л
тех членов банды, до которых не добрался Юрий со  своим  старым  "маузером".
Юрию очень хотелось  верить,  что  Таня  села  к  нему  в  машину  случайно,
повинуясь полуосознанной симпатии, связывающей людей, которые вместе  прошли
через ад, но в предположении, что она работает по заданию, было куда  больше
логики и здравого смысла.
   С другой стороны, он не видел никакой причины, по  которой  у  уголовного
мира мог возникнуть интерес к его персоне. Деньги, отбитые у Арцыбашева,  он
вернул в банк до последнего цента. Неужели Таня как-то связана с придурком в
кашемировом пальто, который вломился к нему домой, чтобы  предложить  работу
киллера, специализирующегося на чеченцах? Юрий проиграл в уме такой  вариант
и презрительно хмыкнул: получалась чушь собачья. Неужели  они  рассчитывали,
что женщине будет легче уломать его, чем  мужчине?  Если  так,  то  они  еще
большие идиоты, чем он думал. А если нет, то было  совершенно  непонятно,  в
чем  заключается  Танина  миссия.  Юрий  не  располагал  ни   деньгами,   ни
информацией,  ни  связями,  которые  могли  бы  привлечь  к  нему   внимание
криминальных структур, - ничем, кроме собственного сильного,  тренированного
тела. Он усмехнулся: уж чем-чем, а сильными телами каждая  московская  банда
располагает в избытке.
   Он откинулся на спинку сиденья и закурил. А подите-ка вы все к  черту  со
своими паучьими хитростями, своими  бабками  и  своими  чеченцами,  мысленно
обратился он к своим неизвестным доброжелателям. Видеть в  Тане  врага  было
чертовски сложно. "Этим и берет, -  подумал  Юрий,  беспечно  пуская  дым  в
потолок. - Красота - страшное оружие, а уж в сочетании  с  умом  это  что-то
невообразимое. Но в чем тут соль? Неужели я все-таки  кому-то  мешаю,  и  ее
послали, чтобы меня шлепнуть? Вон она, у киоска, покупает водку. Целый, черт
бы его побрал, литр... Сыпанет  чего-нибудь  в  рюмку,  и  можно  звонить  в
похоронное бюро. А может, она работает на  кавказцев?  Тогда  у  этих  ребят
получается просто  фантастическое  быстродействие,  прямо  как  у  новейшего
компьютера. Нажми на кнопку - получишь результат. Не успел послать  подальше
бойца, а через пять минут  уже  готова  адекватная  реакция.  Нет,  это  уже
мистика какая-то. Что они, с нечистой силой знаются? Бред, бред...  Или  это
профсоюзные  дела,  которые  закрутил  Валиев,  мне   так   аукаются?   Тоже
сомнительно..."
   Таня возвращалась к машине, держа под мышкой литровую бутылку водки и  на
ходу пряча что-то в сумочку. Юрий решил, что  это  сигареты,  хотя  издалека
коробка показалась ему чересчур пестрой. "Цианистый калий, - весело  подумал
он. - В оригинальной упаковке и с  сертификатом  качества".  Сложенный  зонт
торчал у Тани под мышкой - не там же, где и бутылка, а с другой стороны, - и
лишь теперь Юрий заметил,  что  дождь  прекратился.  Копающаяся  на  ходу  в
сумочке, с бутылкой и зонтом Таня имела  какой-то  очень  простецкий,  почти
домашний, взъерошенный и растрепанный вид, и Юрий подумал, что  для  полноты
картины не хватает только авоськи с продуктами и коляски с младенцем.  Когда
Таня втиснулась в предупредительно распахнутую им дверцу, Юрий  поделился  с
ней своим впечатлением. Ему показалось, что Таня едва заметно вздрогнула.
   - Нет уж, - сухо сказала она. - Дети - это не для меня.
   - Почему? - удивился Юрий.
