оловы в грудь, хлеща во все стороны, закручиваясь водоворотами и  заставляя
Смыка содрогаться всем телом, потом спустился ниже, сводя  судорогой  пустой
желудок, и в конце концов ударил  в  пах,  заставив  гениталии  поджаться  и
заледенеть.
   Смык вспомнил,  чем  занимался  накануне,  и  это  заставило  его  издать
протяжный стон.
   Поездка в Шереметьево-2 предстала перед  его  мысленным  взором  во  всех
неаппетитных подробностях. Он вспомнил звуки, которые издавал  Голобородько,
когда стальная удавка все глубже врезалась в его горло, вспомнил синее  лицо
с вывалившимся языком,  неотступно  маячившее  в  зеркале  заднего  вида,  и
похожий на лезвие двуручной пилы профиль блондина справа от себя. Но все это
были цветочки.
   Ягодки начались, когда  Смык  остановил  ?Волгу?  на  заросшей  какими-то
кустами и травой просеке. Руки у него тряслись  так,  что  открыть  багажник
удалось лишь с третьей попытки. Блондин как ни в чем не бывало  стоял  возле
распахнутой задней дверцы и с видом горожанина,  впервые  за  несколько  лет
выбравшегося наконец на свежий воздух, смолил третью подряд сигарету.
   - Топор, - коротко напомнил  блондин,  когда  Смык  справился  с  крышкой
багажника и тупо уставился  вовнутрь,  безуспешно  пытаясь  унять  противную
дрожь во всем теле. - Да, - спохватился  блондин,  которого  Смык  про  себя
теперь именовал не иначе как упырем, - и прихвати плоскогубцы.
   - Чего? - тупо переспросил Смык, держа в руке легкий туристский топорик с
потемневшим березовым топорищем.
   - Пассатижи, - перевел блондин. - Только не говори, что их  у  тебя  нет.
Полезнейшая вещь на все случаи жизни.
   Смык послушно сунул топорик под мышку и развернул брезентовый патронташ с
инструментами,  в  одной  из  ячеек  которого  у  него  хранились   отличные
плоскогубцы из нержавеющей стали с удобными пластмассовыми ручками.
   А потом начался кошмар, при одном воспоминании  о  котором  Смык  начинал
чувствовать, что вот-вот потеряет сознание. Всю жизнь он считал себя  крутым
парнем и лез  из  кожи  вон,  стараясь  доказать  это  окружающим.  Ему  уже
приходилось иметь  дело  с  трупами,  и  прежде  он  без  труда  преодолевал
естественное отвращение, возникавшее у него всякий  раз,  когда  приходилось
дотрагиваться до этих кусков холодного мяса, когда-то бывших живыми  людьми.
Мертвый - он и есть мертвый. Кантовать его противно, но не более  того;  так
считал Смык до вчерашнего дня, когда ему пришлось очень близко пообщаться  с
мертвецом. Пожалуй, даже чересчур близко...
   Смык сполз с кровати и встал на дрожащих, подгибающихся ногах. Тошнота  и
головокружение набросились на него с новой силой, едва не  сбив  с  ног,  и,
чтобы устоять, ему пришлось схватиться рукой за стену.  Под  ногой  звякнула
потревоженная пустая бутылка. Смык пересчитал тару, и его  передернуло.  Две
водки, шесть  пива  и  еще  трехсотграммовая  плоская  бутылочка  ?Метаксы?,
которую он хранил в заначке. Теперь, по крайней мере, было  ясно,  откуда  у
него такое жуткое похмелье. Накануне он пил ?ерша?,  и  ерш  этот,  судя  по
всему, был размером с китовую акулу... Да оно и понятно:  чтобы  забыть  то,
чем они с блондином занимались  среди  бела  дня  в  жиденьком  подмосковном
перелеске, нужно было выпить очень много.
   Смык провел дрожащей рукой по лицу и горько ухмыльнулся: провал в  памяти
у него, как и следовало ожидать, был, но попало в этот провал совсем не  то,
что должно было туда попасть. Он  ничего  не  помнил  с  того  момента,  как
вернулся домой, зато кошмар, который он так старался вычеркнуть  из  памяти,
запечатлелся там во всех подробностях и, судя по всему, на веки вечные...
   Он вспомнил, что где-то слышал - по радио,  наверное,  -  что  американцы
считают четыреста граммов водки стопроцентно  смертельной  дозой.  Четыреста
граммов! Козлы, блин. Да что с них возьмешь? Одно слово  -  американцы...  И
что Голобородько забыл в этой ихней Америке?
