заварил, сам пускай и расхлебывает".
      -  Ладно,  -  сказал Филатов, - хрен с  ним,  с  твоим
аэрозолем. Вот дней пять назад он бы мне очень пригодился, а
теперь и так сойдет.
      - Я так и не понял, что с тобой приключилось, - сказал
Бекешин,  старательно имитируя интерес,  которого  на  самом
деле  не  испытывал. Единственным, что он сейчас чувствовал,
было тоскливое томление духа, как если бы вокруг была не его
белоснежная  гостиная,  а одиночка  с  бетонными  стенами  и
зарешеченным окном - каменный мешок, камера смертников...
      -  А я и сам, если хочешь знать, ни хрена не понял,  -
ответил Филатов, беря с журнального столика пачку сигарет. -
"Давидофф..."  - прочел он. - Ишь ты! Крутой  какой  Давыдов
выискался...  В общем, жарили меня, Гошка. Два раза  жарили,
да  так и не зажарили, как видишь. И, что самое обидное, так
мне  и  не  удалось хоть кому-нибудь за это  в  морду  дать,
Только  найду  подходящее рыло, глядь - а оно  уже  мертвое.
Прямо  мистика какая-то! Сроду со мной такого не было, чтобы
меня лупили почем зря, а я бы сдачи дать не мог.
     - Да, - сказал Бекешин, - история.
     - В этой истории, Гошка, непременно надо разобраться, -
убежденно заявил Юрий. - Есть кое-какие зацепки, но все  они
там, в Сибири, остались. Да и трудновато мне было это дело в
одиночку распутать. Ни денег, ни оружия, ни жратвы, в  конце
концов. Поговорить, и то не с кем.
     - Так позвонил бы мне по телефону, - сказал Бекешин.
      Филатов  повернул  к  нему голову  и  некоторое  время
разглядывал, как диковинного зверя.
      -  А,  -  сказал  он наконец, - ну да.  Ты  же  у  нас
бизнесмен,  таксофонами не пользуешься... Я же тебе  говорю:
денег  не  осталось  ни гроша. Если бы не  этот  грузовик  с
медью,  то,  честно говоря, даже не представляю,  как  бы  я
домой добрался.
      "Да,  -  подумал  Бекешин. - Да, ребята,  это  вам  не
ларечник  какой-нибудь, не зверь черномазый с  Черкизовского
рынка, этого так просто не уделаешь. Другой бы на его  месте
в  такой  ситуации  просто  подох  безо  всякой  посторонней
помощи,  а  этот  жив,  здоров и  готов  к  новым  подвигам.
Грузовик вот отбил с ворованной медью. У меня отбил и мне же
пригнал,  мать его в душу... Одно слово - герой!  Чтоб  тебе
провалиться с твоим героизмом..."
      - Ладно, - сказал он, вставая. - Давай сегодня об этом
не  будем.  Насчет  грузовика - это ты молодец.  Хотя  тоже,
,%&$c  прочим,  мог бы пуп не рвать, под пули  не  соваться.
Тоже  мне,  сокровище - десять тонн бывшего  в  употреблении
провода! Стоило ли из-за него жизнью рисковать?
      Филатов  снова поднял на него глаза, и взгляд  у  него
опять был непонимающий.
      -  Даже  не знаю, - сказал он. - Я как-то об  этом  не
задумывался.  Да  и потом, разве есть такой прейскурант?  За
это,  мол, можно жизнью рисковать, а вот за это - ни в  коем
случае... Некогда мне было рассчитывать. Да и не в  меди  же
дело...  Просто через медь можно выйти на тех,  кто  устроил
всю эту бойню.
      -  Как это? - спросил Бекешин. Теперь звучавший в  его
голосе интерес был неподдельным.
      -  Да  хотя  бы  по  документам.  По  сопроводительным
документам  на груз. Накладные всякие... Там, в  кабине,  их
была   целая   пачка.  Какое-то  общество   с   ограниченной
ответственностью...  "Голиаф", что ли...  Не  помню.  Честно
говоря, вчитываться в эту писанину у меня просто времени  не
было.
     - А теперь? - спросил Бекешин, копаясь в баре.
      -  А  теперь  нет  желания, - с  хрустом  потягиваясь,
ответил  Филатов. - Вот тебе медь, вот тебе сопроводительные
документы,  вот  тебе мои свидетельские показания...  Дальше
действуй сам. Можешь через ментовку, можешь по своим  каким-
нибудь каналам - меня это не касается. Чем смогу - помогу. А
в  одиночку  мне это дело не вытянуть, да и желания  у  меня
такого нет.