   - По кочану, - отрезала Таня. - Поехали. Юрий пожал  плечами  и  запустил
двигатель. Болван, сказал он себе. Что ты лезешь человеку  в  душу?  Это  ее
дело. Захочет - расскажет, а не захочет - значит, так надо.
   - Извини, - сказал он, выводя машину во второй ряд и переключая скорость.
- Язык мой - враг мой. Хочешь, я его откушу?
   - И что останется?  -  спросила  Таня.  -  Здоровенный  кусок  мяса..,  с
принципами, которых ни один нормальный человек не понимает. Сейчас ты можешь
хотя бы словами объяснить, чего ты хочешь, а что  будет,  если  ты  лишишься
языка?
   - Изложу свои принципы на бумаге, напишу плакат и буду носить его на шее.
Кроме того, будь у меня хоть три языка, я не смог бы объяснить, чего я хочу.
Вот ты - ты можешь объяснить, чего ты хочешь?
   - Когда-то я думала, что могу, - задумчиво ответила Таня, и лицо ее снова
потемнело, словно на него набежала туча. - А теперь... Не знаю.
   Юрий услышал негромкий треск и, повернув голову,  увидел,  что  Таня  уже
свинтила с бутылки алюминиевый колпачок.
   - Примешь? - спросила она, вопросительно наклонив горлышко в его сторону.
   - Потерплю до дома, - сдержанно ответил Юрий.
   - Как знаешь, - сказала Таня. - А я глотну. Дерьмовая у тебя  печка.  Все
равно в машине холод собачий.
   Она запрокинула бутылку, которая  казалась  в  ее  тонкой  руке  особенно
огромной, и мастерски  отхлебнула  из  горлышка.  Юрий  снова  покосился  на
бутылку  и  мысленно  присвистнул:  на  глаз  в  бутылке  убавилось  граммов
пятьдесят, а то и больше.
   - Если ты будешь продолжать в таком темпе, я привезу домой бесчувственное
тело, - предупредил он.
   - Врешь, Инкассатор, - возразила Таня. - Ничего подобного. В  этом  плане
тебя ожидает бо-о-оль-шой сюрприз. Если бы я собиралась напиться,  я  купила
бы две такие бутылки, а может быть, даже три.
   Но напиваться я не намерена. - Она немного помолчала, а потом со  вздохом
добавила:
   - Видел бы мой спонсор, чем я сейчас занимаюсь!
   - Спонсор? - переспросил Юрий. "Ну да, - мысленно сказал он себе, - а  ты
думал, она на стройке вкалывает, чтобы загладить свою вину перед обществом?"
- А кто он, твой спонсор?
   - Никто, - равнодушно ответила  Таня.  -  Обыкновенный  жирный  козел  со
свинскими замашками. Забудь о нем, он тебе неинтересен. И  потом,  он  скоро
умрет.
   - Рак? - спросил Юрий, чтобы не молчать. Таня мрачно усмехнулась. Наедине
с этим человеком ей почему-то  не  хотелось  притворяться,  и  улыбка  вышла
такой, какой она бывала, когда Таню никто не мог видеть: холодной, жесткой и
насмешливой.
   - Рак или не рак - какая разница? Я же сказала: не думай о нем.
   Она сделала еще один глоток из бутылки, на этот раз совсем  маленький,  и
решительно завинтила  пробку.  В  ее  пальцах  опять  словно  по  волшебству
возникла сигарета. Мгновением позже у нее в кулаке расцвел оранжевый  огонек
зажигалки.
   - Расскажи, как живешь, - попросила она.
   - Живу - хлеб жую, - пробормотал  Юрий.  -  Что  рассказывать?  Сама  все
видишь.
   - Да уж вижу. Худой какой-то стал,  под  глазами  крути.  Ты,  часом,  не
ширяешься?