   Голобородько... Смыка снова охватил неприятный холод, словно он  в  одной
рубашке выскочил из жарко  натопленного  помещения  на  мороз.  Имя  убитого
архитектора превратилось в тяжеленный, с острыми углами кусок льда,  который
какая-то сволочь затолкала Смыку под диафрагму, пока он  валялся  в  отрубе.
Смык поднес дрожащие руки к лицу, внимательно осмотрел пальцы и, конечно же,
обнаружил  под  ногтями  темно-бурые,  почти   черные   полумесяцы,   цветом
напоминавшие шоколад. Вернее,  гематоген.  Гематоген,  как  было  доподлинно
известно Смыку, делают из телячьей крови. Да это и была  кровь  -  там,  под
ногтями. Какой уж тут гематоген...
   Смык с огромным трудом подавил приступ тошноты. Гордиться тут было нечем:
ему ни за что не удалось бы справиться со своим желудком, не будь тот  пуст,
как карман честного инженера. Интересно, подумал он, а кто бы на моем  месте
справился? Одни зубы чего стоят...
   Зубы... ?По зубам можно опознать кого угодно, - заявил  блондин.  -  Это,
конечно, не отпечатки пальцев, зато они лучше сохраняются. Зубы - это, брат,
улика..."
   Смык все это отлично знал и без блондина. Но кто, черт  его  подери,  мог
догадаться, что эта лекция - не пустой треп, а руководство к действию?  Смык
слишком поздно понял,  зачем  блондину  понадобились  плоскогубцы,  а  когда
понял, возражать, просить,  пытаться  спастись  бегством  и  даже  падать  в
обморок было уже поздно: блондин  держал  его  под  прицелом  пистолета,  не
забывая в то же время затягиваться сигаретой.
   Как ни странно, дело пошло намного  быстрее,  чем  ожидал  Смык.  Труднее
всего оказалось в самый первый раз прикоснуться к  липкой  коже  мертвеца  и
раздвинуть безвольно обмякшие губы, ощущая кончиками пальцев холодную  слюну
и скользкую слизистую оболочку. Драть  зубы  было  не  сложнее,  чем  ржавые
гвозди из доски, вот только этот отвратительный плотный  хруст-Блондин,  эта
сволочь, этот маньяк, присев на корточки, дробил вырванные  Смыком  зубы  на
камешке  обухом  топора  -  тюк-хрусть,  тюк-хрусть,  тюк...  При  этом   он
добродушно щурил левый глаз от дыма зажатой  в  зубах  сигареты  и,  вообще,
напоминал этакого мастеровитого хозяина, занятого мелкой  домашней  работой.
Судя по его виду, он ничего не боялся и никуда не спешил, уверенный, что все
пройдет именно так, как было задумано, и никак иначе.
   И он оказался прав. Мимо них не проехала ни одна машина, над их  головами
не протарахтел ни один вертолет, и ни один случайный прохожий не выставил из
кустов любопытный нос,  чтобы  поинтересоваться,  чем  они  тут  занимаются.
Покончив с зубами, блондин стащил с Голобородько пальто,  накрыл  им  голову
убитого, сунул Смыку топор и сказал, кивнув на труп:
   - ; Обухом. И чтоб ни одной целой кости, понял? Надо поработать,  дружок.
Особое внимание обрати на голову.
   Сказав это, он отступил на пару шагов, держа перед  собой  наведенный  на
Смыка пистолет. Это была излишняя предосторожность: если бы Смык  и  захотел
напасть на него с топором, то у него наверняка не хватило бы на это сил.
   Потом Смык приволок из багажника двадцатилитровую  канистру  с  бензином,
которую всегда возил с собой  на  всякий  случай  (например,  чтобы  загнать
бензин втридорога  какому-нибудь  лопуху,  загорающему  на  трассе  с  сухим
баком), и обильно полил вонючей жидкостью лежавшую под  измочаленным  пальто
бесформенную массу. Блондин в последний раз затянулся  сигаретой  (это  была
шестая или седьмая подряд, точнее Смык сказать  не  мог)  и  бросил  тлеющий
окурок в бензиновую лужу...
   За работу Смык получил  штуку  баксов  -  деньги,  по  его  понятиям,  не
маленькие, но это был первый в  его  жизни  случай,  когда  он  был  не  рад
деньгам. Плоскогубцы, топор, а заодно и руки пришлось мыть в ледяной луже  -
само собой, без мыла и щетки, отсюда и кровь под ногтями.  Вчера  он  ее  не
заметил, торопясь поскорее напиться  до  бесчувствия  и  забыть  подробности
этого кошмарного, как оживший фильм ужасов, дня, а сегодня...
