ни  еще глубже воткнулись ему в
грудь.  Збышко  не  знал,  достаточно ли  глубоко вонзилось острие,  и  не
отпускал рукояти.  Человек и зверь стали дергать друг друга и бросаться из
стороны в  сторону.  Бор сотрясался от  рева,  в  котором звучали ярость и
отчаяние.
     Збышко хотел схватиться за  секиру,  но  для  этого надо  было сперва
воткнуть в землю другой острый конец вил,  а меж тем медведь, точно поняв,
в  чем дело,  ухватился лапами за  рукоять и,  несмотря на  боль,  которую
причиняло ему каждое движение,  дергал ее  вместе со  Збышком и  не  давал
таким образом <пригвоздить> себя  к  земле.  Страшный бой  затягивался,  и
Збышко понял,  что ему в  конце концов изменят силы.  Кроме того,  он  мог
упасть,  а это грозило ему неминуемой гибелью; тогда, собрав все свои силы
и напрягши мышцы рук,  он расставил ноги и,  изогнув спину дугой, чтобы не
упасть навзничь, стал повторять сквозь стиснутые зубы:
     - Не тебе смерть, так мне!..
     И  такой гнев овладел вдруг им,  такая ярость,  что в эту минуту он и
впрямь предпочел бы  погибнуть сам,  чем выпустить зверя живым.  Но тут он
зацепился ногой за корень сосны,  пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы
в  то  же мгновение перед ним не выросла темная фигура,  и  другие вилы не
<пригвоздили> зверя к земле, и чей-то голос не крикнул вдруг над самым его
ухом:
     - Руби его!..
     Збышко  был  настолько поглощен  схваткой с  медведем,  что  ни  одно
мгновение не  задумался над  тем,  откуда же  пришла эта нежданная помощь;
схватив секиру,  он  нанес  зверю страшной силы  удар.  Под  тяжестью туши
треснули  вилы,  и,  корчась  в  последних  содроганиях,  медведь,  словно
сраженный громом,  повалился наземь и  захрипел.  Однако он  тотчас затих.
Воцарилась такая тишина,  что  слышно было  только тяжелое дыхание Збышка;
ноги у  юноши подкосились,  и  он  прислонился к  сосне,  чтобы не упасть.
Только через минуту он поднял голову, покосился на стоявшую рядом фигуру и
испугался, подумав, что это, может быть, не человек.
     - Кто ты? - спросил он в тревоге.
     - Ягенка! - ответил тонкий женский голос.
     Збышко  онемел от  изумления,  он  глазам своим  не  поверил.  Однако
сомнений не могло быть - он снова услышал голос Ягенки:
     - Я высеку огонь...
     Раздался удар огнива о кремень,  посыпались искры,  и при их неверном
свете  Збышко увидел белый лоб,  темные брови и  выпяченные губы  девушки,
которая дула на тлеющий трут.  Только теперь он подумал, что Ягенка пришла
в лес,  чтобы помочь ему,  что без ее вил дело для него могло бы кончиться
плохо,  и в приливе благодарности,  не долго думая, обнял ее и поцеловал в
обе щеки.
     Трут и огниво выпали у нее из рук.
     - Оставь!  Что  ты?  -  сказала она  приглушенным голосом,  однако не
отодвинулась и даже как будто случайно коснулась губами губ Збышка.
     Он выпустил ее из объятий и сказал:
     - Спасибо тебе. Не знаю, что было бы со мной без тебя.
     А  Ягенка,  присев в темноте на корточки,  чтобы найти огниво и трут,
стала объяснять ему:
     - Я боялась за тебя,  потому что Бездух тоже пошел с вилами и секирой
и медведь задрал его.  Случись какая-нибудь беда, Мацько страх как горевал
бы, а он и так на ладан дышит... Ну, вот я взяла вилы и пошла...
     - Так это ты пряталась там, за соснами?
     - Я.
