цы  и  увидев  молодого  рыцаря,  остановилась как
вкопанная и чуть не уронила баклажку с вином,  -  ей почудилось, что это к
ним  явился сам королевич.  Девушка так заробела,  что за  столом сидела в
молчании,  только то  и  дело глаза протирала,  словно хотела очнуться ото
сна.  Неискушенный Збышко решил,  что она,  по неизвестной ему причине, не
рада его приезду, и беседовал только с Зыхом, превознося щедрость соседа и
расхваливая его владения,  которые и  в самом деле вовсе не были похожи на
Богданец.
     Во  всем  были видны достаток и  богатство.  Окна в  горницах были из
рога,  остроганного и отшлифованного так тонко, что он был прозрачен почти
как стекло.  Вместо очага посреди горницы,  по углам стояли большие печи с
шатрами.  Пол из лиственничных досок был чисто вымыт, на стенах - оружие и
множество мисок,  сверкавших,  как солнце,  да  красивых резных ложечниц с
рядами ложек,  из  которых две  были серебряные.  Кое-где  висели парчовые
узорчатые ковры,  добытые на войне или приобретенные у  коробейников.  Под
столами лежали огромные рыжие турьи шкуры да шкуры зубров и кабанов. Зых с
удовольствием показывал Збышку свои богатства, то и дело приговаривая, что
все это дело рук Ягенки.  Он повел Збышка и  в боковушу,  где все пропахло
живицей и  мятой,  а  под  потолком висели целые  связки волчьих,  лисьих,
куньих и  бобровых шкур.  Он показал Збышку сушильню для сыра,  кладовые с
воском и  медом,  бочки с мукой,  кладовые с сухарями,  пенькой и сушеными
грибами. 3атем он повел его в амбары, коровники, конюшни и хлева, в сараи,
где  стояли  телеги и  хранились охотничьи принадлежности и  сети,  и  так
ослепил его  своим богатством,  что Збышко,  вернувшись к  ужину,  не  мог
скрыть своего изумления.
     - Жить не нажиться в ваших Згожелицах, - сказал он хозяину.
     - И в Мочидолах у нас почти что такие порядки,  -  заметил Зых.  - Ты
помнишь Мочидолы?  Это по дороге на Богданец.  В  старину наши отцы о меже
спорили и вызовы посылали друг дружке на поединок, ну, а я уж ссориться не
стану.
     Он поднял кубок меду и, чокнувшись со Збышком, спросил:
     - А попеть тебе неохота?
     - Нет, - ответил Збышко, - мне вас любопытно послушать.
     - Згожелицы,  слышь ты, медвежатам достанутся. Только бы они потом не
передрались из-за них...
     - Каким медвежатам?
     - Да сынишкам моим, братишкам Ягенки.
     - Да, им зимой лапу сосать не понадобится.
     - Что правда,  то правда.  Ну,  и Ягенке в Мочидолах найдется кусочек
сальца.
     - Да уж наверно!
     - Что это ты не ешь, не пьешь? Налей-ка нам, Ягенка!
     - Да нет, я и ем, и пью вволю.
     - Тяжело станет,  так ты  распусти пояс.  Хорош у  тебя пояс!  Вы  на
Литве, верно, тоже взяли богатую добычу?
     - Грех  жаловаться,   -  ответил  Збышко,  пользуясь  случаем,  чтобы
показать,  что шляхтичи из  Богданца тоже не какая-нибудь мелкая сошка.  -
Часть добычи мы продали в Кракове и выручили сорок гривен серебром...
     - Что ты говоришь! Да за такие деньги можно целую деревню купить!
     - У нас была миланская броня,  так дядя ее продал, думал, смерть уж у
него за плечами, а вы знаете, миланской броне...
     - Знаю.  Цены нет.  Выходит, на Литву стоит идти. А я хотел когда-то,
да побоялся.
     - Кого? Крестоносцев?
     - Э,  чего бы  я  стал их бояться?  Покуда тебя не убили,  страшиться
нечего,  ну,  а  убили,  так какие уж тут страхи.  Я  ихних божков боялся,
нечисти всякой. Там в лесах они так и кишат.
     - Куда же  им  деваться,  коли капища их пожгли?..  Когда-то они жили
богато, а теперь одними грибами да муравьями кормятся.
     - А ты видал их?
     - Я  не видал,  да слыхал,  что другие видали...  Высунет такой божок
из-за дерева косматую лапищу и показывает тебе: дескать, подай...
     - И Мацько про это рассказывал, - вмешалась Ягенка.
