Стрелять-то зачем? Неужто по прохожим
лупит?"
      Поднявшись  на ноги, он увидел, как Стас,  прижимая  к
горлу окровавленные ладони, медленно опускается на колени, и
понял,  что  стрелял  не Кузнецов, Это уже  было  совершенно
непонятно и потому страшно. Оставшийся в живых после  первых
двух  выстрелов инкассатор теперь должен был больше походить
на растерзанного одичавшими собаками зверя, чем на человека,
и тем не менее он все еще был жив и отстреливался.
      "Хорошо  стреляет, - чувствуя, как подступает  паника,
подумал  Змей. - Слишком хорошо, мать его. Пожалуй,  плакали
наши денежки. Надо рвать когти, пока цел".
     Это было разумное решение. Но для того, чтобы воплотить
его  в  жизнь,  нужно было добраться до  своей  машины.  Это
означало,  что Змей должен пробежать полтора десятка  метров
прямо  через  то  пространство,  где  уже  лежали,  медленно
остывая,  Мудя и Стас. "Шлепнет, - понял он. - Шлепнет,  как
таракана на подоконнике. Через полчаса буду уже в морге. Ох,
мать твою, ну и влип!"
      Он  осторожно  высунул голову из-за теплого  железного
борта броневика, чтобы определить, где прячется противник, и
немедленно   с   противоположной  стороны  машины   раздался
выстрел.  Змей  молниеносно  одернул  голову  до  того,  как
инкассатор  пальнул из своего укрытия,  но  пуля  все  равно
оцарапала ему щеку.
      - Сука! - взвизгнул Змей, ничком бросился на дорогу  и
трижды  быстро выстрелил в пространство под днищем  фургона,
надеясь   ранить   прятавшегося  с  другой  стороны   машины
инкассатора в ноги.
      Никаких  ног там не оказалось. Одна из трех выпущенных
Змеем  пуль  продырявила колесо, и броневик тяжело  осел  на
левую  сторону. Змей почувствовал, что эта игра ему порядком
надоела. Он настолько привык выигрывать всегда и везде,  что
это  стало для него одним из непреложных правил любой  игры.
Но теперешний его партнер играл не по правилам - он не желал
признавать превосходство Змея в чем бы то ни было, и впервые
в  жизни  Змей растерялся. Впервые он понял, что  остроносая
пуля в свинцовой рубашке вполне может попасть не в чью-то, а
в его собственную голову.
      Как  сквозь  вату  до него доносился многоголосый  вой
автомобильных клаксонов, из развороченного кузова  броневика
лениво выползали серые клубы дыма. Чертова консервная  банка
и  впрямь  была сделана на совесть: она никак не  хотела  ни
разваливаться  на  части,  ни  хотя  бы  гореть.   Сдерживая
дыхание,  Змей  осторожно двинулся  вдоль  борта  в  сторону
кабины.  Теперь  уже  не могло быть  и  речи  о  том,  чтобы
захватить деньги. Нужно было убираться подобру-поздорову, но
Змею   почему-то  казалось,  что  его  невидимый   противник
пытается ему в этом помешать.
     Его сердце билось в груди редкими судорожными толчками.
Угол  зрения вдруг уменьшился до узкого тоннеля между  двумя
стенами  тьмы,  но  зато  все, что находилось  внутри  этого
тоннеля. Змей видел и воспринимал с предельной четкостью. До
ближайшей из припаркованных у тротуара машин было не  больше
двух  метров - расстояние одного стремительного  прыжка,  но
Змей  лучше кого бы то ни было знал, что пуля летит  быстрее
самого быстрого прыгуна.
        Выстроенные   вдоль   улицы   автомобили   все   еще
перекликались отвратительно высокими голосами, но Змей легко
различил в этом шуме скрежет коробки передач и, оглянувшись,
увидел,  как  серая  "девятка" с открытым багажником  задним
ходом выбирается со стоянки. Узколицый Валек рвал когти. Его
можно было понять, но от этого Змею не становилось легче.
      -  Стой,  сволочь! - надсадно заорал он и  бросился  к
машине,  с  тоской ощущая, какая огромная -  во  всю  ширину
улицы - и незащищенная у него спина.
      Валек  круто  развернул "девятку",  с  грохотом  задев
бампером припаркованную у обочины "Волгу", и дал полный газ.
