говорил об этом в Згожелицах, а
через Ягенку наследство,  может статься,  и так не минует Збышка. И все же
Мацька так и подмывало остаться в Плоцке,  обо всем поразведать и заняться
всем этим делом;  однако он тотчас подавил в себе это желание. <Я тут буду
об имениях хлопотать,  - думал он, - а мой хлопец, может, руки протягивает
ко мне из тевтонского подземелья,  спасения ждет от  меня>.  Был,  правда,
один  выход:  оставить  Ягенку  на попечении княгини и епископа с просьбой
присмотреть,  чтобы девушку не обидели,  если аббат ей что-нибудь оставил.
Но  не  очень-то  это  понравилось Мацьку.  <У девчонки и без того богатое
приданое,  - думал он,  - а ежели она получит еще наследство после аббата,
то,  как бог свят, подхватит ее какой-нибудь мазур, да и она долго устоять
не сможет,  ведь еще покойный Зых говорил,  что и тогда девка  была  огонь
огнем>.  И испугался старый рыцарь,  что Збышко может тогда остаться и без
Дануси, и без Ягенки, а об этом он и думать не хотел.
     <Какая ему от бога назначена,  пусть та его и  будет,  но одна должна
ему достаться>.
     В конце концов он решил прежде всего спасать Збышка,  а Ягенку,  если
уж непременно надо будет с нею расстаться, оставить либо в Спыхове, либо у
княгини Дануты, только не в Плоцке, где двор был гораздо более блестящим и
где было много красивых рыцарей.
     Погруженный в эти мысли, Мацько быстрым шагом шел к дому ткача, чтобы
сообщить Ягенке о  смерти аббата,  а  сам в душе давал себе слово сразу ей
этого не говорить,  чтобы от неожиданной и  притом печальной вести дыхание
не  сперло в  груди  у  девушки,  отчего она  впоследствии могла  остаться
бесплодной.  Когда он  пришел домой,  обе  девушки уже  были  одеты,  даже
принаряжены и  веселы,  как  птички.  Усевшись на  скамейку,  Мацько велел
ученикам  ткача  принести  миску  подогретого пива,  нахмурил и  без  того
суровое лицо и сказал:
     - Слышь,  как в городе звонят?  Угадай-ка,  почему такой звон,  нынче
ведь не воскресенье, а утреню ты проспала. Хочешь видеть аббата?
     - Конечно, хочу, - ответила Ягенка.
     - Не видать тебе его как своих ушей.
     - Неужто он дальше поехал?
     - Как же, поехал! Разве не слышишь, что звонят?
     - Помер? - вскричала Ягенка.
     - Помолись за упокой души его.
     Ягенка  и  Анулька  тотчас  опустились  на  колени  и  звонкими,  как
колокольчики,  голосами начали  читать  заупокойную молитву.  Слезы  текли
ручьем по лицу Ягенки,  она очень любила аббата, который хоть и был горяч,
но  никому  не  причинял зла,  а  добро  творил обеими руками и  ее,  свою
крестницу,  любил,  как родную дочь.  Мацько вспомнил,  что аббат и ему со
Збышком был сродни,  и  тоже растрогался и  всплакнул,  а когда от слез им
стало легче,  взял с  собой чеха и  обеих девушек и отправился в костел на
отпевание.
     Похороны были пышные.  Погребальное шествие открывал сам епископ Якуб
из Курдванова, были все священники и монахи плоцких монастырей, звонили во
все  колокола,  произносили надгробные слова,  которых никто  не  понимал,
кроме  духовенства,   так  как  произносили  их  по-латыни,   а   затем  и
духовенство, и миряне отправились к епископу на богатую тризну.
     Пошел на тризну и Мацько в сопровождении двоих оруженосцев, на что он
как  родственник покойного и  знакомый  епископа  имел  неоспоримое право.
Епископ и принял его,  как родственника покойного,  с почетом и радушием и
после первых же приветствий сказал:
     - Вам,  Градам из  Богданца,  завещаны леса,  а  все  прочее,  что не
отписано монастырям и аббатству,  оставлено крестнице аббата, некой Ягенке
из Згожелиц.
     Мацько  на  многое не  рассчитывал и  рад  был  и  лесам.  Епископ не
заметил,  что один из  оруженосцев старого рыцаря при упоминании об Ягенке
из  Згожелиц поднял к  небу  голубые,  как  васильки,  глаза,  увлажненные
слезами, и проговорил:
     - Да вознаградит его бог, но я бы хотела, чтобы он был жив.
