м  равновесии между жизнью и смертью. Палач ударил  его
не  жалея,  стараясь  выключить на как  можно  более  долгое
время, и теперь не был уверен, что не перестарался. Это  его
не  беспокоило. Убивать без необходимости он  не  собирался,
но,  если  бы  снайпер  вдруг решил  отбросить  копыта,  это
нисколько не огорчило бы Палача. В конце концов, кто к нам с
мечом  придет  - от меча и погибнет, это он усвоил  давно  и
основательно.
      Разбросав патроны во все стороны, он вынул из винтовки
затвор  и  зашвырнул его в лес. Снайпер не шевелился.  Палач
оттащил  его  подальше от края платформы,  поискал,  чем  бы
заткнуть  ему  рот,  не  нашел ничего подходящего  и  махнул
`c*.): когда и если этот тип придет в себя, его вопли уже не
будут иметь никакого значения...
      Он  посмотрел на часы. Через полчаса все люди старика,
способные   держать   оружие,  будут  приведены   в   боевую
готовность,   и   его   шансы  пройти  незамеченным   сильно
уменьшатся.  Можно, конечно, просто подойти  и  постучать  в
калитку,  но  пленный снайпер - это далеко  не  сам  старик.
Откуда  этому  недотыкомке знать,  что  еще  задумал  старый
крокодил?  Береженого  Бог  бережет,  как  любил  говаривать
покойный прораб Алябьев.
       В   свое  время  Палач  неплохо  изучил  дачу  Андрея
Михайловича  и  все возможные подходы к ней.  Подходов  этих
было  не так уж и много - с годами старик все ближе подходил
к черте, отделяющей обыкновенную осторожность от полновесной
паранойи,  -  и  для  человека  постороннего  любая  попытка
незваным проникнуть на территорию дачного участка непременно
закончилась бы очень печально. Но Палач здесь посторонним не
был.  Он  работал на старика уже не первый год и имел  массу
возможностей детально изучить местность.
      Он  быстро  и  почти  бесшумно спустился  с  дерева  и
заскользил через лес, все круче забирая вправо, чтобы обойти
участок по периметру и выйти к ограде с тыла. Лес здесь  был
сырой,  смешанный,  с густым перепутанным  подлеском,  через
который  было  практически невозможно пролезть,  не  наделав
шума.  Под ногами трещало какое-то гнилье, назойливо звенели
вездесущие  комары,  листва громко  шуршала,  словно  ей  не
давала  покоя  слава  спасших  Рим  гусей.  Один  раз  Палач
наступил ногой в притаившуюся под сплошным пологом листвы  и
папоротников  неглубокую,  но очень  холодную  лужу,  набрал
полный  кроссовок воды и, не сдержавшись, чертыхнулся сквозь
зубы.  Он прекрасно ориентировался в любом лесу и был обучен
выживанию один на один с дикой природой, но никакие  силы  в
мире не могли заставить его любить эти мусорные заросли, где
можно   двигаться   только  пешком,   терпя   многочисленные
неудобства, и где на многие километры нет ни одной пивной  и
ни единого, черт бы его побрал, табачного киоска.
      Потом он поскользнулся на шляпке раздавленного  им  же
мухомора,  оцарапал  щеку  о  какой-то  сучок  и  совершенно
рассвирепел.  Но тут впереди сквозь листву замаячило  что-то
грязно-белое, и он понял, что пришел.
      С  минуту он постоял в кустах, успокаиваясь и намертво
задавливая  в  себе желание убивать всех, кто встретится  на
пути.  Он  пришел  сюда вовсе не за этим,  и,  потом,  Палач
никогда  не  позволял  себе  пускать  кого-нибудь  в  расход
сгоряча,  повинуясь мгновенному импульсу.  Смерть  была  его
профессией,  его  работой, и относиться  к  ней  нужно  было
серьезно и с минимумом эмоций, чтобы не наломать дров. Зачем
портить  отношения с хозяином, без нужды  убивая  его  псов?
Зачем,  наконец, без толку тратить патроны на  это  пушечное
мясо?
      Лес  вокруг дачи старика был вырублен на пять  метров.
Пни   на   просеке  были  выкорчеваны,  земля  выровнена   и
утрамбована асфальтоукладчиком, так что просека превратилась
в некое подобие кольцевой дороги. Палач тенью метнулся через
/cab.%  пространство и, не давая себе времени  на  раздумья,
перемахнул  через забор. В последний момент, уже ухватившись
руками  за верхний край кирпичной стены, он вдруг  с  ужасом
вспомнил,  что  старик вот уже добрых полгода поговаривал  о
том,  чтобы протянуть по верху ограды колючую проволоку  или
хотя бы насыпать битого стекла.