Бежавший за ним Змей не менее круто свернул к тротуару.  Ему
повезло:  инкассатор  выстрелил  в  него  как  раз   в   это
мгновение,  и  пуля прошла в нескольких сантиметрах  от  его
головы. В следующую секунду Змей кувырком перекатился  через
багажник  вишневого "Москвича", упал на четвереньки,  больно
ударившись   коленом  о  бордюрный   камень,   и   так,   на
четвереньках,  нырнул за ствол ближайшего дерева.  Еще  одна
пуля  с  неприятным  щелчком ударила в  ствол,  осыпав  Змея
кусочками коры.
      Змей  поднялся на ноги и, пригибаясь, бросился бежать.
Инкассатор  больше  не стрелял: не то  Змей  был  ему  плохо
виден,  не  то  он  решил, что его задача и  так  выполнена.
"Правильное  решение,  -  с горькой усмешкой  подумал  Змей,
врываясь в набитый перепуганными людьми гастроном.  -  Бабки
он  отстоял,  да  еще  и уложил при этом  двоих  нападавших.
Rеперь  этому козлу выдадут премию. Да черт с  ним,  с  этим
сумасшедшим. Не надо мне его денег, унести бы ноги..."
       Покупатели  шарахнулись  от  него  в  стороны.  Снова
завизжала  какая-то баба. Не теряя времени, Змей  перемахнул
через  прилавок,  сшиб  на пол кассовый  аппарат,  оттолкнул
замешкавшуюся  продавщицу и нырнул в дверь, которая  вела  в
подсобное помещение.
      Перед  ним оказался длинный коридор, в конце  которого
маячил заслоненный какой-то темной массой дневной свет. Змей
бросился на этот свет, все еще сжимая в ладони пистолет.  Из
двери  слева высунулся какой-то мордатый тип в темно-зеленом
костюме  с  золотыми пуговицами и кричащем  галстуке  поверх
белоснежной  рубашки  -  наверное, заведующий,  -  а  справа
возник  амбал  в  грязной белой куртке и клеенчатом  фартуке
ниже  колен.  В правой руке этот громила сжимал  здоровенный
тесак  с  широким и темным, жирно лоснящимся  лезвием.  Змей
успел разглядеть даже прилипшие к лезвию кусочки мяса. Морда
у мясника была решительная и озверелая. Змей на бегу выпалил
в потолок, и дорога тут же очистилась.
      Он  выскочил на рампу, возле которой урчал на холостых
оборотах продуктовый автофургон с распахнутой настежь задней
дверью. На рампе стояло несколько ящиков с кефиром,  и  Змей
краем глаза заметил улепетывающих со всех ног грузчиков.  Из
кабины высунулось недоумевающее лицо водителя. Змей спрыгнул
с  рампы и бросился к кабине, держа перед собой направленный
на   водителя   пистолет.  Водитель  буквально   на   глазах
позеленел,  сделавшись похожим на лежалый труп,  и  послушно
выбрался  из  кабины,  так  высоко  задрав  руки,  что   это
выглядело даже смешно.
      Змей  оттолкнул  его  и  взобрался  в  кабину.  Дверца
захлопнулась за ним со второго раза. Он бросил  пистолет  на
сиденье поверх каких-то накладных, воткнул передачу и  резко
тронул  машину с места. В кузове с шумом обрушились какие-то
ящики,  треснуло,  разбившись вдребезги, бутылочное  стекло,
позади матерно заорали в несколько глоток, но автофургон уже
нырнул в кирпичный тоннель арки. Одна из болтающихся створок
распахнутой  задней  двери  с грохотом  ударилась  о  стену,
сорвалась  с  петель и упала на дорогу. Скрежетнув  передним
крылом  о  стену и своротив торчавшее на длинном  кронштейне
боковое  зеркало,  Змей  вырулил  на  параллельную  улицу  и
устремился прочь от места неудачного ограбления.
      Дизельный грузовик неохотно набирал скорость. Глянув в
уцелевшее боковое зеркало, Змей обнаружил, что его лицо  все
еще  скрыто  трикотажной маской. Он содрал с головы  вязаный
шлем,  прихватил  им  лежавший на сиденье  пистолет,  прижал
оружие  к  рубашке и со всей возможной тщательностью  протер
ствол и рукоятку, уничтожая отпечатки своих пальцев. До  сих
пор  ему  не приходилось вступать в непосредственный контакт
со  следственными органами, и его отпечатков не  было  ни  в
одной  картотеке.  Такое положение вещей  вполне  устраивало
Змея, и он хотел, чтобы оно сохранялось впредь.
      Вытерев  пистолет, он снова швырнул  его  на  сиденье,
загнал  машину во двор, заглушил двигатель, тщательно протер
руль  и  рукоятку  переключения передач, перевел  дыхание  и
a/.*.)-. вылез из кабины.