     - Да!  Он по дороге и мне про это говорил,  - прибавил Зых. - Да и не
диво!  Взять хоть бы и нас,  живем мы как будто в христианской стороне,  а
порой и  у  нас на  болоте кто-то  смеется,  да и  дома,  хоть и  бранятся
ксендзы,  а  все лучше оставлять этой нечисти на ночь миску с едой,  иначе
так станет в стену скрестись,  что глаз не сомкнешь... Ягенка, доченька...
поставь-ка миску у порога!
     Ягенка взяла глиняную миску,  в которой было полно клецок с сыром,  и
поставила ее у порога.
     - Ксендзы бранятся,  -  заметил Зых, - поносят нас. Да ведь Христа от
клецок не убудет,  а нечисть,  коли она сыта и довольна, убережет дом и от
огня и от вора.
     Тут он снова повторил Збышку:
     - Ты бы распустил пояс да песенку спел.
     - Уж лучше вы спойте,  я вижу,  вам давно хочется, а то, может, панна
Ягенка что-нибудь споет?
     - Давайте петь по очереди,  -  воскликнул обрадованный Зых.  - Есть у
меня тут слуга, он на дудке будет нам вторить. Позвать слугу!
     Позвали слугу, тот уселся на скамеечке, сунул в рот свою <пищалку> и,
расположив на ней пальцы,  уставился на присутствующих в ожидании, кому же
ему придется вторить.
     Все  стали спорить,  никто не  хотел быть первым.  Наконец Зых  велел
начать Ягенке, и хотя девушка очень стеснялась Збышка, однако поднялась со
скамьи, спрятала руки под фартук и затянула песню:

                          Ах, когда б я пташкой
                          Да летать умела,
                          Я бы в Силезию
                          К Ясю улетела!..

     Широко  раскрыв глаза,  Збышко  вскочил с  места  и  крикнул громовым
голосом:
     - А вы откуда знаете эту песню?
     Ягенка воззрилась на него в изумлении:
     - Да ведь ее все поют... Что вы?
     Зых решил,  что Збышко хватил лишнего, и, повернувшись к нему, весело
сказал:
     - Распусти пояс! Сразу легче станет!
     Но Збышко еще с  минуту времени стоял с изменившимся лицом,  а затем,
совладав с собою, сказал Ягенке:
     - Простите. Вспомнилось мне вдруг одно дело. Пойте же.
     - А может, вам невесело слушать?
     - Что вы?  -  ответил он дрогнувшим голосом.  -  Да я б эту песню всю
ночь напролет слушал.
     Он сел и, прикрыв рукою глаза, умолк, словечка больше не уронил.
     Ягенка спела другой куплет,  но,  кончив,  заметила,  что у Збышка по
пальцам катится большая слеза.
     Она с живостью подвинулась к молодому рыцарю,  села рядом и, легонько
толкнув его локтем, спросила:
     - Что с вами? Я не хочу, чтобы вы плакали. Да скажите же, что с вами?
     - Ничего,   ничего,   -   ответил  Збышко   со   вздохом.   -   Долго
рассказывать... Что было, то прошло. Вот я и развеселился...
     - А может, вы бы выпили сладкого вина?
     - Обходительная девка!  Да  что  же  это  вы  выкаете друг дружке?  -
воскликнул Зых. - Говори ему: <ты, Збышко>, а ты ей: <ты, Ягенка>. Ведь вы
с малых лет знакомы...
     Затем он обратился к дочери:
     - А что он когда-то отколотил тебя,  это пустое!.. Сейчас он этого не
сделает.
     - Не  сделаю!  -  весело подхватил Збышко.  -  Пускай теперь она меня
отколотит, коли есть охота.
     Желая  совсем  развеселить Збышка,  Ягенка сжала  кулачок и,  смеясь,
стала в шутку бить его.
     - Вот тебе за мой разбитый нос! Вот тебе! Вот тебе!
     - Вина! - крикнул, разгулявшись, хозяин Згожелиц.
     Ягенка сбегала в  кладовую и  через  минуту принесла ковш  вина,  два
красивых  кубка  с   вытисненными  на  них  серебряными  цветами,   работы
вроцлавских золотых дел  мастеров,  и  две  головки сыра,  от  которых еще
издали шел сырный дух.
     Когда взору Зыха,  у которого уже шумело в голове,  представилось это
зрелище,  он окончательно расчувствовался,  придвинул к себе ковш,  прижал
его к груди и, решив, видно, что это Ягенка, заговорил:
     - Моя  ты  доченька!  Моя сироточка!  Что я,  бедный,  стану делать в
Згожелицах, как тебя возьмут у меня, что я стану делать!..
