только  в  крайнем  случае.  Сотрудники
транспортной милиции скорее всего кормились  из  рук  чеченцев,  и  вряд  ли
сержант стал бы помогать Юрию  в  его  поисках.  Сориентировавшись,  Филатов
двинулся на голос мальчишки-попрошайки, доносившийся откуда-то  из  середины
зала.
   Вскоре он увидел источник этого  голоса.  Невероятно  замызганный  пацан,
одетый в обноски, ползал по  гладкому  каменному  полу,  собирая  милостыню,
которую совали  ему  сердобольные  пассажиры.  Его  левая  нога  в  разбитом
кроссовке была вытянута вперед, а  правая  отсутствовала  по  самое  колено.
Штанина на ней была подвернута и завязана узлом.  Брюки  на  мальчишке  были
широкими не по размеру, и глядя на эти огромные штаны, Юрий подумал,  что  у
большинства железнодорожных калек ноги почему-то отняты не по бедро и не  по
щиколотку, а именно по колено. Суть здесь, по всей видимости, заключалась  в
том, что нога плоховато сгибается в щиколотке и еще хуже - в бедре. Колено -
самый подвижный  и  удобный  в  этом  смысле  сустав.  Сгибаешь  ногу,  туго
прибинтовываешь голень к  бедру,  заталкиваешь  получившуюся  конструкцию  в
штанину пошире, и можно  отправляться  на  промысел.  Не  слишком  удобно  и
довольно унизительно, зато наверняка более прибыльно, чем  возня  со  ржавым
автомобилем, место которому разве что на  свалке.  Конечно,  никто  не  идет
побираться от хорошей жизни, но в одном Юрий был уверен - этот  пацан  далек
от голодной смерти.
   Он подошел к попрошайке и присел перед ним на корточки. Мальчишка  бросил
на  него  быстрый  взгляд  из-под  копны  всклокоченных  белобрысых   волос,
торчавших грязными сосульками. Глаза у пацана были карие, живые и быстрые, в
них светились  ум  и  хитреца,  удивительно  контрастировавшие  с  плаксивым
выражением замызганного лица и подтверждавшие предположения Юрия  по  поводу
фальшивости его увечья.
   - Дяденька военный, - проныл попрошайка, обращаясь персонально к Юрию,  -
извините, что отвлекаю от дел. Помогите, чем можете, не  дайте  пропасть  на
заре юной жизни...
   - Гм, - сказал Юрий. - Ас чего ты взял, что я военный?
   -  Видно  же,  -  ухмыльнувшись,  заявил  пацан.  Когда  он  отступил  от
заученного наизусть текста, речь его стала такой же живой и хитроватой,  как
глаза.
   - Да? А может, я доктор. Может, я умею  оторванные  ноги  находить  и  на
место пришивать. Что ты на это скажешь?
   Вместо ответа мальчишка уперся руками в пол и резво отодвинулся подальше.
   - Но-но, - сказал он,  -  доктор...  Сейчас  как  заору,  что  вы  сироту
обижаете.
   Юрий рассмеялся и вынул из кармана бумажник.
   - Да ладно тебе, сирота, успокойся. Занимайся своим бизнесом на здоровье.
Я ведь только хотел узнать, как мне найти Махмуда или Ваху.
   - Не знаю никаких Махмудов, - угрюмо сказал мальчишка.
   Юрий вздохнул и  заглянул  в  бумажник.  В  бумажнике  было  негусто.  Он
вздохнул еще раз и решительно выгреб оттуда все деньги.
   - Вот, - сказал он, вытряхивая из отделения для мелочи последние монетки,
- возьми. Может, все-таки вспомнишь Махмуда?
   Мальчишка молча сгреб с его ладони деньги, сразу же снова  отодвинулся  и
окинул добычу оценивающим взглядом.
   - Да-а, - протянул он, - капитал... А зачем вам Махмуд?
   - Или Ваха, - напомнил Юрий.
   - Или Ваха... Зачем?