     Бекешин вернулся и опустился рядом с ним на белоснежный
диван,  предварительно  поставив  на  прозрачный  стеклянный
столик  сверкающий незапятнанным хромом металлический поднос
с  бутылкой и двумя стаканами. Он наполнил стаканы,  избегая
смотреть  на  своего приятеля, протянул ему тот,  в  котором
прозрачной  коричневой  жидкости было  побольше,  и  сказал,
держа свой стакан на уровне груди:
     - Ну, Фил, давай за тебя... Удивительный ты мужик.
      - Это точно, - сказал Филатов, - удивительный. Сколько
живу, столько удивляюсь.
      Они  выпили  не чокаясь. Филатов пошарил  взглядом  по
столу   -  очевидно,  в  поисках  закуски,  -  не  нашел   и
удовлетворился  сигаретой,  которая  все  еще  тлела  в  его
пальцах, Бекешин тоже закурил и вдруг спохватился.
     - Слушай, - сказал он, - ты же жрать, наверное, хочешь!
А я, дурак, тебя баснями кормлю.
     - Ничего, я привык, - ответил Юрий.
      -  Это,  брат,  вредная привычка, - снова  поднимаясь,
сказал Георгий. - Погоди, я сейчас.
      Он  отправился на кухню, очень довольный  возможностью
хотя бы пару минут побыть в одиночестве и поразмыслить. Пока
Филатов  плескался в ванной, он успел переговорить с Андреем
Михайловичем.   Разговор  этот  оставил  у  него   тягостное
ощущение недоговоренности: во-первых, изъясняться все  время
приходилось  иносказаниями, а во-вторых, старик все-таки  не
был   всеведущим  Господом  Богом  и,  похоже,  тоже  слегка
растерялся,  будучи не в силах с ходу переварить  полученную
(-d.`, f(n. Он-то был уверен, что все на мази, и Филатов для
него  являлся просто абстракцией, пустым звуком  -  какой-то
незнакомый  работяга,  бывший  десантник,  которому  повезло
уцелеть,  сверзившись с огромной высоты, и которого все-таки
добили  чуть ли не на следующий день. А он опять вернулся  с
того  света,  да еще и приволок с собой десять тонн  медного
провода, которому здесь, в центре Москвы, совершенно  нечего
было  делать. Того самого провода, который был якобы похищен
неизвестными злоумышленниками. Мало того - этот чертов герой-
одиночка  ухитрился притаранить вместе с проводом накладные,
в  которых  грамотному  специалисту с Петровки  будет  очень
несложно разобраться...
      "Да, - думал Бекешин, невидящим взглядом окидывая ярко
освещенные  недра распахнутого настежь холодильника.  -  Да,
старику   было   от   чего   растеряться.   Только    полной
растерянностью  можно  объяснить  этот  его   дикий   совет:
попробовать завербовать старину Фила. Хорошо ему советовать,
сидя у себя на даче и попивая бурбон. Тут ведь вся сложность
в том, что в случае неудачи второй попытки не будет. Это как
у  саперов: чуть ошибся - и в клочья... Лейтенант Фил,  даже
если  и  побежит жаловаться в милицию, непременно  прихватит
меня с собой - скрученного, связанного, упакованного по всем
правилам науки, чтобы родной милиции все было ясно с первого
взгляда. Если эта затея с вербовкой провалится, у нас просто
не будет времени на принятие нового решения. У меня не будет
времени... Старый хрен все равно вывернется, а вся эта  гора
трупов повиснет на моей шее".
      Он  нагреб  на  поднос всего, что попалось  под  руку,
поставил  всю  эту  гору жратвы на кухонный  стол  и  открыл
угловой шкафчик, где под стопкой салфеток и полотенец  лежал
у  него  "ругер"  двадцать  второго  калибра.  Глядя  внутрь
шкафчика,   он   криво   улыбнулся:   идея   воспользоваться
револьвером  дамского, в общем-то, калибра  против  Филатова
поневоле  вызывала  некоторые исторические  аналогии.  Сорок
первый  год, например. Через белорусские и украинские  земли
уверенно прут закованные в крупповскую броню мощные "тигры",
а  наши  доблестные  артиллеристы  выкатывают  им  навстречу
противотанковые орудия сорокапятимиллиметрового  калибра  на
колесах  с  велосипедными спицами и, выполняя свой  воинский
долг,  пачками гибнут под гусеницами танков вместе  с  этими
хлопушками...