   - Курю много, - буркнул Юрий первое, что пришло в голову. "Что я делаю? -
думал он в это время. - Куда я ее везу и чем мы там станем заниматься? Я  же
медведь, бирюк, а она - как жар-птица. Как  там  говорят  всякие  умники  из
теперешних? Настоящий бриллиант нуждается в золотой оправе. И еще -  красота
требует жертв. А у меня даже закусить нечем..." - Слушай, - спохватился  он,
- у меня же дома закусить нечем. Есть тарелка квашеной капусты - купил вчера
у одной бабки на рынке. А больше, увы...
   -  Эх  ты,  хозяин,  -  Таня  улыбнулась.  -  Не  переживай.  Если  бы  я
проголодалась, позвала бы тебя в кабак. Я к тебе не за этим еду.
   - А зачем?
   - Ты опять за свое? Учти, Инкассатор, любая нормальная баба на моем месте
за такой вопрос засветила бы тебе по  физиономии,  и  больше  ты  бы  ее  не
увидел.
   - Любая нормальная? А ты, выходит, не вполне нормальная?
   - Я не вполне любая, - сказала Таня.
   Таня замолчала, время от времени поднося к  губам  сигарету,  на  кончике
которой рос длинный столбик белого  пепла.  Ей  вдруг  вспомнилось  детство.
Одноклассники в ее  провинциальном  городке,  сидя  вечером  у  разожженного
где-нибудь на окраине городской свалки  костра,  пускали  по  кругу  дешевую
сигарету - одну на всех. Курили "на фофан" - тот, кто первым ронял  пепел  с
сигареты, под общий хохот подвергался экзекуции. Кто-нибудь крепко  прижимал
к голове неудачника ладонь и, сильно оттянув  назад  средний  палец,  звонко
щелкал им по лбу жертвы, после  чего  процесс  хождения  сигареты  по  кругу
возобновлялся. Сейчас Таня загадала: если она сумеет  докурить  сигарету  до
конца, не уронив пепел, все будет хорошо.  Она  сама  не  представляла,  что
значит "хорошо" и как это самое "хорошо" соотносится с  ее  болезнью.  В  ее
положении ничего хорошего просто не могло быть.
   "Сумасшедшая, - думала она, - что ты творишь? Ты и так по уши в грязи, но
если ты сделаешь эту последнюю подлость, прощения тебе не будет - ни на этом
свете, ни в особенности на том. Если сказать ему правду, он  выскочит  через
лобовое стекло и умчится вперед быстрее  своей  "Победы".  Или  даже  проще:
остановит машину и вытолкнет тебя из  салона.  Ботинком,  поскольку  трогать
руками заразную, скорее  всего,  побоится.  Глупее  того,  что  я  собираюсь
сделать, просто ничего не придумаешь. А промолчать - значит, подвергнуть его
смертельному риску. Стопроцентной защиты не существует, так что..."
   Она едва заметно покивала головой в ответ  на  собственные  мысли,  держа
сигарету вертикально, чтобы не уронить пепел. Умнее всего будет просто уйти,
не доводя дело до последней черты. Прямо  сейчас  попросить  его  остановить
машину и исчезнуть. Но до чего же  не  хочется!..  Таня  вдруг  поняла,  что
безумно устала от своей одинокой и безнадежной войны  со  всем  миром.  Даже
самому умелому и неуязвимому бойцу время от времени требуется отдых. Хотя бы
короткая передышка,  один-единственный  вечерок...  Выпить  водки,  закусить
квашеной капустой пополам с табачным дымом, поговорить  с  живым  человеком,
который приятен тебе и которому приятна ты... И который, напомнила она себе,
не полезет к тебе под юбку до тех пор,  пока  ты  не  дашь  понять,  что  не
против. Скажи такому  "нет",  и  он  сразу  отступит  -  без  обид  и  новых
поползновений. "Черта с два я упущу такой шанс, - подумала Таня. - Нечестно,
конечно, сначала обнадеживать парня, а потом бросать, но он мальчик сильный,
как-нибудь выдержит".
