остановились.
     - Как же вы их нашли?
     - Собака привела.
     - Хат поблизости нет?
     - Есть, только по ту сторону реки. Тут недалеко Вкра.
     - Гони! - крикнул Збышко.
     Но  приказать было легче,  чем выполнить приказание,  -  хотя мороз и
крепчал, но на лугу свежевыпавший, глубокий и сыпучий снег еще не смерзся,
кони проваливались выше колен,  и подвигаться вперед приходилось медленно.
Внезапно до слуха всадников донесся лай собаки, впереди замаячил толстый и
кривой ствол  ивы,  над  которым в  лунном сиянии блестела крона безлистых
ветвей.
     - Те подальше,  -  сказал провожатый, - неподалеку от ольшаника; но и
тут кто-то есть.
     - Под ивой сугроб. Ну-ка, посветите!
     Несколько княжьих слуг  соскочили с  коней и  стали светить факелами;
вскоре один из них крикнул:
     - Человек под снегом! Вон видна голова!
     - А вот и конь! - воскликнул другой.
     - Отрыть!
     Лопаты врезались в снег и стали откидывать его в стороны.
     Через минуту показалась фигура человека,  который сидел под  деревом,
склонив голову на грудь и  низко надвинув шапку.  Одной рукой он держал за
повод  коня,  который  лежал  рядом,  уткнувшись мордой  в  снег.  Человек
отъехал,  видно,  от своих,  быть может для того, чтобы скорее пробиться к
жилью и привести людей на помощь, а когда конь пал, укрылся с подветренной
стороны под ивой - и там замерз.
     - Посветите! - крикнул Збышко.
     Слуга  поднес  факел  к  лицу  умершего,  но  черты  его  трудно было
распознать.  Только когда  другой слуга поднял склоненную голову,  у  всех
вырвался крик:
     - Пан из Спыхова!
     Збышко велел двум слугам поднять его и  везти в  ближайшую хату,  сам
же,  не теряя ни минуты,  бросился с  оставшимися слугами и  провожатым на
спасение остального поезда.  По  дороге он  думал о  том,  что найдет там,
может,  Дануську,  жену  свою,  уже  мертвую,  и  во  весь опор гнал коня,
уходившего в снег по самую грудь. К счастью, уже было недалеко - не больше
двухсот шагов.  <Сюда!>  -  донеслись из  темноты голоса тех,  кто остался
около  занесенного снегом поезда.  Збышко подъехал к  людям  и  соскочил с
коня.
     - За лопаты!
     Двое  саней уже  были  отрыты.  Лошади и  люди замерзли так,  что  на
спасение их  не  было  никакой  надежды.  По  снежным холмикам можно  было
догадаться,  где остальные упряжки;  впрочем,  не все сани замело целиком.
Около некоторых виднелись лошади;  по  брюхо в  сугробах,  они,  казалось,
рвались вперед и  замерзли в  последнем усилии.  Перед одной парой лошадей
стоял неподвижно,  как столб,  человек по пояс в снегу с копьем, зажатым в
руке; остальные слуги закоченели около лошадей, держа их под уздцы. Смерть
настигла их,  видно,  в  минуту,  когда  они  хотели  вытащить лошадей  из
сугробов.  Одна  упряжка в  самом  хвосте поезда совсем не  была  засыпана
снегом.  Возница сидел,  согнувшись на облучке,  зажав руками уши;  позади
него лежали двое;  на  грудь им  намело длинные полосы снега;  соединясь с
соседним сугробом,  эти полосы прикрыли их, как пуховиком, и казалось, что
мертвые спят спокойным и тихим сном.  Другие погибли,  борясь с метелью до
последней минуты,  и замерзли в позах,  полных напряжения.  Некоторые сани
опрокинулись;  у  других были  поломаны дышла.  Ежеминутно лопаты отрывали
изогнутые дугой  конские хребты или  головы,  уткнувшиеся мордами в  снег,
людей на санях и рядом с санями;  однако нигде не было обнаружено ни одной
женщины.  Збышко то  работал лопатой так,  что пот заливал ему лицо,  то с
бьющимся сердцем подносил факел  к  глазам трупов,  ожидая увидеть любимое
лицо,  -  все  было  напрасно!  Пламя  освещало только грозные усатые лица
спыховских вояк - ни Дануси, ни другой какой-либо женщины не было нигде.
     - Что бы это могло значить? - вопрошал в изумлении молодой рыцарь.
