воей
красотой и  особенно смущением и  слезами,  за которыми любовь была видна,
как золотое дно видно в прозрачной воде ручейка.
     - Я еду на войну,  -  обратился к ней Глава,  -  может,  и голову там
сложу. Вам не жаль меня?
     - Жаль мне тебя! - тоненьким голоском ответила девушка.
     И  залилась  слезами,   которые  всегда  были  у  нее  наготове.  Чех
окончательно  растрогался  и  стал  целовать  ей  руки,   воздерживаясь  в
присутствии Ягенки от более страстных поцелуев.
     - Опояшь его  в  дорогу или  подари что-нибудь на  память,  чтобы  он
сражался под твоим знаком, - сказала Ягенка.
     Но  Анульке  нелегко было  это  сделать,  она  была  в  одежде  юного
оруженосца.  Девушка кинулась искать:  ни ленты,  ни повязки!  Все женские
уборы еще со  времени отъезда из Згожелиц лежали нетронутые в  коробах,  и
Анулька оказалась в  большом затруднении,  но  Ягенка и  тут пришла ей  на
помощь, посоветовав отдать сеточку, которую та носила на голове.
     - Слава богу! Пусть будет сеточка! - воскликнул повеселевший Глава. -
Приколю ее к шлему,  и несчастной будет мать того немца,  который посягнет
на нее!
     Анулька,  подняв  обе  руки,  сняла  сетку,  и  светлые  пряди  волос
рассыпались у  нее  по  плечам  и  спине.  Увидев,  как  прелестна  она  с
распущенной косой,  Глава  даже  в  лице  изменился.  Он  вспыхнул,  потом
побледнел,  взял сеточку,  поцеловал ее,  спрятал за пазуху, еще раз обнял
колени Ягенки,  затем крепче,  чем следовало, колени Анульки и со словами:
<Так пусть и будет!> - вышел из комнаты.
     Хотя чех утомился от дороги и не отдыхал, он так и не лег спать. Ночь
напролет пил  Глава  с  двумя  молодыми шляхтичами из  Ленкавицы,  которые
собирались ехать с  ним в  Жмудь.  Однако он не охмелел и,  едва забрезжил
свет, был уже во дворе городка, где ждали оседланные кони.
     В  стене над сараем тотчас приотворилось затянутое пузырем окно,  и в
щелку выглянули голубые глазки.  Заметив это,  чех  хотел подойти показать
Анульке приколотую к  шлему сетку и еще раз проститься с девушкой;  но ему
помешали ксендз Калеб и  старый Толима,  которые вышли дать ему  несколько
советов на дорогу.
     - Поезжай ко двору князя Януша, - сказал ксендз Калеб, - может, там и
рыцарь Мацько. Во всяком случае, при дворе ты все узнаешь, знакомых у тебя
там достаточно.  Дороги оттуда в Литву тебе тоже знакомы, да и провожатого
там  легче  найти,  который знает  тропы  в  пуще.  Коли  хочешь наверняка
добраться до пана Збышка, так не езди прямо в Жмудь, там прусская застава,
а скачи через Литву.  Помни, что и жмудины могут тебя убить, прежде чем ты
крикнешь им,  кто ты такой; совсем другое дело, ежели ты приедешь к ним из
владений  князя  Витовта.   Да  благословит  бог  тебя  и  обоих  рыцарей,
возвращайтесь в добром здоровье и привозите Данусю,  а я всякий день после
вечерни и до первой звезды, пав ниц, буду за вас богу молиться.
     - Спасибо, отче, за благословение, - ответил Глава. - Нелегко вырвать
жертву живой из  дьявольских лап крестоносцев,  но все в  руках божьих,  и
лучше надеяться, чем предаваться унынию.
     - Это верно,  что лучше,  потому я и не теряю надежды.  Да... надежда
живет,  хоть и зреет в сердце тревога...  Хуже всего, что сам Юранд, стоит
только произнести ее имя, поднимает перст к небу, словно видит ее уже там.
     - Как же он может ее видеть, коли нету очей у него?
     - Бывает,  - сказал ксендз не то чеху,  не то сам себе,  - что земные
очи погасли, а человек видит то, чего другие не могут увидеть. Бывает так,
бывает! Но не может этого быть, чтобы бог попустил обидеть такого кроткого
агнца.  Чем провинилась она перед крестоносцами?  Ничем! А непорочна была,
яко крин сельный, и с людьми-то хороша, и певала, будто пташка в поле! Бог
любит детей,  сожалеет он о людских муках... И коли убили Дануську, может,
он и воскресит ее,  как Петровина*, который, восстав из гроба, долгие годы
занимался хозяйством... Поезжай с богом, и да хранит десница господня всех
вас и ее!