      "Черт  его  знает, - подумал Бекешин,  вынимая  из-под
полотенец  револьвер  и  опуская  его  в  просторный  карман
домашней  куртки.  -  Может, от него и  в  самом  деле  пули
отскакивают...  А тогда, - подумал он, озлобляясь,  -  тогда
стреляйся  к  чертовой  матери сам!  Если  ты  такой  умный,
утонченный и подверженный сомнениям - давай, застрелись! Все
будут  рады.  Старый  упырь будет рад,  потому  что  у  него
появится  возможность подгрести под себя все доходы,  а  все
дерьмо,  в свою очередь, спихнуть на меня и вместе  со  мной
похоронить. Фил, когда во всем разберется, тоже  будет  рад.
Он  решит, что его старый знакомый все-таки еще не до  конца
прогнил   и  застрелился,  не  выдержав  угрызений  совести.
Конкуренты  будут  рады,  и ментовка  будет  рада:  как  же,
*`c/-  o  экономическая афера пресеклась как бы сама  собой,
безо всяких усилий с их стороны, зато галочку в отчете можно
будет  поставить... Только секретарша Леночка не будет рада,
поскольку   так  и  не  успела  запрыгнуть   в   постель   к
богатенькому шефу и урвать с него свой клок шерсти. Впрочем,
грустить  она  будет недолго - придет другой шеф,  и  вообще
мужиков вокруг сколько угодно..."
      Он  вернулся  в гостиную, волоча тяжеленный  поднос  и
широко  улыбаясь.  Бекешин  всегда  гордился  своим  умением
контролировать выражение собственного лица в  самых  сложных
ситуациях, но сейчас улыбка давалась ему с трудом.
     Филатов сидел на диване, развалившись, как у себя дома,
курил  и  неторопливо прихлебывал из стакана виски -  именно
прихлебывал,   как  будто  это  был  горячий  чай.   Бекешин
торопливо  отвел взгляд от багрового ожога  на  его  щеке  и
брякнул поднос с закуской на столик.
      -  Налетай, - сказал он. - И не стесняйся, Бога  ради,
будь как дома. А то знаю я тебя...
      -  Кучеряво, - сказал Филатов, окинув быстрым взглядом
громоздившееся   на   подносе  кулинарное   великолепие.   -
Интересная  штука,  Гошка,  - продолжал  он,  сооружая  себе
чудовищный сэндвич, один вид которого мгновенно вогнал бы  в
гроб  любого  апологета раздельного питания. -  Что-то  я  в
последнее  время  стал  замечать, что  все  вокруг  знают  и
понимают  меня гораздо лучше, чем я сам. Если верить  им  на
слово, конечно...
      - Ты обиделся, что ли? - спросил Бекешин, усаживаясь в
кресло и стараясь при этом держаться к Филатову левым боком,
чтобы  оттянутый  увесистым  револьвером  карман  куртки  не
бросался  в  глаза. - Не обижайся, Фил. Я  ведь  просто  так
сказал,  не  имея  в виду ничего конкретного.  А  впрочем...
Хочешь честно?
      -  Ммм? - промычал Филатов, вцепившись зубами  в  свой
сэндвич, из которого в разные стороны свисали листья салата,
разорвавшиеся колечки лука, куски ветчины, шпротные хвосты и
прочие   продукты.  Сложенную  лодочкой  левую   ладонь   он
предусмотрительно  держал у подбородка,  чтобы  не  закапать
хозяйский  халат  и  хозяйскую мебель кетчупом,  горчицей  и
майонезом.
        -    Понимаешь,   -   продолжал   Бекешин,   радуясь
предоставившейся   возможности   начать   трудный   разговор
издалека,  - люди, конечно, меняются, но процесс  перемен  у
всех   идет  по-разному.  Некоторые,  и  таких  большинство,
меняются  постепенно, от года к году,  почти  незаметно.  Но
есть  и  крайности.  Приходилось мне, знаешь  ли,  встречать
таких вертокрутов. Сегодня он демократ, завтра монархист,  а
послезавтра  оказывается, что он женился на  еврейке  и  уже
выправил все документы для эмиграции...
      - Ну, - проглотив огромный кусок, перебил его Филатов,
-  это  как раз никакие не перемены. Знаю я эту породу,  они
никогда не меняются.
     - Да. - сказал Бекешин, - неизменная изменчивость... Но
я  же  об этом и говорю! Есть такие, а есть и другие,  вроде
тебя, которые меняются очень медленно и неохотно. Таким, как
bk, проще пройти сквозь стену, чем искать в ней лазейку.
      -  Не правда, - сказал Филатов, вертя перед лицом свой
бутерброд  и  прицеливаясь, с какой стороны  ловчее  в  него
вцепиться.  -  Когда в стене есть дверь,  я  всегда  прохожу
именно в нее, как все нормальные люди.