     И кричал людям, работавшим поодаль, не откопали ли они женщину; но те
находили одних только мужчин. Наконец работа была окончена. Слуги запрягли
в сани собственных коней и,  усевшись на облучки, двинулись с замерзшими к
Недзбожу,  чтобы попытаться в тепле хоть  кого-нибудь  из  них  вернуть  к
жизни.  Збышко  остался с чехом и двумя слугами.  Ему пришло в голову,  не
отделились ли сани с  Данусей  от  поезда:  в  них,  надо  полагать,  были
запряжены самые лучшие лошади,  и Юранд мог распорядиться, чтобы они ехали
вперед,  а нет,  так оставил их,  может, где-нибудь при дороге около хаты.
Збышко не знал,  что предпринять; во всяком случае, он хотел осмотреть все
ближайшие сугробы и ольшаник, а потом вернуться и искать на дороге.
     Однако  в  сугробах они  ничего  не  нашли.  В  ольшанике перед  ними
сверкнули несколько раз волчьи глаза,  но и там они нигде не наткнулись на
следы лошадей и  людей.  Луг  между ольшаником и  дорогой блестел теперь в
лунном сиянии,  и  на  белой унылой его  пелене виднелись вдали там и  тут
темные пятна; но это тоже были волки, которые при приближении людей быстро
убегали.
     - Ваша милость,  -  сказал наконец чех,  - напрасно мы ездим и ищем -
панны из Спыхова не было в поезде.
     - На дорогу! - приказал Збышко.
     - Мы не найдем ее и  на дороге.  Я  все смотрел,  нет ли где на санях
коробов с женскими нарядами. Ничего я не нашел. Панна осталась в Спыхове.
     Мысль была правильная, и пораженный Збышко сказал:
     - Дай бог, чтобы так оно было, как ты говоришь.
     А чех продолжал строить догадки:
     - Старый пан не оставил бы дочку одну на санях: уезжая, он посадил бы
ее с собой на коня, и мы нашли бы ее вместе с ним.
     - Поедем туда еще раз, - велел встревоженный Збышко.
     Ему подумалось,  что так оно,  может, и было, как говорит чех. А что,
если они плохо искали! А что, если Юранд посадил Данусю с собой на коня, а
потом,  когда конь пал,  Дануся отошла от  отца,  чтобы позвать на помощь!
Тогда ее, может, замело снегом где-нибудь неподалеку от него.
     Точно угадав его мысли, Гловач сказал:
     - Тогда на  санях мы  нашли бы ее наряды;  не могла же она поехать ко
двору в чем была.
     Как ни справедлив был этот довод, они все же направились к иве; но ни
под нею,  ни на полсотни шагов в окружности ничего не нашли. Юранда княжьи
слуги уже увезли в  Недзбож,  и кругом было совершенно пусто.  Чех сказал,
что собака провожатого,  которая нашла Юранда, нашла бы и панночку. Збышко
вздохнул тогда с облегчением,  почти уверившись в том, что Дануся осталась
дома.  Он даже представил себе, как это могло случиться: Дануся, видно, во
всем повинилась отцу,  но не смогла уломать его,  и  он нарочно оставил ее
дома,  а  сам  поехал  к  князю  жаловаться и  искать заступничества перед
епископом.  Подумав вдруг,  что со смертью Юранда исчезли все препятствия,
разделявшие его с  Данусей,  Збышко невольно вздохнул с облегчением и даже
ощутил радость в сердце.  <Юранд не хотел,  да бог захотел,  -  сказал про
себя молодой рыцарь,  -  а воля божья всегда сильнее>. Теперь ему остается
только ехать в Спыхов и забрать свою Дануську,  а потом уж выполнить обет,
что на границе легче сделать,  чем в далеком Богданце.  <Воля божья,  воля
божья!> - все повторял он про себя; но вдруг сразу устыдился своей радости
и, обратившись к чеху, сказал:
     - Жаль мне его, прямо тебе говорю.
     - Народ  толкует,   что  немцы  боялись  его  пуще  огня,  -  заметил
оруженосец.
     Через минуту он спросил:
     - Теперь в замок вернемся?
     - Через Недзбож, - ответил Збышко.
     Они  въехали в  Недзбож и  направились в  шляхетскую усадьбу,  где их
принял старый хозяин,  Желех. Юранда они уже не нашли, но Желех сообщил им
радостную весть.
     - Оттирали его тут снегом,  чуть не до костей,  - сказал он, - и вино
вливали в рот, а потом в бане парили, там он и задышал.
     - Жив?  -  с радостью спросил Збышко,  который,  услышав эту новость,
забыл про все свои дела.
     - Жив-то жив,  да вот бог его знает, выживет ли, ведь душа неохотно с
полпути возвращается.
     - Почему его увезли?