   Юрий покосился на нее и увидел торчащую вертикально сигарету  с  длинным,
сантиметров семи или восьми в длину,  кривым  столбиком  пепла  на  кончике.
Фактически она сгорела почти вся, осталось сантиметра три, не  больше.  Юрий
когда-то тоже играл в эту игру. Он усмехнулся и спросил:
   - Развлекаешься? Смотри, испачкаешь плащ.
   - Черт с ним, - ответила Таня и,  осторожно  поднеся  сигарету  к  губам,
сделала длинную затяжку.
   - Вот мы и дома, - с преувеличенным энтузиазмом сообщил Юрий  и  поставил
рычаг переключения передач в нейтральное  положение.  Машина,  быстро  теряя
скорость, покатилась по асфальтовой дорожке и  остановилась  точно  напротив
подъезда, напоследок угодив колесом в неглубокую выбоину.
   - О, - сказал Юрий, глядя  на  рассыпавшийся  по  прикрытым  полой  плаща
Таниным коленям серый пепел, - тебе щелбан.
   - Фофан, - поправила его Таня. - У нас говорили не "щелбан", а "фофан".
   Она без посторонней помощи открыла заедающую дверцу и выбросила окурок  в
лужу. Ей хотелось плакать.

***

   Таня расплела скрещенные и вытянутые далеко вперед ноги, подобрала их под
себя и села прямо.
   - Ну, - сказала она, - мне, пожалуй, пора.
   - Спонсор заждался? - спросил Юрий. Таня вскинула на него глаза, готовясь
к отпору, но в его голосе не было ни упрека, ни насмешки - только спокойный,
доброжелательный интерес и, пожалуй, немного сожаления.
   "Он что, импотент? - подумала Таня. - Черта с два он импотент. Что я,  не
вижу, как у него глазки горят? Да и не только  глазки...  Ну  и  выдержка  у
этого парня. Настоящий мужик. А я, дура,  думала,  что  таких  уже  ни  одна
фабрика не выпускает".
   - Я же просила, - сказала она, - забудь про спонсора.  Просто  мне  пора.
Водку мы выпили, капусту твою съели,  даже  чаю  попили.  Тебе  завтра  рано
вставать. Я и так у тебя полдня украла, ты из-за меня  на  бобах  остался...
Спасибо тебе, Инкассатор. Сто лет я так не отдыхала.
   - Так отдохни  еще,  -  предложил  Юрий.  Голос  его  звучал  по-прежнему
спокойно, но, когда Таня попыталась заглянуть ему в глаза, он поспешно отвел
взгляд  и  принялся  с  повышенным  вниманием  изучать  простенький  рисунок
выгоревших обоев, которым была оклеена комната.
   "Что ж ты меня  так  мучаешь-то,  дружочек?"  -  с  чувством,  близким  к
отчаянию, подумала Таня. Ей еще  никогда  и  ничего  не  хотелось  так,  как
хотелось  сейчас  остаться  в  этой  убогой  однокомнатной   "хрущобе",   но
оставаться нельзя - она боялась, что не справится с собой. Кроме того,  если
бы она осталась, хозяин бы имел полное моральное  право  расценить  это  как
недвусмысленное приглашение к более активным действиям.  "Как  маленькая,  -
подумала она. - Хочу, но не могу. С ума сойти можно".
   - Что ты хочешь этим сказать? - тщательно маскируя боль мягкой насмешкой,
спросила она.
   - Только то, что сказал, - ответил Юрий, по-прежнему избегая смотреть  ей
в глаза. - Если тебе здесь хорошо, оставайся сколько хочешь. Если честно, то
я тоже очень давно не проводил время так.., черт, и слова ведь не подберу..,
так приятно, в общем.
   Таня стиснула зубы. "Уж лучше бы он меня паяльником жег, - подумала  она.
- Это же просто невозможно вытерпеть! Вот как заору сейчас..."