   Юрий откашлялся и неловко повел плечами.
   - Зачем-зачем, - проворчал он. - Надо, в общем. Так где мне их найти?
   Мальчишка шмыгнул носом и  решительно  спрятал  деньги  куда-то  в  недра
своего большого, не по росту, пиджака, при  взгляде  на  который  у  Юрия  в
памяти всплыло вышедшее из употребления блатное словечко "клифт".
   - Надо ему, - проворчал пацан. - А мне потом башку отвинтят.
   - Не отвинтят.
   - Это почему же?
   - Потому что нечем будет.
   - Крутой, - мальчишка невесело, совсем по-взрослому усмехнулся и  показал
глазами куда-то в глубину зала. - Чего их  искать,  вон  они  сами.  Только,
дяденька военный, я вас не видел, вы меня не знаете.
   - Само собой, - выпрямляясь, сказал Юрий. Он обвел глазами  зал  и  сразу
обнаружил двоих чеченцев, которые с притворно  скромным  видом  двигались  в
направлении главной лестницы. Они изображали  из  себя  впервые  попавших  в
Москву провинциалов,  хотя,  проходя  мимо  дежурного  сержанта,  не  забыли
обменяться  с  ним  какими-то  репликами,  после  чего  сержант  еще   долго
ухмылялся, засунув за ремень большие пальцы обеих рук. Один из чеченцев  был
знаком Юрию - тот самый Махмуд-Ваха-Ибрагим, которого он однажды подвозил до
вокзала, да так и не подвез.
   Пропустив чеченцев вперед, Юрий двинулся за  ними,  тихонько  насвистывая
сквозь  зубы.  Он  почти  не  чувствовал  рук,  только  кулаки   по-прежнему
оставались тяжелыми, как свинцовые болванки. Медленные и  размеренные  удары
пульса отдавались в висках, попадая в такт неторопливым шагам  Юрия.  Бросив
случайный взгляд в сторону сержанта, Юрий заметил, что тот пялится на  него,
ковыряя в зубах заостренной спичкой. Это было плохо, но  он  все-таки  решил
довести дело  до  конца.  Можно  было  сколько  угодно  болтать,  спорить  и
балагурить, разъезжая по городу на  дребезжащей  "Победе"  и  убеждая  людей
объединиться для борьбы за свои права, но с того самого момента, когда  Юрий
узнал о причастности чеченцев к смерти Валиева, он был  твердо  уверен,  что
все кончится именно так. Он  будет  идти  по  следу  от  одного  кавказца  к
другому, пока не доберется до того, кто все это затеял.
   Чеченцы привели его на перрон, где мертвенный свет ртутных фонарей  слабо
мерцал сквозь сырой холодный туман, превращая его в романтическую  жемчужную
дымку, воняющую тепловозными выхлопами и углем, которым отапливались вагоны.
Юрий зубами вытащил  из  пачки  сигарету,  на  ходу  чиркнул  зажигалкой  и,
отчаявшись добыть огонь, выбросил сигарету в урну,  а  зажигалку  опустил  в
карман куртки. "Не любят меня вещи, - подумал  он.  -  Зажигалка  не  горит,
машина все  время  ломается...  Только  оружие  у  меня  в  руках  действует
безотказно. Специалиста чувствует, что ли?"
   Он вынул из пачки еще  одну  сигарету  и,  вертя  ее  в  пальцах,  догнал
чеченцев.
   - Эй, ребята, - позвал он, - огоньку не найдется?
   Чеченцы неторопливо обернулись и смерили его с головы до  ног  совершенно
одинаковыми взглядами, в которых сквозило и изумление  и  презрение,  словно
прикурить у них попросил не человек, а  дрессированный  клоп.  Юрий  стерпел
этот взгляд, не моргнув глазом, сияя широкой улыбкой и по-прежнему  вертя  в
пальцах незажженную сигарету. Его лицо излучало почти кретинское добродушие,
вокруг расплывалось густое облако водочного перегара, и один из чеченцев, по
всей видимости Ваха, неохотно полез в карман.  Наблюдавший  за  этой  сценой
Махмуд вдруг удивленно задрал левую бровь, и Юрий понял, что его узнали.