      На  детской  площадке визжала ребятня, где-то  тявкала
комнатная  собачонка,  вечерний воздух  казался  золотым  от
предзакатного   солнца.  Змей  с  лязгом  захлопнул   дверцу
грузовика,  зачем-то пнул переднее колесо,  засунул  руки  в
карманы  и  неторопливо зашагал прочь,  слегка  припадая  на
ушибленную ногу.

                           Глава 2

      Юрий Филатов вставил ключ в замочную скважину и дважды
повернул  его  против часовой стрелки. Каждый поворот  ключа
сопровождался  легким  щелчком механизма.  Замок  здесь  был
особенный - не в смысле повышенной секретности или прочности
ригеля,  а  просто  потому, что его  пружина  издавала  едва
различимый звон всякий раз, когда в замке поворачивали ключ.
Этот  звон,  похожий  на  звук  невзначай  задетой  гитарной
струны,  Юрий  помнил  с  детства, и  теперь,  услышав  его,
испытал  приступ  легкого головокружения,  словно  невзначай
ступил на самый край крыши высотного здания.
      Он толкнул обитую потрескавшимся от времени дерматином
дверь.  Медные  головки декоративных гвоздей,  которыми  был
прибит  дерматин, совсем потемнели, а кое-где  были  тронуты
бледной  зеленью окисла. Старые петли издали  ноющий  скрип.
"Надо  бы смазать", - рассеянно подумал Юрий и тут же  забыл
об этом.
      Сколько  он  себя помнил, в крохотной прихожей  всегда
царил полумрак. Темно здесь было и сейчас, и из этой темноты
тянуло  сухим теплом и тяжелым сладковатым запахом -  не  то
ладана,  не то восковых свечей, не то еще чего-то,  имеющего
непосредственное  отношение к церкви. Втянув  ноздрями  этот
приторный   аромат  непоправимой  беды,  Юрий  непроизвольно
вздрогнул, как от пощечины, и торопливо полез за сигаретами.
      - Горе-то какое, - нараспев проговорила, почти пропела
у него за спиной соседка, у которой он взял ключ.
      - Да, - глухо сказал он, не донеся до рта сигарету.  -
Спасибо, тетя Маша.
      -  Да  за  что  спасибо-то? - все тем  же  причитающим
голосом,  резавшим  слух  Юрия, как  битое  стекло,  сказала
соседка. Она была пожилая, полненькая, сплошь седая, круглая
и  крепенькая,  как колобок. - Ты, Юрик, если  что,  заходи.
Приготовить там или прибраться...
      -  Спасибо, - повторил Юрий, по-прежнему  стоя  к  ней
спиной.
      -  А  лучше  женись, - посоветовала соседка.  -  Очень
покойница убивалась, что ты по сию пору неженатый.  Тридцать
пять  лет  уже. Не заметишь, как старость подкрадется.  А  в
старости одному - хуже нету. Стакан воды подать некому...
      Юрий  снова  вздрогнул - на этот раз так  сильно,  что
словоохотливая соседка заметила его движение и спохватилась,
что сболтнула лишнее.
     - Ну ступай, ступай, - торопливо сказала она. - Отдохни
с дороги, рюмочку выпей.., помяни покойницу."
      В ее голосе послышались слезливые интонации. Торопливо
*("-c"  на прощание, он шагнул в прихожую и закрыл за  собой
дверь. Язычок замка знакомо щелкнул. Прислонившись спиной  к
двери,  Юрий наконец закурил и немного постоял, собираясь  с
мыслями.
      Вскоре его глаза привыкли к полумраку, и он без  труда
различил   на   стене  слева  пустую  вешалку  для   одежды,
самодельный  обувной  шкафчик в углу,  а  справа,  на  двери
совмещенного санузла, - завешенное белой простыней  овальное
зеркало. Он мог бы и не смотреть по сторонам: все здесь было
знакомо до боли, вот только на вешалке раньше висела одежда,
а  на  зеркале,  наоборот,  ничего  не  висело,  кроме  того
единственного раза, когда хоронили отца.
      Не  глядя, он протянул в сторону левую руку и  щелкнул
старомодным черным выключателем. Под низким потолком  тускло
вспыхнул  пыльный  матовый плафон. В  последнее  время  мама
часто жаловалась на артрит. Ей трудно было поднимать руки, и
пыль копилась на плафоне месяцами.
      Взгляд  Юрия снова упал на закрытое простыней зеркало.
