праве хранить немое  молчание.  Все  остальные
благополучно добрались до противоположного берега,  где без огня просидели
до рассвета.
     Едва забрезжил свет,  все войско разделилось на два отряда.  С  одним
Скирвойло  направился  навстречу  рыцарям,  которые  вели  в  Готтесвердер
подмогу,  другой же отряд Збышко повел назад, к острову, чтобы перехватить
стражу  замка,  которая  должна  была  выйти  навстречу  рыцарям.  В  небе
загорался ясный в погожий день, а на земле лес, топкие луга и кусты окутал
густой белый туман, застилавший даль. Збышку и его людям это было на руку,
так как немцы, двигавшиеся от замка, не могли их издали заметить и вовремя
уклониться от боя. Молодой рыцарь был очень этому рад.
     - В таком тумане, - говорил он Мацьку, который ехал рядом с ним, - мы
не увидим врага, а просто столкнемся с ним, дай только бог, чтобы туман не
рассеялся хоть до полудня.
     С  этими словами он  поскакал вперед,  чтобы отдать приказы сотникам,
ехавшим впереди, однако тотчас вернулся и сказал:
     - Мы  выйдем скоро на  дорогу,  которая начинается от  перевоза,  что
против острова, и идет в глубь края. Там заляжем в зарослях и будем ждать.
     - Откуда ты знаешь про дорогу? - спросил Мацько.
     - От здешних мужиков,  их у  меня в  отряде больше десятка.  Они-то и
ведут нас...
     - А далеко ли от замка и острова нам придется залечь?
     - За милю.
     - Это хорошо:  если ближе, из замка могут послать кнехтов на подмогу,
а так не только послать не успеют, и криков не услышат.
     - Я об этом подумал.
     - Подумал об одном,  так подумай и о другом: коли мужики у тебя народ
надежный,  вышли  двоих-троих  вперед,  чтобы первый,  кто  увидит немцев,
тотчас дал бы нам знать.
     - Ба! И это уж сделано!
     - Ну,  тогда я  тебе еще вот что скажу:  прикажи одной-двум сотням не
вступать в бой,  когда мы с немцами сшибемся, а скакать в обход и отрезать
дорогу от острова.
     - Это первое дело!  -  ответил Збышко. - Но и такой приказ уже отдан.
Немцы как в ловушку попадут или в западню.
     Мацько при этих словах бросил на племянника одобрительный взгляд,  он
был  доволен,  что  Збышко,  невзирая на  молодые годы,  так  хорошо знает
военное дело.
     - Наша кровь! - пробормотал он с улыбкой.
     Оруженосец Глава радовался в душе еще больше Мацька: не было для него
большего упоения, как в бою.
     - Не знаю,  - сказал он, - как будут наши люди сражаться, но идут они
без шума,  в  порядке и,  видно,  рвутся в бой.  Коли Скирвойло все хорошо
обдумал, ни одному немцу не уйти живым.
     - Даст бог,  мало кто из них вырвется, - ответил Збышко. - Но я отдал
приказ брать побольше пленников,  а ежели попадется рыцарь или монах, ни в
коем случае не убивать их.
     - Почему, милостивый пан? - спросил чех.
     - Вы тоже смотрите,  -  сказал Збышко,  -  пленников берите побольше.
Коли рыцарь -  гость, он разъезжает по городам, по замкам, видит множество
людей,  слышит всякие новости,  а коли он монах,  так и подавно. По чистой
совести  скажу,  я  затем  сюда  и  приехал,  чтобы  захватить кого-нибудь
познатней и обменять его на Дануську. Только этот путь у меня и остался...
если только остался.
     С  этими словами он пришпорил коня и  снова ускакал вперед,  к голове
отряда,  чтобы отдать последние приказы и  уйти от  печальных мыслей,  для
которых и времени уже не оставалось; отряд приближался к месту, выбранному
для засады.
     - Почему это молодой пан так уверен,  что его жена еще жива и что она
в этих местах? - спросил чех.
     - Коли Зигфрид ее сразу под горячую руку не убил в Щитно,  -  ответил
ему Мацько, - то и впрямь можно надеяться, что она еще жива. А когда бы он
убил ее,  так не  стал бы  щитненский ксендз рассказывать нам все то,  что
слыхал и Збышко.  И самому свирепому человеку не так-то легко поднять руку
на беззащитную женщину, а тем более на невинное дитя.
     - Не так-то легко, да только не крестоносцу. А дети князя Витовта?
