Напротив
села княгиня с  Данусей,  а  Збышко,  как  когда-то  в  Кракове,  встал за
кр