ду:
     - Эта женщина -  дочь Юранда из Спыхова,  жена этого молодого рыцаря.
Теперь ты понимаешь,  почему мы преследовали вас и почему ты попал к нам в
плен?
     - Клянусь богом!  -  проговорил Арнольд.  -  Откуда?  Как?  Она  ведь
помешанная...
     - Крестоносцы похитили ее,  агнца невинного,  и  до  тех пор терзали,
пока не довели до этого.
     При  словах <агнца невинного> Збышко поднес к  губам руку  и  закусил
большой палец,  а  из  глаз  его  покатились одна за  другой крупные слезы
безутешного горя.  Арнольд сидел, погрузившись в задумчивость. Чех коротко
рассказал ему  о  предательстве Данфельда,  о  похищении Дануси,  о  муках
Юранда и поединке с Ротгером.  Когда он кончил, воцарилась тишина, которую
нарушал только шум леса да треск пылающего костра.
     Так  просидели они  некоторое время,  наконец Арнольд поднял голову и
сказал:
     - Не только рыцарской честью, но и крестом спасителя клянусь вам, что
я почти не видел этой женщины, не знал, кто она, и неповинен в ее муках.
     - Тогда поклянись еще,  что по  доброй воле последуешь за  нами и  не
будешь пытаться бежать,  и  я  прикажу развязать тебя совсем,  -  произнес
Мацько.
     - Пусть будет по-твоему, - клянусь! Куда вы меня поведете?
     - В Мазовию, к Юранду из Спыхова.
     С  этими  словами Мацько сам  разрезал веревку на  ногах Арнольда,  а
затем показал ему на мясо и репу.  Через некоторое время Збышко поднялся и
пошел отдохнуть на пороге избушки; он не застал уже там послушницы ордена,
которую слуги перетащили к коням. Молодой рыцарь лег на шкуру, которую ему
принес Глава,  и  решил бодрствовать всю ночь в  ожидании,  не принесет ли
рассвет счастливой перемены в здоровье Дануси.
     Чех  вернулся к  костру;  он  хотел  поговорить со  старым рыцарем из
Богданца о том,  что терзало теперь его душу. Мацька он застал погруженным
в  раздумье,  старик словно и  не  слышал,  как  храпит Арнольд,  который,
поглотив за ужином неимоверное количество копченого мяса и репы, заснул от
усталости как убитый.
     - А вы, пан, не хотите отдохнуть? - спросил оруженосец.
     - Сон бежит моих глаз,  -  ответил Мацько.  -  Дал бы бог завтра день
счастливый.
     С этими словами он поднял глаза к звездам.
     - Вон уже Воз в небе виден, а я все думаю, что-то будет.
     - И мне не до сна, панночка из Згожелиц нейдет у меня из головы.
     - Это верно, новая беда. Она ведь в Спыхове.
     - То-то  и  есть,  что в  Спыхове.  Бог весть,  зачем увезли мы ее из
Згожелиц.
     - Она сама хотела к аббату,  а когда аббата не стало, что же мне было
делать?  -  нетерпеливо возразил Мацько,  он  не  любил говорить об  этом,
чувствуя в душе свою вину.
     - Да, но как быть теперь?
     - Как? Отвезу ее домой, и твори бог волю свою!..
     Однако через минуту он прибавил:
     - Да,  твори бог волю свою,  но хоть бы Дануська-то была здорова,  на
человека похожа,  знал бы по крайности, что делать. А так кто его знает! А
вдруг она не выздоровеет...  и не умрет. Хоть бы уж что-нибудь одно послал
господь!
     Но чех в эту минуту думал только о Ягенке.
     - Видите,  ваша милость,  -  сказал он,  -  как уезжал я из Спыхова и
прощался с панночкой,  сказала она мне так: <В случае чего приезжайте сюда
прежде Збышка и  Мацька,  ведь  им,  говорит,  надо  будет послать гонца с
вестями, так вот пусть вас пошлют, вы и отвезете меня в Згожелицы>.