     - А придется вам вскорости отдавать ее! - воскликнул Збышко.
     Но расчувствовавшийся было Зых уже смеялся:
     - Ха-ха!  Девке пятнадцать лет,  а  она  уже  к  парням льнет!..  Как
завидит издалека, так ногами и засучит.
     - Батюшка, я уйду! - сказала Ягенка.
     - Не уходи! Мне хорошо с тобой...
     Затем он стал таинственно подмигивать Збышку:
     - Двое их  повадились к  ней:  молодой Вильк,  сын  старого Вилька из
Бжозовой,  и Чтан* из Рогова.  Да если б они тебя здесь застали, тотчас бы
взъелись и стали грызться с тобой, как грызутся друг с дружкой.
     _______________
          * Уменьшительное от Пшецлав. (Примеч. автора.).

     - Эва! - воскликнул Збышко.
     Затем, обратившись к Ягенке на <ты>, как велел Зых, он спросил у нее:
     - А который тебе люб?
     - Да ни тот, ни другой.
     - Вильк сердитый парень! - заметил Зых.
     - Пускай на других воет!*
     _______________
          * В и л ь к  (wilk) - по-польски: волк.

     - А Чтан?
     Ягенка рассмеялась.
     - У Чтана,  -  сказала она Збышку,  - кудлы на голове все равно как у
козла, глаз даже не видно, а сала на нем как на медведе.
     Тут Збышко хлопнул себя по голове, словно что-то внезапно вспомнив, и
сказал:
     - Ах,  да!  Уж коли вы так добры к нам, так нельзя ли попросить у вас
медвежьего сала - может,  найдется в доме,  дяде  полечиться  нужно,  а  в
Богданце я не нашел.
     - Было, - ответила Ягенка, - да слуги вынесли во двор луки смазывать,
а собаки все выжрали... Экая жалость!
     - Совсем ничего не осталось?
     - Все дочиста вылизали!
     - Что ж, ничего но поделаешь, придется завтра поискать в лесу.
     - Вы  облаву  устройте,  медведи  в  лесу  встречаются,  а  коли  вам
охотничье снаряжение нужно, так мы дадим.
     - Где мне ждать! Пойду на ночь под борти.
     - Возьмите с  собой человек пять  охотников.  Между ними есть дельные
парни.
     - Не пойду я с кучей народу, только зверя мне спугнут.
     - Как же вы пойдете? С самострелом?
     - Что в лесу в потемках делать с самострелом? Месяц еще не народился.
Возьму зазубренные вилы да хороший топор и завтра пойду один.
     Ягенка на минуту умолкла, на лице ее изобразилось беспокойство.
     - В прошлом году,  - сказала она, - пошел вот так наш охотник Бездух,
и медведь задрал его. Опасное это дело: ночью медведь как увидит человека,
особенно около бортей, тотчас становится на задние лапы.
     - Ну, если б он стал убегать, так его тогда и не убить бы, - возразил
Збышко.
     Тем временем Зых,  который успел уже маленько вздремнуть,  неожиданно
проснулся и запел:

                         Тебя, Куба, ждет работа,
                         А мне, Мацьку, неохота.
                         В поле ты пахать пустое,
                         С Касей в жито я густое!
                              Гоп! Гоп!

     Затем он обратился к Збышку:
     - Слышь ты,  двое их у нее:  Вильк из Бжозовой да Чтан из Рогова... а
ты...
     Но  Ягенка,  опасаясь,  как бы Зых не сказал чего лишнего,  торопливо
подошла к Збышку и спросила:
     - Так когда ты пойдешь? Завтра?
     - Завтра после захода солнца.
     - А к каким бортям?
     - К нашим,  к богданецким,  неподалеку от вашей межи, у Радзиковского
болота. Мне говорили, будто там легко встретить мишку.


                                   XII

     Збышко как  задумал,  так  на  другой день и  отправился на  медведя,
потому что Мацьку становилось все хуже. Сперва от радости старик было ожил
и  занялся даже домашними делами,  но на третий день у него снова открылся
жар и начались такие боли в боку,  что он вынужден был слечь в постель.  В
лес  Збышко  сходил сперва днем,  он  осмотрел борти,  приметил поблизости
огромный след на болоте и  поговорил с  бортником Вавреком,  который летом
ночевал  неподалеку в  шалаше  с  парой  свирепых подгальских псов,  но  с
наступлением осенних холодов уже должен был перебраться в деревню.