      -  Ой-е... - тихонько сказал Палач, но отступать  было
некуда,  он  легко  подтянулся на руках,  перевалился  через
гребень  стены,  и  ничего страшного не произошло  -  ровным
счетом  ничего,  если  не  считать отскочившей  пуговицы  на
рубашке, которая давно уже висела на одной нитке. Верх стены
был  таким же, как и раньше - сухим, шершавым, серым,  и  ни
проволоки, ни битого стекла на нем не обнаружилось.
     "Стареет Михалыч, - подумал Палач, падая на четвереньки
в  мягкую, неестественно зеленую и ровную траву, которой был
засеян  весь  двор от края до края. - Еще  пару  лет  назад,
задумав   какую-нибудь  модернизацию,  он  занялся   бы   ей
немедленно.  А  теперь  паузы между замыслом  и  воплощением
становятся  все  длиннее  и длиннее...  Правда,  когда  надо
провернуть очередную операцию или просто кого-нибудь стереть
в  порошок,  он  действует немедленно и без раздумий,  лучше
всех  молодых,  которых  я  знаю.  Старая  школа,  что   тут
скажешь..."
      По  дороге к дому ему встретился только один охранник,
который  явно  был не в курсе дела, потому что приветствовал
Палача  вполне  по-дружески и даже не спросил,  откуда  тот,
черт  возьми,  взялся. Впрочем, к манере Палача  исчезать  и
появляться словно из-под земли все здесь давно уже  привыкли
и точно так же привыкли не задавать ему вопросов: он работал
под  непосредственным руководством старика, выполнял  только
его  задания и подчинялся только ему. Спроси такого  о  чем-
нибудь  -  и неизвестно, чем это закончится для тебя  лично.
Меньше  знаешь  - крепче спишь, это старик  им  всем  хорошо
растолковал. Доходчиво, на наглядных примерах.
      В небольшом холле сразу за входной дверью, как всегда,
сидел  еще один охранник, и даже не охранник, собственно,  а
личный телохранитель старика. Палач немного знал его, когда-
то  они  даже  работали в одной конторе,  хотя  и  в  разных
отделах, но потом пути их разошлись, чтобы снова скреститься
здесь,   под   крылышком  у  старика.  Это   был   настоящий
профессионал - холодный, спокойный, великолепно обученный  и
вышколенный,    с    безупречными    манерами,     абсолютно
непроницаемым лицом и каменными мышцами. Старик очень  редко
брал  на  работу  людей с улицы, предпочитая профессионалов,
имеющих по возможности партийное прошлое.
     Палач предпочел бы увидеть в холле десяток обыкновенных
мордоворотов, но выбирать не приходилось, и он шагнул  через
порог,   растянув   свое  малоподвижное   лицо   в   подобие
приветливой   улыбки.  Телохранитель  легко   поднялся   ему
навстречу   и   тоже  раздвинул  губы  в  дежурной   улыбке,
одновременно  протянув  к  Палачу  руку  раскрытой   ладонью
кверху.  Таков уж был здешний порядок - сдавать  оружие  при
входе.
      Какую-то  долю  секунды Палач колебался,  взвешивая  и
a`  "-(" o различные варианты, а потом все-таки вынул  из-за
пояса   и   отдал  своему  бывшему  коллеге  тяжелый   "ТТ".
Телохранитель   едва  заметно  шевельнул   бровями,   увидев
глушитель, и метнул в Палача короткий пронзительный  взгляд.
Палач  сделал  вид, что не заметил его удивления,  и  слегка
растопырил    локти,   предлагая   себя   обыскать.    Когда
телохранитель,  предварительно спрятав  пистолет  в  стенной
шкаф,  принялся ощупывать его, проводя ладонями вдоль  тела,
Палач  снова заколебался: не дать ли все-таки ему по черепу,
чтобы вернуть оружие и расчистить путь к отступлению?
      Телохранитель, словно угадав его мысли,  снова  быстро
взглянул  на  него снизу вверх, и Палач ответил  ему  пустьT
равнодушным   взглядом.  Пытаться  дать  по   черепу   этому
человеку, пожалуй, не стоило. Сейчас он был готов пропустить
гостя  наверх,  а если попробовать затеять с ним  драку,  он
может и передумать. И тогда шансы прорваться к старику будут
пятьдесят на пятьдесят, и это только до тех пор, пока на шум
не сбегутся остальные...
