милицией.
   - Ничего подобного, - возразил  Юрий.  -  Потому,  что  милиция  привыкла
загребать жар чужими руками и приезжать на место перестрелки как раз  тогда,
когда трупы уже остыли, а все живые расползлись кто куда.
   Майор немного помолчал, сосредоточенно дымя сигаретой и равнодушно  роняя
пепел на инкрустированный слоновой костью столик,  а  частично  на  пушистый
ковер.
   - А ты повзрослел, - заметил он наконец. - Пару месяцев назад ты бы прямо
с порога засветил мне между глаз, и на этом наш разговор закончился бы.
   Юрий невольно хмыкнул.
   - Морда-то зажила? - спросил он.
   - К дождю ломит, - ответил майор, и непонятно было, шутит он или  говорит
всерьез.
   - Я что-то не пойму, Разгонов, -  поинтересовался  Юрий,  -  на  кого  ты
теперь работаешь? На Понтиака или на свою контору?
   - "Понтиак" - это же, кажется,  марка  автомобиля?  -  с  невинным  видом
уточнил Разгонов. Юрий опустил руки, снял  правую  ногу  с  левой,  готовясь
встать. - Тихо, тихо! Ты что, шуток не понимаешь? Хозяин же не велел  мебель
ломать!
   - Шутки, - Юрий с отвращением скривил губы. Не хочу  я  с  тобой  шутить,
Разгонов. Не хочу и не буду. Если бы я знал, что это все твоя затея, дал  бы
этому Георгиевскому кавалеру в рыло прямо на пороге ментовки и пошел бы куда
глаза глядят.
   Майор Разгонов вдруг сделался серьезным, даже мрачным.
   - Давать Самойлову в рыло не  советую,  -  сказал  он.  -  Ни  при  каких
обстоятельствах. Ты меня понял, старлей? Ни при каких! Он неприкасаемый.  Он
может поносить тебя, твоих друзей, твоих  родителей,  он  может  размахивать
перед твоим носом своим дурацким пистолетом, он может, черт  возьми,  делать
все, что взбредет в его тупую лысую башку, но ты его не  трогай.  Если  тебе
жизнь дорога, лучше даже  к  нему  не  прикасайся.  Не  дай  Бог,  ненароком
поцарапаешь.
   - И что?..
   Юрий был слегка заинтригован. Разгонов говорил слишком  эмоционально  для
человека, который, по его же собственным словам, терпеть не мог мелодрамы  и
жил только рассудком.
   - Может быть, ничего, - ответил майор. - Это  если  повезет.  А  если  не
повезет, подохнешь как собака, и никакие доктора тебе не помогут.
   - Екалэмэнэ,  -  сказал  Юрий,  -  как  вы  мне  все  надоели  со  своими
страшилками! И не пудри мне мозги, майор. Ты заметил, что очень  ловко  ушел
от ответа на мой вопрос?
   - А я не обязан отвечать на твои вопросы. - Разгонов ухмыльнулся, обнажив
длинные желтоватые от никотина зубы. - Кто ты такой,  чтобы  я  перед  тобой
исповедовался? Ты на себя-то посмотри! Он, видите ли,  комедию  ломает,  как
какой-нибудь Джеймс Бонд задрипанный, а я должен его по  лестницам  таскать!
Ты мне можешь объяснить, зачем тебе это понадобилось?
   - Запросто, - ответил Юрий. - Очень мне было интересно,  что  этому  Льву
Толстому от меня нужно.
   - Он и сам толком не знает, что ему от тебя нужно, - заявил  Разгонов.  -
Этот деятель искусства вроде ежика в тумане - идет, куда пошлют, делает, что
скажут. Просто находка для любого, кому нужно подставное лицо.
   - Например, для Понтиака, - вставил Юрий.
   - Ты-то откуда знаешь про Понтиака?
   - Знаю. Один тип предлагал за его голову хорошие бабки.
   - И ты, конечно, отказался. Так дураком и помрешь, Инкассатор. Шлепнул бы
этого жирного урода, получил бабки, и всем было бы хорошо.
   - И это говорит майор ОБОПа!
