евушки и  об  обмене ее  на
Бергова,  он,  может,  и согласился бы на это,  хотя его тронула и пленила
красота Дануси.  Он не прочь был бы и  постеречь ее в  случае надобности и
даже  не  был  уверен,  что  она  вышла  бы  нетронутой  из  его  рук.  Но
крестоносцам,  видно, не то было нужно. Они за нее хотели добыть не только
Бергова,  но и самого Юранда -  посулить ему,  что выпустят ее, если он им
отдастся,  а потом убить его и заодно, для сокрытия обмана и преступления,
прикончить, наверно, и девушку. Грозились же они напомнить Юранду о судьбе
детей Витовта, если он посмеет жаловаться на них. <Они лгут во всем, обоих
хотят обмануть и умертвить, - сказал про себя де Фурси, - а ведь они носят
крест и  должны больше прочих блюсти свою  честь>.  Все  в  нем  кипело от
негодования,   тем  не   менее  он   решил  проверить  сперва,   насколько
основательны его подозрения; подъехав к Данфельду, он спросил:
     - А если Юранд отдастся вам, вы отпустите девушку на волю?
     - Если бы мы отпустили ее,  весь мир узнал бы, что это мы схватили их
обоих, - ответил Данфельд.
     - Да, но что же вы с нею сделаете?
     Данфельд склонился к своему собеседнику и,  растянув в улыбке толстый
рот так, что обнажились гнилые зубы, спросил:
     - О чем вы спрашиваете?  О том,  что мы  с н а ч а л а  сделаем с нею
или  п о т о м?
     Но де Фурси узнал уже все, что хотел узнать, и умолк; с минуту он еще
как будто колебался,  но затем привстал в  стременах и  сказал так громко,
чтобы его слышали все четыре монаха:
     - Благочестивый брат Ульрих фон  Юнгинген,  этот образец и  украшение
рыцарства,  сказал мне однажды: <Среди стариков ты найдешь еще в Мальборке
рыцарей,   достойных  носить  крест,   но  те,  что  сидят  в  пограничных
командориях, только позорят орден>.
     - Все мы грешники, но служим владыке небесному, - ответил Гуго.
     - Где  ваша  рыцарская  честь?  Не  позорными делами  служат  владыке
небесному,  да и не ему вы служите.  Кто он, ваш владыка? Знайте же, что я
не только не приложу рук к этому делу, но и вам не позволю!..
     - Чего это вы не позволите?
     - Обмана, предательства и бесчестия.
     - Как можете вы запретить нам? В бою с Юрандом вы потеряли своих слуг
и  все  снаряжение.  Жить вы  можете только у  нас из  милости и  умрете с
голоду,  если орден не  даст вам куска хлеба.  К  тому же вы один,  а  нас
четверо, как же можете вы не позволить нам?
     - Как могу я  не позволить?  -  повторил де Фурси.  -  Могу вернуться
назад и предостеречь князя, могу всему свету открыть ваши намерения.
     Крестоносцы переглянулись и  мгновенно изменились в  лице.  Гуго  фон
Данфельд  посмотрел  в   глаза  Зигфриду  де  Лђве  долгим  вопросительным
взглядом, затем обратился к господину де Фурси.
     - Ваши предки, - сказал он, - служили ордену, вы тоже хотите вступить
в орден; но мы предателей не принимаем.
     - Я сам не хочу служить с предателями.
     - Берегитесь! Вам не удастся исполнить вашу угрозу. Знайте, что орден
умеет карать не только монахов...
     Возмущенный де  Фурси выхватил меч,  левой рукой взял его за  клинок,
правую положил на рукоять и сказал:
     - Клянусь  этой  рукоятью,  имеющей  форму  креста,  головой  святого
Дионисия,  моего покровителя,  и  моей  рыцарской честью,  что  предупрежу
мазовецкого князя и магистра.
     Гуго фон Данфельд снова устремил вопросительный взгляд на Зигфрида де
Лђве; тот опустил глаза, словно давая понять, что согласен.
     Тогда Данфельд странно глухим, изменившимся голосом произнес:
     - Святой Дионисий мог  нести под  мышкой свою  отрубленную главу,  но
если у вас слетит голова с плеч...
     - Вы угрожаете мне? - прервал его де Фурси.
     - Нет, убиваю вас! - ответил Данфельд.
     И  с  такой силой ткнул его ножом в  бок,  что клинок вошел в тело по
самую  рукоять.  Де  Фурси  вскрикнул страшным голосом,  с  минуту силился
правой рукой схватиться за меч, который держал в левой руке, но уронил его
на землю;  в то же мгновение остальные монахи стали безжалостно колоть его
ножами в шею, в спину, в живот, пока он не свалился с коня.