   Что же делать-то, с тоской  подумал  Смык,  сидя  на  полу  среди  пустых
бутылок, мусора и лужи блевотины, подсыхавшей на паркете и  распространявшей
по квартире кислое зловоние. Что  делать,  а?  Ведь  присохло  же  намертво,
теперь хрен каким мылом отмоешь, хрен какой щеткой ее оттуда  выколупаешь...
Придется ногти резать, а что я сейчас  нарежу,  когда  руки  ходуном  ходят?
Опохмелиться надо, а как я на улицу выйду с такими руками?
   Он понимал, что это просто истерика, но ничего не мог с  собой  поделать:
ему казалось, что, как только он выйдет из  подъезда,  его  тут  же  скрутят
оперативники с Петровки и первым делом полезут под ногти  -  брать  пробы  и
отправлять их на анализ в криминалистическую лабораторию. И потом,  куда  он
мог идти в таком состоянии? Еще, чего доброго, свалишься по дороге...
   Больше всего Смыку хотелось вернуться в постель и проспать часов  триста,
пока не пройдет чудовищное похмелье, а жуткие подробности вчерашнего дня  не
подернутся легкой дымкой забвения, так что и не разберешь, было это на самом
деле или привиделось в пьяном бреду.
   Его взгляд нечаянно упал на разбросанные по полу  купюры  достоинством  в
сто долларов. Перед глазами у Смыка основательно плыло, но он тем  не  менее
сумел пересчитать деньги, не вставая  с  места.  Бумажек  было  девять.  Все
правильно, подумал Смык. Одну я вчера разменял, чтобы купить бухло, а заодно
и проверить, не надул ли меня этот упырь, всучив поддельные бумажки. Значит,
все-таки не приснилось. Значит, было все-таки...
   Он привалился спиной к разворошенной кровати и прикрыл  глаза.  В  голову
ему почему-то пришла странная мысль: а  ведь  Вадик  и  Владик  -  серьезные
мужики. Даже слишком серьезные, пожалуй. Насчет Владика еще  неизвестно,  но
вот Вадик,  Вадим  Александрович...  Все  распоряжения  насчет  Голобородько
исходили непосредственно от него, и это  он  велел  подобрать  за  кольцевой
блондинистого упыря. Исчезновение Голобородько было организовано по  первому
разряду.  Собственно,  если  разобраться,  никакого  исчезновения  не  было:
человек с внешностью и документами Голобородько строго по расписанию вылетел
по маршруту Москва - Нью-Йорк и, наверное, уже благополучно прибыл  к  месту
назначения. А там все будет просто. Накладная бородка и что там еще на  него
наверчено отправятся в мусорную урну в первом же сортире, документы  на  имя
Голобородько будут уничтожены или проданы  за  крупную  сумму  какому-нибудь
нелегальному иммигранту, и через некоторое время в Москву вернется  человек,
не имеющий никакого  отношения  не  только  к  обнаруженному  неподалеку  от
Шереметьево-2 обгорелому трупу, но, скорее всего, никогда даже не  слышавший
о Вадике, Владике и об архитекторе Голобородько.
   "Ну, ребята, - подумал Смык о своих хозяевах. - Ну вы и навертели...  Что
же он такое про вас  знал,  этот  кубанский  казачок,  за  что  вы  его  так
заштукатурили? Денег не пожалели, на такие хлопоты пошли...  За  пару  тысяч
зеленых любой дурак засадил бы ему пулю в затылок, и дело в  шляпе.  Значит,
зачем-то вам  было  надо,  чтобы  этот  кубанский  козел  считался  живым  и
невредимым. Значит, его труп мог как-то вывести ментуру на вас.
   Ох-хо-хо,  подумал  Смык.  Да  мне-то  какое  дело?   Вчера   я   отвозил
Голобородько в аэропорт, так? Так.
   Признаю целиком и полностью. Я его  туда  привез  -  это,  между  прочим,
чистая правда. В Америку свою он улетел в лучшем виде,  можете  проверить  в
аэропорту,  там  должно  быть  записано.  Паспортный,  таможенный  контроль,
регистрация пассажиров, корешки билетов, списки и прочее дерьмо. Так что мое
дело - сторона, это я кому угодно могу сказать. Да и спрашивать скорее всего
никто не станет. Какое я  могу  иметь  отношение  к  обгорелой  неопознанной
головешке, которая до сих пор, наверное, валяется в лесу? Да никакого!
   Зато теперь они у меня в руках, с  внезапным  злорадством  подумал  Смык.
Насчет Владика неизвестно, но Вадик... Вот он у меня где!
   Смык сжал кулак и поднял его к лицу. Жест  получился  вялым,  бессильным.