     _______________
          * П е т р о в и н - герой житийного рассказа (ХIII в.) о чудесах
     святого  Станислава.  Он  продал  епископу,  согласно  легенде,  свою
     деревню  и вскоре умер.  Спустя три года понадобилось подтвердить акт
     продажи,  а свидетелей у Станислава не было.  Тогда,  по его молитве,
     Петровин воскрес и дал нужное свидетельство.

     С  этими словами ксендз вернулся в  часовню служить раннюю обедню,  а
чех сел на коня, еще раз поклонился у притворенного окна - и уехал, потому
что уже совсем рассвело.


                                    XV

     Князь Януш и княгиня уехали с частью двора в Черск на весеннюю рыбную
ловлю;  они очень любили это зрелище и почитали его одной из лучших забав.
Все же  чеху удалось узнать от  Миколая из Длуголяса много важных новостей
как о  делах частных,  так и  о войне.  Прежде всего он узнал,  что рыцарь
Мацько отказался,  видно, от намерения ехать в Жмудь прямо через <прусскую
заставу>,  так как за  несколько дней до этого он побывал в  Варшаве,  где
застал еще князя и княгиню. Что до войны, то старый Миколай подтвердил все
те слухи,  которые дошли до Главы в  Щитно.  Вся Жмудь,  как один человек,
поднялась против немцев, а князь Витовт не только перестал помогать ордену
против злополучных жмудинов,  но,  не объявляя пока немцам войны и  ведя с
ними  переговоры,  чтобы обмануть их  бдительность,  снабжал тем  временем
Жмудь деньгами, людьми, лошадьми и хлебом. И сам он, и крестоносцы слали в
то же время послов к  папе,  к  императору римскому и  другим христианским
государям,  обвиняя друг друга в вероломстве,  предательстве и измене.  От
великого князя с  письмами поехал мудрый Миколай из Рженева,  который умел
распутывать  нити  интриг  крестоносцев и  убедительно  показывать,  сколь
тяжкие обиды чинят они Литве и Жмуди.
     А  когда на виленском сейме еще больше укрепился союз Литвы и Польши,
крестоносцы содрогнулись от  ужаса,  ибо  нетрудно было  предугадать,  что
Ягайло как властитель всех земель,  которыми правил князь Витовт, в случае
войны станет на  его  сторону.  Грудзђндский комтур,  граф Иоганн Зайн,  и
гданьский комтур,  граф  Шварцбург,  по  повелению магистра  отправились к
королю с запросом о его намерениях.  Король ничего им не ответил, хотя они
привезли  ему  дары:  быстролетных кречетов и  ценную  утварь.  Тогда  они
притворно пригрозили королю войной,  хорошо зная, что и магистр, и капитул
боятся  страшного могущества Ягайла  и  стремятся отдалить  день  гнева  и
поражения.
     Как паутина,  разрывались все договоры,  особенно с Витовтом. Вечером
после приезда Главы в варшавский замок пришли свежие вести. Приехал Брониш
из Цясноты,  придворный князя Януша,  посланный недавно князем в  Литву за
вестями,  а  с  ним два знатных литовских князя с письмами от Витовта и от
жмудинов.  Вести были грозные.  Орден готовился к  войне.  Всюду укрепляли
замки,  терли порох,  тесали каменные ядра,  стягивали к границе кнехтов и
рыцарей,  а  легкие отряды конников и пехоты учиняли уже набеги на Литву и
Жмудь со  стороны Рагнеты,  Готтесвердера и  других пограничных замков.  В
дремучих лесах,  в  полях,  в деревнях раздавались уже боевые кличи,  а по
вечерам над  темной  стеной  лесов  полыхали зарева  пожаров.  Витовт взял
наконец  открыто  Жмудь  под  свое  покровительство,   послал  туда  своих
правителей,  а  полководцем вооруженного народа  назначил  прославившегося
своим мужеством Скирвойла,  который учинял набеги на Пруссию, жег города и
села,  уничтожал их,  подвергал опустошению.  Сам князь продвинул войска к
Жмуди,  укрепил некоторые замки,  другие,  как, например, Ковно, разрушил,
чтобы они не  стали твердыней для крестоносцев.  Ни  для кого уже не  было
тайной,  что с  наступлением зимы,  когда мороз скует трясины и болота,  а
если выдастся погожее лето,  то,  быть может,  и раньше,  вспыхнет великая
война,  которая охватит все литовские,  жмудские и прусские земли. Если же
на  помощь Витовту придет король,  то наступит день,  когда немецкая волна
либо зальет еще полмира,  либо,  отбитая,  на долгие века вернется в  свое
старое ложе.