     Наступила тишина.  Кровь хлестала у  де  Фурси из  ран;  корчась,  он
хватался  за  снег  пальцами,  сведенными судорогой.  Под  свинцовым небом
только воронье каркало, пролетая из глухих лесов к человеческому жилью.
     Убийцы торопливо заговорили.
     - Никто ничего не видел? - произнес, задыхаясь, Данфельд.
     - Никто. Слуги впереди; их не видно, - сказал де Лђве.
     - Слушайте,   у   нас  будет  теперь  повод  для  новой  жалобы.   Мы
распространим слух,  будто мазовецкие рыцари напали на нас и  убили нашего
товарища,  будто князь даже к гостям подсылает убийц.  Шум поднимем такой,
чтобы все дошло до Мальборка.  Слушайте! Надо говорить, что Януш не только
не хотел выслушать наши жалобы на Юранда, но велел убить самого жалобщика.
     А  де  Фурси в  это время перевернулся в  последней судороге и  лежал
неподвижно навзничь с  кровавой пеной у  рта и с выражением ужаса в широко
раскрытых мертвых глазах. Брат Ротгер бросил на него взгляд и сказал:
     - Взгляните,  благочестивые братья,  как  владыка небесный карает  за
самую мысль о предательстве.
     - Мы  свершили сие  для блага ордена,  -  произнес Готфрид.  -  Слава
тем...
     Однако он  оборвал свою речь,  так  как в  это самое мгновение позади
крестоносцев на  повороте  занесенной  снегом  дороги  показался  всадник,
который во  весь опор мчался прямо к  ним.  Увидев его,  Гуго фон Данфельд
торопливо воскликнул:
     - Кто бы ни был этот человек, он должен погибнуть.
     А де Лђве, у которого было самое острое зрение, хотя он был старше их
всех, сказал:
     - Я узнаю его: это оруженосец, который убил секирой тура. Так и есть,
это он!
     - Спрячьте ножи,  чтобы он не испугался, - сказал Данфельд. - Я опять
ударю первым, а вы за мной.
     Тем  временем чех подскакал к  ним и  в  нескольких шагах осадил коня
так,  что тот врылся копытами в снег.  Он заметил труп в луже крови,  коня
без всадника,  и  на один короткий миг удивление изобразилось на его лице.
Однако он тут же обратился к братьям так,  как будто ничего и не видел,  и
сказал:
     - Челом вам, храбрые рыцари!
     - Мы узнали тебя, - медленно приближаясь к нему, произнес Данфельд. -
У тебя к нам какое-нибудь дело?
     - Меня послал рыцарь Збышко из Богданца, за которым я ношу копье; тур
его изувечил, и он сам не мог прибыть к вам.
     - Чего хочет от нас твой господин?
     - Господин мой велел сказать вам,  что вы несправедливо жаловались на
Юранда из  Спыхова и,  задев этим его  рыцарскую честь,  не  как  истинные
рыцари поступили,  но как псы брехали;  а  буде кто из вас прогневается за
эти слова,  того он  вызывает на  бой,  пешего или конного,  до последнего
издыхания,  и  примет бой там,  где вы  назначите,  как только по  милости
божией ему станет легче.
     - Скажи своему господину, что рыцари ордена во имя спасителя смиренно
переносят обиды, но драться не могут без особого на то позволения магистра
или великого маршала;  однако мы напишем в Мальборк с просьбой дать нам на
то позволение.
     Чех  снова  бросил взгляд на  труп  господина де  Фурси,  к  которому
главным образом он и был послан.  Збышко знал уже, что монахи не принимают
вызовы на поединок;  услышав, однако, что с крестоносцами приехал светский
рыцарь,  он хотел вызвать его на бой, желая привлечь к себе сердце Юранда.
А  меж  тем  рыцарь  этот  лежал,  зарезанный,  как  вол,  между  четырьмя
крестоносцами.
     Чех  не  мог  понять,  что произошло;  однако с  малых лет он  привык
смотреть в глаза опасности,  поэтому и сейчас учуял что-то подозрительное.
Удивило его и то,  что Данфельд во время разговора все приближался к нему,
а  другие монахи стали  отъезжать в  стороны,  точно пытаясь незаметно его
окружить.  Это заставило чеха насторожиться,  тем более что второпях он не
захватил с собой оружия.
     А тем временем Данфельд уже вплотную подъехал к нему.