     - От князя за ним прислали.  Сколько было перин в  доме,  все на него
навалили и увезли.
     - О дочке он ничего не говорил?
     - Он только задышал, языком еще не владел.
     - А как остальные?
     - А  те  уж  у  бога за  печкой.  Не попасть уж им,  бедным,  нынче к
заутрене, разве только к той, которую сам Христос служит на небе.
     - Ни один не ожил?
     - Ни один.  Чем в сенях-то разговаривать,  зашли бы в горницу. А коли
поглядеть на  них  хотите,  так  они в  людской лежат у  огня.  Пойдемте в
горницу.
     Однако Збышко торопился и  не захотел зайти,  как ни тянул его старый
Желех,  который  любил  <побеседовать> с  народом.  До  Цеханова было  еще
довольно далеко, а Збышко рвался туда - он хотел поскорее увидеть Юранда и
хоть что-нибудь узнать у него о Данусе.
     Они  торопливо скакали  по  заметенной снегом  дороге.  Было  уже  за
полночь, когда они приехали, и в часовне замка как раз кончалась заутреня.
До  слуха  Збышка донеслось мычание и  блеяние:  это,  по  старому обычаю,
мычали и  блеяли молящиеся в  память о  том,  что Христос родился в яслях.
После службы к Збышку вышла княгиня, лицо ее было печально и тревожно.
     - А Дануська? - спросила она.
     - Ее нет. Разве Юранд не сказал вам - я слыхал, что он остался жив?
     - Боже милостивый!..  Попущение на  нас!  Горе-то  какое!  Не говорит
Юранд и лежит недвижимо.
     - Не бойтесь, милостивая пани. Дануська осталась в Спыхове.
     - Откуда ты знаешь?
     - На санях нет и следа ее нарядов. Не повез же он ее в одной шубке.
     - Правда, истинный бог, правда!
     И глаза ее блеснули радостью.
     - О младенец Иисус,  ныне родившийся,  -  воскликнула она, - не гнев,
видно, твой, но милость над нами.
     Однако ее смутило то обстоятельство,  что Юранд приехал без дочери, и
она снова спросила Збышка:
     - Почему же он ее оставил дома?
     Збышко высказал ей  свои предположения.  Ей показалось,  что он прав,
однако особых опасений его догадки у нее не вызвали.
     - Юранд теперь,  -  заметила она,  -  будет обязан нам,  а  по правде
сказать,  и тебе,  своим спасением,  ведь ты тоже ездил его откапывать. Не
сердце,  а  камень должно быть у него,  коли и теперь он станет упираться!
Это будет ему и  предостережением от  бога,  чтобы не  смел воевать против
священного таинства.  Вот очнется он и  заговорит,  я  ему тотчас скажу об
этом.
     - Сперва пусть очнется,  мы  ведь еще не  знаем,  почему он  не  взял
Дануськи. А вдруг она захворала?
     - Не  болтай глупостей!  И  так я  тоскую,  что нет ее.  Если бы  она
захворала, он бы ее не бросил!
     - Это верно! - сказал Збышко.
     И  они пошли к  Юранду.  В горнице было жарко,  как в бане,  и совсем
светло  от  пылавших в  камине огромных сосновых поленьев.  Ксендз Вышонек
бодрствовал над больным,  который лежал на постели под медвежьими шкурами,
бледный, с волосами, слипшимися от пота, и закрытыми глазами. Рот у рыцаря
был открыт, дышал он тяжело и трудно, так что шкуры от дыхания поднимались
и опускались на груди.
     - Ну, как он? - спросила княгиня.
     - Я влил ему в рот ковшик подогретого вина, - ответил ксендз Вышонек,
- у него теперь испарина.
     - Он спит или не спит?
     - Может, и не спит, уж очень тяжело дышит.
     - А вы не пробовали говорить с ним?
     - Пробовал,  да  он  ничего не  отвечает;  думаю,  что до рассвета не
заговорит.
     - Придется ждать рассвета, - сказала княгиня.
     Ксендз Вышонек настаивал,  чтобы она  пошла отдохнуть,  но  княгиня и
слышать об этом не хотела.  В  христианских добродетелях,  в том числе и в
уходе  за  больными,  ей  всегда  хотелось стать  равной покойной королеве
Ядвиге и спасти своими заслугами душу отца; поэтому она не упускала случая
показать в  этой с  давних пор  христианской стране свою набожность и  тем
самым изгладить в памяти народа то, что она родилась в язычестве.