   - Подожди, дорогой, - сказал Махмуд, когда  Юрий  наконец  раскурил  свою
сигарету, - постой. Это ведь ты на "Победе" ездишь?
   - Угу, - невнятно промычал Юрий. Сигарета отсырела, и ему приходилось изо
всех сил работать щеками, чтобы она не потухла.
   Махмуд обернулся к напарнику и  принялся  что-то  оживленно  втолковывать
ему. Юрий знал несколько фраз по-чеченски, но кавказец тараторил так быстро,
что он сумел разобрать только имя Умара да несколько раз  повторенное  слово
"брат". После короткого обмена мнениями  оба  чеченца  повернулись  к  Юрию.
Теперь их лица не выражали ничего, кроме огромной радости и желания быть ему
полезными. Глаза  их  при  этом  оставались  холодными  и  цепкими,  и  Юрию
показалось, что чеченцы просто незаметно надели маски, как это делают иногда
артисты разговорного жанра, меняя свой образ на глазах у пораженной публики.
Они сияли, как надраенные солдатские бляхи, и Юрий заставил  себя  еще  шире
раздвинуть в идиотской ухмылке губы.
   - Узнали, значит, - сказал он, - А я  думал,  не  узнаете.  Думал,  опять
бабки трясти станете. Не обманул-, значит, Умар. А я думал, обманет.
   - Умар не обманывает, - сказал Махмуд.
   - Брат Умара - наш брат, - добавил Ваха. -  Говори,  что  хочешь.  Выпить
хочешь? Девочку хочешь? Кокаин  хочешь?  Гулять  будем,  песни  петь  будем,
танцевать!
   - Нет, ребята, это все в другой раз, - сказал Юрий, старательно изображая
пьяного в стельку. - Мне с Умаром потолковать надо, а он куда-то провалился.
Вторую неделю дома не живет. И адреса, блин, не оставил. А сам в гости звал,
золотые горы сулил... Работу, между прочим, предлагал, квартиру, машину...
   Чеченцы обменялись быстрыми взглядами, и Махмуд сказал  -  Прости,  брат,
ничего не знаем. Но я передам Умару, Умар передаст  мне,  а  я  скажу  тебе.
Завтра, в это время.
   - Не-е-ет, - протянул Юрий, пьяно мотая головой, - так не пойдет, мужики.
Я до завтра ждать не могу. Я до завтра десять раз передумаю.  И  потом,  что
это:  ты  передашь,  он  передаст,  они  передадут...  Может,  у  меня  дело
секретное! Мне с Умаром с глазу на глаз побазарить надо, а не  через  вас..,
хоть вы - ик! - и братья... Не хотите адрес  говорить  -  хрен  с  вами,  не
говорите. Пускай он встречу назначит, где захочет. А не захочет, так  пускай
хотя бы мозги не пудрит: сват, брат... Я ему  жизнь  спас..,  и  не  только,
блин!., а он от меня прячется! Не дело это, ребята. Везите меня к Умару.
   - К Умару нельзя, - терпеливо возразил Махмуд. - Проси что хочешь, это не
проси. Не могу, понимаешь?
   Для убедительности он даже приложил правую руку к груди.  Юрий  аккуратно
взял его за эту руку,  сильно,  как  тисками,  сдавил  пальцами  запястье  и
негромко произнес, глядя прямо в расширившиеся от  удивления  и  боли  глаза
чеченца:
   - А ты понимаешь, козел, что я сейчас могу эту твою руку пополам сломать,
как спичку? Мне нужен Умар, а не ты, шестерка потная. Быстро говори адрес!
