коли ты глуп.  Я тебе буду замок ставить,  а ты пока облизывайся. Ничего я
тебе  не  скажу и  глаз  тебе  не  открою,  хоть  ржать будешь громче всех
жеребцов в  Богданце.  Коли  щепки лежат на  жару,  пламя рано или  поздно
вспыхнет, но я-то не стану дуть на жар, думаю, нет в этом надобности>.
     И  он не только не раздувал огня,  но даже досаждал Збышку и  дразнил
его,  как старый лукавец,  который любит потешиться над неопытным юнцом. И
вот  однажды,  когда Збышко опять повторил,  что  отправится,  наверно,  в
какой-нибудь  далекий поход,  потому  что  жизнь  ему  опостылела,  Мацько
сказал:
     - Покуда у  тебя голо было под носом,  я тобой руководил,  а теперь -
воля твоя! Хочешь только своим умом жить - ну что ж, иди.
     Збышко от удивления даже сел на постели.
     - Как? Так вы уж и этому не противитесь?
     - Чего же мне противиться? Жаль только рода, который может вымереть с
тобой, но и против этого найдется средство.
     - Какое средство? - в тревоге спросил Збышко.
     - Какое? Что и говорить, года мои немалые, но все-таки я еще крепкий.
Оно конечно,  Ягенке хотелось бы  парня помоложе,  но  я  был дружен с  ее
отцом, и как знать...
     - Вы  были дружны с  ее  отцом,  но  мне вы  никогда не желали добра,
никогда, никогда!..
     У Збышка задрожал подбородок, и он смолк, а Мацько сказал:
     - Коли ты  непременно хочешь идти на  смерть,  что  же  мне  остается
делать?
     - Ладно! Делайте, что хотите, а я еще сегодня уеду куда глаза глядят!
     - Дурень! - повторил Мацько.
     И  вышел вон присмотреть за богданецкими людьми,  да и теми,  которых
прислала Ягенка из Згожелиц и Мочидолов, чтобы помочь обнести рвом будущий
замок.


                                   XLIV

     Угрозы своей Збышко,  разумеется,  не привел в исполнение и никуда не
уехал,  а  здоровье его через неделю настолько поправилось,  что он не мог
уже  больше  валяться в  постели.  Мацько сказал,  что  теперь им  следует
съездить в Згожелицы и поблагодарить Ягенку за заботы. Однажды, хорошенько
попарившись в  бане,  Збышко решил  ехать  немедля.  Он  велел  достать из
сундука нарядное платье,  чтобы  сменить свою  будничную одежду,  а  затем
занялся завивкой волос.  Дело это было нелегкое и  нешуточное,  потому что
волосы у  Збышка были очень густые и сзади,  как грива,  спускались пониже
лопаток.  В  повседневной жизни  рыцари  убирали волосы в  сетку,  которая
смахивала на  гриб и  во время походов была очень удобна,  так как шлем не
так сильно жал голову; но, отправляясь на всякие торжества, на свадьбы или
в  гости  в  такие семейства,  где  были  девушки,  рыцари завивали волосы
красивыми локонами  и  для  крепости  завивки  и  придания блеска  волосам
смазывали их обычно белком.  Именно так и хотел причесаться Збышко. Но две
бабы,  которых кликнули из людской,  не были приучены к  такой работе и не
могли справиться с его гривой. Просохшие после бани и взлохмаченные волосы
никак не укладывались в  локоны и  торчали на голове,  словно вороха плохо
уложенной соломы на  стрехе халупы.  Не  помогли ни  захваченные у  фризов
красиво отделанные гребни  из  буйволового рога,  ни  даже  скребница,  за
которой одна из баб сходила на конюшню.  Збышко уже стал терять терпение и
сердиться, когда в горницу вошли вдруг Мацько и Ягенка, которая неожиданно
приехала к ним.
     - Слава Иисусу Христу! - поздоровалась девушка.
     - Во веки веков!  -  ответил,  просияв,  Збышко.  - Вот и отлично! Мы
собирались в Згожелицы ехать, а ты сама тут как тут!
     И глаза его заблестели от радости. Всякий раз, когда Збышко видел ее,
на душе у него становилось так светло, словно он видел восходящее солнце.
     А Ягенка, взглянув на растерянных баб с гребнями в руках, на лежавшую
на скамье подле Збышка скребницу и  на его растрепанную чуприну,  залилась
смехом.