     - Это когда она есть, - возразил ему Бекешин. - А когда
нет? Нормальный человек поворачивается кругом и отправляется
искать  обход.  А  что  делаешь ты? Ты прыгаешь,  стреляешь,
горишь, взрываешься и угоняешь грузовики...
      -  Гм,  -  сказал Юрий и осторожно положил  обкусанный
сэндвич  на край подноса. - К чему это ты ведешь?  Что-то  я
тебя  не  пойму, Гошка. Растолкуй, сделай милость.  Просвети
дурака,  а  то  я что-то совсем заблудился. Почему  в  твоей
фирме  все  с пеной у рта утверждают, что не знают  никакого
Бекешина и никакой меди?
     - Пф-ф-ф, - сказал Бекешин. - Насчет фирмы - это, брат,
сложный  вопрос.  Конкуренция - это такая штука...  Помнишь,
как  в  школьных учебниках: волчьи законы капиталистического
мира, жестокая конкурентная борьба...
     - На тебя что - охотятся? - снова перебил его Филатов.
      - Да как тебе сказать... Только ты в это дело не лезь,
умоляю!  Ты  и так уже наворотил столько, что я  даже  и  не
знаю, как теперь быть...
     - То есть?
      -  Так тебе все и объясни... Вот, например, эта  медь,
которую ты привез. С чего ты взял, что она наша?
      -  Как  это  -  с  чего? Со склада взяли  десять  тонн
провода.  Провод  б/у, бухты смотаны  вручную..,  я  сам  их
мотал,  если  хочешь знать. В машине ровно  десять  тонн  по
документам, и бухты такие же...
     - И все? - спросил Бекешин. Он внимательно посмотрел на
собеседника  и решил, что настало самое время нанести  удар.
Разговор  очень плавно подвел его к этому моменту, и  другой
возможности  могло  просто-напросто  не  быть.  Нужно   было
решаться, и решаться быстро. Перед Георгием Бекешиным  лежал
его  личный Рубикон, форсировав который он навсегда  отрезал
бы себе все пути к отступлению. "Хватит, - сказал он себе. -
Хватит тянуть кота за хвост. Все давно решено и подписано, и
пути  назад нет". Он длинно вздохнул, сделал постное лицо  и
продолжал:
     - Тогда давай подытожим. Совпадает общий вес, совпадает
наименование  товара, и еще совпадает  способ  укладки...  Я
правильно тебя понял? Это и есть те основания, на которых ты
угнал  машину с грузом, при этом укокошив двух  водителей  и
троих охранников?
      -  Погоди, - медленно проговорил Филатов. - Ты что же,
хочешь сказать, что я?..
      -  Совершил  разбойное нападение, - закончил  за  него
Бекешин.  -  Вот  так  это выглядит с точки  зрения  закона,
старик,  и так это называется в уголовном кодексе. Мне  жаль
тебя  огорчать, Фил, потому что ты старался, рисковал шкурой
и  вообще действовал из самых благородных побуждений,  но...
Ты  ошибся, понимаешь? Это не наша медь. Я навел справки, ее
уже  ищут по всей России. Люди сбились с ног и поставили  на
ch(  ментовку, а ты приволок этот грузовик прямо ко мне  под
окна.
      -  Этого  не может быть, - сказал Филатов,  но  сказал
совсем неуверенно, почти прошептал. Лицо у него стало совсем
белое,  так что шрам над бровью сделался почти неразличимым,
зато   обожженное  пятно  на  щеке  теперь  багровело,   как
запрещающий  сигнал  светофора.  Все-таки  он  был   ужасным
теленком,   и   Бекешин  только  диву  давался,   как   этот
инфантильный тип до сих пор остался в живых, и это  при  его
способности влипать в неприятные истории!
      -  Это есть, Фил, - сочувственно сказал Бекешин. - Это
объективная  реальность, и нам с тобой нужно срочно  решить,
что  делать  с  этой  реальностью.  О  грузовике  можешь  не
беспокоиться,  его отогнали в надежное место. Нужно  принять
принципиальное решение, как теперь быть.
     - С чем? - спросил Филатов.
      -  Со  всей  этой  историей. С  тобой,  наконец.  Юрий
помолчал,  осторожно дотронулся до ожога  на  лице  (Бекешин
заметил,  что  рука у него тоже обожжена) и, забыв  о  своем
бутерброде, снова полез в пачку за сигаретой.
     - Послушай, - сказал он после паузы, - а ты уверен?..