   Юрий  встал  и,  разминая  ноги,  прошелся  по  гостиной.  Комната   была
обставлена роскошно, но, на вкус Филатова, чересчур кричаще. Вычурный,  весь
в округлых выступах и резных финтифлюшках,  сработанный  под  старину  комод
красного дерева плохо вязался со стеклопакетами и вертикальными жалюзями  на
окнах, а дорогие обои совершенно не попадали в тон пушистому ковру.  Тем  не
менее чувствовалось, что в обстановку вложены очень большие деньги,  и  Юрий
решил, что литература - весьма доходное занятие.
   На комоде, рядом с серебряной шкатулкой, стоял  фотопортрет  Самойлова  в
тяжелой и безвкусной бронзовой  рамке.  Фотография  была  украшена  какой-то
дарственной надписью, но Юрий не стал подходить поближе, чтобы прочесть  ее:
все, что было связано с Самойловым,  вызывало  у  него  только  раздражение.
Больше всего Юрию хотелось повернуться и уйти, но  майор  Разгонов,  похоже,
собирался сказать что-то еще, и Филатов решил дослушать.
   - Ладно, майор, - сказал он, останавливаясь перед креслом и  стараясь  не
рассмеяться при виде того, как Разгонов вжался в мягкую  кожаную  спинку,  -
кончай темнить. Это все неспроста, и ты здесь не случайно. Тебе ведь от меня
что-то нужно - тебе и твоей вонючей конторе. Так почему бы тебе  не  сказать
прямо и открыто, чего вы от меня хотите?
   Разгонов сделал оскорбленное лицо: приподнял брови, выпятил нижнюю губу и
наморщил  длинный  хрящеватый  нос,  словно  собираясь  чихнуть.  Зажатая  в
передних зубах сигарета при  этом  задралась  кверху,  как  дымящийся  ствол
зенитного орудия. Она была почти целой, и Юрий, как  ни  старался,  не  смог
припомнить, когда Разгонов успел ее зажечь. Раздавленный окурок той, которую
майор курил в начале разговора, лежал на инкрустированной крышке журнального
столика.
   - Почему это моя контора вонючая? - обиженно осведомился он.
   - Протухла, наверное, - пожав плечами,  ответил  Юрий.  -  Кончай  валять
дурака, майор. Скоро мне все это надоест, я дам тебе по уху и уйду отсюда  к
чертовой матери.
   - И куда же ты пойдешь? - насмешливо спросил майор. - Домой? Очень  умно,
особенно после того, как ты пытался достать Умара. Вы  ведь  были  соседями,
если я не ошибаюсь? Или снимешь номер в гостинице "Россия"?
   Юрий вспомнил драку на вокзале  и  свой  пустой  бумажник  и  с  неохотой
признал, что Разгонов прав: идти ему некуда.
   - Ладно, - продолжал Разгонов. -  Мне  действительно  нужно  многое  тебе
сказать, а от ночи, считай, ничего не осталось, так что  нет  смысла  ходить
вокруг да около. Ты совершенно напрасно катишь бочки на нашу контору. У  нас
просто рук не хватает на все. Чикаго тридцатых годов по сравнению с нынешней
Москвой -  просто  детская  площадка,  и  гангстеры  тамошние  против  наших
теперешних воротил - детишки в коротеньких штанишках. Делаем что можем и как
умеем, но этого, само собой, мало...
   - Ближе к делу, - перебил его Юрий, снова усаживаясь на диван.  -  Нечего
из меня слезу выжимать, все равно не получится. Не жалко мне вас, ребята, ни
капельки. Если работаешь - работай, а не получается - иди на стройку кирпичи
класть. А если руки не тем концом  вставлены,  шагай  прямиком  на  паперть.
Кепку с милостыней небось удержишь. Только кто тебе такому подаст? Вот  если
тебя немножко покалечить...
   - Калечить ты умеешь, - проворчал Разгонов. - А вот соображать ни в какую
не хочешь! Я тебя  за  это  не  осуждаю.  Понятно,  что  размышлять  на  эти
печальные темы - неприятно.  Что  я,  не  человек?  Мне  тоже  хочется  жить
спокойно: ни за кем не охотиться, ни  от  кого  не  прятаться,  с  сыном  на
рыбалку ездить. Я семью свою месяцами не вижу, хоть и живем в одном  городе.