     - А я думал, нечистый.
     - Да и я очень боялась, тут ведь около Радзиковского болота ночью без
огня страшно.
     - Почему же ты не окликнула меня?
     - Боялась, что ты меня прогонишь.
     И  она снова начала высекать огонь,  затем положила на трут пук сухой
конопляной костры, которая тотчас вспыхнула ярким огнем.
     - У меня две щепки,  - сказала она, - а ты набери поскорей валежника,
разожжем костер.
     Через минуту у  них запылал веселый костер,  и в отблесках пламени из
мрака выступила огромная рыжая туша медведя, лежавшего в луже крови.
     - Каков зверина! - не без хвастовства сказал Збышко.
     - Голова совсем разрублена! Господи!
     Ягенка нагнулась и запустила руку в медвежью шерсть, чтобы проверить,
жирен ли зверь, затем она поднялась с веселым лицом.
     - Сала хватит на добрых два года!
     - А вилы сломаны, погляди!
     - То-то и оно, что я скажу дома?
     - А разве что?
     - Да ведь отец ни за что не пустил бы меня в лес, вот я и должна была
ждать, покуда все улягутся спать.
     Через минуту она прибавила:
     - Не рассказывай, что я тут была, а то надо мной станут смеяться.
     - Я провожу тебя до дому, а то еще волки нападут, вил-то у тебя нету.
     - Ладно.
     Так беседовали они некоторое время,  сидя при веселом огне костра над
убитым медведем, оба подобные юным лесным духам.
     Збышко  поглядел  на  красивое  лицо  Ягенки,   освещенное  отблеском
пламени, и сказал с невольным восхищением:
     - Другой такой девушки,  как ты, верно, на всем свете не сыщешь. Тебе
бы на войну идти!
     Она  на  мгновение остановила на  нем свой взор,  а  затем ответила с
грустью:
     - Знаю... только ты не смейся надо мной.


                                   XIII

     Ягенка  сама  натопила большой горшок  медвежьего сала,  и  Мацько  с
удовольствием  выпил  первую  кварту,  потому  что  оно  было  свежее,  не
пригорело и  пахло дягилем,  которого девушка,  знавшая толк в  снадобьях,
прибавила в  горшок  сколько требовалось.  Мацько воспрянул духом  и  стал
надеяться на выздоровление.
     - Этого-то  мне и  не хватало,  -  говорил он.  -  Как весь заплывешь
жиром, так, может, и этот чертов осколок из тебя вылезет.
     Другие  кварты  уже  не  показались ему  такими вкусными,  однако для
здоровья он продолжал пить сало. Ягенка тоже его подбодряла:
     - Будете здоровы.  Билюду из Острога глубоко в затылок загнали звенья
кольчуги,  а  от  сала они вышли наружу.  Как только рана откроется,  надо
смазать ее бобровой струей.
     - А есть у тебя бобровая струя?
     - Есть.  А  свежая понадобится,  так мы пойдем со Збышком на бобровые
гоны.   Бобра  добыть  нетрудно.   Однако  не  мешало  бы  вам  дать  обет
какому-нибудь святому, целителю ран.
     - Я уж думал об этом, да толком не знаю какому. Георгий Победоносец -
покровитель рыцарей, он хранит воина от опасности, а в нужде придаст ему и
храбрости;  толкуют,  будто он  часто сам  становится на  сторону правых и
помогает им бить неугодных богу.  Но тот,  кто сам до драки охоч,  вряд ли
захочет раны  лечить,  для  этого  есть,  верно,  другой святой,  которому
Георгий Победоносец поперек дороги не станет. У каждого святого на небесах
свое место и  свое хозяйство -  это дело известное!  И  никто в чужие дела
носа не сует,  потому от этого между ними может быть раздор,  а  святым на
небесах не  пристало ссориться да  драться...  Вот  Косьма  и  Дамиан тоже
великие  святые,  им  лекари  молятся о  том,  чтоб  на  свете  болезни не
вывелись,  а то им есть нечего будет.  А вот святая Аполлония, та от зубов
помогает, а святой Либерий исцеляет от камней, - но это все не то! Приедет
аббат,  я  у  него спрошу,  к  кому мне толкнуться,  -  он постиг небесные
таинства,  это  тебе  не  какой-нибудь завалящий ксендз,  который мало что
понимает, хоть макушка у него и выбрита.