     Мацько повернулся к оруженосцу и сердито сказал:
     - Помолчи, а то осрамишься.
     И вдруг оборвал речь, глаза его сверкнули изумлением, лицо посуровело
и  стало совершенно волчьим:  совсем недалеко,  у  двери,  в которую в это
время входила княгиня Александра, Мацько увидел склонившегося в изысканном
придворном поклоне того самого Куно Лихтенштейна, из-за которого в Кракове
едва не погиб Збышко.
     Ягенка никогда в  жизни не  видела Мацька в  такой ярости:  лицо  его
перекосилось,  оскаленные, точно у злой собаки, зубы блеснули из-под усов,
в  мгновение ока  он  повернул  наперед  пояс  и  двинулся к  ненавистному
крестоносцу.
     Однако на полпути старый рыцарь остановился и провел широкой рукой по
волосам. Он вовремя вспомнил, что при плоцком дворе Лихтенштейн может быть
только гостем или,  что еще вероятнее,  послом,  и если он, невзирая ни на
что,  вздумает напасть на крестоносца,  то поступит так же,  как Збышко на
пути из Тынца.
     Старый рыцарь был более рассудителен и опытен, чем Збышко, он укротил
свой гнев и повернул назад пояс. Придав приятное выражение своему лицу, он
выждал, пока княгиня поздоровается с Лихтенштейном и заговорит с епископом
Якубом из  Курдванова,  а  затем приблизился к  ней  и  с  низким поклоном
напомнил о  себе,  заявив,  что почитает ее  своей благодетельницей за  то
письмо, которым она его когда-то снабдила.
     Княгиня смутно помнила его  лицо,  но  о  письме и  обо  всем деле не
забыла.  Она  тоже знала о  событиях,  происшедших при соседнем мазовецком
дворе,  слыхала и  про Юранда,  и про похищение его дочери,  и про свадьбу
Збышка,  и про смертельный поединок его с Ротгером. Все это было ей ужасно
любопытно,  как рыцарский роман или одна из тех песен,  которые в Германии
распевали миннезингеры, а в Мазовии гудочники. Правда, крестоносцы не были
ей так ненавистны,  как жене Януша, Анне Дануте, особенно потому, что они,
стремясь привлечь ее  на свою сторону,  не скупились на почести и  лесть и
щедро осыпали ее  дарами;  но  в  этом  случае сердце ее  было на  стороне
влюбленных.  Она готова была помочь им и  очень была рада видеть человека,
который мог подробно рассказать ей обо всех событиях.
     Мацько заранее решил во что бы то ни стало добиться покровительства и
поддержки влиятельной княгини  и,  заметив,  с  каким  увлечением она  его
слушает,  охотно рассказал ей о горькой участи Збышка и Дануси и растрогал
ее  чуть не  до  слез,  тем  более что  и  сам сокрушался сердцем о  своем
племяннике и очень жалел его.
     - Отродясь не слыхивала я ничего более трогательного,  -  проговорила
наконец  княгиня.  -  И  прямо до слез жаль,  что он обвенчался уже с этой
девушкой,  что она уж его была,  а утех он с нею не изведал. А вы уверены,
что не изведал?
     - Всемогущий боже!  -  воскликнул Мацько. - Если б изведал, а то ведь
он, как венчался с нею, в постели лежал тяжело больной, вечером дело было,
а на рассвете ее похитили!
     - И  вы  думаете,  что  это  крестоносцы?  У  нас  толковали тут  про
разбойников,  которые обманули крестоносцев,  подсунули им другую девушку.
Про письмо Юранда тоже шел разговор...
     - Это дело рассудил уже не людской суд,  а божий. Говорят, Ротгер был
великий  рыцарь  и  побеждал самых  могучих богатырей,  а  погиб  от  руки
мальчишки.
     - Нечего сказать, мальчишка, - с улыбкой заметила княгиня, - которому
лучше поперек дороги не становиться.  Обидно все это, что и говорить. И вы
справедливо жалуетесь,  но  ведь из  четверых крестоносцев троих уж  нет в
живых, а старик, как я слышала, тоже уцелел только чудом.
     - А Дануська?!  А Юранд?  - возразил Мацько. - Где они? Бог знает, не
стряслась ли беда и над Збышком, он ведь поехал в Мальборк.
     - Знаю,  но  крестоносцы не  такие  уж  собаки,  как  вы  думаете.  В
Мальборке под боком у магистра и его брата Ульриха, человека благородного,
ничего худого с  вашим племянником не  могло случиться,  тем  более что  у
него,   наверно,   были  письма  от  князя  Януша.  Вот  разве  только  он
какого-нибудь рыцаря вызвал на бой и  погиб от его руки,  ведь в Мальборке
всегда много прославленных рыцарей,  которые приезжают туда со всех концов
света.