     Оба они со Збышком разбросали шалаш,  прихватили с собою собак,  а по
дороге там  и  тут смазали медом стволы деревьев,  чтобы приманить запахом
зверя; затем Збышко вернулся домой и стал готовиться к охоте. Для тепла он
надел лосиную безрукавку,  а на голову,  чтобы медведь не содрал ему кожу,
натянул сетку из железной проволоки; с собою он прихватил крепко окованные
двузубые вилы с  зазубринами и  широкую стальную секиру на дубовой рукояти
подлиннее,  чем у плотников.  К вечернему удою он уже был у цели и, выбрав
местечко поудобней, перекрестился, засел в засаду и стал ждать.
     В  просветах между  ветвями ельника сквозили красные лучи  заходящего
солнца. В вершинах сосен, каркая и хлопая крыльями, летали вороны; кое-где
пробегали к воде зайцы,  и под лапками их шуршали пожолклые кустики ягод и
опавшая листва,  порой по молодому буку скользила юркая куница. В чаще еще
слышался постепенно умолкавший птичий гомон.
     Солнце уж совсем закатывалось за горизонт,  а  бор все еще не стихал.
Вскоре  мимо  Збышка со  страшным шумом  и  хрюканьем прошло поодаль стадо
диких  кабанов,  затем,  положив  друг  дружке  головы  на  круп,  длинной
вереницей пронеслись лоси.  Сухие ветви трещали у них под копытами,  и лес
стонал,  а  они,  отливая на солнце рыжей шерстью,  скакали к болоту,  где
ночью  им  было  спокойнее и  безопасней.  Наконец в  небе  зажглась заря,
верхушки  сосен  словно  запылали в  огне,  и  кругом  все  медленно стало
затихать.  Лес  погружался в  сон.  Снизу,  от  земли,  поднималась тьма и
устремлялась ввысь к пылающей заре,  которая тоже стала таять,  хмуриться,
меркнуть и гаснуть.
     <Сейчас, - подумал Збышко, - покуда не завоют волки, все будет тихо>.
     Однако он пожалел,  что не взял с собою самострела, которым легко мог
уложить  дикого  кабана  или  лося.  Меж  тем  от  болота  некоторое время
доносились еще  какие-то  приглушенные звуки,  как  будто тяжелые вздохи и
посвист.  Збышко с  опаской поглядывал в  сторону этого  болота,  где  жил
когда-то  в  землянке мужик  Радзик,  который  бесследно пропал  вместе  с
семьей,  словно сквозь землю провалился. Одни говорили, будто его угнали с
семьей  разбойники,  но  другие  замечали  потом  около  землянки какие-то
странные,  не  то  человеческие,  не  то  звериные  следы  и  с  сомнением
покачивали головой,  подумывая даже о том, не позвать ли ксендза из Кшесни
освятить землянку.  До  этого дело не дошло,  так как в  землянке никто не
захотел поселиться и  халупу эту,  вернее,  глину  на  хворостяных стенах,
размыли со  временем дожди;  однако само место пользовалось дурной славой.
Правда,  бортник Ваврек,  который летом ночевал здесь в шалаше, не обращал
на это внимания,  но о самом Вавреке люди тоже разное болтали. Вооруженный
топором и  вилами,  Збышко не боялся диких зверей,  но он с  беспокойством
думал о нечистой силе и обрадовался, когда все звуки на болоте затихли.
     Догорели последние отблески заката, и спустилась глубокая ночь. Ветер
умолк, не слышно стало и обычного шума в верхушках сосен. Порой то там, то
тут падала шишка,  рождая в  немом безмолвии сильный и  гулкий отзвук,  но
потом  снова  воцарялась  такая  тишина,  что  Збышко  слышал  собственное
дыхание.
     Он долго сидел так,  раздумывая сперва о медведе, который вот-вот мог
прийти сюда,  а  потом о Данусе,  о том,  как уезжала она в дальний край с
мазовецким двором. Он вспомнил, как поднял ее на руки в минуту расставанья
с  нею и  с  княгиней и как у него по щеке катились со слезы,  вспомнил ее
ясное личико,  ее непокрытую голову,  ее венки из васильков,  ее песни, ее
красные  с  длинными  носками  башмачки,  которые  он  целовал,  прощаясь;
вспомнил все,  что произошло с  той минуты,  как они познакомились,  и так
жалко стало ему,  что  нет ее  рядом,  такая овладела тоска по  ней,  что,
предавшись печали,  он  совсем позабыл,  что сидит в  лесу и  подстерегает
зверя в засаде, и стал говорить про себя:
     <Я поеду к тебе, потому что нет мне жизни без тебя>.