     - Это верно,  что сердце у  крестоносца волчье,  но верно и  то,  что
Зигфрид не  убил  ее  в  Щитно,  он  уехал  сюда  и,  может,  укрыл  ее  в
каком-нибудь замке.
     - Эх, кабы взять этот остров и замок!
     - Ты только погляди на этих людей, - сказал Мацько.
     - Так-то оно так!  Но только есть у меня одна мысль,  я скажу об этом
молодому пану.
     - Да  будь  у  тебя  их  целый  десяток,  все  едино стен  копьями не
сокрушишь.
     Мацько показал при этих словах на лес копий,  которыми была вооружена
большая часть воинов, и спросил:
     - Видал ли ты когда такое войско?
     Чех  и  впрямь  отродясь ничего  подобного не  видывал.  Перед  ними,
продираясь  сквозь  лесную  чащобу,  где  трудно  было  держать  равнение,
подвигалась нестройная толпа воинов.  Пешие в  этой  толпе перемешались со
всадниками и,  чтобы не  отстать от  них,  держались за седла,  за конские
хвосты и гривы.  На плечи у воинов были наброшены волчьи, рысьи и медвежьи
шкуры,  на головах торчали то кабаньи клыки,  то оленьи рога,  то косматые
уши,  и  если бы не лес копий и не осмоленные луки да полные стрел колчаны
за спинами -  сзади,  особенно в тумане,  могло показаться,  что это целые
косяки диких зверей двинулись из  лесных дебрей и  уходят,  гонимые жаждой
крови или  голодом.  Было в  этом нечто страшное и  в  то  же  время такое
необычайное, словно взору открылось вдруг поразительное зрелище, когда, по
поверью,  срываются и  уходят из  лесу  куда глаза глядят не  только дикие
звери, но даже кусты и камни.
     Увидев эту картину, один из ленкавицких шляхтичей, прибывших с чехом,
подъехал к нему и сказал:
     - Во имя отца и сына!  Ведь мы не с людьми идем, а со стаей настоящих
волков.
     Хоть Главе самому это было в диковину,  однако он ответил как человек
бывалый, который видал виды и которого ничем не удивишь:
     - Волки  только зимой  стаями ходят,  а  кровью крестоносцев можно  и
весной поживиться.
     И  в самом деле была уже весна -  месяц май!  Орешник в лесу покрылся
яркой зеленью.  Из пушистого,  мягкого моха,  по которому бесшумно ступали
воины,  пробивались белые и голубые ветреницы,  молоденькие кустики ягод и
зубчатые  листья  папоротника.  От  деревьев,  щедро  окропленных обильным
дождем,  пахло сырой корой,  а  от  опавшей хвои  и  листвы тянуло прелью.
Солнце  всеми  цветами  радуги  переливалось в  каплях  росы,  повисших на
листьях, и птицы радостно щебетали в вышине.
     Збышко торопил людей,  и отряд все быстрей подвигался вперед.  Вскоре
юноша опять вернулся в  хвост отряда,  где ехали Мацько,  чех и  мазурские
охотники.  Окрыленный надеждой на  удачу,  он  заметно оживился;  лицо его
утратило обычное грустное выражение, и глаза засверкали былым огнем.
     - Ну! - крикнул он. - Нам теперь не в хвосте плестись, а впереди надо
скакать.
     И он повел их к голове отряда.
     - Послушайте, - продолжал он, - может, мы врасплох нападем на немцев,
но если только они спохватятся и успеют построиться, так мы ударим первые,
у нас и доспехи покрепче, и мечи получше, чем у жмудинов!
     - Так и сделаем! - сказал Мацько.
     Одни всадники покрепче уселись в  седлах,  словно им  сейчас же  надо
было  ринуться  в   бой;   другие  втянули  побольше  воздуха  в  грудь  и
попробовали, легко ли меч ходит в ножнах.
     Збышко еще  раз  повторил,  что,  если  среди  пеших кнехтов окажутся
рыцари или монахи в белых плащах поверх доспехов, не убивать их, а брать в
плен, затем снова ускакал к провожатым и через минуту остановил отряд.
     Они  вышли на  дорогу,  которая от  пристани,  расположенной напротив
острова,  бежала в глубь страны.  Это не была настоящая большая дорога,  а
скорее проселок,  недавно проложенный в лесу и настолько уезженный, что по
нему с  трудом,  но все же могли пройти войска и  повозки.  По обе стороны
высился лес  и громоздились срубленные при  прокладке стволы старых сосен.