   Стоявший рядом Ваха, сообразив, что происходит,  бешено  оскалил  зубы  и
запустил правую руку за отворот кожанки. Юрий ударил  его  по  лицу  тыльной
стороной ладони, и Ваха послушно опрокинулся навзничь, приземлившись  спиной
на заплеванный мокрый асфальт.
   "Что-то  не  то  я  делаю,  -  понял  Юрий,  продолжая  молча  сжимать  и
выкручивать запястье позеленевшего от боли Махмуда. - Не стоило мне  сегодня
сюда приезжать! Я, похоже, все испортил. Не скажет он  мне  ничего,  сморчок
этот мусульманский. Подохнет, а не  скажет.  Тоньше  надо  было,  а  я,  как
всегда, попер напролом".
   Его грубо схватили сзади за плечо, и он  не  глядя  сунул  назад  локтем.
Сзади  охнули  и  прошипели  длинное  матерное  ругательство,  но  плечо  не
выпустили, а, наоборот, схватили еще и за локти, с неожиданной силой  заводя
их за спину. Юрий со всего маху ударил насевшего с тыла противника затылком.
Хватка на его локтях ослабла, он  рывком  высвободился,  оттолкнул  от  себя
чеченца и, обернувшись, прямо с разворота влепил тому, кто стоял у  него  за
спиной. Таким ударом можно было свалить быка, и противник,  конечно  же,  не
устоял. Его фуражка отлетела в сторону, приземлилась на ребро  и  покатилась
по асфальту, описывая широкую плавную дугу.
   - Твою  мать!  -  от  души  выругался  Юрий  и  едва  успел  нырнуть  под
просвистевшую у самого уха милицейскую дубинку.
   Он сбил с ног еще двоих  милиционеров,  прежде  чем  третий,  подкравшись
сзади, ткнул ему в шею электрошокером.

***

   Георгиевский кавалер Аркадий Игнатьевич Самойлов  выглядел  неважно,  что
было вполне  естественно,  принимая  во  внимание  тот  факт,  что  часы  на
приборной панели его правительственного "ЗиЛа"  показывали  начало  третьего
ночи. Кожа его имела нездоровый  землистый  оттенок,  под  глазами  набрякли
темные мешки, но  остатки  седеющих  волос  над  ушами  и  на  затылке  были
аккуратнейшим образом причесаны и даже, кажется, смазаны каким-то гелем.  От
лауреата исходил смешанный запах  дорогого  одеколона,  табака  и  алкоголя,
из-под которого пробивался предательский, едва  уловимый  аромат  марихуаны,
которым кандидат в депутаты Государственной Думы пропитался, казалось, раз и
навсегда. Правый лацкан его роскошного черного пальто с огромными накладными
плечами был закапан какой-то беловатой дрянью, похожей на застывший  жир,  -
видимо, господин литератор жрал чебуреки прямо за  рулем  своего  роскошного
лимузина, - а на жирной шее болтался небрежно повязанный белоснежный шарф  с
розовым следом губной помады под левым ухом. Весь  вид  Аркадия  Игнатьевича
красноречиво свидетельствовал о том, что  у  него  был  долгий,  до  предела
насыщенный событиями день и что он давным-давно  отправился  бы  в  постель,
если бы экстренные обстоятельства не заставили его посреди ночи  тащиться  к
черту на рога. Впрочем,  у  Юрия  были  все  основания  полагать,  что  если
Самойлов и покинул ради него постель, то, скорее всего, не свою собственную.
   Положив на руль своего "ЗиЛа" какую-то  казенного  вида  бумагу,  Аркадий
Игнатьевич целиком углубился в чтение, время от времени презрительно хмыкая,
фыркая и иными  доступными  ему  способами  выражая  свое  недовольство.  Не
прерывая чтения, он сунул в  рот  сигарету,  щелкнул  дорогой  зажигалкой  и
выпустил через нос две толстые струи густого серого дыма.  Несколько  мелких
чешуек сигаретного пепла упали на бумагу,  и  Самойлов  нетерпеливым  жестом
стряхнул их себе на колени. Юрий покопался согнутым  пальцем  в  собственной
пачке, гоняя оставшуюся там последнюю сигарету, наконец ухватил ее за фильтр
и тоже закурил, нарочно не дав себе сосредоточиться на  мысли  о  том,  что,
когда пачку у него изъяли при задержании, в ней оставалось  не  меньше  пяти
сигарет. Зато его одноразовой зажигалке  пребывание  на  полке  милицейского
сейфа пошло на пользу: она зажглась со второго раза, чего с ней не случалось
уже давно.