     - Ну и вихры, вот так вихры! - воскликнула она, и из-за ее коралловых
губ  блеснули чудные  белые  зубы.  -  Да  тебя  можно  в  коноплянике или
вишеннике выставить птиц пугать!
     Збышко насупился.
     - Мы собирались в Згожелицы ехать, - сказал он, - небось в Згожелицах
тебе неловко было бы обижать гостя,  а  здесь можешь издеваться надо мной,
сколько тебе угодно, что, впрочем, ты всегда охотно делаешь.
     - Охотно делаю!  -  воскликнула девушка. - Всемогущий боже! Да ведь я
приехала позвать вас на ужин и  не над тобой смеюсь,  а  над этими бабами.
Небось я бы мигом справилась.
     - И ты бы не справилась!
     - А Яська кто причесывает?
     - Ясько твой брат, - ответил Збышко.
     - Это верно...
     Но тут старый и искушенный Мацько решил прийти им на помощь.
     - В шляхетских домах,  -  сказал он, - обстригут мальчику по седьмому
году волосы, а потом, как они отрастут у него, их ему сестра завивает, а в
зрелую пору это жена делает.  Но есть такой обычай,  что коли у рыцаря нет
ни сестры, ни жены, то ему служат шляхетские девушки, даже вовсе чужие.
     - Неужели есть такой обычай? - спросила, потупясь Ягенка.
     - И не только в шляхетских домах, но и в замках, - да что там! - даже
при королевском дворе, - ответил Мацько.
     Затем он обратился к бабам:
     - Ни на что вы не годитесь, ступайте-ка в людскую!
     - Пусть они принесут мне горячей воды, - прибавила девушка.
     Мацько вышел с  бабами,  будто бы  для того,  чтобы поторопить их,  и
через минуту прислал горячей воды,  после чего молодые люди остались одни.
Намочив полотенце,  Ягенка стала обильно смачивать Збышку волосы,  и когда
вихры перестали торчать и  влажные волосы упали на плечи,  взяла гребень и
села рядом с молодым рыцарем, чтобы продолжить работу.
     Так сидели они друг подле друга,  млея любовью, оба чудно прекрасные,
но смущенные и безмолвные.  Наконец Ягенка стала укладывать его золотистые
волосы,  а  он затрепетал,  почувствовав близость ее поднятых рук,  и лишь
усилием воли сдержался, чтобы не схватить ее в объятия и не прижать крепко
к груди.
     В тишине слышалось только жаркое их дыхание.
     - Ты не болен? - спросила вдруг девушка. - Что с тобой?
     - Ничего! - ответил молодой рыцарь.
     - Ты так дышишь.
     - И ты...
     И  они  снова  умолкли.   Щеки  у  Ягенки  расцвели,  как  розы,  она
чувствовала,  что  Збышко глаз  с  нее  не  сводит,  и,  чтобы скрыть свое
смущение, снова спросила:
     - Что ты так смотришь?
     - Тебе неприятно?
     - Нет, я только спрашиваю.
     - Ягенка?
     - Что?..
     Збышко  глубоко вздохнул,  пошевелил губами,  словно собираясь начать
долгий разговор, но, видно, ему не хватило мужества, и он снова повторил:
     - Ягенка?
     - Что?..
     - Я боюсь сказать тебе...
     - Не бойся. Я простая девушка, не дракон.
     - Ясное дело,  не дракон!  Вот дядя Мацько говорит, будто хочет брать
тебя!..
     - Хочет, да не за себя.
     И она умолкла, словно испугавшись собственных слов.
     - Господи боже!  Ягуся,  милая...  А что же ты,  Ягуся?  - воскликнул
Збышко.
     Ее  глаза неожиданно наполнились слезами,  красивые губы дрогнули,  а
голос стал таким тихим, что Збышко едва ее расслышал:
     - Батюшка и аббат хотели... а я - ты... ты знаешь!..
     Радость,  как  пламя,  охватила вдруг при этих словах его сердце,  он
схватил девушку на руки,  поднял ее вверх,  словно перышко,  и  закричал в
упоении:
     - Ягуся! Ягуся! Золото ты мое! Солнышко мое!..
     Он кричал так, что старый Мацько подумал, не стряслось ли что-нибудь,
и вбежал в горницу.  Увидев Ягенку на руках Збышка,  он изумился,  что все
случилось так неожиданно скоро, и воскликнул:
     - Во имя отца и сына! Опомнись, парень!
     А Збышко подбежал к нему,  опустил Ягенку на землю,  и оба они хотели
повалиться старику в ноги,  но не успели они это сделать, как Мацько обнял
их своими жилистыми руками и крепко прижал к груди.