     Но  все это было дело будущего.  Пока же  по  всему свету разносились
стоны и призывы к справедливости. В Кракове и в Праге, при папском дворе и
в других западных королевствах читали послание злополучного народа.  Князю
Янушу это послание привезли бояре, прибывшие вместе с Бронишем из Цясноты.
Не один мазур невольно нащупывал меч на боку,  раздумывая, не встать ли по
собственному почину под  знамена Витовта.  Все знали,  что великий князь с
радостью встретил бы  закаленную родовую шляхту,  такую  же  неукротимую в
бою,   как  литовские  и  жмудские  бояре,  но  лучше  обученную  и  лучше
вооруженную. Одних толкала на это ненависть к старым врагам шляхты, других
- жалость.  <Внемлите,  внемлите!  -  взывали жмудины к королям, князьям и
всем народам.  -  Мы  были вольным и  благородным народом,  а  орден хочет
обратить нас в  рабов!  Не наших душ ищет он,  но земли и  достояния.  Так
велика  уже  наша  нужда,  что  впору  нам  просить  подаяния или  разбоем
заняться!  Как смеют они крестить нас святой водой,  коли у них самих руки
нечисты!  Мы хотим,  чтобы нас крестили,  но не кровью и  мечом,  мы хотим
веры,  но той,  какой учат достойные монархи - Ягайло и Витовт. Внемлите и
подайте нам  руку помощи,  ибо мы  погибаем!  Орден хочет крестить нас для
того,  чтобы нас легче было поработить, не священников, а палачей посылает
он к нам. Они уже отняли у нас наши ульи, наши стада, все плоды земли; нам
нельзя уже ни ловить рыбу,  ни бить зверя в пуще!  Внемлите нашим мольбам,
ибо нас,  издревле вольных людей,  они заставляют гнуть выю,  возводить по
ночам замки для них;  они увезли как заложников наших детей, а наших жен и
дочерей бесчестят на глазах у мужей и отцов. Не говорить, а стенать должно
нам.  Они  пожгли наши дома,  увезли в  Пруссию наших владык,  убили наших
великих людей,  Коркуца, Вассыгина, Сволька и Сонгайла, и, как волки, пьют
нашу кровь.  О,  внемлите нам!  Ведь мы не звери,  а люди,  и мы взываем к
святейшему отцу, дабы он повелел польским епископам крестить нас, ибо всей
душой жаждем мы крещения, но не живой кровью, а водою спасения>.
     Так  жаловались жмудины,  и,  когда  жалобы их  дошли до  мазовецкого
двора,  несколько рыцарей и  придворных тотчас  решили  отправиться им  на
подмогу, уверенные, что и позволения просить у князя Януша нет надобности,
хотя бы потому,  что княгиня была родной сестрой Витовта.  Все распалились
гневом,  когда от  Брониша и  бояр стало известно,  что многие благородные
жмудские юноши, взятые в Пруссию заложниками, не вынесли позора и жестоких
мук, которым подвергали их крестоносцы, и покончили с собой.
     Глава радовался этому порыву мазовецкого рыцарства. Чем больше людей,
думал он,  отправится из  Польши к  князю Витовту,  тем сильнее разгорится
пламя  войны  с  крестоносцами и  тем  вернее  можно  будет  выказать свою
храбрость.  Радовался чех  и  тому,  что увидит Збышка,  к  которому успел
привязаться,  и старого рыцаря Мацька,  у которого,  как он думал,  стоило
поучиться ратному  делу,  да  и  тому,  что  посмотрит новые  дикие  края,
неведомые города,  рыцарей и  войско,  каких он еще не видывал,  и  самого
князя Витовта, чья слава в то время гремела по свету.
     Поэтому он решил лететь во весь опор, останавливаясь только для того,
чтобы дать отдохнуть коням.  Бояре, которые прибыли с Бронишем из Цясноты,
и  другие литвины,  находившиеся при  дворе  княгини,  знали все  дороги и
переходы,  они-то  и  должны были  провожать его  и  мазовецких рыцарей от
селения к селению,  от городка к городку через дремучие,  необъятные леса,
которыми была покрыта большая часть Мазовии, Литвы и Жмуди.