Будь в это время у Смыка в кулаке что-нибудь, например бутылка с пивом,  она
бы непременно выпала и, чего доброго, разбилась бы о паркетный пол...
   Пиво, подумал Смык, безотчетным движением облизав пересохшие губы.  Пивка
бы сейчас, да побольше! Холодненького... Хотя на  худой  конец  сошло  бы  и
теплое. Только чтобы мокрое, крепкое и с пузырьками...
   Он  задремал,  привалившись  спиной  и  затылком   к   краю   кровати   и
облокотившись левой рукой о замусоренный паркет, когда в прихожей затренькал
дверной звонок. Некоторое время Смык лежал неподвижно, не обращая на  звонок
никакого внимания,  но  потом  надоедливое  дилиньканье  все-таки  пробилось
сквозь спасительную завесу дремоты, и Смык вздрогнул, сообразив, что  кто-то
уже несколько минут подряд настойчиво наяривает в дверь. Тот, кто  стоял  на
лестничной площадке, пришел к нему.., или за ним?
   Стряхнув  с  себя  похмельное  оцепенение,  Смык  быстро  перекатился  на
четвереньки, подтянул под себя правую ногу, оттолкнулся  от  пола  и  встал,
слегка покачиваясь и шаря по  комнате  бешеными,  налитыми  кровью  глазами.
Охотничий нож - настоящий тесак с двадцатисантиметровым лезвием из оружейной
стали, с кровостоком и  устрашающими  зазубринами  на  спинке  -  висел  над
кроватью в ножнах из тисненой  кожи.  Трясущимися  пальцами  Смык  отстегнул
кнопку предохранительного ремешка и вынул нож из ножен.
   Ну, давайте, подумал Смык. Заходите,  суки!  Всех  порежу!  Покрошу,  как
салат оливье, и майонезом приправлю. Врете, гады, не возьмете...
   В моменты опасности Смык умел собираться. Собрался он и сейчас,  невзирая
на свое состояние. К сожалению, этот процесс у него  неизменно  начинался  с
мускулатуры, а головной мозг подключался немного погодя  -  зачастую  тогда,
когда думать о чем-то было поздно, а нужно было уносить ноги.
   Но сейчас тот, кто рвался пообщаться со Смыком, дал ему  немного  времени
на раздумья, и Смык успел сообразить,  что  менты,  которых  он  встретит  с
двадцатисантиметровым тесаком в руке, будут только рады такому  приему.  Это
предоставило бы им широчайший выбор  возможностей:  они  могли  как  следует
отделать Смыка сапогами и дубинками, или навесить на него лишнюю статью, или
вообще расписать  из  автомата  и  сказать,  что  так  и  было.  Вооруженное
сопротивление при задержании, вот как это называется. Им даже объяснительную
писать не придется, вся картинка  будет  налицо.  Вороватым  движением  Смык
швырнул нож под кровать и задумался, как быть  дальше:  идти  открывать  или
предоставить  ментуре  возможность  самостоятельно  справиться  со  стальной
дверью - скрытые петли, сейфовые замки и так далее?
   Пусть повозятся, решил Смык и сел на кровать. Им за это деньги платят.  А
я что? Я сплю. В субботу  напился,  в  воскресенье  отсыпаюсь.  Имею  полное
законное право.
   А ногти-то, ногти, вдруг вспомнил он и покрылся  холодным  потом.  Это  ж
улика, да еще какая!
   Страдальчески морщась от отвращения и  слушая,  как  надрывается  дверной
звонок, Смык запустил пальцы в рот и принялся обгрызать ногти  -  обгрызать,
раскусывать на мелкие части и глотать. Авось не подохнешь, сказал он  своему
взбунтовавшемуся желудку, и желудок разом успокоился, поняв, как видно,  что
тут уж ничего не попишешь. Да и то правда: лучше десяток  выпачканных  чужой
кровью ногтей, чем центнеры  и  тонны  тюремной  баланды,  которую  придется
переваривать в течение долгих, долгих лет.
   Звонок внезапно смолк. Неужто отвалили? - с надеждой подумал Смык. Но  не
тут-то было. В  наступившей  тишине  он  услышал  доносившееся  из  прихожей
осторожное царапанье: кто-то пытался открыть  замок  не  то  ключом,  не  то
отмычкой. Второе было более вероятным, хотя тоже  выглядело  довольно  дико.
