чем и  есть было нечего,  но было где голову приклонить.
Вы молоды, с вами дело другое; но я так думаю, что коли дал нам приют этот
старый дом, то и мне не пристало оставлять его в небрежении.
     И  он  остался.  Однако он  любил приходить в  замок полюбоваться его
великолепием и  пышностью,  посравнить его  со  старым  гнездом  и  заодно
поглядеть на Збышка,  Ягенку и внучат.  Все, что он видел, было по большей
части делом его рук и все же наполняло его гордостью и удивлением.  Иногда
к нему приезжал старый Вильк <покалякать> у огня,  а то Мацько навещал его
с той же целью в Бжозовой;  однажды старый рыцарь и выложил ему свои мысли
о <новых порядках>:
     - Мне,  знаете,  иногда даже чудно.  Все знают,  что Збышко  бывал  в
королевском замке в Кракове,  - ему ведь тогда чуть голову не срубили! - и
в Мазовии, и в Мальборке, и у князя Януша, Ягенка тоже в достатке выросла,
но  замка своего у них все-таки не было...  А теперь они так живут,  будто
иначе никогда и не живали...  Похаживают себе да похаживают по  покоям  да
все слугам приказывают, а устанут, так сядут, посидят. Прямо тебе каштелян
с  каштеляншей!  Есть  у  них  горница,  где  они  обедают  с  солтысами*,
приказчиками и челядью,  так и лавки там для нее и для него повыше, прочие
ниже сидят и ждут,  покуда пан и пани себе  на  блюдо  положат.  Таков  уж
придворный обычай, а мне всякий раз приходится напоминать себе, что это не
какие-нибудь важные паны,  а мой племянник с женой, которые меня, старика,
в руку чмокают, на первое место сажают и называют своим благодетелем.
     _______________
          * С о л т ы с - староста. В описываемые времена солтысы деревень
     и городов имели значительные права и доходы.

     - За  это господь бог и  ниспослал им свое благословение,  -  заметил
старый Вильк.
     Затем,   грустно  покачав  головой,  он  прихлебнул  меда,  пошевелил
железной кочергой головни в печке и сказал:
     - А вот мой парень погиб!
     - Воля божья.
     - Это верно!  Старшие сыны -  пятеро их у меня было - полегли задолго
до него.  Да вы сами знаете. Что и говорить, воля божья. Но этот был самый
крепкий. Настоящий Вильк, и когда бы не погиб он, так, может, сегодня тоже
жил бы в собственном замке.
     - Уж лучше бы Чтан погиб.
     - Что там Чтан!  Он  взваливает себе на  спину мельничные жернова,  а
сколько раз мой трепал его!  У  моего была рыцарская выучка,  а Чтана жена
теперь по роже хлещет; он хоть и силач, а дурак.
     - Да, никудышный! - подтвердил Мацько.
     И,  воспользовавшись случаем,  стал превозносить до  небес не  только
рыцарское искусство Збышка, но и его ум: он, мол, в Мальборке состязался с
первейшими рыцарями,  а <с князьями говорить для него все едино, что орехи
щелкать>.   Старик   хвалил   Збышка   и   за   рассудительность,   и   за
хозяйственность,  без чего замок поглотил бы  скоро все их  достояние.  Не
желая,  однако,  чтобы  старый Вильк подумал,  будто им  грозит что-нибудь
подобное, он сказал, понизив голос:
     - Ну,  по милости божьей,  добра у нас полны сундуки,  побольше,  чем
люди думают, только вы про то никому не сказывайте.
     Люди, однако,  и догадывались,  и знали,  и друг другу  рассказывали,
раздувая  все  и  преувеличивая,  особенно богатства,  которые богданецкие
рыцари вывезли из Спыхова.  Болтали,  будто деньги из Мазовии везли целыми
бочонками.  Мацько  как-то  выручил знатных владетелей Конецполя*,  дав им
взаймы десятка два гривен,  и все окончательно уверились в несметности его
<сокровищ>.  От этого богданецкие рыцари еще больше значили в глазах людей
и пользовались еще большим почетом,  и в замке у  них  всегда  полно  было
гостей, на что Мацько, хоть и был бережлив, никогда не смотрел косо, зная,
что это помогает возвеличению рода.
     _______________
          * К о н е ц п о л ь  (ныне Ченстоховское воеводство)  как раз  в
     1403 г.  получил права города.  Далее Сенкевич упоминает Якуба (Кубу)
     из Конецполя,  воеводу серадзского  в  1394 - 1430 гг.  Конецпольские
     стали влиятельным магнатским родом.