     - А не дать ли вам обет самому Иисусу Христу?
     - Что говорить,  он выше всех. Но ведь это все едино, что поехать мне
в Краков к самому королю и пожаловаться,  что твой,  к примеру, отец избил
моего мужика.  Что бы мне сказал король?  <Я,  -  сказал бы он,  - владыка
всего королевства, а ты лезешь ко мне со своим мужиком! Нет у тебя на него
управы?  Не  можешь войти в  суд  к  моему каштеляну и  помощнику?>  Иисус
Христос владыка всего света -  понимаешь?  -  а  для маловажных дел у него
есть святые.
     - Вот  что  я  вам  скажу,   -   сказал  Збышко,  который  подошел  к
собеседникам в  конце  разговора,  -  дайте обет  нашей покойнице королеве
сходить,  коли она поможет,  на поклонение в Краков,  к ее гробнице. Разве
мало чудес совершила она на наших глазах? Зачем искать чужих святых, когда
есть своя куда лучше их.
     - Да, кабы знать, что она целительница ран!
     - А хоть бы и нет! Ни один святой не посмеет косо на нее поглядеть, а
посмеет,  так  еще  от  господа  бога  получит на  орехи  -  это  ведь  не
какая-нибудь простушка, а польская королева...
     - Она к тому же целую языческую страну крестила,  - подхватил Мацько.
- Это ты умно сказал.  Уж,  верно, она председает в совете праведных, куда
там  с  нею  тягаться какому-нибудь простецу.  Так  я  и  сделаю,  как  ты
советуешь, ей-ей!
     Этот  совет  понравился и  Ягенке,  которая не  могла  надивиться уму
Збышка,  и в тот же вечер Мацько дал торжественный обет;  с этой поры он с
еще  большей надеждой стал  пить  медвежье сало,  ожидая со  дня  на  день
непременного  выздоровления.  Однако  прошла  неделя,  и  он  стал  терять
надежду.  Он говорил,  что от сала у  него урчит в  животе,  а  под нижним
ребром растет шишка.  Прошло десять дней,  и старику стало еще хуже: шишка
вздулась и  покраснела,  а сам Мацько очень ослабел и,  когда у него опять
поднялся жар, стал готовиться к смерти.
     Однажды ночью он неожиданно разбудил Збышка.
     - Засвети-ка  поскорее лучину,  -  сказал старик,  -  что-то  со мной
творится, не знаю только, хорошее ли иль худое.
     Збышко  вскочил с  постели и,  не  высекая огня,  раздул в  смежной с
боковушей горнице огонь,  зажег  от  него  смолистую лучинку и  вернулся к
Мацьку.
     - Что с вами?
     - Что со мной? Шишка у меня прорвалась, верно, осколок лезет! Ухватил
я  его,  а  вытащить никак не  могу!  Слышу только,  под ногтями скрипит и
звякает...
     - Ну конечно, осколок! Ухватите его покрепче и тащите.
     Мацько извивался и  стонал от боли,  но засовывал пальцы все глубже в
рану,  пока не ухватил крепко какой-то твердый предмет;  наконец он рванул
его и вытащил из раны.
     - О господи!
     - Вытащили? - спросил Збышко.
     - Да. Прямо холодный пот прошиб. Ну, а все-таки вытащил, погляди-ка!
     И  он  показал Збышку  продолговатый острый обломок,  отколовшийся от
плохо  окованного жала  стрелы  и  несколько месяцев сидевший у  старика в
теле.