   - Хорошо, - сказала она. - Допустим, я останусь. И каким  именно  образом
мы с тобой станем приятно проводить время?
   Это был прямой вопрос, который требовал не менее прямого  ответа.  Взгляд
Юрия заметался по комнате, но ничего, что могло  бы  подсказать  ему  нужные
слова, здесь не было. Таня с легкой полуулыбкой наблюдала за его  мучениями.
Вот он посмотрел на древнюю радиолу, бросил мимолетный взгляд на черно-белый
телевизор в обшарпанном полированном корпусе, скользнул им  по  продавленной
диван-кровати и сразу же поспешно отвел глаза...
   - Телевизор смотреть?  -  безжалостно  добивала  его  Таня.  -  Пластинки
крутить? Что у тебя есть? София Ротару, наверное, ранняя Пугачева... Есть  у
тебя ее пластинка "Зеркало души"? Наверняка есть, в  то  время  она  у  всех
была, за исключением разве что каких-нибудь хиппи и панков.  Ты  же  не  был
панком, Инкассатор? Наверняка не был, иначе не вырос бы таким здоровенным  и
застенчивым.
   Юрий размашисто взъерошил пятерней свои  подстриженные  ежиком  волосы  и
неловко рассмеялся.
   - Действительно, - сказал он, - заняться нечем. Совсем я растерялся...
   Таня сделала шаг в сторону дверей, и только она знала, каким тяжелым  был
этот шаг. Она чувствовала себя  иголкой,  которая  вдруг  решила  попытаться
преодолеть неодолимую силу, притягивающую ее к  мощному  магниту.  Это  было
невозможно и в то же  время  совершенно  необходимо.  "Вот  это  вечерок,  -
подумала она. - Масса новых впечатлений". Она и в самом деле впервые ощущала
это расслабляющее чувство зависимости  и  несвободы,  словно  этот  огромный
нищий медведь каким-то образом околдовал ее, взяв в плен не  тело,  а  душу.
Как ни странно, это чувство  не  казалось  ей  унизительным.  Наоборот,  оно
доставляло удовольствие.
   - Постой, - сказал Юрий, заметив ее маневр, -  погоди...  Я...  Послушай,
мне действительно нечего тебе предложить, я не умею ухаживать и  вообще  гол
как  сокол,  но...  Прости,  но  мне  показалось,  что  тебе  самой  хочется
остаться.. Правда, я никак не  могу  взять  в  толк,  откуда  у  тебя  такое
желание. - Он немного помолчал, пыхтя и отдуваясь, словно только  что  бегом
втащил рояль на пятый этаж, снова взъерошил волосы и закончил:
   -  Извини,  я  тут  наплел  черт  знает  чего...  Не  обращай   внимания,
пожалуйста. Говорить я не мастер. Если тебе нужно идти, не обращай  на  меня
внимания. Главное, не обижайся. Поверь, если я тебя как-то задел, то  не  со
зла. Ты же сама говорила: я - дурак...
   - Да, - сказала Таня. - Это уж точно! Она снова обвела взглядом  комнату.
Старенькое кресло напротив телевизора, придвинутый вплотную  к  окну  шаткий
стол-книга, фотографии на стене. В самом центре - портрет пожилой женщины со
строгим лицом, а под ним  -  групповой  снимок:  компания  молодых  людей  в
камуфляже, при автоматах и прочих  военных  причиндалах,  сидящих  на  броне
какой-то боевой машины, тоже разрисованной пестрыми камуфляжными  разводами.
Лица у всех серьезные и заметно осунувшиеся, лишь один  -  видимо,  записной
весельчак, - напоказ скалит зубы. И Инкассатор тоже  здесь,  его  квадратный
подбородок ни с чем не спутаешь,  хотя  на  снимке  он  и  покрыт  недельной
щетиной, почти бородой...