     - Я обещал твоему господину целительный бальзам,  -  продолжал он,  -
плохо же платит он мне за добро.  Для поляков это дело привычное...  но он
тяжело изувечен и скоро может предстать перед богом, поэтому скажи ему...
     Тут он положил левую руку на плечо чеха.
     - Скажи ему, что я так отвечаю...
     И  в  то же мгновение нож блеснул у  самого горла оруженосца.  Однако
Данфельд не успел вонзить его в  горло;  чех,  который давно уже следил за
его движениями,  схватил его правую руку железными своими руками, выгнул и
вывернул так,  что хрустнули суставы и кости,  и,  услышав, как монах дико
взревел от  боли,  вздыбил коня и,  прежде чем кто-нибудь успел преградить
ему путь, понесся стрелою назад.
     Братья Ротгер и  Готфрид погнались было за ним,  но вскоре вернулись,
потрясенные дикими воплями Данфельда.  Де Лђве поддерживал его за плечи, а
он,  бледный,  посинелый,  кричал так, что слуги, ехавшие с возками далеко
впереди, придержали коней.
     - Что с вами? - спрашивали братья.
     Но де Лђве приказал им скакать за возком,  так как Данфельд совсем не
мог держаться в седле. Через минуту холодный пот выступил у него на лбу, и
он лишился чувств.
     Когда подъехал возок,  Данфельда уложили на солому, и все тронулись к
границе.  Де  Лђве торопил,  понимая,  что после всего происшедшего нельзя
терять времени даже на то, чтобы перевязать Данфельда. Сидя около товарища
на возке, он время от времени растирал ему снегом лицо, но не мог привести
его в чувство.
     Только  неподалеку  от  границы  Данфельд  открыл  глаза  и   стал  с
удивлением озираться.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил де Лђве.
     - Я не слышу боли, но и руки не чувствую, - ответил Данфельд.
     - Она  у  вас  онемела,  потому и  перестала болеть.  В  тепле  опять
заболит. А пока благодарите бога за минутное облегчение.
     Ротгер и Готфрид тотчас подъехали к возку.
     - Беда, - сказал первый. - Что теперь будет?
     - Мы скажем, - ответил слабым голосом Данфельд, - что оруженосец убил
де Фурси.
     - Новое преступление, и виновник известен! - прибавил Ротгер.


                                   XXIV

     Тем временем чех поскакал во весь опор прямо к  охотничьему дому;  он
застал еще князя и ему первому рассказал обо всем происшедшем. По счастью,
нашлись придворные,  которые видели, что чех уехал без оружия. Один из них
даже  крикнул  ему  полушутя  вдогонку,  чтобы  он  прихватил какое-нибудь
оружие,  не то немцы его поколотят;  опасаясь,  однако,  что рыцари успеют
пересечь границу,  прежде чем он догонит их, чех вскочил на коня и в одном
кожухе  помчался  следом  за  ними.  Это  свидетельство очевидцев рассеяло
всякие сомнения князя относительно того, кто мог убить де Фурси; все же он
так встревожился и разгневался, что в первую минуту хотел снарядить погоню
за  крестоносцами,  чтобы  отослать  их  в  цепях  к  великому  магистру и
потребовать наказания преступников.  Впрочем,  через минуту он понял,  что
погоня не смогла бы настичь их даже на самой границе.
     - Я все-таки пошлю магистру письмо,  -  сказал князь,  - пусть знает,
что  они  тут выкидывают.  Плохие дела творятся в  ордене -  в  старину из
послушания не выходили,  а  теперь всякий комтур самочинствует.  Попущение
божие, но за попущением следует кара.
     Он  задумался,  а  через  минуту опять заговорил,  обращаясь к  своим
придворным:
     - Никак только не  возьму я  в  толк,  за что они своего гостя убили.
Будь чех при оружии, я бы подумал, что это он сделал.
     - Ну зачем было чеху,  -  заметил ксендз Вышонек,  -  убивать рыцаря,
который его никогда не видал в глаза?  Да будь он даже при оружии,  как бы
мог он один напасть на пятерых рыцарей с вооруженными слугами?
     - Это верно, - сказал князь. - Должно быть, гость поспорил с ними или
лгать не  хотел,  как  они  требовали.  Я  и  тут  заметил,  как  они  ему
подмигивали, чтобы он сказал, будто Юранд первый напал на них.
     - Молодец парень, - вмешался Мрокота из Моцажева, - коли руку изломал
этому псу Данфельду.