   - М-да, - с отвращением сказал Самойлов, закончив чтение. - Обожаю  наших
ментов. Недаром их в народе "мусорами" называют. Образец высокого стиля. На,
ознакомься.
   Он протянул бумагу Юрию, изрядно ее при этом помяв.
   - Что это? - спросил  тот,  расправляя  на  коленях  линованный  казенный
бланк.
   - Протокол  о  твоем  задержании.  Управление  транспортным  средством  в
состоянии алкогольного опьянения, стоянка в неположенном месте, появление  в
общественных местах все в том  же  непотребном  состоянии,  скандал,  драка,
разжигание  национальной  розни,  оказание  сопротивления  при   задержании,
повлекшее за собой  нанесение  телесных  повреждений  представителю  органов
охраны правопорядка, нецензурная брань - короче, полный  букет.  Не  хватает
разве что хранения оружия и наркоты.
   - И что мне теперь с этим делать?
   - Возьми в рамочку и повесь на стену, - язвительно посоветовал  Самойлов.
- А лучше порви или спали. Только не здесь. Терпеть не  могу,  когда  воняет
паленой бумагой. Сразу второй том "Мертвых  душ"  на  ум  приходит.  Как  он
мог!..
   - Кто? - не понял Юрий.
   - Да Гоголь же, - раздраженно ответил Самойлов и повернул ключ зажигания.
Мотор с мягким, почти неслышным рокотом  ожил,  по  бокам  капота  вспыхнули
яркие, широко расставленные фары. - Николай Васильевич.
   - Ах, Гоголь... А при чем здесь он?
   Самойлов помедлил с ответом. Юрий заинтересованно взглянул в его сторону:
похоже, Георгиевский кавалер слегка растерялся.
   - Как это - при чем? - наконец осторожно возмутился он. - Он писатель,  и
я писатель... По-моему, связь налицо. - Он вдруг оживился  и  развернулся  к
Юрию всем телом. - Мистическая связь, я бы сказал! Гоголь сжег рукопись, а у
меня аллергия на вонь паленой бумаги.
   - Ага, - сказал Юрий, - понятно. Значит, вы рукописи не сжигаете?
   Самойлов вперил в него острый взгляд своих воспаленных поросячьих глазок,
осмотрел его с головы до ног, словно решая, не пристрелить  ли  ему  наглеца
сию же секунду из своего огромного гангстерского пистолета, и вдруг  хрюкнул
- тоже по-поросячьи, но вполне искренне.
   - Вот наглец, - сказал он. - Ну  и  язычок...  Нет,  ты  мне  определенно
нравишься! А вообще-то, жечь мне нечего. Я работаю на компьютере, так что...
Сам понимаешь, нет ничего глупее, чем ради красивого жеста  палить  в  ванне
листы распечатки. Вот так и уходит из нашей жизни романтика - по  капле,  по
песчинке... Гоголь сидел перед печкой,  в  темноте,  в  оранжевых  отсветах,
комкал бумагу, бросал в топку, перемешивал кочергой. Плакал,  наверное...  А
мне достаточно нажать на клавишу, и готово:  хочешь  -  повесть  сгорела,  а
хочешь - роман в трех томах. Только ты прав: я  не  Гоголь,  мне  мазохизмом
заниматься некогда. Что написано пером, не вырубишь топором.  Пусть  денежки
платят, а тиражи  -  хоть  на  помойку,  хоть  в  котельную  на  растопку...