Заросли  орешника местами были  так  густы,  что  совсем  закрывали лесные
недра. Збышко выбрал место на повороте, чтобы немцы, приближаясь, не могли
заметить отряд и не успели ни отступить,  ни построиться в боевые порядки.
Он расположил людей по обе стороны дороги и приказал ждать врага.
     Привычные к  лесной войне  жмудины так  ловко  притаились за  пнями и
вывороченными бурей  корневищами,  за  кустами орешника и  купами  молодых
елочек,  точно в землю ушли.  Не слышно стало ни человеческих голосов,  ни
фырканья коней.  Порою  мимо  притаившихся людей  пробегал то  мелкий,  то
крупный лесной  зверь  и,  только наткнувшись на  них,  фыркал в  испуге и
шарахался  в  сторону.   По  временам  поднимался  ветерок,  наполняя  лес
торжественным,  великим шумом,  и снова стихал;  тогда слышно было только,
как кукуют кукушки да долбят поблизости дятлы.
     С  радостью внимали жмудины всем этим звукам,  особенно стуку дятлов,
которых  они  почитали  предвестниками  счастья.  А  дятлов  в  лесу  было
полным-полно,   и   отовсюду  долетал  их  стук,   настойчивый,   быстрый,
напоминавший труд человека.  Казалось, что не дерево они долбят, а бьют по
наковаленкам,  что  у  всякого тут своя кузница и  все они с  раннего утра
усердно принялись за работу.  А  Мацьку и мазурам представлялось,  что это
плотники приколачивают стропила на новом доме,  -  и они вспоминали родную
свою сторону.
     Но часы текли,  а кроме лесного шума и птичьего гомона ничего не было
слышно.  Туман,  одевший землю, успел поредеть, солнце заметно поднялось и
стало уже припекать, а воины все лежали. Наконец Глава, которому наскучили
ожидание и тишина, нагнулся к уху Збышка и прошептал:
     - Милостивый пан...  Коли,  даст бог,  ни  один собачий сын не  уйдет
живым,  нельзя ли нам тогда, подкравшись ночью к острову, переправиться на
ту сторону, напасть врасплох на немцев и взять замок?
     - Ты думаешь, они лодок не охраняют и пропуска у них нет?
     - И лодки они охраняют, и пропуск у них есть, - снова зашептал чех, -
но  пленники  под  ножом  скажут  пропуск,  а  то  и  сами  окликнут своих
по-немецки. Лишь бы до острова добраться, а тогда замок...
     Он  не  кончил,  Збышко внезапно зажал ему  рукой рот,  услышав,  как
закаркал на дороге ворон.
     - Тише! - произнес он. - Это знак!
     Спустя  несколько  минут  на  дороге  показался жмудин  на  маленьком
лохматом коньке,  копыта которого были обернуты овчиной,  чтобы не  слышно
было топота и на грязи не оставались следы.
     Жмудин  быстро  озирался  по  сторонам;   услышав  из  чащи  ответное
карканье, он нырнул внезапно в лес и через минуту был уже около Збышка.
     - Идут!.. - сказал он.


                                   XIX

     Збышко стал  поспешно  расспрашивать,  как немцы идут,  сколько у них
всадников и сколько пеших кнехтов и,  самое главное,  далеко ли они еще от
засады. От жмудина он узнал, что в отряде не более полутораста человек, из
них полсотни всадников,  и ведет их не крестоносец, а светский рыцарь, что
идут  они  в  строю,  а за ними следуют повозки с запасными колесами,  что
впереди отряда на расстоянии двойного полета стрелы  идут  восемь  человек
<охранения>,  которые  часто  сворачивают  с  дороги  и  обшаривают лесную
чащобу, и, наконец, что весь отряд находится в четверти мили от засады.
     Збышко огорчился,  узнав,  что крестоносцы идут в строю.  Он по опыту
знал,  как  трудно в  таких случаях прорвать сомкнутые ряды  немцев и  как
умело обороняется при  отступлении такой отряд,  отбиваясь от  врага,  как
окруженный собаками вепрь-одинец. Зато он обрадовался, узнав, что немцы от
них не больше чем в четверти мили,  заключив из этого,  что высланная им в
обход часть отряда уже  зашла врагу в  тыл  и  в  случае его  поражения не
выпустит живым ни одного человека.  Охранение мало смущало Збышка:  он уже
отдал приказ своим жмудинам спокойно пропустить его вперед, если же кнехты
вздумают углубиться в лес, переловить их потихоньку всех до единого.