Легенда - штука жестокая. Я сейчас уголовник, рецидивист, вся моя  семья  за
проволокой". Впрочем, тебе это неинтересно.  В  общем,  у  нас  с  коллегами
родилась одна идея. Понтиак - фигура заметная, сидит крепко, не выковыряешь,
и посадить его, если по закону, не за что...
   - Понятно, - сказал Юрий. - Я пас.
   - Почему пас? - начал злиться Разгонов. - Мы здесь, дорогой ты мой, не  в
покер играем! Он пас! Позволь спросить, почему?
   - По кочану. Что, в России киллеров мало?
   - Хороших - мало. И потом, их искать надо, а ты под рукой.
   - Слушай, - сказал Юрий, - а тебя не Умар послал?
   - Умар? Ах, Умар! Об Умаре я собирался поговорить  позднее,  но  если  ты
настаиваешь...
   - Нет, - сказал Юрий, - я не настаиваю.  И  вообще,  знаешь  что,  майор?
Пошли вы все к дьяволу! Надоело, Что вы все время ко мне лезете, цепляетесь,
как блохи на собаку? Неужели нельзя оставить человека в покое?
   - Вот чудак! - воскликнул Разгонов. - Да кто к тебе цепляется? Ты же  сам
постоянно лезешь не в свое дело. Кто тебя просил с чеченцами заедаться?  Кто
тебя гнал в этот ваш дурацкий профсоюз? Кто, в конце концов, тебя  заставлял
Умара у понтиаковых отморозков отбивать? Ну, скажи мне, кто виноват, что  ты
такой идиот? Семья? Школа? Армия? Миллионы людей  сидят  себе  тихонько  как
мыши, ничего не видят, ничего не слышат, ничего не знают. Один ты корчишь из
себя ангела мщения, а потом верещишь: оставьте меня в покое!
   - Да пошел ты со своей правдой, -  сказал  Юрий.  -  Ты  и  твои  коллеги
работать не умеете, вот и вся правда. А когда человек дает в морду  бандиту,
вы его хватаете за шиворот - не бандита, конечно, а человека -  и  говорите:
либо ты будешь делать за нас нашу работу, либо мы тебя  упечем  за  решетку.
Очень удобно. А главное, никакого риска для собственной  драгоценной  шкуры.
Почему бы тебе, к примеру, не пришить Понтиака собственноручно? Страшно? Или
закон нарушать не хочется? Вдруг твои коллеги решат,  что  было  бы  неплохо
малой кровью раскрыть громкую "заказуху"?  Майор  ОБОПа  -  наемный  киллер,
работающий на чеченскую мафию!  Здорово,  правда?  В  общем,  иди  к  черту,
Разгонов. И учти, что первого, кто ко мне сунется, я спущу с лестницы  вверх
тормашками, будь это Умар, Маныч, ты сам или твой неприкасаемый литератор.
   Он встал и резким движением задернул до подбородка "молнию" куртки.
   - Самойлова  не  трогай,  -  напомнил  Разгонов,  не  делая  попытки  его
удержать. - Учти, я не шучу. У него СПИД.
   Юрий на мгновение застыл, переваривая  полученную  информацию.  Губы  его
дрогнули, словно он собирался  что-то  спросить,  но  тут  же  снова  плотно
сжались, вытянувшись в прямую  линию  над  твердым  квадратным  подбородком.
Майор Разгонов наблюдал за ним,  сидя  в  глубоком  кожаном  кресле.  Он  не
добился от Филатова прямого подтверждения того, что именно он спас Умара  от
людей Понтиака, но Инкассатор не стал возражать,  когда  майор  упомянул  об
этом, и теперь Разгонов был уверен, что добьется  своего.  Этот  огромный  и
опасный зверь целиком был в его  руках,  и  оставалось  лишь  направить  его
разрушительную силу в нужную сторону. Разгонов не сомневался, что  сумеет  с
этим справиться.
   Юрий подошел к дверям, которые вели в прихожую, взялся за вычурную, как и
все здесь, бронзовую ручку, но задержался, чтобы задать последний вопрос.
   - Майор, - сказал он, - ты знаешь, как найти Умара?
   Разгонов растянул губы в насмешливой ухмылке и развел руками.
   - Увы, - сказал он. - Умар - сволочь хитрая. Он где-то в Москве, но после
того, как на него наехали, его никто не видел. Прячется, надо полагать.  Его
можно понять, как ты считаешь?