     - Слава богу!  -  сказал он.  -  Знал я,  что  этим дело кончится,  а
все-таки какая радость! Благослови вас бог! Легче будет помирать... Золото
- не девка...  И  для бога,  и  для людей!  Верно говорю!  А теперь,  коли
дождался я такой радости,  будь что будет!  Бог послал испытания, но бог и
утешил.  Надо ехать в  Згожелицы,  Яську сказать...  Эх,  если бы  жив был
старый Зых!..  И  аббат...  Но  я  вам их обоих заменю,  ведь,  сказать по
совести, так я вас обоих люблю, что и говорить-то стыдно...
     И хотя в груди его билось твердое сердце, он так растрогался, что ком
подкатил у  него к  горлу;  он еще раз поцеловал Збышка,  затем в обе щеки
Ягенку и,  пробормотав сквозь слезы:  <Не девка -  мед!>  -  отправился на
конюшню, чтобы приказать седлать коней.
     Выйдя  во  двор,  он  от  радости зашагал прямо  по  цветам  царского
скипетра, которые росли перед домом, и, как пьяный, уставился на их темные
венчики, окаймленные желтыми лепестками.
     - Ну вот,  целая куча вас тут,  - сказал он, - но Градов Богданецких,
даст бог, побольше будет.
     И, направляясь к конюшням, стал под нос себе пересчитывать:
     - Богданец,  владения аббата, Спыхов, Мочидолы... Бог всегда знает, к
чему ведет,  а пробьет час старого Вилька,  так стоит купить и Бжозовую...
Отличные луга!..
     Тем  временем  Ягенка  и  Збышко  тоже  вышли  во  двор,   радостные,
счастливые, сияющие, как солнце.
     - Дядя! - позвал издали Збышко.
     Мацько обернулся к ним, раскрыл объятия и начал кричать, как в лесу:
     - Эй! Эй! Сю-да!..


                                   XLV

     Они жили в  Мочидолах,  а  старый Мацько в  Богданце возводил для них
замок. Он усердно трудился, потому что фундамент хотел вывести из камня на
известке,  а  сторожевую башню поставить из кирпича,  который нелегко было
добыть в  округе.  В  первый год он  вырыл рвы,  что не  составило особого
труда:  холм,  на  котором должен был выситься замок,  был когда-то,  быть
может еще  в  языческие времена,  обнесен рвами,  так  что пришлось только
расчистить эти старые рвы,  выкорчевать деревья и  шиповник,  которыми они
поросли,  а  затем углубить их  и  укрепить.  При углублении докопались до
родника,  который забил  с  такой  силой,  что  в  короткое время все  рвы
наполнились водой, и Мацьку пришлось подумать о том, как отвести ее. После
этого старый рыцарь возвел на  валу острог и  стал готовить лес  для  стен
замка: дубовые балки толщиной в три обхвата и лиственничные, не гниющие ни
под глиняной обмазкой,  ни под дерновым покрытием.  Несмотря на постоянную
помощь згожелицких и  мочидольских мужиков,  возводить стены  Мацько начал
только через год,  но работал с  усердием,  потому что Ягенка незадолго до
этого разрешилась от бремени близнецами. Словно свет увидал старый рыцарь,
было теперь для кого хлопотать и трудиться, знал он теперь, что не угаснет
род Градов и Тупая Подкова не раз еще обагрится вражеской кровью.
     Близнецов назвали Мацьком и Яськом.
     - Парни -  загляденье,  - говорил старик, - таких во всем королевстве
днем с огнем не найдешь.
     Он сразу без памяти их полюбил,  а в Ягенке души не чаял.  Кто только
хвалил ее  при  нем,  мог  от  него  чего  угодно добиться.  Все  искренне
завидовали Збышку и прославляли Ягенку не из корысти,  а потому, что она и
впрямь была  гордостью всей  округи,  прекрасная,  словно самый  роскошный
цветок на лугу.  Мужу она принесла большое приданое и  нечто еще большее -
большую любовь,  красу, которой ослепляла людей, и такой закал, что им мог
бы  похвалиться не  один рыцарь.  Ей ничего не стоило через несколько дней
после  родов встать с  постели и  заняться хозяйством,  а  потом поехать с
мужем на охоту или рано утром поскакать верхом из Мочидолов в Богданец,  а
к  обеду вернуться к Мацьку и Яську.  Муж любил ее и берег как зеницу ока,
любил старый Мацько,  любили слуги, с которыми она обходилась по-людски, а
когда по воскресеньям она входила в кшесненский костел,  ее встречал шепот
удивления и  восторга.  Прежний  ее  поклонник,  грозный Чтан  из  Рогова,
женатый на  крестьянской дочери,  любил  после  обедни выпить в  корчме со
старым Вильком из Бжозовой; подгулявши, он говаривал старику:
     - Мы с вашим сыном не раз из-за нее друг дружку калечили, жениться на
ней хотели; но это было все едино, что месяц с неба достать.