     - Эх! - воскликнул Мацько. - Что и говорить, не годится ей оставаться
в  Спыхове,  когда приедет Дануська.  Что  и  говорить,  надо  ей  ехать в
Згожелицы.  Жаль мне ее,  сиротинку,  от души жаль,  да коли не судил бог,
ничего не поделаешь! Только как все это уладить? Погоди-ка... Ты говоришь,
она наказывала тебе воротиться прежде нас с  вестями и  потом отвезти ее в
Згожелицы?
     - Я все вам сказал, что она наказывала.
     - Что ж!  Так,  может, тебе прежде нас и поехать. Да и старого Юранда
надо загодя известить,  что дочка нашлась,  а  то как бы не кончился он от
нечаянной радости.  Ей-ей, лучше ничего не придумаешь. Возвращайся! Скажи,
что мы отбили Дануську и  скоро с нею приедем,  а сам бери бедняжку и вези
домой.
     Вздохнул тут старый рыцарь,  страх как жаль ему было и Ягенки,  и тех
замыслов, которые он лелеял в душе.
     Через минуту он снова спросил:
     - Я знаю,  ты малый ловкий и сильный,  да сумеешь ли ты уберечь ее от
обиды или какой нечаянности? В дороге все может случиться.
     - Сумею, хоть бы голову довелось сложить! Возьму с собой добрых слуг,
их для меня спыховский пан не пожалеет,  и  доставлю панночку благополучно
хоть на край света.
     - Ну,  ты не очень-то заносись.  Да помни,  что и  на месте,  в самих
Згожелицах, тоже нужно стеречься Вильков из Бжозовой да Чтана из Рогова...
Впрочем,  что это я говорю!  Их тогда надо было стеречься, когда мы другое
замышляли. А теперь все уж кончено, будь что будет.
     - От этих рыцарей я  панночку тоже буду стеречь,  ведь Дануся у  пана
Збышка на ладан дышит, бедняжечка... а ну, как помрет!
     - Истинную правду говоришь:  на ладан дышит,  бедняжечка,  а ну,  как
помрет...
     - Все  мы  под богом ходим,  а  теперь давайте думать про згожелицкую
панночку...
     - Сказать по правде, мне бы самому следовало отвезти ее в родной дом,
- сказал Мацько.  -  Да,  вишь,  трудное это дело. Не могу я сейчас Збышка
оставить, и причина важная. Видал ты, как он зубами заскрежетал и бросился
к старому комтуру,  чтоб прирезать его,  как кабана.  Ты вот говоришь, что
Дануська в дороге может кончиться;  не знаю, удастся ли мне тогда укротить
его. А уж если меня не будет, так его никому не удержать. Вечный позор пал
бы тогда на него и на весь род, избави бог от такой беды, аминь!
     - Да  ведь есть простой способ,  -  ответил чех.  -  Дайте мне  этого
изверга,  а уж я-то его не выпущу, только в Спыхове вытряхну из мешка пану
Юранду.
     - Дай бог тебе здоровья!  Вот умница! - радостно воскликнул Мацько. -
Простое дело!  Простое дело! Забирай его и только живым довези до Спыхова,
а так делай с ним, что хочешь.
     - Тогда дайте мне и  эту щитненскую суку!  Не будет она мне в  дороге
мешать, довезу, а нет - так на сук ее!
     - Да и у Дануськи,  может,  скорее страх пройдет,  когда она не будет
видеть их,  скорее,  может,  опомнится.  Но  как она обойдется без женской
помощи, коли ты заберешь послушницу?
     - В  лесу вы  встретите кого-нибудь из  местных жителей или из беглых
мужиков с  бабами.  Возьмите первую попавшуюся,  небось любая  будет лучше
этой. А пока не найдете, пан Збышко за нею присмотрит.