     - Говорит, что слышал, как хрустнули кости у немца, - сказал князь. -
Очень может быть,  что  так  оно и  было,  -  вон каким храбрецом он  себя
показал в бору.  Видно,  и слуга и господин -  оба хлопцы удалые.  Не будь
Збышка,  тур бросился бы на коней.  Он и  лотарингский рыцарь все сделали,
чтобы спасти княгиню...
     - Это верно,  что Збышко хлопец удалой, - поддержал ксендз Вышонек. -
Вот и теперь,  на ладан дышит, а вступился за Юранда и послал крестоносцам
вызов... Только такого зятя и надо Юранду.
     - Что-то Юранд в Кракове не то пел;  ну,  а теперь,  думаю, не станет
противиться, - сказал князь.
     - С  божьей помощью все  образуется,  -  промолвила княгиня,  которая
вошла в  эту минуту и  слышала конец разговора.  -  Теперь Юранд не  может
противиться,  дал бы только бог здоровья Збышку.  Но и мы со своей стороны
должны вознаградить хлопца.
     - Лучшей наградой для него будет Дануська, и я так думаю, что она ему
достанется,  потому если бабы захотят и упрутся на своем, так тут и Юранду
с ними не справиться.
     - А разве не по справедливости я уперлась? - спросила княгиня. - Будь
Збышко пустой малый,  тогда другое дело, а то верней его, пожалуй, на всем
свете не сыщешь.  Да и Дануся тоже.  Ни на шаг от него не отходит, по лицу
его гладит,  а он терпит муки,  а ей улыбается.  Да у меня у самой, на них
глядя,  слезы иной раз так и польются.  Верно говорю!..  Такой любви стоит
помочь;  матерь божия  -  она  ведь  тоже  с  радостью взирает на  людское
счастье.
     - Коли на то воля божья, - заметил князь, - так будет и счастье. Да и
то сказать,  ведь из-за нее у  хлопца чуть голова не скатилась с  плеч,  а
теперь вот тур его помял.
     - Ты не говори,  что <из-за нее>! - с живостью воскликнула княгиня. -
Ведь это она спасла хлопца в Кракове.
     - Что  правда,  то  правда.  Но  не  будь  ее,  не  напал  бы  он  на
Лихтенштейна,  чтобы сорвать у  него перья с  головы,  да и за де Лорша не
стал бы голову подставлять. Что ж до награды, то я уже сказал, что оба они
ее заслужили, и в Цеханове я об этом подумаю.
     - Збышко больше всего обрадовался бы,  когда б  ему рыцарский пояс да
золотые шпоры.
     - Что ж,  - добродушно улыбаясь, сказал князь, - пусть Дануся отнесет
их ему,  а когда хлопец поднимется на ноги, мы позаботимся, чтобы все было
сделано,  как обычай велит.  Сейчас же пусть отнесет, потому что нет лучше
лекарства, как нежданная радость!
     Княгиня при  этих  словах  обняла мужа,  не  стесняясь придворных,  и
несколько раз поцеловала ему руку, а он, улыбаясь по-прежнему, сказал ей:
     - Ну-ну... Хорошая мысль пришла тебе в голову! Вот и выходит, что дух
святой и для баб крупицы разума не пожалел! Позови-ка Данусю!
     - Дануська, Дануська! - крикнула княгиня.
     Через  минуту  в  дверях  боковуши  показалась Дануся  с  красными от
бессонницы глазами;  в  руках она держала горшок с  дымящейся кашей;  этой
кашей,  которую ей  только что  дала  старушка-придворная,  ксендз Вышонек
обкладывал Збышку поломанные кости.
     - Подойди ко мне,  сиротка!  -  сказал князь Януш. - Поставь горшок и
подойди.
     Когда  девушка  с   робостью  подошла  к  князю  -   она  всегда  его
побаивалась,  -  он  привлек ее  ласково к  себе и  стал гладить по  лицу,
приговаривая:
     - Что, дитятко, беда пришла на твою головушку?
     - Пришла! - ответила Дануся.
     Печаль лежала у  нее на сердце,  и  слезы в  любую минуту готовы были
политься из глаз,  вот и  заплакала она сразу,  только тихонько,  чтобы не
прогневить князя, а он опять спросил у нее:
     - Что же ты плачешь?
     - Збышко болен, - ответила она, утирая кулачками слезы.
     - Не бойся, ничего с ним не случится. Правда, отец Вышонек?
     - Эх!  На  все воля божья,  но  только не в  гробу лежать,  а  скорее
свадьбу пировать ему придется, - ответил добрый ксендз Вышонек.