     Кроме того, она горела желанием узнать из уст Юранда о Данусе, судьба
которой ее все-таки беспокоила. Усевшись около постели больного, она стала
читать молитвы,  а  затем задремала.  Збышко был еще не совсем здоров и  к
тому  же  страшно утомился от  ночной  езды,  поэтому вскоре последовал ее
примеру,  и не прошло и часа,  как оба они заснули крепким сном и проспали
бы,  может,  до  утра,  если бы  на  рассвете их  не  разбудил колокольчик
замковой часовни.
     Но этот колокольчик разбудил и  Юранда;  открыв глаза,  старый рыцарь
сел вдруг на постели и стал озираться кругом, моргая глазами.
     - Слава Иисусу Христу!.. Как ваше здоровье? - спросила княгиня.
     Но Юранд,  видно, еще не совсем очнулся, он воззрился на княгиню, как
будто не узнавая ее, и через минуту крикнул:
     - Сюда! Сюда! Разрывайте сугроб!
     - Господи помилуй,  да ведь вы уже в  Цеханове!  -  снова воскликнула
княгиня.
     Юранд  наморщил лоб,  точно  никак  не  мог  собраться с  мыслями,  и
переспросил:
     - В  Цеханове?..  Дочка меня ждет...  князь с  княгиней...  Дануська!
Дануська!..
     И,  закрыв вдруг  глаза,  он  снова  повалился на  постель.  Збышко и
княгиня испугались,  не  умер ли  он,  но  грудь его в  ту же минуту стала
вздыматься, как в глубоком сне.
     Отец  Вышонек приложил палец к  губам,  сделал знак  рукой,  чтобы не
будили больного, и прошептал:
     - Он может проспать так целый день.
     - Да, но что он говорил? - спросила княгиня.
     - Он говорил, что Дануся ждет его в Цеханове, - ответил Збышко.
     - Это он еще не очнулся, - объяснил ксендз.


                                  XXVIII

     Отец Вышонек опасался,  что и после нового пробуждения у Юранда может
опять помрачиться сознание и он снова может надолго впасть в беспамятство.
А  пока  ксендз пообещал княгине и  Збышку дать знать,  как  только старый
рыцарь заговорит, и, когда те ушли, тоже отправился спать. Юранд проснулся
только на второй день праздника, когда время подошло к полудню; он был уже
в  полном сознании.  Княгиня и  Збышко присутствовали при его пробуждении.
Юранд  сел  на  постели,   взглянул  на  княгиню  и,  тотчас  признав  ее,
воскликнул:
     - Милостивая пани... Ради бога, неужто я в Цеханове?
     - Вы и праздник проспали, - ответила княгиня.
     - Снегом меня замело. Кто меня спас?
     - Да вот этот рыцарь, Збышко из Богданца. Помните, в Кракове...
     Юранд устремил на юношу здоровый глаз и сказал:
     - Помню... А где Дануська?
     - Разве ее не было с вами? - с беспокойством спросила княгиня.
     - Как же она могла быть со мной, коли я ехал к ней?
     Збышко и  княгиня переглянулись,  они  подумали,  что  Юранд все  еще
бредит.
     - Что вы,  опомнитесь! - сказала княгиня. - Да разве Дануси не было с
вами?
     - Дануси? Со мной? - переспросил в изумлении Юранд.
     - Слуги ваши погибли, а ее не нашли. Почему вы оставили ее в Спыхове?
     Юранд еще раз переспросил, но уже с тревогой в голосе:
     - В Спыхове? Да ведь она не у меня, а у вас, милостивая пани!
     - Вы же прислали за нею к нам в лесной дом слуг с письмом!
     - Во имя отца и сына! - воскликнул Юранд. - Я никого не присылал.
     Внезапная бледность покрыла лицо княгини.
     - Что такое? - спросила она. - Вы уверены, что вы в памяти?
     - Милосердный боже,  где моя дочь?  -  вскричал,  срываясь с постели,
Юранд.
     Отец Вышонек при этих словах поспешно вышел из горницы.
     - Послушайте,  -  продолжала княгиня,  -  к нам в лесной дом приехали
вооруженные слуги с  письмом от вас,  вы просили в  письме отправить к вам
Дануську.  Вы  писали,  что вас придавило балкой на пожаре...  что вы чуть
совсем не ослепли и хотите видеть дочь. Слуги взяли Дануську и уехали...
     - Горе мне!  -  воскликнул Юранд.  - Клянусь богом, никакого пожара в
Спыхове не было и я никого за ней не посылал!
     Тут  вернулся ксендз  Вышонек с  письмом;  он  протянул его  Юранду и
спросил:
     - Это ваш ксендз писал?
     - Не знаю.
     - А чья печать?
     - Печать моя. Что написано в письме?