     - Ты  сегодня рассудителен,  как никогда.  И  это верно сказал.  Коли
будет Дануська видеть при себе Збышка,  может,  скорее придет в чувство. А
уж он и отца и мать ей заменит. Ну, ладно. А когда же ты поедешь?
     - Не стану я ждать рассвета,  только пойду немного прилягу.  Пожалуй,
еще и полуночи нет.
     - Я уж говорил тебе, Воз светит, а Утиное Гнездо еще не взошло.
     - Слава богу,  порешили мы с этим дедом,  а то уж очень тяжело у меня
было на душе.
     И  чех  улегся  около  угасающего костра,  укрылся лохматой шкурой  и
мгновенно уснул.  Однако небо еще  не  начинало светлеть,  стояла глубокая
ночь,  когда  он  проснулся, вылез  из-под  шкуры,  поглядел на  звезды и,
расправив онемевшие члены, разбудил Мацька.
     - Мне пора собираться! - сказал он.
     - Куда это? - спросил Мацько, протирая спросонья глаза.
     - В Спыхов.
     - Ах да! Кто это тут так храпит? Мертвого и то разбудил бы.
     - Рыцарь Арнольд. Подкину я сучьев в костер и пойду к слугам.
     Он ушел,  однако через минуту вернулся торопливым шагом и  еще издали
тихо сказал:
     - Худые вести, пан!
     - Что случилось? - крикнул Мацько, срываясь с места.
     - Послушница сбежала. Притащили ее слуги к коням и развязали ей ноги,
чтоб им  ни дна ни покрышки!  А  как уснули они,  она ужом проползла между
ними и убежала. Подите поглядите.
     Обеспокоенный Мацько поспешно направился с Главой к коням;  они нашли
там одного только слугу. Остальные побежали на поиски беглянки. Пустое это
было дело искать ее ночью в потемках,  и все они вскоре вернулись, повесив
головы.  Мацько молча надавал им тумаков и  вернулся к  костру,  делать-то
было нечего.
     Через некоторое время пришел Збышко; он не спал, сторожил избушку, и,
услышав шаги,  решил узнать,  что случилось. Мацько рассказал ему сперва о
том,  что они с  чехом порешили сделать,  а  затем и  о  том,  что сбежала
послушница.
     - Невелика беда, - сказал старый рыцарь, - она либо с голоду подохнет
в лесу,  либо мужики найдут ее и отдуют, коли раньше волки не съедят. Жаль
только, что ушла она от кары в Спыхове.
     Збышко тоже  пожалел,  что  ушла она  от  кары,  но  к  вести отнесся
спокойно.  Не стал он противиться и  отъезду чеха с  Зигфридом;  все,  что
прямо не касалось Дануси, было ему сейчас безразлично.
     - Завтра,  - заговорил он тут же о ней, - я посажу ее к себе на коня,
и мы поедем.
     - Как она там? Спит? - спросил Мацько.
     - Порой постанывает,  не  знаю,  сквозь сон или наяву,  а  входить не
хочу, боюсь, как бы не испугалась.
     Разговор был прерван чехом, который, увидев Збышка, воскликнул:
     - О,  и вы,  ваша милость,  на ногах?  Ну,  мне пора!  Кони готовы, и
старый  черт  привязан  к  седлу.   Скоро  рассвет,  нынче  ночи  коротки.
Оставайтесь с богом, пан Мацько и пан Збышко!
     - С богом! Будь здоров!
     Но Глава отвел еще Мацька в сторону и сказал ему:
     - Очень хочу я попросить еще вас, коли что случится... ну, несчастье,
что ли... немедля шлите гонца в Спыхов. А коли мы уже выедем, пусть скачет
вдогонку!
     - Ладно,  -  сказал Мацько.  - Я тебе тоже забыл сказать, ты Ягенку в
Плоцк вези,  понимаешь!  Сходи к  епископу и  скажи ему,  кто она,  скажи,
крестница,  мол,  аббата,  духовная, мол, у вас, да попроси епископа взять
Ягенку под свое покровительство, об этом тоже сказано в духовной.