       -   Абсолютно,  -  немедленно  откликнулся   Бекешин,
постаравшись   придать  своему  голосу  как   можно   больше
убедительности. - На все сто. Даже на сто пятьдесят.  Я  уже
кое-что  предпринял, чтобы на какое-то время скрыть всю  эту
историю, хотя это оказалось довольно сложно.
      "Верит,  - подумал он, разглядывая Филатова.  -  Верит
каждому  моему слову. Господи, какой идиот! Или  это  не  он
идиот?  Может быть, это я - сволочь? Впрочем,  это  дела  не
меняет.  Не я, так кто-нибудь другой. Такая силища, лишенная
даже  проблесков практической смекалки, просто обречена либо
погибнуть,  либо быть прирученной кем-то, у кого  эта  самая
смекалка имеется".
      -  Значит, я твой должник, - сказал Филатов с какой-то
странной, несвойственной ему интонацией.
     Эта интонация заставила Бекешина насторожиться. Будь на
месте старины Фила кто-то другой, в его последней реплике не
было  бы  ничего  необычного. Это была  именно  та  реплика,
которая  должна была прозвучать именно в этом  месте  именно
этого   разговора,  если  бы  он  происходил   между   двумя
нормальными, деловыми людьми. Но в устах лейтенанта Фила она
звучала   чуть  ли  не  угрожающе,  и  Бекешин   бросил   на
собеседника острый взгляд поверх стакана, который  держал  в
левой руке. Правая его рука в это время находилась в кармане
куртки, безотчетно тиская рукоятку револьвера.
     - Н-ну, как тебе сказать, - протянул он. - В общем, да.
Впрочем, если тебя это не устраивает, ты можешь обратиться в
ближайшее  отделение  милиции. Поверь,  тебя  там  примут  с
распростертыми объятиями.
     - Вон как, - сказал Филатов, гася в пепельнице сигарету
и  снова принимаясь за еду. Бекешину показалось, что он как-
то  очень  быстро  освоился с ситуацией. Во  всяком  случае,
нехорошая  бледность  уже пропала с  его  твердого,  истинно
мужского лица, и теперь у старины Фила был такой вид, словно
.- с самого начала ожидал чего-нибудь в этом роде.
     - Это все, что ты можешь сказать? - спросил Бекешин, не
выдержав  паузы,  во  время которой Юрий спокойно  уничтожал
дорогостоящие   импортные   продукты,   словно   намереваясь
наесться впрок.
      Филатов начал жевать немного быстрее, потом с заметным
усилием сглотнул, кашлянул в кулак и посмотрел на Бекешина в
упор.
     - Собственно, сказать мне нечего, - ответил он. - А вот
у  тебя, похоже, есть какие-то предложения. Ну как, хотя  бы
на этот раз я не ошибся?
     - Нет, - сказал Бекешин, незаметно выпуская револьвер и
вынимая  правую руку из кармана. - На этот раз ты  абсолютно
прав.

                             ***

      Человек  в  видавших виды синих джинсах,  растоптанных
белых  кроссовках и неброской клетчатой рубашечке с коротким
рукавом вышел из вагона последним.
      Он вежливо кивнул на прощание проводнице, забросил  на
плечо  ремень тощей спортивной сумки и неторопливо  двинулся
по  перрону  в  сторону здания вокзала, на  ходу  прикуривая
сигарету. Утреннее солнце вставало у него за спиной,  в  той
стороне,  откуда пришел поезд. На остывшем за  ночь  перроне
было  еще  довольно  прохладно  -  чувствовалось,  что  лето
кончается, понемногу уступая свои позиции золотому сентябрю.
      Мимо,  торопясь  навстречу клиентам,  быстро  и  почти
бесшумно  прокатил  свою  неуловимо напоминающую  реактивный
истребитель   тележку  носильщик.  Тележка  была   красивая,
раскрашенная  в  яркие, заметные издали цвета,  с  бесшумным
пружинистым  ходом. Пропустив ее мимо себя, Палач  почему-то
припомнил   старые   тележки   -  громоздкие,   дребезжащие,
склепанные из толстых стальных уголков и листов оцинкованной
жести. Их строили на века, и казалось, что они будут служить
веками, если не тысячелетиями, но вот поди ж ты - постепенно
канули  в историю и они, точно так же как почтовые автоматы,
продававшие   конверты   и   поздравительные   открытки,   и
установленные  в  парках аттракционы в виде  бычьей  головы,
которую  можно  было  схватить за рога и  помериться  с  ней
силой...
      Палач  хмыкнул,  убирая в карман нарочито  простенькую
одноразовую зажигалку из ярко-зеленой прозрачной пл