     А князь сказал:
     - Погоди-ка!  Я дам тебе лекарство,  от которого ему станет легче,  а
может, он у тебя и вовсе выздоровеет.
     - Крестоносцы  прислали  бальзам?   -  опустив  кулачки,  с  живостью
воскликнула Дануся.
     - Тем   бальзамом,   который  пришлют  крестоносцы,   ты   лучше   не
возлюбленного рыцаря смажь, а собаку. Нет, я дам тебе другое лекарство.
     Обернувшись к придворным, он крикнул:
     - Живо сбегайте кто-нибудь в кладовую, принесите сюда шпоры и пояс!
     Когда через минуту ему принесли шпоры и пояс, князь сказал Данусе:
     - Возьми отнеси Збышку и  скажи ему,  что с этого времени он опоясан.
Умрет,  так предстанет перед богом как miles cinctus*,  а выздоровеет,  мы
совершим обряд посвящения в Цеханове или в Варшаве.
     _______________
          * опоясанный воин (лат.).

     Дануська при этих словах сперва упала к  ногам князя,  потом схватила
одной рукой рыцарские знаки,  другой -  горшок и бросилась в горницу,  где
лежал Збышко.  Княгине хотелось посмотреть,  как дети будут радоваться,  и
она пошла за Дануськой.
     Збышко был тяжело болен;  однако,  увидев Дануську,  он обратил к ней
свое побледневшее от болезни лицо и спросил:
     - Воротился ли чех, моя ягодка?
     - Что чех!  -  ответила девушка.  -  Я тебе получше новость принесла.
Князь посвятил тебя в рыцари и вот что велел тебе передать.
     С  этими словами она положила около Збышка пояс и  золотые шпоры.  От
радости  и  изумления у  Збышка  вспыхнули бледные  щеки;  он  поглядел на
Данусю,  затем  перевел взгляд на  рыцарские знаки и,  закрыв глаза,  стал
повторять:
     - Как же это он посвятил меня в рыцари?
     В эту минуту вошла княгиня,  и Збышко тотчас догадался, что это ей он
обязан  таким  счастьем;  он  приподнялся  на  руках  и  стал  благодарить
милостивейшую госпожу и просить у нее прощения за то,  что не может упасть
к ее ногам.  Она велела ему лежать спокойно и сама помогла Данусе положить
его голову на подушки.  Тем временем пришел князь, а с ним ксендз Вышонек,
Мрокота и  несколько других  придворных.  Князь  Януш  издали сделал рукой
знак,  чтобы  Збышко  не  двигался,  затем  присел  около  него  и  сказал
следующее:
     - Вот что скажу я тебе! Не надо удивляться, что награда ждет тех, кто
совершает доблестные и  славные подвиги,  ибо  если доблесть останется без
награды,  то  и  злодеяние останется без возмездия.  Ты,  не  щадя жизни и
здоровья,  оградил  нас  от  тяжкого бедствия,  посему  дозволяем мы  тебе
опоясаться рыцарским поясом и ходить отныне в чести и славе!
     - Вельможный князь,  -  ответил Збышко,  -  я  бы  десяти  жизней  не
пожалел...
     От  волнения он больше ничего не мог сказать,  да и  княгиня положила
ему руку на уста, так как ксендз Вышонек не позволял ему говорить. А князь
продолжал:
     - Думаю,  ты  знаешь,  что  такое рыцарский долг,  и  достойно будешь
носить эти  знаки.  Верой и  правдой должен ты  служить спасителю нашему и
бороться с врагом рода человеческого. Земному помазаннику ты должен блюсти
верность,  избегать несправедливой войны и защищать угнетенную невинность,
и да поможет тебе в этом господь бог и страсти Христовы!
     - Аминь! - произнес ксендз Вышонек.
     Князь поднялся, перекрестил Збышка и, уходя, сказал:
     - Выздоровеешь, приезжай прямо в Цеханов, а я вызову туда и Юранда.


                                   XXV

     Спустя  три  дня  от  крестоносцев  приехала  женщина  с   герцинским
бальзамом, а с нею из Щитно прибыл капитан лучников с письмом, подписанным
братьями и  скрепленным печатью Данфельда;  в письме крестоносцы призывали
небо и  землю в  свидетели обид,  которые были нанесены им в  Мазовии,  и,
грозя карой небесной, требовали наказания за убийство <любимого товарища и
гостя>. Данфельд приложил и жалобу от своего имени, в смиренных, но вместе
с  тем грозных словах требуя вознаграждения за тяжелое увечье и  смертного
приговора чеху.  Князь на глазах капитана