     - А если епископ велит нам оставаться в Плоцке?
     - Слушайся его во всем и сделай так, как он посоветует.
     - Ладно, ваша милость. С богом!
     - С богом!


                                   XXIV

     Узнав на другой день о бегстве послушницы, рыцарь Арнольд улыбнулся в
усы,  но сказал,  как и Мацько,  что ее  либо  волки  съедят,  либо  убьют
литвины.  Это  было  весьма вероятно,  так как местные жители,  литвины по
происхождению,  ненавидели орден и все,  что было  связано  с  ним.  Часть
мужиков  бежала  к Скирвойлу,  остальные взбунтовались и,  перебив немцев,
скрылись с семьями и пожитками в  недоступных  лесных  дебрях.  Послушницу
искали  и  на  другой  день,  правда  не  очень усердно;  Мацько и Збышко,
озабоченные другими делами,  не отдали  приказа  обшарить  кругом  лес,  и
поиски   оказались   безуспешными.   Оба   рыцаря  торопились  в  Мазовию,
рассчитывая отправиться в путь с восходом  солнца;  однако  уехать  им  не
удалось,  так  как  Дануська  под  утро уснула глубоким сном,  и Збышко не
позволил будить ее.  Он слышал, как ночью Дануська стонала, понял, что она
не   спит,   и  теперь  возлагал  на  этот  сон  большие  надежды.  Дважды
прокрадывался он в избушку и при  свете,  проникавшем  сквозь  щели  между
бревнами,  дважды  видел  ее  закрытые  глаза,  полуоткрытые  губы и яркий
румянец на щеках,  какой пылает обычно у крепко спящих детей.  Сердце  его
таяло от нежности,  и,  обращаясь к возлюбленной, он говорил ей: <Дай тебе
бог отдохнуть и поправиться,  цветик ты мой милый!> А потом он еще говорил
ей:  <Конец теперь твоим бедам конец слезам,  даст бог, жизнь твоя потечет
теперь счастливо,  как река полноводная!>  Человек  с  открытой  и  доброй
душой,  он вознесся в мыслях к богу, вопрошая себя, чем отблагодарить его,
чем ему отплатить, что какому костелу пожертвовать - зерном ли, скотом ли,
воском  ли  или  иными  дарами,  угодными  богу.  Он  бы тут же дал обет и
подробно перечислил бы все, что пожертвует, но решил подождать, - не зная,
в  каком состоянии проснется Дануся и вернется ли к ней память,  он еще не
был уверен, будет ли за что благодарить бога.
     Хоть Мацько и понимал,  что они будут в полной безопасности только во
владениях князя Януша,  однако тоже думал,  что не  следует будить Данусю,
так  как  сон  может стать для  нее спасением:  он  держал наготове слуг и
вьючных лошадей и ждал.
     Однако миновал полдень,  а  Дануся все  еще  не  просыпалась;  дядя и
племянник стали тогда беспокоиться. Збышко все время заглядывал в щели и в
дверь избушки,  а  после полудня в  третий раз вошел к  Данусе и присел на
пенек,  который  послушница накануне вечером  притащила к  постели,  чтобы
переодеть на нем Данусю.
     Присел он  и  вперил в  Данусю взор,  но она не открыла глаз.  Только
спустя некоторое время губы ее  дрогнули,  и  она  прошептала так,  словно
видела сквозь сомкнутые веки:
     - Збышко...
     В  одно мгновение он  упал перед ней на колени,  схватил ее исхудалые
руки и, в восторге целуя их, заговорил прерывистым голосом:
     - Слава богу! Дануська! Ты узнала меня!
     Его голос разбудил ее  совсем,  она открыла глаза,  села на постели и
повторила:
     - Збышко...