     - Хвала богу и королеве Ядвиге! Теперь будете здоровы.
     - Может,  и полегче мне,  но только страх как болит, - сказал Мацько,
выдавливая нарыв, из которого обильно потекла кровь с гноем. - Коли станет
во  мне меньше этой пакости,  так и  боль отпустит.  Ягенка говорила,  что
теперь надо смазать рану бобровой струей.
     - Завтра же пойдем за бобром.
     Утром Мацьку стало гораздо лучше.  Он спал допоздна,  а  проснувшись,
велел,  чтобы ему подали поесть.  На  медвежье сало старик уже смотреть не
мог, зато ему разбили на сковороде два десятка яиц - больше Ягенка не дала
из осторожности. Мацько с жадностью съел яичницу и полкаравая хлеба, запил
жбаном пива, развеселился и велел звать Зыха.
     Збышко послал за  соседом одного из своих турок,  подаренных Завишей;
Зых  вскочил на  коня и  примчался после полудня,  когда Збышко с  Ягенкой
собирались к  Одстаянному озерцу за бобрами.  Сперва старики за чарой меда
смеялись,  шутили  и  пели  песни,  а  там  заговорили  о  детях  и  давай
расхваливать каждый своего.
     - Ну,  и молодец же у меня Збышко! - говорил Мацько. - Другого такого
на всем свете не сыщешь.  И  храбђр,  и быстр,  как рысь,  и ловок.  Да вы
знаете,  когда его вели в  Кракове на казнь,  так девушки в  окнах вопили,
точно  кто  их  сзади  шилом колол,  да  какие девушки -  дочки рыцарей да
каштелянов, а о всяких там красавицах горожанках и говорить нечего.
     - Хоть они и каштелянские дочки и красавицы,  а не лучше моей Ягенки!
- отрезал Зых из Згожелиц.
     - А разве я говорю, что лучше? Милей Ягенки, пожалуй, и не сыщешь.
     - Я  про  Збышка  тоже  ничего  худого  сказать  не  могу:  самострел
натягивает без рукояти!..
     - И  медведя один пригвоздит к  земле.  Видали,  как он  его рубанул?
Отхватил всю голову с лапой.
     - Голову отхватил,  а  вот  к  земле не  одни пригвоздил.  Ягенка ему
помогла.
     - Ягенка?.. Он мне об этом ничего не говорил.
     - Он Ягенке обещал не говорить... Срам ведь девке ночью одной по лесу
ходить.  Ну,  а  мне  она  тотчас рассказала,  как  все было.  Другие рады
соврать,  а она от меня не таится.  Сказать по правде, и я не обрадовался,
кто ж их там знает... Хотел прикрикнуть на нее, а она мне вот что сказала:
<Коли я сама девичьей чести не уберегу, так и вам, батюшка, ее не уберечь,
да вы не бойтесъ, Збышко тоже знает, какова она, рыцарская честь>.
     - Это верно. Ведь и сегодня они одни пошли.
     - Но  домой-то  вернутся к  вечеру.  А  лукавый  ночью  больше  всего
искушает, да и девке стыдиться нечего, потому темно.
     Мацько на минуту задумался, а потом сказал как будто про себя:
     - И все-таки льнут они друг к дружке...
     - Эх! Кабы он другой не обещался.
     - Да ведь вы знаете,  это только рыцарский обычай такой... Коли нет у
молодого рыцаря госпожи,  так его считают простачком...  Посулил ей Збышко
павлиньи чубы,  поклялся в том рыцарской честью, ну, и должен содрать их у
немцев с  голов.  Да и  Лихтенштейна ему надо одолеть,  а от прочих обетов
аббат может его освободить.
     - Аббат не нынче завтра приедет...
     - Вы думаете?  - спросил Мацько, а потом продолжал: - Какая цена всем
этим обетам,  коли Юранд напрямик ему сказал, что не отдаст за него девку!