     Он чувствовал,  что это правда,  что он должен охать в Мазовию, иначе
зачахнет в  Богданце.  Ему  вспомнился Юранд и  странное его упорство,  он
подумал,  что тем более надо ехать,  чтобы узнать,  какая за  этим кроется
тайна,  какие преграды стоят на  его пути и  нельзя ли  убрать их,  вызвав
кого-нибудь  на  смертный  бой.   Наконец,  ему  привиделось,  что  Дануся
протягивает к нему руки,  зовет его:  <Ко мне,  Збышко, ко мне!> Как же не
ехать к ней!
     Он не спал,  однако так явственно видел ее, будто она явилась ему или
приснилась во сне. Едет сейчас Дануська, сидя рядом с княгиней, наигрывает
ей на своей маленькой лютне и напевает, а сама думает о нем. Думает о том,
что увидит его вскорости,  а  может,  озирается,  не  мчится ли  он вскачь
следом за ними, - а он тут вот, в темном бору.
     Тут Збышко очнулся,  и не только потому, что вспомнил про темный бор,
но  и  по  той  причине,  что позади него в  отдалении послышался какой-то
шорох.
     Он крепче сжал вилы в руках и, насторожась, стал прислушиваться.
     Шорох слышался все ближе,  скоро он  стал совершенно явственным.  Под
чьей-то  осторожной ногой  трещали  сухие  ветки,  шуршали кустики ягод  и
опавшая листва... Кто-то шел.
     По временам шорох замирал,  будто зверь останавливался под деревом, и
тогда наступала такая тишина,  что у Збышка начинало звенеть в ушах, затем
снова раздавались медленные,  осторожные шаги. Кто-то приближался с такими
предосторожностями, что Збышко просто пришел в изумление.
     <Косолапый, надо думать, боится собак, которые жили здесь у шалаша, -
сказал он про себя, - но, может, это волк меня учуял>.
     Меж тем шаги затихли.  Однако Збышко  явственно  слышал,  что  кто-то
остановился  шагах  в  двадцати - тридцати от него и как будто присел.  Он
оглянулся раз, другой, но, хотя деревья рисовались во мраке, ничего не мог
разглядеть. Ему оставалось лишь ждать.
     Ждать пришлось так долго, что Збышко опять растерялся.
     <Медведь не пришел бы сюда,  под борть,  спать,  а волк давно бы меня
учуял и тоже не стал бы ждать до утра>.
     И вдруг холод ужаса пробежал у него по телу.
     А что,  если это вылезла из болота какая-нибудь нечисть и подбирается
сзади к нему?  А что, если его схватят вдруг ослизлые руки утопленника или
заглянут в лицо зеленые глаза упыря;  что, если за спиной у него раздастся
чей-то  страшный хохот или из-за  сосны покажется синяя голова на  паучьих
ножках?
     Он почувствовал,  что под железным колпаком волосы у него поднимаются
дыбом.
     Но  через минуту шорох раздался уже  впереди,  на  этот раз еще более
явственный.  Збышко  вздохнул  с  облегчением.  Правда,  он  подумал,  что
<нечисть> обошла его и теперь приближается спереди.  Но это было лучше. Он
половчей ухватил вилы, тихо поднялся и стал ждать.
     Вдруг  он  услыхал над  головой шум  сосен,  ощутил на  лице  сильное
дуновение ветра со стороны болота и тотчас уловил запах медведя.
     Сомнений не было: это шел косолапый!
     Страх мгновенно пропал;  нагнув голову,  Збышко напряг зрение и слух.
Шаги приближались, тяжелые, отчетливые, запах становился все резче; вскоре
послышались сопение и ворчание.
     <Только бы не двое!> - подумал Збышко.
     В то же мгновение он увидел перед собой огромный темный силуэт зверя:
идя по ветру на запах меда, медведь до последней минуты не учуял человека.
     - Сюда, косолапый! - крикнул Збышко, выступив из-за сосны.
     Словно  пораженный этим  нежданным явлением,  медведь издал  короткий
рык;  однако он подошел уже слишком близко, чтобы спастись бегством. Тогда
он мгновенно поднялся на задние лапы, расставив передние так, словно хотел
заключить Збышка в  объятия.  Збышко только этого и ждал -  он молниеносно
бросился вперед и,  напрягши мышцы  своих могучих рук  и  навалившись всей
тяжестью тела на вилы, вонзил их в грудь зверю.
     Весь бор содрогнулся теперь от дикого рева.  Медведь схватился лапами
за вилы,  стараясь вырвать их, но зазубрины на острых концах впились ему в
грудь,  он почувствовал боль и  взревел пуще прежнего.  Тогда он попытался
облапить Збышка,  но  нажал на  вилы,  и  о