                                   XVI

     В какой-нибудь миле от Ковно,  уничтоженного самим Витовтом, стояли в
лесах   главные  силы   Скирвойла.   В   случае   необходимости  Скирвойло
перебрасывал их с  молниеносной быстротой с места на место,  налетая то на
прусские  владения,  то  на  замки  и  городки,  оставшиеся  еще  в  руках
крестоносцев,   и  раздувая  во  всем  крае  пожар  войны.  Там-то  верный
оруженосец и нашел Збышка с Мацьком,  который приехал только за два дня до
этого.  Поздоровался чех  со  Збышком и  ночь напролет проспал как убитый;
только на  другой день вечером пошел он  поздороваться со  старым рыцарем.
Мацько,  усталый и  злой,  разгневался и  стал спрашивать,  почему это  он
ослушался его и не остался в Спыхове.  Смягчился старик только после того,
как чех,  улучив удобную минуту,  когда Збышка не было в  шатре,  объяснил
ему, какой приказ получил он от Ягенки.
     Глава прибавил, что приехал не только по приказу Ягенки и что не одна
только  жажда  битвы  привлекла его  сюда:  случись что-нибудь,  он  хотел
немедленно послать в Спыхов гонца с вестями.  <Панночка, - говорил он, - с
ее  ангельской душой,  молится за  дочку Юранда,  хоть и  не  сулит ей это
добра.  Но всему должен быть конец. Коли нет уже Дануськи в живых, царство
ей небесное,  непорочна она была,  как агнец;  но коли отыщется она, нужно
немедля предупредить панночку,  чтобы она,  не  дожидаясь,  пока  прибудет
Дануська,  поскорее уезжала из  Спыхова,  а  то  отъезд ее  будет похож на
позорное изгнание>.
     Мацько слушал чеха неохотно,  время от  времени повторяя,  что не его
ума это дело. Но Глава решил говорить напрямик и нимало этим не смутился.
     - Лучше было панне оставаться в Згожелицах, - сказал он в заключение,
- незачем было ей уезжать. Мы все уверяли бедняжку, что дочки Юранда нет в
живых, а может выйти совсем по-другому.
     - А не ты ли ей говорил,  что Дануськи нет в живых? - сердито спросил
Мацько.  -  Надо было держать язык за зубами.  А я взял ее потому, что она
боялась Чтана и Вилька.
     - Это был только предлог,  - ответил оруженосец. - Она спокойно могла
оставаться в  Згожелицах,  ведь Вильк и Чтан препоны чинят друг дружке.  А
вы,  пан,  боялись,  как  бы  в  случае  смерти  Дануськи  и  панночка  не
ускользнула от пана Збышка, потому и взяли ее с собой.
     - Что это ты так занесся! Разве ты не слуга уже, а опоясанный рыцарь?
     - Слуга я,  но только панны,  потому и забочусь о том, чтобы позор не
пал на нее.
     Мацько нахмурился и  задумался,  он  был недоволен собой.  Не раз уже
упрекал он себя за то,  что взял Ягенку из Згожелиц:  старик понимал, что,
подсовывая Ягенку  Збышку,  он  умаляет  ее  достоинство,  а  если  Дануся
найдется,  так  может получиться и  того хуже.  Чувствовал он  и  то,  что
дерзкий чех  прав:  хоть и  взял он  с  собой Ягенку,  чтобы отвезти ее  к
аббату, но, узнав о его смерти, мог оставить девушку в Плоцке, а вот же не
сделал этого,  потащил ее в Спыхов только для того, чтобы она была поближе
к Збышку.
     - Это мне и в голову не пришло, - сказал он, пытаясь обмануть и себя,
и чеха, - она сама навязалась.
     - Ах, вот как! Навязалась! Да мы же сами уверили ее, что дочки Юранда
нет в живых и что братьям спокойнее будет без нее, - вот она и поехала.
     - Это ты ее уверил! - вскричал Мацько.
     - Да,  и  я  в этом повинен.  Но теперь все станет ясно.  Надо что-то
делать, иначе лучше смерть.
     - Что  же  ты  поделаешь с  таким  войском  и  на  такой  войне?..  -
нетерпеливо сказал Мацько.  -  Может,  оно и  станет получше,  да только в
июле, немцы, они ведь воюют зимой и в сухое лето, а теперь одна слава, что
война.  Князь Витовт,  толкуют,  в  Краков поехал на переговоры с королем,
хочет заручиться его согласием и помощью.
     - Но  ведь  есть  же  поблизости замки крестоносцев.  Взять хоть  два
замка, так, может, дочку Юранда удастся найти, а нет, так дознаться про ее
смерть.
     - А может, ни то, ни другое.
     - Зигфрид-то сюда ее увез.  Об этом нам и в Щитно говорили,  и всюду,
да и сами мы так думали.