     - Ну,  этого-то я не очень боюсь,  -  сказал старый рыцарь. - Лишь бы
они не заточили его в подземелье и не убили вероломно,  а коли есть у него
в руках хоть какое-нибудь копьецо,  так не очень-то я за него боюсь.  Один
только раз нашелся рыцарь сильнее Збышка и на ристалище повалил его наземь
- это  князь  мазовецкий Генрик,  тот  самый,  что  был  здесь епископом и
полюбил прекрасную Рынгаллу.  Но Збышко был тогда совсем младенцем.  А что
до вызова,  так один только есть человек,  которого он вызвал бы,  я и сам
дал обет драться с ним, да только человек этот тут.
     С  этими словами Мацько показал на Лихтенштейна,  который беседовал с
плоцким воеводой.
     Но  княгиня нахмурила брови  и  сказала сурово  и  сухо,  как  всегда
говорила, когда ею овладевал гнев:
     - Давали вы обет иль не давали,  помните,  он у  нас в гостях,  и кто
хочет быть нашим гостем, тот должен соблюдать наш обычай.
     - Знаю, милостивая пани, - ответил Мацько. - Я ведь уж и пояс наперед
повернул и пошел было к нему;  но как подумал,  что он, может быть, посол,
укротил свой гнев.
     - Да,  он посол.  И у крестоносцев он важная особа, к его советам сам
магистр прислушивается и  почти ни в чем ему не отказывает.  Счастье,  что
его не оказалось в Мальборке,  пока там был ваш племянник,  а то он хоть и
знатного рода, но злобен, говорят, и мстителен. Он вас узнал?
     - Едва ли, он меня мало видел. На тынецкой дороге мы были в шлемах, а
потом я  только один раз заходил к  нему по делу Збышка,  и то вечером,  -
дело-то было спешное,  - да еще раз мы виделись с ним в суде. За это время
я переменился и борода у меня очень поседела. Я сейчас приметил, что он на
меня поглядывал;  но это он,  видно,  потому,  что я с вами долго беседую,
вельможная пани,  потом он  спокойно отвел глаза.  Збышка он узнал бы,  но
меня не помнит,  а про мой обет, может, и вовсе не слыхал, есть у него про
кого подумать поважнее меня.
     - Это про кого же?
     - Вызвать  его  на  бой  дали  обет и Завиша из Гарбова,  и Повала из
Тачева, и Марцин из Вроцимовиц, и Пашко Злодвей, и Лис из Тарювиска. Любой
из них, милостивая пани, с десятком таких, как он, справился бы, а их ведь
вон сколько! Да лучше бы ему на свет не родиться, чем знать, что хоть один
такой меч занесен над его головой. А я не только не скажу ему про обет, но
постараюсь еще войти к нему в доверие.
     - Зачем это вам нужно?
     Лицо у Мацька сразу стало хитрое, он сделался похож на старую лисицу.
     - Чтобы он мне письмо дал, с которым я мог бы безопасно разъезжать по
землям крестоносцев и в случае надобности прийти Збышку на помощь.
     - Достойно ли это рыцарской чести? - с улыбкой спросила княгиня.
     - Достойно,  - решительно ответил Мацько. - Вот если бы я, к примеру,
напал на  него сзади в  бою и  не  крикнул,  чтобы он повернулся,  тогда я
покрыл бы себя позором,  но в мирное время поймать врага хитро на удочку -
да этого ни один настоящий рыцарь не постыдится.
     - Тогда я познакомлю вас, - сказала княгиня.
     И,  сделав знак Лихтенштейну,  она познакомила его с Мацьком,  решив,
что, если Лихтенштейн даже узнает его, особой беды от этого не будет.
     Но  Лихтенштейн не узнал Мацька.  На тынецкой дороге он действительно
видел старого рыцаря в шлеме,  а потом только один раз говорил с ним, да и
то вечером, когда Мацько приходил к нему с просьбой простить Збышка.
     Однако  поклонился крестоносец довольно  надменно  и,  только  увидев
позади рыцаря двоих красивых оруженосцев в богатых одеждах,  подумал,  что
далеко  не  всякий  может  иметь  таких  слуг;   лицо  его  стало  немного
приветливей,  хотя он по-прежнему надменно выпячивал губы,  как всегда при
разговоре с особой, не принадлежащей к владетельному дому.