Осуждаешь?
   - Не мое это дело, - равнодушно отозвался Юрий.
   - О! - Самойлов значительно задрал кверху пухлый палец. - Золотые  слова!
До чего же ты парень симпатичный! Помнишь, я тебе говорил, что наши  дорожки
пересекутся?
   - Помню, - сказал Юрий. - Только меня удивляет, как  вы  ухитрились  меня
запомнить. Вы ведь, если верить вашим словам, особой памятью на лица и имена
не отличаетесь.
   Самойлов неопределенно хмыкнул и включил передачу. Машина мягко тронулась
и выкатилась со стоянки.
   - А вот запомнил, - после паузы сказал он. - Врезался ты  мне  в  память,
Юрий Алексеевич.
   Юрий осторожно дотронулся до распухшей, кровоточащей губы и  с  сомнением
покачал головой. Непонятно было, дурак Самойлов или просто притворяется.  Он
не знал, как себя вести в сложившейся ситуации: сделать вид, что не  заметил
писательского вранья, или все-таки пойти напролом и выяснить все  до  конца.
Первый вариант был бы, несомненно, более дипломатичным, но Юрий до  сих  пор
не научился играть в эти игры.
   - Врезался, значит, - сказал он. - А как вы, позвольте спросить,  узнали,
что я в ментовке загораю? Вас ведь, насколько я помню, в этот раз со мной не
было.
   "Сейчас он скажет, что случайно проходил мимо  и  все  видел,  -  подумал
Юрий. - И чем, интересно, я тогда стану крыть?"
   Но литератор, видимо,  был  чересчур  уверен  в  себе,  чтобы  разглядеть
вырытую Юрием специально  для  него  яму.  Он  снисходительно  усмехнулся  и
картинным жестом стряхнул пепел с сигареты в открытую форточку.
   - Я ведь писатель,  -  сказал  он  таким  тоном,  словно  разговаривал  с
последним недоумком. - А для писателя очень  важно  ощущать  пульс  жизни..,
держаться, так  сказать,  в  струе.  Упустишь  что-нибудь  -  и  готово:  то
конкурент идею из-под носа свистнул, то журналисты все испошлили...  Есть  у
меня в УВД свой человечек, так он мне постоянно свежие сводки  поставляет  -
прямо по факсу, как в Европе. Красота! В  работе,  правда,  помогает  только
иногда и очень слабо, но зато почитать бывает интересно. Так что я человечку
своему плачу исправно. И мне забава, и ему лишняя копейка не помешает. А тут
гляжу: ба! - знакомая  фамилия.  Да  в  каком  контексте!  Набил  рожи  двум
чеченцам и троим ментам. Надо, думаю, выручать парня, а то мент нынче  пошел
обидчивый, мстительный.  Повесят,  думаю,  на  моего  Юрия  Алексеевича  все
висяки, которые у них по сейфам  с  одна  тысяча  девятьсот  затертого  года
накопились, и будет он у дяди гостить, пока коньки не откинет.
   Юрий завел правую руку назад, нащупал ручку, с помощью которой можно было
регулировать наклон спинки сиденья,  опустил  спинку  до  отказа  и  улегся,
глядя, как проносятся в верхнем углу лобового стекла размытые скоростью огни
фонарей и цветные пятна неоновых реклам.
   - Не возражаете? - спросил он.
   - Отдыхай, - милостиво разрешил Самойлов и выбросил окурок  в  окошко.  -
Может, еще вопросы имеются?
   - Не без этого, - сказал Юрий. -  Говорите,  знакомую  фамилию  в  сводке
увидали? Эх, господин лауреат! На каком, интересно, толчке  вы  свою  премию
купили? Врать ведь не умеете совершенно.
   - Почему это я врать не умею? - неожиданно  оскорбился  Самойлов.  -  Ты,
дружок, словами не швыряйся. Ты меня, по-моему, на вранье не ловил...
   - Сейчас поймаю,