     Последний приказ оказался лишним.  Охранение вскоре подошло к отряду.
Жмудины,  укрывшиеся за  корневищами поближе к  дороге,  ясно видели,  как
кнехты  остановились на  повороте  и  начали  о  чем-то  переговариваться.
Начальник,  плотный рыжебородый немец, знаком приказал им замолчать и стал
прислушиваться. С минуту он явно колебался, не свернуть ли с дороги в лес,
но,  услышав только, как долбят дятлы, решил, что, если бы в лесу укрылись
люди,  птицы не трудились бы с такой беспечностью,  и, махнув рукой, повел
отряд дальше.
     Збышко выждал, пока немцы не скрылись за следующим поворотом, а затем
во главе тяжело вооруженных рыцарей подошел к  самой дороге.  Среди прочих
были тут Мацько,  чех,  двое шляхтичей из Ленкавицы, три молодых рыцаря из
Цеханова и человек двадцать лучше вооруженных жмудских бояр. Укрываться не
было больше особой надобности,  и Збышко решил при появлении немцев тотчас
выдвинуться на  середину дороги,  броситься на врага и  прорвать его ряды.
Если бы это удалось и вместо общего сражения завязались отдельные бои,  он
мог бы быть уверен, что жмудины справятся с немцами.
     На  минуту снова воцарилась тишина,  нарушаемая только обычным лесным
шумом.  Но вскоре с восточной стороны дороги донесся шум голосов.  Сначала
смутный  и   отдаленный,   он  постепенно  приближался  и  становился  все
явственней.
     В  ту же минуту Збышко вывел свой отряд на середину дороги и построил
его клином. Сам он стал во главе отряда, а Мацько и чех непосредственно за
ним.  В третьем ряду стояло три человека,  в следующем -  четыре. Все были
хорошо  вооружены;   правда,  им  недоставало  ратовищ,  то  есть  длинных
рыцарских копий; но в лесу эти копья были бы большой помехой. Зато в руках
у  рыцарей  для  первого натиска были  жмудские копья  покороче и  полегче
рыцарских, а для жаркой рукопашной схватки - мечи у седел и секиры.
     Глава насторожился и, прислушавшись, шепнул Мацьку:
     - Поют, черт бы их побрал!
     - Странно мне,  почему это лес впереди смыкается,  да и их что-то все
еще не видно, - заметил Мацько.
     Збышко,  полагая, что дальнейшие предосторожности излишни и можно уже
громко разговаривать, повернулся и сказал:
     - Это потому,  что дорога идет вдоль реки и часто делает повороты. Мы
встретимся неожиданно, да оно и лучше.
     - А песню поют веселую! - заметил чех.
     Немцы и в самом деле пели вовсе не благочестивую песню, это было ясно
по напеву.  Прислушавшись,  можно было определить,  что поет всего человек
двадцать,  а  остальные  только  подхватывают  припев,  который  как  гром
разносится по лесу.
     Так, веселые и жизнерадостные, шли немцы навстречу смерти.
     - Скоро мы их увидим, - сказал Мацько.
     При  этом лицо его потемнело и  приняло волчье выражение;  неумолим и
упорен был он,  да и  до сих пор еще не разделался с немцами за ту стрелу,
что вонзилась ему в  грудь,  когда он ехал к  магистру с письмом от сестры
Витовта.
     И теперь все в нем кипело, и жажда мести владела им.
     <Несдобровать тому,  кто  первый сшибется с  ним>,  -  подумал Глава,
бросив взгляд на старого рыцаря.
     Но тут порыв ветерка явственно донес припев,  который немцы повторяли
хором:  <Тантарадай!  Тантарадай!>  -  и вслед за тем чех услыхал знакомую
песню*:

                      Bi den rosen, er wol mac,
                      Tantaradei!
                      Merken wa mir'z houbet lac...
     _______________
          * <По розам может он узнать,  где покоилась моя голова> (нем.) -
     строки из любовной лирики немецкого поэта-миннезингера  Вальтера  фон
     дер Фогельвейде (ок. 1170 - ок. 1230).

     И  вдруг немцы оборвали песню,  услышав с обеих сторон такое шумное и
громкое карканье,  точно в этом уголке леса открыл заседание вороний сейм.
Крестоносцы диву дались, откуда взялось здесь столько воронья и почему оно
каркает не на вершинах деревьев,  а на земле.  Как раз в эту минуту первая
шеренга кнехтов появилась на повороте дороги и,  увидев впереди незнакомых
всадников, стала как вкопанная.