     - Этот рыцарь едет в Мальборк,  и я сама поручаю его приязни великого
магистра; но он знает, каким уважением вы пользуетесь в ордене, и желал бы
и от вас получить письмо.
     После этого она отошла к  епископу,  а Лихтенштейн устремил на Мацька
холодные стальные глаза и спросил:
     - Что побуждает вас посетить нашу благочестивую и скромную столицу?
     - Побуждения у  меня  добрые,  побуждения благие,  -  ответил Мацько,
поднимая на  него глаза.  -  Иначе милостивая княгиня не  поручилась бы за
меня.  По  обещанию я  бы  хотел съездить,  да и  увидеть вашего магистра,
славнейшего из рыцарей, который печется о мире на земле.
     - Мы  убогие,  но  гостеприимные монахи,  и  тот,  за  кого  ручается
милостивая княгиня,  госпожа и благодетельница наша, не будет иметь повода
упрекнуть нас;  что ж до магистра, то вам трудно будет его увидеть: он уже
около  месяца  в  Гданьске,  а  оттуда собирается в  Крулевец и  дальше на
границу;  хоть он и стоит за мир, но вынужден оборонять владения ордена от
вероломных посягательств Витовта.
     Услышав это,  Мацько  так  огорчился,  что  Лихтенштейн,  от  взгляда
которого ничто не могло укрыться, сказал:
     - Я  вижу,  что вы  в  равной мере хотели увидеть великого магистра и
выполнить свой обет.
     - Да,  я хотел, я очень хотел! - поспешно ответил Мацько. - Так война
с Витовтом за Жмудь* дело решенное?
     _______________
          * В  марте  1401 г.  в  Жемайтии  вспыхнуло  восстание,  которое
     приобрело всенародный характер, сопровождалось уничтожением орденских
     замков  и   было   поддержано   Витовтом.   Крестоносцы   предприняли
     опустошительные походы на литовские земли.

     - Витовт сам ее начал, оказав, вопреки обещаниям, помощь бунтовщикам.
     На минуту воцарилось молчание.
     - Что ж!  Да ниспошлет бог удачу ордену,  какой он заслужил! - сказал
наконец Мацько. - Не увижу я магистра, так хоть исполню свое обещание.
     Сказал он это, а сам, не зная в растерянности, что предпринять, думал
только об одном:
     <Где же мне искать теперь Збышка, где же мне теперь найти его?>
     Нетрудно  было  догадаться,  что  если  магистр  покинул  Мальборк  и
отправился на войну,  то нечего искать в Мальборке и Збышка; но, во всяком
случае, нужно собрать о нем самые подробные сведения. Старый Мацько сильно
опечалился; но, будучи человеком предприимчивым, решил не терять времени и
завтра же двинуться в путь. С помощью княгини Александры ему легко удалось
получить письма от  Лихтенштейна,  который питал  неограниченное доверие к
княгине.  Это  были  рекомендательные письма  к  бродницкому комтуру  и  к
великому госпитальеру в  Мальборке.  Мацько  подарил за  них  Лихтенштейну
довольно  большой  серебряный кубок  тонкой  работы  вроцлавских мастеров;
такие  кубки  с  вином рыцари имели обыкновение ставить на  ночь  у  своих
постелей,  чтобы  в  случае бессонницы иметь  под  рукой  и  лекарство,  и
утешение.  Щедрость Мацька несколько удивила чеха,  знавшего,  что  старый
рыцарь не  очень охотно раздает подарки,  да еще немцам;  но Мацько сказал
ему:
     - Я потому это сделал, что дал обет вызвать его на бой и мне придется
с  ним драться,  нехорошо будет поднять руку на  человека,  который оказал
тебе услугу. Не в нашем это обычае...
     - Но жаль хорошего кубка! - не соглашался чех.
     - Не  беспокойся,  -  сказал на это Мацько,  -  я  ничего не делаю не
подумавши!  Ежели с  божьей помощью я  одолею немца,  то и кубок верну,  и
захвачу другую богатую добычу.