      -  Вы пришли рано, - сказал наконец охранник, закончив
ощупывать Палача.
      -  Я не поезд, приятель, - спокойно ответил тот. -  Ты
пропустишь меня так или сначала доложишь?
      - Проходите, - сказал охранник. - Андрей Михайлович  в
гостиной на втором этаже.
      -  Знаю,  - буркнул Палач. - Где же ему еще  быть?  Он
повернулся   к   телохранителю  спиной  и,   тяжело   скрипя
ступеньками, стал подниматься по лестнице на второй этаж.

                          Глава 12

      Бывший  заведующий отделом ЦК КПСС, бывший заместитель
министра  тяжелой  промышленности, кавалер  орденов  Ленина,
"Знак Почета" и Трудового Красного Знамени Андрей Михайлович
Горечаев  по укоренившейся еще в молодости привычке  вставал
ровно  в  пять утра независимо от дня недели, времени  года,
погоды  и  даже  состояния собственного  организма.  Бывали,
конечно,  дни и даже целые декады, когда какая-нибудь  хворь
надолго  приковывала его к постели, но и тогда  он  открывал
глаза ровно в пять ноль-ноль безо всяких будильников.
      Ему  нравилось  начинать  день  рано  по  той  простой
причине, что это увеличивало время продуктивной деятельности
на  несколько часов. Времени не хватало всегда,  сколько  он
себя помнил, и необходимость спать хотя бы по шесть часов  в
сутки неизменно вызывала у него глухое раздражение.
      Почтенный  возраст Андрея Михайловича и  его  длинный,
украшенный многочисленными регалиями послужной список  вовсе
не  означали,  что  он почил на лаврах.  Горечаев  продолжал
активно  работать и был на хорошем счету у молодых негодяев,
которые бесцеремонно и нагло отобрали у его поколения власть
и право распоряжаться страной по своему усмотрению.
      Разумеется,  будучи отстраненным  от  кормила  власти,
Андрей Михайлович не умер с голоду. Напротив, в материальном
отношении  стало даже легче, и не просто легче, а  богаче  и
жирнее,  но  это  были  всего лишь деньги,  а  зачем  деньги
/.&(+.,c  вдовцу,  единственная дочь которого  дает  о  себе
знать  раз  в  год,  присылая коротенькую  открытку  ко  дню
рождения? Да, за деньги можно купить любые доступные в  этом
продажном  мире  удовольствия,  можно  купить  даже  иллюзию
власти,  но  вот  именно  и только  иллюзию  -  сама  власть
протекла у Андрея Михайловича между пальцами и навсегда ушла
к другим - молодым, нахрапистым, наглым, неожиданно блестяще
образованным    и   таким   богатым,   что    они    считают
необременительным содержать у себя на побегушках  увешанного
бренчащими орденами старика, изредка прибегая к его богатому
опыту  и  давая  ему  мелкие  поручения,  по  большей  части
представительские.
     Вот так это и было: кто-то где-то счел возможным и даже
ограниченно полезным; кто-то решил, что дед все равно  долго
не  продержится, непременно сковырнется, заплутав  в  дебрях
ежечасно  меняющихся законов и правил, запутается  и  пойдет
под  суд  -  отвечать за себя и за всех, кому не лень  будет
повесить  на  него  свои  грехи;  еще  кому-то  понадобилось
представительное  пустое  место  с  благородной  сединой  на
висках   и   властными  манерами,  чтобы  за   этой   ширмой
обстряпывать свои грязные делишки; и кто-то, наконец,  ткнул
в  него  пальцем  и  воскликнул: "Да вот  же  он!  Вон  тот!
Горечаев, кажется...", - и все завертелось.
      Он  никогда не пытался выяснить, было все  это  именно
так,  примерно  так  или  не  так  совершенно.  Его  это  не
интересовало. Выглядело это таким образом, будто  он  просто
перешел  на  новое место работы вслед за своим  начальником,
министром тяжелой промышленности, вышедшим в отставку вместе
с   очередным  правительством.  Министр,  в  свою   очередь,
потянулся  на  новое  место вслед за прогоревшим  премьером,
который, как выяснилось впоследствии, очень хорошо знал, что
и с какой целью делает.