То ли он другому ее обещал,  то ли богу обрек,  я того не знаю,  но только
напрямик сказал, что не отдаст...
     - Я вам говорил, что аббат любит Ягенку, как родную. Последний раз он
сказал ей:  <Родня у меня только по женскому колену, но помру я, так полны
колени добра не у нее, а у тебя будут>.
     Мацько поглядел на него тревожно,  даже подозрительно,  и, помолчав с
минуту времени, сказал:
     - Нас-то не обидьте...
     - За Ягенкой я дам Мочидолы, - ответил Зых.
     - Теперь же?
     - Теперь же. Другой я бы не дал, а ей отдам.
     - Половина Богданца и так Збышка,  а коли даст бог здоровья, я наведу
тут порядок, подниму хозяйство. Вот по сердцу ли вам Збышко?
     Зых заморгал глазами и сказал:
     - Хуже всего то,  что  Ягенка,  как кто помянет его,  так к  стенке и
отвернется.
     - А когда вы других поминаете?
     - Как  других  поминаю,  она  только прыскает и  говорит:  <Еще  чего
выдумали?>
     - Вот видите.  Бог даст, с такой девушкой Збышко забудет другую. Я уж
старик, и то забыл бы... Меду выпьете?
     - Выпью.
     - Аббат,  он умница!  Аббаты, слышь, часто люди совсем мирские, ну, а
он,  хоть и  не живет с  монахами,  все-таки ксендз,  а ксендз всегда даст
дельный совет,  не  то что простой человек,  потому он и  грамотен,  и  со
святым духом знается.  А что вы теперь же дадите за девушкой Мочидолы, это
правильно.  Я тоже, коли, даст бог, выздоровею, сманю у Вилька из Бжозовой
мужиков побольше. Дам каждому по клочку хорошей земли, земли-то в Богданце
хватает.  На рождество пускай сходят к  Вильку на поклон -  и айда ко мне.
Что,  разве  нельзя?  А  там  и  городок в  Богданце построю,  хорошенькую
крепостцу из дуба,  и рвом ее обнесу... Пускай Збышко с Ягенкой ходят себе
сейчас вдвоем на охоту... Скоро уж, верно, и снег выпадет... Привыкнут они
друг к дружке,  и забудет хлопец другую.  Пускай себе ходят. Что тут долго
толковать! Отдадите за него Ягенку или нет?
     - Отдам.  Давно уж мы задумали поженить их,  чтоб Мочидолы и Богданец
достались нашим внукам.
     - Грады! - с радостью воскликнул Мацько. - Бог даст, внуки посыплются
градом. Аббат их нам будет крестить...
     - Пусть только поспевает!  -  весело воскликнул Зых.  - А давно уж не
видал я вас таким веселым.
     - Сердце у меня прыгает от радости...  Осколок-то вышел, ну, а что до
Збышка,  так вы  за него не бойтесь.  Садится это вчера Ягенка на коня,  а
день-то ветреный...  Я и спрашиваю у Збышка:  <Видал>?  -  а на него такая
истома напала.  Да  и  то я  смекнул,  что на первых порах они мало друг с
дружкой разговаривали,  а сейчас как пойдут вместе гулять,  так всђ друг к
дружке повертываются и всђ говорят, говорят!.. Выпьем!
     - Выпьем!
     - За здоровье Збышка и Ягенки!