     - А  видал ты это войско?  Выйди-ка из шатра да погляди.  У иных одни
только палки, у иных медные прадедовские мечи.
     - Да, но я слыхал, что жмудины добрые вояки.
     - Не голыми же руками брать замки, да еще крестоносцев.
     Дальнейший  разговор  был  прерван  появлением  Збышка  и  Скирвойла,
полководца жмудинов.  Это  был  человек невысокого роста,  но  плечистый и
крепкий.  Грудь у него была колесом,  так что казалось, что спереди у него
горб,  а  руки доходили чуть не  до  колен.  Он  похож был на  Зындрама из
Машковиц,  знаменитого рыцаря,  с  которым Мацько и  Збышко в  свое  время
познакомились в Кракове:  такая же огромная голова и такие же кривые ноги.
Говорили,  что он хорошо знает искусство войны. Жизнь его прошла в стычках
с  татарами,  с  которыми он  долгие годы воевал на  Руси,  да с  немцами,
которых он  ненавидел лютой ненавистью.  Во  время этих  войн он  научился
говорить по-русски, а потом, при дворе Витовта, немного и по-польски, знал
он  и  по-немецки,  во  всяком случае повторял три слова:  огонь,  кровь и
смерть.  В  огромной его  голове зрело  множество хитрых военных замыслов,
которых крестоносцы не  могли ни предугадать,  ни предупредить,  поэтому в
пограничных комтуриях его боялись.
     - Мы  толковали про набеги,  -  с  необычным оживлением сказал Мацьку
Збышко, - и пришли послушать, что скажете вы с вашим опытом.
     Мацько усадил Скирвойла на сосновый пень,  покрытый медвежьей шкурой,
затем  велел  слугам принести братину меда,  и  рыцари стали попивать мед,
черпая его из братины жестяными кружками, а когда все подкрепились, Мацько
спросил;
     - Так вы хотите учинить набег?
     - Пустить дымом немецкие замки.
     - Какие же?
     - Рагнету или Новое Ковно.
     - Рагнету,  -  сказал Збышко.  -  Четыре дня назад мы  были под Новым
Ковно, и немцы побили нас.
     - То-то и оно, - подтвердил Скирвойло.
     - Так как же?
     - Да вот так.
     - Погодите, - сказал Мацько, - я ведь здешних мест не знаю. Где Новое
Ковно и где Рагнета?
     - До Старого Ковно отсюда с милю, - ответил Збышко, - а от Старого до
Нового  тоже  миля.   Замок  на  острове.   Четыре  дня  назад  мы  хотели
переправиться;  но  немцы побили нас  у  переправы.  Полдня гнались они за
нами,  пока мы  не  укрылись в  лесах,  а  войско все рассеялось,  так что
некоторые воины вернулись только сегодня утром.
     - А Рагнета?
     Скирвойло  показал  своей  длинной,  как  ветвь,  рукой  на  север  и
произнес:
     - Далеко, далеко!..
     - Потому-то набег надо учинить на Рагнету,  что она далеко! - ответил
Збышко.  - Там кругом спокойно, все, у кого оружие в руках, пришли сюда, к
нам. Не ждут немцы там набега, и мы их захватим врасплох.
     - Это верно, - сказал Скирвойло.
     - Так вы думаете, - спросил Мацько, - и замок можно взять?
     Скирвойло отрицательно покачал головой, а Збышко ответил:
     - Замок крепкий,  так  что  вряд  ли,  разве только случайно.  Но  мы
опустошим весь край,  пожжем деревни и города,  уничтожим припасы, а самое
главное -  захватим пленников,  а  среди них могут попасться люди знатные,
крестоносцы за таких пленников охотно дают выкуп или обменивают их...
     Тут он обратился к Скирвойлу:
     - Вы сами,  князь,  сказали, что я верно говорю, а теперь подумайте и
про то,  что Новое Ковно на острове. Там мы ни деревень не пожжем, ни стад
не отобьем, ни пленников не захватим. Да и разбили нас там совсем недавно.
Эх! Пойдемте лучше туда, где нас сейчас не ждут.
     - Победитель меньше всего ждет набега, - пробормотал Скирвойло.
     Но тут слово взял Мацько и стал поддерживать Збышка, понимая, что под
Рагнетой он надеется скорее узнать о  жене и  там легче захватить знатного
пленника, которого можно было бы потом обменять. Он тоже считал, что лучше
двинуться дальше  и  неожиданно вторгнуться в  край,  который  немцы  хуже
охраняют,  чем  учинять  набег  на  остров,  укрепленный самой  природой и
защищенный к тому же мощным замком с победонос