     Иные  заявляли во  всеуслышание,  что  такую встретишь разве только в
Кракове  при  королевском дворе.  Кроме  богатства,  красы  и  осанки,  ее
почитали за здоровье и  силу.  Тут все были единодушны.  <Вот это баба!  -
говорили люди.  - Да она в лесу медведя подопрет рогатиной, и орехи грызть
ей  незачем:  разложит на лавке да присядет,  небось расплющатся,  как под
мельничным жерновом!>  Так  нахваливали ее  и  в  приходе в  Кшесне,  и  в
соседних деревнях,  и даже в воеводском Серадзе. Однако, завидуя Збышку из
Богданца,  никто особенно не дивился,  что ему досталась такая жена,  он и
сам был окружен сиянием славы, какой не добился никто во всей округе.
     Молодые шляхтичи рассказывали друг  другу  целые легенды про  немцев,
которых  Збышко  <нащелкал> в  битвах  под  предводительством Витовта и  в
поединках на  утоптанной земле.  Говорили,  что из его рук не ушел ни один
крестоносец,  что в  Мальборке он сбил с  коня двенадцать рыцарей,  в  том
числе брата магистра,  Ульриха,  что,  наконец, он мог выйти на состязание
даже  с  краковскими рыцарями,  и  сам  непобедимый Завиша Чарный был  его
закадычным другом.
     Некоторые не  хотели верить этим необыкновенным легендам;  но и  они,
когда речь заходила о том,  кого выбрать от округи,  если польским рыцарям
придется сразиться с другими, говорили: <Кого же, как не Збышка>, и только
потом  называли волосатого Чтана  из  Рогова  и  других  местных  силачей,
которым  по  части  рыцарской выучки  было  далеко  до  молодого владетеля
Богданца.
     Богатый и славный Збышко снискал всеобщее уважение. Взятые за Ягенкой
Мочидолы и крупные владения аббата не шли в счет, Збышко и до этого владел
уже Спыховом с его неисчислимыми богатствами, накопленными Юрандом; люди к
тому же шепотком передавали,  что одна только военная добыча,  захваченная
рыцарями из Богданца,  -  доспехи,  кони,  одежда и драгоценности, - стоит
трех-четырех добрых деревень.
     В  этом  усматривали особую милость бога к  роду Градов,  герба Тупая
Подкова,  который так было захирел,  что ничего у него не осталось,  кроме
одного голого Богданца, а теперь поднялся выше всех других родов в округе.
<В  Богданце после пожара один покосившийся домишко остался,  -  толковали
старики,  -  из-за  недостатка работников хозяевам  пришлось  всю  деревню
родичам заложить,  а  теперь вон  замок возводят>.  Все диву давались,  но
чувствовали,  что  и  весь  народ  так  же  стремительно идет  по  пути  к
невиданному богатству и  что,  по воле бога,  таким и  должен быть порядок
вещей,  так что в  удивлении этом не было злобной зависти.  Напротив,  вся
округа гордилась и  похвалялась рыцарями из  Богданца.  Они  являли как бы
наглядный пример того,  чего  может достичь шляхтич,  если у  него крепкая
рука и  отважное сердце и если им владеет жажда рыцарских приключений.  Не
один шляхтич,  глядя на  рыцарей из  Богданца,  чувствовал,  что ему тесно
дома,  на  своей  стороне,  что  за  рубежом в  руках  врагов неисчислимые
богатства и обширные земли,  которые можно захватить с большой пользой для
себя и для королевства. И от этого избытка сил, который ощущали шляхетские
роды,  кипело все общество,  подобно сосуду,  из которого вот-вот вырвется
кипящая струя.  Мудрые краковские советники и  миролюбивый король могли до
поры до  времени сдерживать эти силы и  на долгие годы откладывать войну с
извечным врагом; но никто в мире не в состоянии был ни подавить их совсем,
ни сдержать стремление народного духа вперед, на пути к величию.