     Особенно пышно справляли крестины,  а  раз в год после успенья Збышко
устраивал для  соседей  большой  пир,  на  который  приезжали и  шляхтянки
поглядеть  на  рыцарские  состязания,  послушать  песенников и  при  свете
смоляных факелов  до  утра  поплясать с  молодыми рыцарями.  Вот  тогда-то
старый Мацько тешился и радовался,  любуясь на Збышка и Ягенку,  которые с
виду были так горделивы и  величавы.  Збышко возмужал,  раздался в плечах,
но, хоть ростом был высок и могуч, лицо у него по-прежнему было юношеским.
Когда же, охватив пышные волосы пурпурной повязкой, он облачался в богатое
платье,  затканное серебряными и золотыми нитями,  не только Мацько,  но и
многие шляхтичи говорили про  себя:  <Господи,  сущий тебе  князь в  своем
замке>.  А  перед Ягенкой,  которая сияла молодостью,  здоровьем,  силой и
красотой,  рыцари, знакомые с западными обычаями, не раз преклоняли колено
и  просили ее  стать  дамой  их  сердца.  Сам  старый владетель Конецполя,
который  был  серадзским воеводой,  при  виде  ее  приходил  в  восторг  и
сравнивал ее с утренней зарей и с <солнышком>, <которое озаряет мир и даже
старую кровь заставляет играть в жилах>.


                                  ХLVII

     Но  вот на пятом году,  когда во всех деревнях был заведен образцовый
порядок,  когда  над  законченной сторожевой башней уже  несколько месяцев
развевалась  хоругвь  с  Тупой  Подковой,  а  Ягенка  благополучно  родила
четвертого сына,  которого назвали Юрандом,  старый  Мацько  сказал как-то
Збышку:
     - Все на свете случается, вот бы послал бог счастье еще в одном деле,
и можно умереть спокойно.
     Збышко  поглядел на  него  испытующим взором  и,  помолчав с  минуту,
спросил:
     - Уж  не о  войне ли с  крестоносцами вы говорите,  больше ведь вам и
желать-то нечего?
     - Я скажу тебе,  что и раньше говорил, - ответил Мацько, - покуда жив
магистр Конрад, войны не будет.
     - Не век ему жить!
     - Да и мне не век, вот почему я совсем про другое думаю.
     - Про что же?
     - Э!  Лучше не загадывать.  А  пока что съезжу я  в  Спыхов,  а  коли
приведет бог, так и к князьям в Плоцк да в Черск.
     Збышко не очень удивился,  -  Мацько за последние годы не раз ездил в
Спыхов, - он только спросил:
     - Долго ли пробудете?
     - Да на этот раз подольше, в Плоцке придется задержаться.
     Спустя  неделю  Мацько и  впрямь уехал,  захватив с  собой  несколько
повозок и добрые доспехи, <на случай, если придется с кем-нибудь драться>.
Прощаясь,  он еще раз предупредил, что, может, задержится, и действительно
задержался:  целых полгода не было о нем ни слуху ни духу.  Збышко стал уж
беспокоиться и наконец отправил в Спыхов нарочного, но тот встретил Мацька
за Серадзом и вернулся с ним домой.
     Старый рыцарь был что-то  мрачен,  но,  порасспросив Збышка обо всем,
что делалось в  его отсутствие,  и узнав,  что все в порядке,  успокоился,
повеселел и сам заговорил о своей поездке.
     - Знаешь, я был в Мальборке, - сказал он.
     - В Мальборке?
     - А то где же?
     Збышко воззрился на него в  изумлении,  затем хлопнул себя по ляжке и
воскликнул:
     - Господи! А я-то совсем забыл!
     - Ты-то мог забыть,  потому что выполнил свой обет, - ответил Мацько,
- но  не  приведи бог,  чтобы я  от  обета своего отступился и  честь свою
замарал. Не в обычае это у нас, и клянусь крестом святым, что, покуда жив,
я этого обычая не нарушу.
     Мацько при этом нахмурился, и лицо его стало таким ужасным и грозным,
каким Збышко видел его только в  былые годы у  Витовта и Скирвойла,  когда
надо было сражаться с крестоносцами.
     - Ну, и что же? - спросил Збышко. - Не одолели?
     - Как же я мог его одолеть, коли он не принял моего вызова.
     - Почему?
     - Он стал великим комтуром.
     - Куно Лихтенштейн стал великим комтуром?