       На   новом  месте  на  Андрея  Михайловича  сдержанно
косились,  но терпели - ждали, когда он поскользнется.  Видя
этот шакалий выжидательный блеск в глазах окружающих, Андрей
Михайлович,  который  уже затосковал  было  без  пленумов  и
заседаний,   разом   взбодрился,  стиснул   зубы   и   начал
действовать, умело применяясь к обстановке. Да, все они  тут
были    проворны,   беспринципны   и   щеголяли   дипломами,
полученными    в   лучших   отечественных    и    зарубежных
университетах,  но старый динозавр отлично  владел  приемами
подковерной  борьбы,  о  которых эти  сопляки  знали  только
понаслышке  да  еще  из разоблачительных  статей  и  романов
времен насильственной гласности. Они быстро учились, но  он-
то  не  нуждался  в учебе, он владел этими  приемами  тогда,
когда  все эти нувориши еще пачкали пеленки, и десятилетиями
оттачивал  свое мастерство, и очень скоро голодный  блеск  в
глазах  окружающих померк, а потом и вовсе исчез, сменившись
почтительно-трусливым выражением.
      Мало-помалу Андрей Михайлович вошел во вкус. Он понял,
что главное в деньгах вовсе не их покупательная способность,
а  сам  процесс накопления и преумножения вопреки  всему  на
свете: возрасту, трещащей по всем швам экономике, нюхачам из
налоговой  полиции,  конкурентам и  стукачам  из  ближайшего
.*`c&%-(o.  Он  no-прежнему оставался чиновником,  одним  из
почти  незаметных  прислужников гигантского  энергетического
монстра,  но  при этом сумел устроиться таким  образом,  что
деньги потекли в его подставленные ладони шелестящей рекой.
      Все это было хорошо и даже расчудесно, но потом грянул
тот  страшный август, и Андрей Михайлович понял, что  бывают
ситуации, в которых никакой опыт и никакое искусство интриги
не  заменяют обыкновенного экономического образования. Понял
он  это,  придя  в  себя на больничной койке  после  первого
своего инфаркта.
      Кое-кто неплохо погрел на этом кризисе руки, но Андрей
Михайлович   остался  без  гроша.  Выйдя  из  больницы,   он
обнаружил,  что  некий молодой человек, выпускник  Сорбонны,
умница   и  большой  шутник,  к  услугам  которого  Горечаев
прибегал,  когда  требовалось  решить  какой-нибудь  сложный
вопрос, касающийся перспективных капиталовложений, бесследно
исчез. С большим трудом Андрею Михайловичу удалось выяснить,
что  его  "экономический советник" благополучно пребывает  в
штате Флорида, не испытывая при этом недостатка в финансовых
средствах.
       Тогда   Горечаев  продал  машину   -   свой   любимый
правительственный "ЗИЛ", который ему потом пришлось выкупать
чуть  ли  не  за  двойную цену, - залез в  долги  и  впервые
обратился  к  услугам  Палача.  Палач  вернулся  из  Флориды
загорелым  и  отдохнувшим. Он привез Андрею Михайловичу  два
сувенира:  вырезку  из  отдела  уголовной  хроники  какой-то
выходящей  в  Майами  газетенки,  где  сообщалось  о  смерти
подающего  надежды  выпускника  Сорбонны,  и  завернутый   в
салфетку  "клинекс"  мужской мизинец со  знакомым  перстнем-
печаткой.  Оставалось только гадать,  как  он  протащил  эту
гадость  через две таможни, но сомнений в том,  что  задание
выполнено,  не было. Заметку Андрей Михайлович  сохранил,  а
уже  начавший издавать весьма недвусмысленный запах  мизинец
выбросил в уличную урну вместе с перстнем.
      Пару  недель  после  этого  он  жил  как  на  иголках,
ежеминутно  ожидая  ареста,  но  время  шло,  а  вокруг   не
происходило   ничего,   что   имело   хотя   бы   отдаленное
касательство  к смерти образованного шутника, чья  последняя
шутка оказалась не вполне удачной.
      Тогда  Андрей Михайлович, внутренне кряхтя, по  локоть
запустил руки в закрома швейцарских банков, где хранился его
неприкосновенный запас - полтора миллиона долларов, те самые
полтора  миллиона,  которые  он, пребывая  в  юмористическом
расположении  духа,  порой называл "заначкой  на  похороны".
Нужно  было  как-то жить дальше и поправлять свое финансовое
положение  -  "отбивать  бабки",  как  теперь  было  принято
выражаться.  Он пустил деньги в оборот и начал  терпеливо  и
осторожно,  миллиметр  за миллиметром,  отвоевывать  сданные
было позиции.