     В то же самое мгновение Збышко пригнулся в седле и дал шпоры коню:
     - Вперед на врага!
     Остальные помчались за ним.  С  обеих сторон леса несся оглушительный
клич жмудинов. Около двухсот шагов отделяло отряд Збышка от первой шеренги
немцев,  которые в  мгновение ока наставили навстречу всадникам лес копий,
тогда как остальные шеренги с такой же быстротой повернулись лицом направо
и  налево,  чтобы  защищаться от  нападения  с  флангов.  Польские  рыцари
удивились бы выучке крестоносцев,  если бы у них было время и если бы кони
не несли их с бешеной быстротой к направленным на них сверкающим копьям.
     По  счастливой для  Збышка  случайности немецкая  конница  находилась
позади своего отряда, при повозках. Правда, она тотчас двинулась на помощь
своей пехоте,  но не могла ни пробиться сквозь шеренги кнехтов,  ни обойти
их и тем самым прикрыть от первого натиска. Притом ее самое окружила целая
орда жмудинов,  которые вылетели из  зарослей,  точно рой рассерженных ос,
когда гнездо их заденет ногой неосторожный путник.  Тем временем Збышко со
своим отрядом ударил на пехоту.
     Но удар был безуспешен.  Немцы,  воткнув в землю острые концы древков
своих тяжелых копий и бердышей,  держали их так ровно и крепко, что легкие
жмудские кони не могли проломить эту стену. Конь Мацька, раненный в цевку,
взвился на дыбы,  а затем ткнулся мордой в землю. На мгновение смертельная
опасность нависла над старым рыцарем; но искушенный воитель, побывавший во
всяких переделках,  высвободил ноги из стремян, схватился могучей рукой за
острие  немецкого копья,  которое,  вместо того  чтобы  вонзиться рыцарю в
грудь,  послужило ему  опорой,  затем  вскочил,  скользнул между  коней и,
обнажив меч,  стал рубить копья и  бердыши,  как  хищный кречет,  когда он
яростно когтит стаю долгоносых журавлей.
     Конь  Збышка перед  самой стеной немцев остановился внезапно на  всем
скаку и  присел на задние ноги;  молодой рыцарь оперся на копье;  но копье
переломилось,  и  он  тоже  схватился за  меч.  Чех,  самым верным оружием
почитавший секиру,  метнул ее  в  гущу немцев и  на  какой-то  краткий миг
остался безоружным.  Один из ленкавицких шляхтичей погиб,  другого охватил
при  этом такой гнев,  что  он  взвыл по-волчьи и,  вздыбив окровавленного
коня,  ринулся очертя голову в  самую гущу  немцев.  Жмудские бояре рубили
мечами  острия  и  древки  копий,  из-за  которых выглядывали застывшие от
изумления,  перекошенные от  упорства и  ярости лица кнехтов.  Но прорвать
ряды немцев рыцарям не удалось.  Жмудины ударили было на врага с  флангов,
но тотчас отпрянули,  как от ежа. Правда, они тут же бросились на немцев с
еще большим ожесточением, но и на этот раз ничего не добились.
     Некоторые из  них мгновенно взобрались на  придорожные сосны и  стали
стрелять по кнехтам из луков;  начальник немцев заметил это и отдал приказ
отступать к своей коннице.  Немецкие лучники тоже начали отстреливаться из
самострелов,  и не один жмудин,  укрывшийся в ветвях сосны, пал тогда, как
зрелая шишка,  на землю и,  умирая,  рвал руками лесной мох или бился, как
рыба,  выброшенная на  берег.  Окруженные со  всех сторон,  немцы не могли
рассчитывать на победу,  но они успешно оборонялись и надеялись,  что хоть
горсточке удастся вырваться из кольца и пробиться назад к реке.
     Никому из  немцев не  пришло в  голову сдаться;  они  сами не  щадили
пленников и  знали,  что и  им  нельзя ждать пощады от  народа,  который в
порыве  отчаяния с  оружием  в  руках  поднялся на  своего  врага.  И  они
отступали в молчании, тесным строем, плечом к плечу; то занося, то опуская
копья и  бердыши,  они в  общем смятении рубили,  кололи,  разили врага из
самострелов,  все приближаясь к своей коннице,  которая не на живот,  а на
смерть билась с другим отрядом.
     Вдруг  произошло нечто  неожиданное,  что  решило участь ожесточенной
сечи.  Шляхтич  из  Ленкавицы,  которого привела в