Специалисты, способные чисто и без проблем вскрыть секретный сейфовый замок,
работают исключительно по надежной наводке, когда знают, что внутри их  ждет
хороший навар. А  что  можно  взять  у  Смыка?  Ну,  бытовая  электроника  -
телевизор, ?видак?, музыкальный центр... Ну, ?рыжуха? на шее  и  ?гайка?  на
пальце... Ну, вчерашняя штука баксов.., вернее, уже не штука, а  всего  лишь
девятьсот. Здесь вам, граждане, Москва,  а  не  деревня  Суходрищево,  здесь
серьезные домушники из-за куска черствого хлеба головой не рискуют...
   А если с замком возится не специалист, а приблудный  гастролер,  решивший
попытать счастья в столице и выбравший себе жертву  по  красивой  обивке  на
двери, то ему  это  скоро  надоест,  и  он  уйдет.  Замок  бы  не  попортил,
озабоченно подумал Смык, наклоняясь  и  запуская  руку  под  кровать,  чтобы
нащупать впопыхах заброшенный туда нож.
   И тут замок в прихожей мягко, но отчетливо щелкнул -  раз,  и  второй,  и
третий.  Смык  словно  наяву  увидел,  как   четыре   стальных,   маслянисто
поблескивающих ригеля послушно выходят из своих  глубоких  гнезд.  Это  было
неслыханно! Фирмачи, которые ставили дверь, уверяли Смыка, что вскрыть  этот
замок практически невозможно.  Смык,  который  кое-что  смыслил  в  подобных
устройствах, самолично осмотрел замок и пришел к выводу, что фирмачи не  так
уж сильно врут. Конечно,  замков,  которые  не  смог  бы  открыть  настоящий
специалист,  в  природе  попросту  не  существует,  но  от   мелкой   шпаны,
привыкшей ?выставлять? квартиры, вскрывая двери с помощью ржавого  гвоздя  и
миниатюрной ?фомки?, этот замок защищал надежно.
   Шарящие в пыльном  пространстве  под  кроватью  пальцы  наконец  нащупали
холодную рукоятку ножа. Длинное широкое лезвие, задев паркет самым кончиком,
снова спело свою шепчущую  и  одновременно  звенящую  песню.  Смык  встал  с
кровати, постоял секунду,  борясь  с  головокружением,  и  скользящим  шагом
двинулся в прихожую.
   Входная дверь распахнулась ему навстречу - стремительно, как от  сильного
порыва ветра, но при этом совершенно  бесшумно.  Смык  попятился,  бессильно
уронив руку с ножом, споткнулся о собственную ногу и  непременно  рухнул  бы
навзничь, если бы не ударился плечом о косяк двери, которая вела в  спальню.
Этого он и боялся - не падения, естественно, а того,  что  в  дверь  к  нему
скребся именно этот человек. Милицейская  группа  захвата  со  всеми  своими
дубинками, наручниками, бронежилетами, пистолетами и автоматами была  просто
компанией расшалившихся дошкольников по сравнению с человеком, который вошел
сейчас в прихожую, держа в руке нож или пистолет, а двухлитровую  бутыль  из
коричневого пластика со знакомой до боли этикеткой.
   У Смыка немного отлегло от сердца - совсем  чуть-чуть,  ровно  настолько,
чтобы он смог перевести дыхание.
   - Привет, - сказал блондин, закрывая за собой дверь. - Уже встал?  Честно
говоря, я удивлен. Думал, после вчерашнего ты будешь дрыхнуть, как  минимум,
до вечера.
   - После  какого  еще  вчерашнего?  -  заставляя  себя  говорить  грубо  и
независимо, агрессивно поинтересовался Смык. - И  чего  ты  тогда  приперся,
если думал, что я сплю?
   Это был ключевой вопрос, настолько важный, что Смык почти забыл  о  своем
страхе и даже перешел с грозным блондином на  ?ты?.  В  самом  деле,  какого
черта?..
   - А ты молодец, - пристраивая бутылку на подзеркальной полочке,  похвалил
блондин. - Правильно, ничего такого. - из ряда вон выходящего вчера не было.
Так всем и говори. Просто мне почему-то  показалось,  что  ты  вчера  крепко
выпил.., должен был выпить, по крайней мере.  Только  не  говори,  что  весь
вечер смотрел телевизор, а в рекламных  паузах  пил  кофе  и  читал  любимую
книгу. Запашок у тебя здесь, прямо скажем, не библиотечный. Ты  проветривать
не пробовал? Попробуй, иногда  помогает.  В  общем,  я  решил  тебя  немного
опохмелить и вообще посмотреть, как ты  тут.  Муки  совести,  чистосердечное
раскаяние и все такое прочее... Как насчет этого,  а?  Мальчики  кровавые  в
глазах не скачут? Нет? Ну и правильно. Я сразу  понял,  что  из  тебя  будет
толк