     - Ба!  Его,  может, и великим магистром изберут. Как знать! Но он уже
сейчас почитает себя равным князьям.  Говорят,  в  ордене он  вершит всеми
делами, все лежит на его плечах, магистр без него шагу не ступит. Да разве
он  выйдет драться на  утоптанной земле?  Только на смех меня люди подняли
бы.
     - Неужели посмеялись над  вами?  -  спросил Збышко,  гневно  сверкнув
глазами.
     - Посмеялась княгиня Александра в Плоцке. <Поезжай, говорит, и вызови
римского императора!  Я,  говорит,  знаю,  что ему -  это Лихтенштейну!  -
послали вызовы и Завиша Чарный,  и Повала, и Пашко из Бискупиц, но он даже
таким мужам ничего не ответил -  не может.  Не потому,  что трус,  нет, он
монах и занимает, говорит, столь важный и почетный пост, что ему совсем не
до этого и честь его больше пострадала бы,  когда бы он принял вызов>. Вот
что она сказала.
     - А что вы ей сказали на это?
     - Огорчился я страх как и говорю ей,  что мне все едино не миновать в
Мальборк ехать, чтобы мог я богу и людям сказать: <Я все сделал, что мог>.
И  упросил я  княгиню придумать что-нибудь  и  послать меня  в  Мальборк с
письмом:  знал я,  что не унести мне иначе ног из этого волчьего логова. А
про себя так думал:  <Что ж,  не принял ты вызова ни Завиши, ни Повалы, ни
Пашка,  но  коли я  при  самом магистре,  при всех комтурах да  при гостях
вцеплюсь тебе в  бороду да вырву ее вместе с  усами,  небось придется тебе
драться>.
     - Ах, чтоб вас! - в восторге воскликнул Збышко.
     - А что?  - сказал старый рыцарь. - На все можно средство найти, была
бы  только голова на  плечах.  Да не сподобил меня на сей раз господь:  не
застал я Лихтенштейна в Мальборке.  Не знал я, что мне делать: то ли ждать
его,  то ли следом ехать.  Боялся разминуться.  Но с давних пор знаком я с
магистром и  великим ризничим и решил открыть им,  зачем приехал.  Как они
закричат тут на меня: не бывать, мол, этому!
     - Почему же?
     - А магистр мне вот что сказал: <Что бы ты про меня подумал, когда бы
я стал принимать вызовы от всех рыцарей из Мазовии или из Польши?> Что там
говорить,  прав он был, его бы уж давно и на свете не было. Они с ризничим
долго удивлялись,  а  потом возьми да  и  расскажи все за ужином.  Что тут
поднялось,  словно кто в улей дунул!  Особенно гости как зашумят: <Куно не
может, кричат, так мы можем!> Выбрал я себе троих, хотел по очереди с ними
драться,  долго просил магистра,  но  он позволил драться только с  одним,
тоже Лихтенштейном, родичем Куно.
     - Ну и что же? - вскричал Збышко.
     - Что ж, привез я его латы, но так они порублены, что за них и гривны
никто не даст.
     - Побойтесь бога, вы же исполнили обет!
     - Сперва я  было обрадовался и  сам подумал,  что исполнил,  но потом
решил: <Нет! Это не то!> А теперь совсем потерял покой: может, и впрямь не
то!
     Но Збышко стал его утешать:
     - Вы знаете,  в таких делах я ни себе,  ни другим не даю поблажки, но
когда бы со мной приключилось такое,  я бы почел,  что исполнил обет.  Вот
что я вам скажу:  самые славные рыцари в Кракове подтвердят мои слова. Сам
Завиша - а он лучше всех разбирается в делах рыцарской чести - наверно, то
же скажет.
     - Ты так думаешь? - спросил Мацько.
     - Да вы сами подумайте:  они ведь на весь мир прославились и тоже его
вызвали;  но никто из них не добился даже того,  чего добились вы. Вы дали
обет убить Лихтенштейна и Лихтенштейна зарубили.
     - Может, так оно и есть, - проговорил старый рыцарь.
     А Збышко, которого живо занимали рыцарские дела, стал спрашивать:
     - Ну  рассказывайте:  молодой он  был или старый?  И  как вы дрались?
Конными или пешими?
     - Ему  было лет  тридцать пять,  и  борода у  него была до  пояса,  а
дрались мы на конях.  С  божьей помощью я его копьем пощупал,  а там дошло
дело и до мечей.  И так,  говорю тебе,  кровь у него хлестала изо рта, что
вся борода слиплась, стала как сосулька.
     - А вы все жаловались, что стареете!