      Это  оказалось не так уж сложно, когда он понял, какой
находкой оказался Палач. Его дурацкая кличка и отталкивающая
внешность не имели ровным счетом никакого значения. Это  был
профессионал высшего класса, работавший эффективно и  чисто.
С  его помощью Андрей Михайлович в считанные недели устранил
a.  своего  пути  множество препятствий, на  самостоятельное
преодоление которых ему потребовались бы годы.
     А потом возник Бекешин со своей идеей. Идея была в духе
новых  времен: не быстрый грабеж, но рассчитанный на  долгие
годы  вперед  солидный  проект,  законный,  как  дыхание,  и
сулящий в отдаленной перспективе огромные прибыли. На какое-
то  мгновение Андрей Михайлович внутренне дрогнул, но  сразу
же взял себя в руки: в отличие от Бекешина, он не располагал
десятилетиями, нужными для того, чтобы этот проект  дал  по-
настоящему ощутимый эффект. Зато он навел Горечаева на  кое-
какие  свежие мысли. В завиральной идее сопливого  мальчишки
Андрею   Михайловичу   почудилась   возможность   хорошенько
пощипать всех этих новоявленных хозяев жизни, оставшись  при
этом  в  тени и утолив жажду крови, которая донимала  его  в
последнее время с пугающей силой.
      Поначалу  все  шло  как по маслу.  Кредиты  и  выплаты
сыпались  на  липовую фирму золотым дождем, из  чего,  между
прочим,  следовал вывод, что идея Бекешина была  очень  даже
своевременной.  "Другое дело, - думал Андрей  Михайлович,  -
что  после  того, как все вскроется, ни самого Бекешина,  ни
тех,   кого   осенят  аналогичные  идеи,  не   подпустят   к
энергетическим  сетям на пушечный выстрел.  Но  это  уже  их
проблемы,  а я к тому времени либо благополучно помру,  либо
буду  уже  очень, очень далеко... Не во Флориде, конечно,  -
чего  я  там  не  видал, - но все-таки достаточно  далеко  и
достаточно  давно,  чтобы никому даже  в  голову  не  пришло
связать мое имя с этой аферой. Пусть Бекешин расхлебывает, у
него  для  этого вся жизнь впереди, да и идея была  все-таки
его..."
      А потом начались неприятности. Андрей Михайлович никак
не  мог  понять,  в  чем тут причина: то  ли  Палач  наконец
расслабился  и начал работать спустя рукава, то ли  все-таки
ему  самому  не  стоило  затевать  эту  массовую  казнь   на
электрическом стуле ради нескольких дополнительных грошей...
Неужели  это  был  тот  самый случай, про  который  говорят:
жадность фрайера сгубила?
     "Ну и пусть это жадность, - решил он. - Пусть это будет
сверхжадность, пусть это будет сумасшествие, да что угодно -
буквально  все,  что  угодно! Но  это  моя  жадность  и  мое
сумасшествие  -  во-первых.  А  во-вторых,  к  делу  это  не
относится.  Палачу  заплатили огромный аванс,  и  он  просто
обязан был сделать все аккуратно и чисто, как всегда. Что же
ему помешало? Причем помешало до такой степени, что угнанный
каким-то  психом грузовик с медным проводом  прикатил  прямо
под  окна  липовой  фирмы, где ему  было  совершенно  нечего
делать,   буквально  сразу  после  поступившего  от   Палача
сообщения,  что  все  в  порядке! Или проклятого  мокрушника
наконец-то перекупили?"
      Он поднялся из кресла и неслышными" шагами прошелся из
угла в угол небольшой уютной гостиной, по щиколотку утопая в
пушистом  ворсе  ковра. Из распахнутого окна  тянуло  теплым
душистым  ветром,  снаружи негромко  шумел  лиственный  лес.
Горечаев подошел к окну и немного постоял там, вдыхая лесные
ароматы и разглядывая видневшиеся над краем кирпичной  стены
#cabk% кроны. Разглядеть замаскированную в кроне старой липы
дощатую  платформу ему так и не удалось, но он  и  без  того
знал, что снайпер уже занял свою позицию.
      На  изящном  столике  с ножками  в  виде  львиных  лап
мелодично звякнул выполненный в стиле ретро белый с  золотом
телефон. Андрей Михайлович подошел к столику и снял трубку.