                                   ХLVI

     Мацько дожил до  счастливых дней.  Не  раз  говорил он  соседям,  что
получил больше,  чем ожидал. Даже старость только убелила его сединами, но
не отняла ни сил, ни здоровья. И сердце его преисполнилось таким весельем,
какого он никогда еще не испытывал.  Его суровое когда-то лицо становилось
все добродушнее,  а  глаза улыбались людям приветливой улыбкой.  В душе он
был уверен,  что все зло кончилось навсегда и что никакая забота,  никакое
несчастье не омрачат уже дней его жизни,  текущих спокойно, как прозрачный
ручей.  Воевать до  старости,  а  на  старости хозяйничать и  умножать для
внучат достояние -  это во все времена было его заветное желание и вот оно
исполнилось.  В  хозяйстве все шло как по  маслу.  Леса Мацько повырубил и
расчистил; на нови каждую весну зеленели всякие хлеба; росло богатство; на
лугах  выгуливались сорок  кобылиц с  жеребятами,  которых старый  шляхтич
осматривал каждый божий день;  стада овец и  коров паслись по перелескам и
перелогам; Богданец совсем переменился; заброшенная усадьба стала людной и
зажиточной деревней; взор путника издали поражали сторожевая башня и стены
замка,  которые не  успели еще  потемнеть и  отливали золотом на  солнце и
багрянцем в сиянии вечерней зари.
     Старый Мацько радовался в душе достаткам,  хозяйству, счастливой доле
и не спорил,  когда люди говорили, что у него легкая рука. Через год после
близнецов появился на  свет  мальчик,  которого Ягенка в  честь отца  и  в
память о  нем  назвала Зыхом.  Мацько принял его  с  радостью и  нимало не
смутился,   что  если  так  пойдет  дальше,   то   раздробится  богатство,
накопленное ценою таких трудов и стараний.
     - Что у нас было?  - говорил он однажды по  этому  поводу  Збышку.  -
Ничего!  А вот бог и послал нам. У старика Пакоша из Судиславиц, - говорил
он,  - одна деревня да двадцать два сына,  а не мрут же они с голоду. Мало
ли земель в королевстве и на Литве? Мало ли деревень и замков в руках этих
псов крестоносцев?  Эх!  А ну как сподобит господь!  Неплохой был бы  дом,
замки-то  у них из красного кирпича,  и наш милостивейший король сделал бы
их каштелянствами.
     Примечательно,   что   орден  был   на   вершине  своего  могущества,
богатством,  силой,  численностью обученных войск  превзошел все  западные
королевства,  а  старый рыцарь думал о  замках крестоносцев как о  будущем
жилище своих  внуков.  Верно,  многие думали так  в  королевстве Ягайла не
только потому,  что это были древние польские земли,  захваченные орденом,
но и  потому,  что народ сознавал свою могучую силу,  которая кипела в его
груди и искала себе выхода.
     Замок был достроен только на четвертом году женитьбы Збышка,  да и то
с  помощью не  только местных,  згожелицких и  мочидольских мужиков,  но и
соседей,  особенно старого Вилька из  Бжозовой,  который,  оставшись после
смерти сына совсем одиноким, очень подружился с Мацьком, а потом полюбил и
Збышка с  Ягенкой.  Покои замка Мацько украсил всем,  что захватили они со
Збышком в  добычу на войне или получили в наследство от Юранда из Спыхова,
прибавив утварь, оставшуюся после аббата и привезенную Ягенкой из дому; из
Серадза  старик  привез  стеклянные окна,  и  дом  получился великолепный.
Однако Збышко переселился в  замок с  женой и  детьми только на пятый год,
когда были окончены и другие постройки -  конюшни,  скотные сараи, кухни и
бани,  а  вместе с  ними  и  подвалы,  которые старик строил из  камня  на
известке,  чтобы они стояли века.  Но сам Мацько в замок не перебрался: он
остался жить  в  старом доме  и  на  все  просьбы Збышка и  Ягенки отвечал
отказом.
     - Помру уж там,  где родился,  - толковал им старик. - Во время войны
Гжималитов с Наленчами Богданец наш сожгли дотла -  сгорели все постройки,
все  хаты,  даже все изгороди,  один этот домина остался.  Толковал народ,
будто оттого он не сгорел,  что крыша вся мохом поросла;  но я думаю,  что
была в этом милость и воля всевышнего,  хотел он, чтобы мы воротились сюда
и  чтобы снова поднялся здесь наш род.  Пока мы воевали,  я часто горевал,
что некуда нам воротиться;  но  не  совсем я  был прав,  хозяйничать нам и
впрямь было не на