                                   XIV

     Старый Мацько не  ошибался,  когда  говорил,  что  Збышко и  Ягенка с
удовольствием встречаются и  друг без  дружки даже скучают.  Под предлогом
посещения больного Мацька Ягенка часто приезжала в  Богданец,  с отцом или
одна, признательный Збышко тоже то и дело наведывался в Згожелицы, так что
с  течением времени он  свел  с  Ягенкой дружбу.  Полюбившись друг  другу,
Збышко и Ягенка охотно стали <советоваться>,  то есть попросту болтать обо
всем,  что было им интересно. К дружбе у обоих примешивалось и восхищение:
молодой и красивый Збышко,  который и на войне уже успел прославиться, и в
ристалищах принимал участие, и при королевском дворе бывал, по сравнению с
каким-нибудь  Чтаном  из  Рогова или  Вильком из  Бжозовой казался девушке
настоящим придворным рыцарем,  чуть не королевичем,  а Збышка порой просто
изумляла красота девушки. В мыслях он оставался верен своей Данусе, однако
не раз,  в лесу ли, дома ли, взглянув вдруг на Ягенку, он невольно говорил
себе:  <Вот это лань!> Когда же, обняв стан девушки, он сажал ее на коня и
чувствовал под  рукой  упругое,  точеное  тело,  то  приходил в  смятение,
<истома>,  по  словам Мацька,  нападала на  него,  кровь начинала играть в
жилах и точно смаривал сон.
     Ягенка,  девушка  по  натуре  гордая,  насмешница  и  задира,  с  ним
становилась сущей смиренницей,  словно служанкой, которая только смотрит в
глаза господину,  как бы ему услужить, как бы ему угодить. Збышко понимал,
как расположена она к нему,  был благодарен за это ей и все больше искал с
нею встреч. С тех пор как Мацько стал пить медвежье сало, они видались уже
чуть не каждый день,  а  когда у  старика вышел осколок и  для затягивания
раны понадобилась свежая бобровая струя,  они собрались вдвоем на бобровые
гоны.
     Прихватив самострел,  они  сели  на  коней  и  поехали  на  те  самые
Мочидолы,  которые должны были пойти в приданое Ягенке, а затем свернули к
лесу;  оставив под  лесом  коней  на  попечении конюха,  они  пошли дальше
пешком,  так  как через заросли и  болота трудно было проехать верхом.  По
дороге  Ягенка  показала Збышку за  широким,  поросшим осокою лугом  синюю
полосу леса и сказала:
     - Это лес Чтана из Рогова.
     - Того, который хочет взять тебя в жены?
     Она засмеялась:
     - Взял бы, кабы далась!
     - Тебе  легко оборониться,  возьми только Вилька на  подмогу,  он,  я
слыхал,  зубы на  Чтана точит.  Диво,  что  еще не  вызвали друг дружку на
смертный бой.
     - Едучи на войну,  батюшка им так сказал: <Передеретесь, так на глаза
мне не показывайтесь>. Что было им делать? В Згожелицах они друг на дружку
рычат,  а  потом  в  Кшесне пьют  вместе в  корчме,  покуда под  лавку  не
свалятся.
     - Дураки!
     - Почему же?
     - Да покуда Зыха не было дома,  надо было не тому, так другому дураку
напасть на Згожелицы, да и взять тебя силком. Ну, что бы Зых мог поделать,
кабы, воротившись с войны, да нашел тебя с младенцем на руках?
     Голубые глаза Ягенки так и засверкали:
     - Думаешь,  я бы далась? Да что, в Згожелицах людей нету, а я не могу
схватиться за  рогатину  или  самострел?  Пускай  бы  сунулись!  Я  любого
прогнала бы  домой,  да  еще набег учинила на Рогов или Бжозовую.  Батюшка
знал, что может спокойно идти на войну.
     При этих словах Ягенка так нахмурила свои красивые брови и  стала так
грозно потрясать самострелом, что Збышко рассмеялся и сказал:
     - Тебе не девушкой быть, а рыцарем.
     Успокоившись, она ответила:
     - Чтан берег меня от  Вилька,  а  Вильк от  Чтана.  Да  и  аббат меня
охранял, ну, а с аббатом лучше никому не ссориться...
     - Эва!  -  ответил Збышко. - Все тут у вас боятся аббата! А я вот, по
чести тебе скажу,  н