     И заморгала глазами, удивленно озираясь кругом.
     - Ты уже не в неволе!  -  говорил Збышко. - Я вырвал тебя у них, и мы
едем в Спыхов!
     Она высвободила из его рук свои ручки и сказала:
     - Это все потому, что батюшка не благословил нас. Где княгиня?
     - Проснись же, ягодка моя! Княгиня далеко, а мы отбили тебя у немцев.
     Словно не слыша его и как будто что-то припоминая, она проговорила:
     - Лютню они отняли у меня, об стенку разбили!
     - Господи милостивый! - воскликнул Збышко.
     Только теперь он заметил,  что глаза у  нее блуждают и горят,  а щеки
пылают.  В  ту же минуту у него мелькнула мысль,  что она,  может,  тяжело
больна и  дважды назвала его имя только потому,  что он  примерещился ей в
бреду.
     Он содрогнулся от ужаса, и на лбу у него выступил холодный пот.
     - Дануська! - воскликнул он. - Ты видишь меня, понимаешь?
     А она попросила покорно:
     - Пить!.. Воды!..
     - Боже милостивый!
     И  он выбежал из избушки.  В  дверях он столкнулся со старым Мацьком,
который решил посмотреть,  что  с  Данусей,  и,  бросив дяде на  ходу одно
слово:  <Воды!> -  помчался к ручью,  протекавшему поблизости среди лесных
зарослей и мхов.
     Через  минуту  он  вернулся с  полным кувшином и  подал  его  Данусе,
которая стала жадно пить воду.  Мацько еще раньше вошел в хату и, взглянув
на больную, помрачнел.
     - У нее горячка? - спросил он.
     - Да! - простонал Збышко.
     - Она понимает, что ты говоришь?
     - Нет.
     Старый рыцарь нахмурил брови и почесал в затылке.
     - Что же делать?
     - Не знаю.
     - Остается одно... - начал Мацько.
     Но  Дануся прервала его.  Она кончила пить и,  устремив на  него свои
широко открытые от жара глаза, сказала:
     - И перед вами я ни в чем не провинилась. Сжальтесь надо мной!
     - Я жалею тебя,  дитя мое,  и хочу тебе только добра,  -  с волнением
ответил старый рыцарь.
     Затем он обратился к Збышку:
     - Послушай! Оставлять ее тут ни к чему. Обдует ее ветерком, солнышком
пригреет,  так, может, ей станет лучше. Не теряй, парень, головы, клади ее
на те самые носилки,  на которых ее везли,  либо сажай в седло,  и в путь!
Понял?
     С  этими  словами  он  вышел  из  избушки,   чтобы  отдать  последние
распоряжения, поднял глаза и стал вдруг как вкопанный.
     Сильный  пеший  отряд,  вооруженный копьями и  бердышами,  с  четырех
сторон стеной окружал избушку, смолокурные кучи и поляну.
     <Немцы!> - подумал Мацько.
     Ужас  охватил его,  однако  он  мгновенно схватился за  рукоять меча,
стиснул  зубы  и  замер,  подобный дикому  зверю,  когда  тот,  окруженный
внезапно собаками, готовится к отчаянной защите.
     Меж  тем  от  смолокурной кучи  к  нему  направился великан Арнольд с
каким-то другим рыцарем.
     - Быстро вертится колесо фортуны, - сказал Арнольд, подойдя к нему. -
Я был вашим пленником, а теперь вы стали моими пленниками.
     И  он  свысока поглядел на  старого рыцаря,  как на  существо низшее.
Арнольд вовсе не  был  злым  или  жестоким человеком,  у  него  просто был
недостаток,   свойственный  всем  крестоносцам,  которые,  попав  в  беду,
становились кроткими и даже покладистыми,  но когда чувствовали,  что сила
на их стороне,  никогда не умели скрыть ни своего презрения к побежденным,
ни безграничного своего высокомерия.
     - Вы пленники! - надменно повторил он.