   - Так вот ты  какой,  северный  олень,  -  задумчиво  пробормотала  Таня,
подходя поближе к стене с фотографиями и злясь на себя  за  то,  что  тянула
время.
   - Случайный снимок, -  словно  оправдываясь,  ответил  Юрий.  -  Был  там
проездом, ну и не удержался, влез в объектив. Глупо, конечно...
   Он замолчал, оборвав свою речь на полуслове. За версту было видно, что он
врет, причем врет неумело и сам понятия не имеет, зачем ему это вранье. Таня
прямо сказала ему об этом.
   - Врать-то ты не  умеешь,  -  заметила  она,  разглядывая  фотографии.  -
Впрочем, Бог тебе судья. А это, наверное, мама?
   Слово "мама" она произнесла мягко  и  просто.  Юрий  давно  заметил,  что
некоторые люди стесняются самых  естественных  чувств.  Когда  он  учился  в
школе, в ходу у его одноклассников были такие заменители слова  "мама",  как
"мать", "маманя", "мамаша", "старуха" и  даже  "матка".  Незабвенный  трепач
Цыба, например, изобрел слово "махан" по аналогии с "паханом"  и  был  очень
горд собой. Юрий тоже не избежал этого поветрия, и до сих  пор  воспоминание
об этом  заставляло  его  морщиться,  как  от  зубной  боли.  То,  как  Таня
произнесла "мама", заставило его в очередной раз  пожалеть  о  том,  что  он
ничего не может предложить этой женщине. Его тянуло к ней со страшной силой,
и, что было удивительнее всего, он ощущал не только физическое влечение,  но
и некую духовную близость.
   - Да, - сказал он, - это мама. А вот это отец.
   - Они?..
   - Да, умерли. На маминых  похоронах  я  даже  не  был,  опоздал.  А  твои
родители?..
   - У меня нет родителей, -  коротко  ответила  Таня.  Это  была  ложь,  но
Инкассатору незачем было знать о том, как она сознательно сделала все, чтобы
родители считали ее умершей. Они были еще не настолько старыми,  чтобы  этот
удар оказался для них смертельным, и она решила, что лучше умереть  для  них
сразу, чем день за днем причинять им  горе,  такое  же  неотвязное,  как  ее
болезнь. Возможно, это была жестокая  глупость,  но  в  ту  пору  Тане  было
семнадцать лет, и спросить совета ей было не у кого.
   В ее воображении внезапно родилось бредовое видение: она увидела  себя  в
домашнем халате и тапочках, сидящей  в  этом  продавленном  кресле  напротив
тускло мерцающего черно-белого экрана с крепеньким, как  молодой  боровичок,
младенцем на коленях. У младенца из ее видения  был  характерный  квадратный
подбородок и темные волосики. Она едва удержалась от  того,  чтобы  тряхнуть
головой. К подобным мыслям и  фантазиям  она  не  привыкла:  они  ее  просто
никогда не посещали. Она терпеть не  могла  халаты,  тапочки  и  черно-белые
телевизоры, а что касается младенца, то говорить об этом было вообще смешно.
Однако ощущение  уютного,  расслабляющего  тепла  и  покоя,  навеянное  этим
видением, проникло в душу и ни в какую не желало из нее выходить.
   Она поймала себя на том, что все еще стоит  посреди  комнаты,  глазея  на
продавленное кресло. Это выглядело глупо, но она почему-то была уверена, что
в присутствии хозяина можно выглядеть как угодно: он  поймет  и  не  осудит.
Чтобы он тебя осудил, надо сделать настоящую, большую подлость, и тогда  его
суд будет скор и суров. Она поняла, что находится в полушаге от того,  чтобы
сделать эту  подлость.  Презервативы,  купленные  вместе  с  уже  опустевшей
бутылкой водки, ждали своего часа в сумочке.  Это  была  первая  ее  покупка
подобного рода. До сих пор она прекрасно обходилась без  них.  Она  сама  не
понимала, зачем приобрела пес