Он  взялся  за угол простыни и медленно стянул  ее  на  пол,
открыв  потускневшую от времени поверхность стекла. Юрий  не
знал,  правильно ли поступает, снимая простыню, - он был  не
силен  в тонкостях похоронного протокола, - но белая  тряпка
резала взгляд сильнее, чем причитания тети Маши. Там, откуда
он  только  что  приехал, никто не завешивал  зеркал.  Ребят
просто  клали в цинковые ящики и грузили в самолет  -  всех,
кого   удавалось  найти.  Иногда  их  закапывали  в  мерзлый
каменистый  грунт и, если была возможность,  давали  залп  в
воздух.  А  зеркала - нет, не завешивали. Да и не  было  там
никаких зеркал...
      Он  сделал шаг вперед, чуть не задев плечом вешалку  и
невольно представив, как намучились те, кто выносил из  этой
конуры  тяжелый  гроб. Это наверняка были чужие,  совершенно
посторонние люди - небритые щуплые мужики со стойким запахом
водочного   перегара,   перекликающиеся   сиплыми,    слегка
приглушенными из уважения к смерти голосами.
      Теперь  он  стоял прямо напротив зеркала и мог  видеть
себя почти в полный рост. Короткий ежик темных жестких,  как
проволока, волос, сильно тронутых ранней сединой на  висках,
выпуклый  лоб, а на переносице, вокруг глаз и плотно  сжатых
губ   залегли  глубокие  тени.  Твердое  лицо  с  квадратным
подбородком,   но   не  тяжелое,  а  вот   именно   твердое,
мускулистое.  Левое  ухо  оттопырено  немного  сильнее,  чем
правое,  на лбу, как след падающей звезды в ночном  небе,  -
тонкий белый шрам, наполовину скрытый волосами. Не красавец,
но   такие   лица,  как  правило,  нравятся  женщинам.   Под
мешковатой матерчатой курткой угадываются широкие плечи,  на
правом  плече  ремень  тощей  сумки  с  пожитками,  рука   с
сигаретой ни капельки не дрожит - струйка дыма течет  кверху
ровно,  словно  из  дымохода в тихий  морозный  день.  Глаза
сумрачно  поблескивают из затопленных тенью глазниц,  уголки
рта опущены: у человека, опоздавшего на похороны собственной
матери, мало причин для веселья.
      Он  отвернулся  от  зеркала и,  прихрамывая,  вошел  в
комнату.  Здесь  все  осталось как  раньше,  за  исключением
'  / e , который был здесь еще гуще, чем в прихожей, да того
обстоятельства,   что   любимое   мамино   кресло   напротив
старенького телевизора было сдвинуто в сторону и втиснуто  в
узкую  щель  между  столом и диваном -  видимо,  оно  мешало
установить  гроб. Юрий огляделся. Так и есть: центр  комнаты
свободен, а вот и следы от ножек трех табуреток, на  которых
стоял  гроб,  глубоко  впечатанные в вытертый  ворс  старого
ковра... И запах, черт бы его побрал!
      Он рывком раздвинул ветхие от частой стирки шторы и со
стуком открыл форточку. В широкий прямоугольный проем хлынул
ледяной  морозный воздух, показавшийся Юрию чистым и свежим,
несмотря на выхлопные газы. Герань на подоконнике вздрогнула
от  порыва ледяного сквозняка, и Юрий отодвинул ее  подальше
от  форточки, мимоходом заметив, что земля в горшке влажная,
-  видимо, тетя Маша заходила сюда с утра и полила цветы. Не
задумываясь о том, что делает, он стряхнул пепел с  сигареты
в  цветочный  горшок  и  тут  же,  спохватившись,  торопливо
присыпал его землей, рассеянно вытерев испачканный  палец  о
полу  своей  мешковатой куртки. Это было глупо, конечно,  но
комочек   сигаретного  пепла  в  мамином  цветочном   горшке
выглядел  кощунственно, словно Юрий всю жизнь ждал  момента,
когда можно будет без помех стряхивать пепел на корни герани
и разбрасывать по углам окурки.
      Фарфоровая  пепельница, выполненная  в  форме  толстой
синей  рыбы  с  позолоченными плавниками и широко  разинутым
белым  ртом, отыскалась на подоконнике в кухне.  Она  стояла
здесь  всегда  -  с  тех пор, как ее в незапамятные  времена
подарили  отцу сослуживцы. В ней всегда было полно  окурков,
но теперь она сияла чистотой, и Юрий раздавил в ней сигарету
со смутным чувством вины.
      Он  вернулся  в комнату и наконец-то сбросил  с  плеча
ремень сумки. Лежавший на дне сумки пистолет глухо брякнул о
паркетный пол.
     - Я вернулся, - громко сказал Юрий.