     - Когда я  сяду на  коня или ноги на земле раскорячу,  так еще крепко
держусь, но в доспехах на коня мне уже не вскочить.
     - Но и Куно из ваших рук не ушел бы.
     Старик пренебрежительно махнул рукой,  давая понять, что справиться с
Куно ему было бы  куда легче;  затем они пошли осматривать трофейные латы,
которые Мацько захватил только как  доказательство своей победы;  они были
совсем  изрублены  и  не  имели  никакой  цены.   Целыми  остались  только
набедерники да наголенники работы отличных мастеров.
     - Все-таки лучше, если бы это были латы Куно, - мрачно сказал Мацько.
     - Всевышний знает,  что лучше,  - возразил Збышко. - Коли Куно станет
магистром,  вам  уж  его не  достать,  разве только встретитесь в  большой
битве.
     - Послушал я там, что люди толкуют, - заметил Мацько. - Одни говорят,
что после Конрада будет Куно, а другие - будто брат Конрада, Ульрих.
     - По мне, уж лучше Ульрих, - сказал Збышко.
     - И  я так думаю,  а знаешь,  почему?  Куно умнее и хитрее,  а Ульрих
горяч.  Это настоящий рыцарь, он блюдет рыцарскую честь, но рвется в бой с
нами. Говорят, коли станет он магистром, такая сразу начнется война, какой
еще не  бывало на свете.  А  Конрад что-то хиреет.  Как-то раз ему при мне
стало худо. Что ж, может, и дождемся мы войны!
     - Дай-то бог! А что, у них новые разногласия с королевством?
     - И  старые,  и  новые.  Крестоносец,  он всегда крестоносец.  Хоть и
знает,  что  ты  сильней и  трогать тебя опасно,  все едино будет на  твое
посягать, иначе он не может.
     - Крестоносцы думают, что орден сильнее всех государств.
     - Не все,  но многие из них так думают,  в том числе и Ульрих.  Они и
впрямь очень сильны.
     - А помните, что говорил Зындрам из Машковиц?
     - Как не помнить,  с каждым годом все хуже дела у крестоносцев.  Брат
брата так  не  примет,  как меня там люди принимали,  когда немцы этого не
видели. Вот где у народа сидят крестоносцы.
     - Выходит, недолго ждать осталось!
     - То ли долго, то ли недолго, - проговорил Мацько.
     И, подумав, прибавил:
     - А пока суд да дело,  надо усердно трудиться, приумножать достояние,
чтобы с честью выступить на войну.


                                  ХLVIII

     Магистр Конрад  умер  только через  год.  Об  его  смерти и  избрании
Ульриха  фон  Юнгингена первым  узнал  в  Серадзе брат  Ягенки,  Ясько  из
Згожелиц.  Он-то и привез в Богданец эту весть, которая потрясла сердца не
только в  Богданце,  но и  в прочих шляхетских усадьбах.  <Времена настают
небывалые>,  -  торжественно провозгласил старый Мацько,  а  Ягенка тотчас
подвела к Збышку всех детей и сама стала прощаться с мужем,  словно завтра
он уже должен был выступить в поход.  Мацько и Збышко знали,  конечно, что
война не разгорается вдруг,  как огонь в очаге,  и все же верили,  что она
непременно начнется,  и  стали готовиться в  поход.  Они  отбирали коней и
доспехи,  обучали ратному делу  оруженосцев,  слуг,  деревенских солтысов,
которые, по магдебургскому праву, обязаны были выступать в поход на конях,
и мелкопоместную шляхту, которая льнула к знати. Так было и во всех прочих
шляхетских усадьбах:  повсюду в кузницах били молоты, повсюду люди чистили
старые панцири,  смазывали луки и  ремни салом,  вытопленным в салотопнях,
оковывали повозки, готовили припас - крупу да копченое мясо. По воскресным
дням  и  в  праздники народ  собирался перед костелами и  расспрашивал про
новости,  досадуя,  когда приходили мирные вести;  в душе все были глубоко
убеждены,  что  надо  раз  навсегда  покончить со  страшным  врагом  всего
польского племени,  что могущественное польское королевство до  тех пор не
сможет процветать и  польский народ до тех пор не сможет трудиться в мире,
пока, по словам святой Бригитты, <у крестоносцев не будут выбиты зубы и не
будет отсечена правая рука>.
     В  Кшесно толпы народа окружали всякий раз Мацька и  Збышка,  которые
хорошо знали  крестоносцев и  умели с  ними  воевать.  Богданецких рыцарей
расспрашивали не  только про  новости,  но  и  про  то,  как же  воевать с
немцами:  как лучше ударить на  них,  как они дерутся,  в  чем превосходят
поляков,  и  в  чем уступают им,  и  чем легче сокрушить их доспехи,  коли
поломаются копья, - секирою или мечом?