     Отец Вышонек стал читать письмо.  Юранд слушал,  хватаясь за  голову;
когда ксендз кончил читать, он воскликнул:
     - Письмо подложное!..  Печать поддельная!  Горе мне! Они похитили мою
дочь и погубят ее!
     - Кто?
     - Крестоносцы!
     - Раны божьи!  Надо сказать князю!  Пусть шлет послов к  магистру!  -
воскликнула княгиня. - Иисусе милостивый! Спаси ее и помилуй!..
     И  она с криком выбежала из горницы.  Юранд сорвался с постели и стал
лихорадочно натягивать  одежды  на  свое  могучее  тело.  Збышко  сидел  в
оцепенении, но через минуту в ярости заскрежетал зубами.
     - Откуда вы  знаете,  что ее похитили крестоносцы?  -  спросил ксендз
Вышонек.
     - Клянусь всем святым!
     - Погодите!  Так  оно,  может,  и  есть.  Они приезжали в  лесной дом
жаловаться на вас... Требовали возмездия...
     - И они похитили ее! - внезапно воскликнул Збышко.
     С  этими  словами  он  выбежал  вон,   бросился  в  конюшню  и  велел
закладывать сани и седлать коней, сам толком не зная, зачем он это делает.
Он сознавал только одно:  надо ехать спасать Данусю - и притом немедленно,
и  притом  в  самую  Пруссию,  -  надо  вырвать ее  из  вражеских рук  или
погибнуть.
     Вернувшись в горницу,  Збышко сказал Юранду, что оружие и кони сейчас
будут готовы.  Он был уверен,  что Юранд поедет с ним. Юноша пылал гневом,
сердце его надрывалось от муки и  жалости,  и  все же он не терял надежды,
ему казалось,  что вдвоем с  грозным рыцарем из  Спыхова они всех одолеют,
смогут ударить даже на всю крестоносную рать.
     В горнице,  кроме Юранда,  отца Вышонека и княгини, он застал князя и
господина де  Лорша,  а  также старого пана из Длуголяса,  которого князь,
узнав  о  происшедшем,  тоже  призвал на  совет,  как  человека разумного,
отлично знавшего крестоносцев, у которых он провел долгие годы в неволе.
     - Надо действовать осторожно,  чтобы горячностью не  испортить дела и
не погубить девушку, - говорил пан из Длуголяса. - Немедля надо жаловаться
магистру; коли вы, вельможный князь, дадите послание, я поеду к нему.
     - И  послание я  дам,  и  к магистру вы поедете,  -  сказал князь.  -
Клянусь богом,  не дадим погибнуть дитяти! Магистр боится войны с польским
королем,  он хочет,  чтобы я и брат мой Семко стали на его сторону... Нет,
не  по его повелению похитили крестоносцы Дануську,  и  он прикажет отдать
ее.
     - А если по его повелению? - спросил ксендз Вышонек.
     - Хоть он и крестоносец,  однако честнее их всех, - возразил князь, -
да  и  я  уж  сказал,  что не  стал бы  он теперь гневить меня,  а  скорее
постарался бы угодить.  Могущество Ягайла - не шутка... Эх, и донимали они
нас,  покуда могли,  а  теперь спохватились,  что,  коли еще  мы,  мазуры,
поможем Ягайлу, худо им придется...
     - Это верно,  -  заговорил пан из Длуголяса. - Крестоносцы зря ничего
не  делают;  уж коли они похитили девушку,  так,  думаю,  для того,  чтобы
выбить меч из рук Юранда и либо выкуп взять, либо обменять ее.
     Затем он обратился к пану из Спыхова:
     - Кто у вас сейчас из невольников?
     - Де Бергов, - ответил Юранд.
     - Он что, из вельможных?
     - Должно быть, из вельможных.
     Услыхав имя Бергова, господин де Лорш стал о нем расспрашивать.
     - Он  -  родич  графа  Гельдернского,  -  сказал лотарингский рыцарь,
узнав,  в чем дело, - великого покровителя ордена, чья фамилия имеет перед
орденом большие заслуги.
     - Это правда,  -  заметил пан из  Длуголяса,  переведя присутствующим
слова  де   Лорша.   -   Члены  этой   фамилии  были  в   ордене  большими
военачальниками.
     - Не зря Данфельд и  де Лђве так рьяно за него вступились,  -  сказал
князь.  - Только и кричали, что надо де Бергова отпустить на волю. Клянусь
богом, они похитили девушку только для того, чтобы вырвать его из неволи.
     - Ну, тогда они вернут Дануську за де Бергова, - вмешался ксендз.
     - Хорошо было бы знать,  где она,  - сказал пан из Длуголяса. -