      Пустая  однокомнатная  квартира  ответила  ему  глухой
ватной  тишиной,  которая поглотила  его  голос.  Бренчавшее
этажом   выше   неумелое  пианино   и   время   от   времени
раздававшийся   негромкий  металлический  стук   по   трубам
парового  отопления  только подчеркивали  эту  тишину.  Юрий
нарочито   громко   вжикнул  "молнией"   куртки   и   бросил
осточертевшую хламиду на диван. Нужно было что-то  делать  с
этой  тишиной, разительно контрастировавшей со стремительным
движением,  все  еще происходившим внутри его.  Он  все  еще
ехал,  трясся по бездорожью на продырявленной пулями "Ниве",
маялся   в   расковырянном  прямыми  попаданиями   терминале
аэропорта,  ожидая  разрешения на вылет и проклиная  погоду,
летел   в   содрогающейся   от  рева   двигателей   жестянке
транспортного самолета и снова несся на машине, на  сей  раз
по  забитому транспортом четырехполосному шоссе, а потом  по
городу,  по  знакомым  улицам и  бульварам,  уже  зная,  что
безнадежно  опоздал,  но  продолжая  торопить  и  без   того
нарушающего все мыслимые правила и ограничения таксиста...
      Он  подошел  к  телевизору и  щелкнул  клавишей.  Пока
старенький черно-белый "Рекорд" нагревался, Юрий  сходил  на
*ce-n  за  пепельницей, вынул из кармана куртки  сигарету  и
боком  подсел  к  столу. Выдвинуть на прежнее  место  мамино
кресло и сесть в него он почему-то не отважился.
     Темно-серый экран телевизора наконец осветился изнутри,
и   на   нем,   как  на  фотографии,  постепенно  проявилось
изображение.  На  грязной,  изрытой  колесами  и  гусеницами
обочине  грунтовой дороги среди островков подтаявшего  снега
догорал,  завалившись  боком в канаву,  грубо  размалеванный
камуфляжными  пятнами  подбитый БТР. Вокруг  бродили  хмурые
небритые  люди в пятнистых комбинезонах. У одного из  них  к
поясу  была  пристегнута каска, и только по этой каске  Юрий
определил, что это свои. Звука почему-то не было, но Юрию  с
лихвой  хватало изображения. Он бросил незакуренную сигарету
на   стол,   вскочил   и   поспешно   повернул   старомодный
переключатель программ.
      Здесь,  судя по всему, шел какой-то боевик. Звука  по-
прежнему  не было, а на экране какие-то потные люди  хлестко
лупили  друг  друга ногами, руками и различными  твердыми  и
угловатыми  предметами.  Потом  экран  заполнило  искаженное
смертельным ужасом лицо с прижатым к щеке чуть пониже левого
глаза   кривым  лезвием  ножа.  Сверкающее  острие   глубоко
вдавилось в кожу, под ним выступила казавшаяся в черно-белом
изображении  темно-серой капля крови и тяжело  скатилась  по
щеке,  как  невиданная кровавая слеза. "Совсем как  меня,  -
подумал  Юрий. - Тогда, в самом начале. Если бы не  подоспел
Сашка  с ребятами... А может, было бы лучше, если бы они  не
подоспели?"
       Он   выключил  телевизор.  Тишина  и  пустота   снова
навалились на него, словно только того и ждали. Он  закурил,
прихватил  со  стола  пепельницу,  поднял  с  пола  сумку  и
отправился  на  кухню. Здесь он расстелил на  столе  газету,
отыскал  в  шкафчике  масленку, которой  пользовалась  мама,
смазывая  свою  старенькую швейную машину,  и,  порывшись  в
сумке,  вынул  оттуда  пистолет - громоздкий  десятизарядный
"маузер" с длинным стволом, округлой деревянной рукояткой  и
плоским  магазином. Эту смертоубойную пушку  он  подобрал  в
развалинах  кирпичного завода - просто не смог  пройти  мимо
музейного экспоната. Когда он взял "экспонат" в руки,  ствол
его был еще теплым и от него остро разило пороховой гарью. В
карманах  прежнего  владельца, лежавшего  здесь  же,  задрав
пыльную  всклокоченную  бороду,  обнаружились  две  запасные
обоймы.
      Юрий  нащупал  на  дне сумки обоймы  и  отложил  их  в
сторонку.  Пистолет не нуждался в чистке,  но  это  было  по
крайней  мере  хоть какое-то занятие, дававшее ему  ощущение
реальности собственного существования. Сноровисто разбирая и
смазывая  пистолет, Юрий впервые задумался о  том,  чем  ему
теперь заняться.
     Заново собрав пистолет, он