     Мацько и Збышко были и  впрямь  сведущи  в  этих  делах,  поэтому  их
слушали  с  особым  вниманием,  тем более что все были уверены,  что война
будет нелегкая,  ибо сражаться придется с самыми  прославленными  рыцарями
всех   земель   и   нельзя   будет   задать   недругу  страху  да  этим  и
удовольствоваться,  а придется либо разбить его наголову,  либо  погибнуть
самим.  <Что  ж,  коль  надо,  ничего  не поделаешь,  либо им,  либо нам -
смерть>.  Поколение,  которое  носило  в  сердцах  предощущение  грядущего
величия,  не малодушествовало,  - напротив,  с каждым часом, с каждым днем
оно все больше воодушевлялось;  но люди принимались  за  дело  без  пустой
похвальбы,  без  бахвальства,  а  сосредоточенно  и  упорно,  с величайшей
готовностью умереть.
     - Либо нам, либо им умереть на роду написано.
     Меж тем  время  шло,  а  войны  все не было.  Правда,  поговаривали о
разногласиях между королем Владиславом и орденом, о добжинской земле, хотя
она  уже  давно  была  выкуплена,  да о пограничных спорах из-за какого-то
Дрезденка*,  о котором многие слыхали первый раз в жизни и из-за  которого
спорили  будто  бы обе стороны;  но войны все не было.  Кое-кого стало уже
брать  сомнение,  да  будет  ли  она,  споры-то  всегда  бывали,  но  дело
обыкновенно  кончалось  тем,  что  скликали съезды,  заключали договоры да
снаряжали посольства. Но вот распространилась весть, что и сейчас в Краков
явились   послы  ордена,  а  польские  уехали  в  Мальборк.  Заговорили  о
посредничестве чешского и венгерского королей и даже самого папы. Вдали от
Кракова никто толком ничего не знал, и в народе ходили всякие слухи, часто
самые нелепые и невероятные; а войны все не было.
     _______________
          * Д р е з д е н к о  - замок на р. Нотец (ныне город в Гожовском
     воеводстве).  Еще  Казимир III,  не желая соединения земель Ордена  и
     Бранденбурга, сделал в 1365 г. ленным владением рыцарей-иоаннитов фон
     ден Остен Дрезденко и близлежащий Санток (у впадения Нотеца в Варту).
     В 1370 г.  оба замка были  захвачены  Сигизмундом  Люксембургским,  а
     когда  последний  заложил Ордену в 1402 г.  Новую Марку (правобережье
     Одры,  на север от нижней Варты и Нотеца), вместе с ней попали в руки
     крестоносцев.  Когда  польский  король  стал  в  1408  г.  добиваться
     возврата Дрезденко,  Орден купил его у Остенов.  В 1434 г.  Дрезденко
     завладел Бранденбург.

     В  конце концов и  Мацько,  на  чьей памяти над  королевством не  раз
нависала угроза войны и  оно  не  раз  заключало договоры,  не  знал,  что
думать, и поехал в Краков обо всем разведать. В Кракове он пробыл недолго;
на шестой неделе старый рыцарь вернулся домой сияющий.  Когда в Кшесне его
окружила как  всегда  жадная  до  новостей шляхта,  он  на  многочисленные
вопросы ответил вопросом:
     - А отточены ли у вас копья да секиры?
     - А  разве что?  Да  говорите же!  Раны божьи!  Какие вести?  Кого вы
видели? - кричали со всех сторон.
     - Кого я видел?  Зындрама из Машковиц! Какие вести? Такие, что скоро,
пожалуй, придется седлать коней.
     - Господи! Да неужто? Рассказывайте!
     - А вы про Дрезденко слыхали?
     - Ну,  слыхали. Да ведь это маленький замок, таких много, и земли там
не больше, чем у вас в Богданце.
     - Ничтожный повод для войны, верно?
     - Ясное дело,  ничтожный; бывали и поважнее, а все-таки до войны дело
не доходило.
     - А  знаете,  какую  притчу  рассказал мне  про  Дрезденко Зындрам из
Машковиц?
     - Говорите скорей, страх как это все любопытно.
     - Вот что он мне сказал: <Шел по дороге слепец, споткнулся о камень и
упал.  Упал он потому,  что был слеп, ну, а все-таки причиной был камень>.
Вот и Дрезден