     Старый рыцарь мрачно огляделся по сторонам.  В груди его билось вовсе
не робкое,  напротив,  отчаянно смелое сердце. Если бы он был в доспехах и
на боевом коне,  если бы рядом с  ним был Збышко и  в  руках у  них мечи и
секиры или те страшные тяжелые копья, которыми так ловко владела тогдашняя
польская шляхта,  Мацько,  может,  попытался бы прорваться сквозь этот лес
копий и бердышей.  Но он стоял перед Арнольдом пеший,  один,  без панциря;
увидев,  что люди его побросали оружие, и вспомнив, что Збышко в избушке у
Дануси совсем безоружен, Мацько, как человек опытный, искушенный в военном
искусстве, понял, что сопротивляться бесполезно.
     Он медленно вынул меч из ножен и бросил его к ногам рыцаря, стоявшего
рядом с Арнольдом.  Незнакомый рыцарь так же надменно,  как и Арнольд,  но
все же учтиво заговорил на хорошем польском языке:
     - Ваше имя? Я поверю вам на слово и не дам приказа вас связывать, ибо
вижу, что вы опоясанный рыцарь и по-человечески обошлись с моим братом.
     - Слово! - ответил Мацько.
     Он  назвался,  спросил,  можно ли  ему пройти в  избушку предупредить
племянника,  <чтобы  тот  не  совершил  какого-нибудь  безрассудства>,  и,
получив разрешение, исчез в дверях.
     - У  моего племянника даже  меча  не  было  при  себе,  -  сказал он,
вернувшись через некоторое время с  мизерикордией в  руках.  -  Он  просит
позволить ему, пока вы не тронетесь в путь, остаться при жене.
     - Пусть остается,  - сказал брат Арнольда, - я пошлю ему еды и питья.
В дорогу мы не сразу отправимся, люди устали, да и нам надо подкрепиться и
отдохнуть. Просим и вас разделить с нами компанию.
     И  оба  немца направились к  тому  самому костру,  у  которого Мацько
провел ночь,  но  то  ли  из  спеси,  то  ли  по свойственной крестоносцам
неучтивости они  прошли  вперед,  предоставив Мацьку  следовать  за  ними.
Старый рыцарь, человек бывалый, знавший до тонкостей правила обхождения во
всех случаях жизни, спросил:
     - Вы просите меня как гостя или как пленника?
     Брат Арнольда смутился и, давая ему дорогу, сказал:
     - Проходите, пожалуйста.
     Старый  рыцарь  прошел  вперед,   но,  не  желая  задевать  самолюбие
человека, от которого многое зависело, промолвил:
     - Вы, видно, не только разные языки знаете, но и весьма обходительны.
     Арнольд, который понимал лишь отдельные слова, спросил:
     - В чем дело, Вольфганг, что это он говорит?
     - Дело говорит! - ответил Вольфганг, явно польщенный словами Мацька.
     Они сели у костра,  слуги принесли еду и напитки.  Урок,  преподанный
Мацьком,  не пропал даром.  Вольфганг все блюда предлагал ему первому.  Из
разговора старый  рыцарь  узнал,  как  они  попали в  ловушку.  Вольфганг,
младший брат Арнольда,  вел члуховскую пехоту в Готтесвердер для усмирения
взбунтовавшихся жмудинов;  немцы шли  из  отдаленной комтурии и  не  могли
нагнать свою конницу.  Арнольд,  зная,  что по  дороге он  встретит другие
пешие отряды из городов и замков,  расположенных вблизи литовской границы,
не стал ждать младшего брата.  Тот отстал на несколько дневных переходов и
по  дороге,  неподалеку от смолокурни,  узнал от бежавшей ночью послушницы
ордена об участи,  постигшей старшего брата. Арнольд, слушая этот рассказ,
повторенный ему по-немецки, заметил с самодовольной улыбкой, что он на это
рассчитывал.
     Хит