     Затем они вместе с Ягенкой стали обсуждать, что делать дальше. Мацько
подумывал о том, не оставить ли ее и Анульку в Плоцке на попечении княгини
Александры,  раз у  епископа  хранится  завещание  аббата.  Однако  Ягенка
решительно  воспротивилась  этому  и  со  свойственной  ей непреклонностью
твердо стояла на своем.  Конечно, ехать без них вольготнее, на ночлегах не
нужно заботиться об отдельных комнатах и соблюдении благоприличия, а также
думать об опасности и всяких иных обстоятельствах.  Но не для того же  они
выехали из Згожелиц,  чтобы сидеть в Плоцке.  Раз уж завещание у епископа,
оно не пропадет,  а если надо где-нибудь  оставить  их,  так  лучше  не  у
Александры,   а   у   княгини   Анны,   при   дворе  которой  крестоносцев
недолюбливают,  зато больше любят Збышка.  Правда,  Мацько на это ответил,
что  не  бабьего  ума дело <рассуждать>,  а девке это и вовсе не пристало,
однако не стал особенно противиться и совсем уступил,  когда Ягенка отвела
его в сторону и со слезами на глазах сказала:
     - Знаете что,  бог видит, что по утрам и вечерам я молюсь за Данусю и
за счастье Збышка!  Бог в  небесах лучше все это видит!  Но и вы,  и Глава
говорите,  что  она  уже  погибла,  что  живой ей  из  рук крестоносцев не
вырваться. А коли так, то я...
     Она заколебалась;  слезы набежали у нее на глаза и медленно скатились
по щекам. Наконец она тихо закончила:
     - То я хочу быть при Збышке...
     Мацька тронули эти слезы и эти слова, все же он сказал:
     - Коли та погибнет, Збышко с горя и не взглянет на тебя.
     - Я и не хочу, чтобы он глядел, я хочу только быть при нем.
     - Ты  сама знаешь,  что и  я  хочу того же;  но  с  горя он еще может
накинуться на тебя с бранью...
     - Пусть бранится,  -  с печальной улыбкой ответила она.  -  Только не
сделает он этого, потому что и не догадается, что я при нем.
     - Он тебя признает.
     - Не признает.  Ведь и вы не признали.  Скажете ему, что это Ясько, а
Ясько очень похож на меня.  Скажете, что вырос хлопец, - вот и все. Збышку
и в голову не придет, что это не Ясько...
     Старый рыцарь стал опять что-то бормотать о коленях,  которые смотрят
внутрь;  но такие колени бывали иногда и  у хлопцев,  так что это не могло
служить препятствием,  тем более что Ясько и впрямь был как две капли воды
похож на Ягенку, да и волосы после последней стрижки отросли у хлопца, так
что  он  уже  заправлял  их  под  сетку,  как  все  мальчики  благородного
происхождения,  да и сами рыцари. Поэтому Мацько уступил, и все заговорили
уже о  дороге.  Собрались выехать завтра.  Мацько решил двинуться в  земли
крестоносцев,  добраться до  Бродницы,  там обо всем поразведать,  и  если
магистр,  вопреки предположениям Лихтенштейна,  еще в  Мальборке,  ехать в
Мальборк,   в   противном  случае   направиться  вдоль   границы  владений
крестоносцев  в  сторону  Спыхова  и  по  дороге  расспрашивать о  молодом
польском рыцаре и его слугах.  Старый рыцарь надеялся даже,  что в Спыхове
или  при  дворе варшавского князя Януша скорее удастся узнать про  Збышка,
чем в каком-нибудь другом месте.
     На другой день они выехали.  Весна уже вступила в  свои права,  реки,
особенно Скрва  и  Дрвенца,  разлились и  замедляли путешествие,  так  что
только  на  десятый день  после  выезда  из  Плоцка  Мацько со  спутниками
переехал границу и  очутился в  Броднице.  Это  был чистенький и  опрятный
городок,  но  уже  при  въезде чувствовалась железная немецкая рука  -  на
огромной каменной виселице, воздвигнутой за городом у дороги в Горченицу*,
качались тела повешенных,  среди которых была одна женщина.  На сторожевой
башне и на замке развевалось знамя с кровавой рукой на белом поле.  Самого
комтура путники не застали;  с  частью стражи он во главе окрестной шляхты
выехал  в  Мальборк.  Это  объяснил Мацьку  старый,  слепой на  оба  глаза
крестоносец,  который был когда-то  комтуром Бродницы,  привязался к  этим
местам  и  доживал в  замке  остаток своих  дней.  Когда  местный капеллан
прочитал  старому  крестоносцу  письмо  Лихтенштейна,  он  радушно  принял
Мацька;  живя  среди  польского  населения,  старик  прекрасно  изъяснялся
по-польски,  и с ним легко было разговориться. Оказалось, что шесть недель
назад крестоносец ездил в  Мальборк,  куда его как опытного рыцаря вызвали
на военный совет,  и  знал поэтому,  что творится в столице.  Когда Мацько
спросил,  не  слыхал  ли  он  там  про  молодого польского рыцаря,  старый
кр