   - Я считаю, что ты врешь, - медленно проговорил Юрий, -  но  мараться  об
тебя не стану. Бог тебе судья, Разгонов. Всех, кто мне нужен, я найду сам. И
не вздумай попадаться на моем пути.
   - Сдохнешь, - предупредил Разгонов. - Или сядешь.
   - Посмотрим, - ответил Юрий и вышел в прихожую. Он прошел прямо к выходу,
не глядя  по  сторонам,  и,  конечно  же,  не  заметил,  что  дверь  спальни
приоткрыта.  Когда  входная  дверь  захлопнулась  за   ним   с   маслянистым
металлическим щелчком, дверь спальни тоже закрылась, и через  минуту  оттуда
послышались глухие сдавленные звуки, похожие не то на  придушенный  подушкой
хохот, не то на рыдания.
   Оставшийся в гостиной майор Разгонов вынул из кармана  трубку  мобильного
телефона, сделал короткий звонок и расслабленно вытянулся в удобном  кресле,
положив ноги на инкрустированный слоновой  костью  столик.  Через  несколько
минут он уже заливисто храпел, не обращая ни  малейшего  внимания  на  яркое
сияние пятирожковой хрустальной люстры, висевшей прямо над его головой.

Глава 16

   С темного неба снова начала сеяться мелкая водяная пыль,  и  Юрий  поднял
воротник, пытаясь припомнить, где оставил кепку и перчатки. Вероятнее всего,
они до сих пор лежали  на  заднем  сиденье  "Победы",  куда  он  их  бросил,
отправляясь на Казанский вокзал.
   В глубине двора слегка поблескивала полированными  плоскостями  небольшая
выставка оставленных здесь на ночь бесстрашными хозяевами автомобилей.  Одна
из этих машин наверняка принадлежала Разгонову, но  какая  именно?  Оставить
майора-перевертыша без колес было бы не только удобно, но и приятно. В  свое
время Юрий наряду с  подрывным  делом  и  приемами  рукопашного  боя  владел
мастерством  угонщиков  автомобилей  -  знал  устройство   замков,   способы
запустить  двигатель  без  ключа,  основные  места,  в  которых  может  быть
установлена "секретка". Но с тех пор  утекло  много  воды.  Изменились  сами
автомобили, изменились замки, системы сигнализации  и  блокировки  в  общем,
решил он, не стоит и  пытаться.  Кроме  того,  как  определить,  который  из
полутора десятков автомобилей принадлежит Разгонову?
   По дороге сюда он действительно задремал на переднем сиденье самойловской
тачки, и теперь  очень  смутно  представлял  себе,  в  каком  районе  Москвы
находится. Обогнув дом, он нашел табличку  с  названием  улицы  и  удивленно
хмыкнул: отсюда до его дома было  не  больше  часа  неторопливой  ходьбы  по
прямой, а до отделения милиции, из которого его вытащил Самойлов, - примерно
вдвое ближе. В то же время ехали они сюда почти  час,  и,  значит,  Самойлов
специально  кружил  своего  полусонного  пассажира  по  городу  -  играл   в
казаки-разбойники, как мальчишка. Играл чужими жизнями,  боров  плешивый,  с
раздражением подумал Юрий. Он  вспомнил  самоубийственную  манеру  Самойлова
водить машину и невольно содрогнулся,  представив,  как  тяжелый  лимузин  с
хрустом и скрежетом встает на дыбы в лобовом столкновении с троллейбусом или
фонарным столбом, и ядовитая  кровь  литератора  смешивается  с  его,  Юрия,
кровью, текущей из многочисленных ран и порезов.
   Он закурил и неторопливо двинулся по улице в сторону своего дома. В  этой
истории с болезнью Самойлова была какая-то нестыковка. Какой смысл  покупать
себе ордена и звания, когда жить тебе осталось  всего  ничего?  Какой  смысл
затевать предвыборную кампанию, когда ты болен чумой двадцатого  века  и  по
крайней мере некоторые из твоих знакомых об  этом  знают?  Ближе  к  выборам
тайное обязательно станет явным, и все будет кончено. Зачем ему  это  нужно?
Или...
   Юрий вонзил зубы в фильтр сигареты, почти перекусив его пополам. В голову
ему пришла догадка -  настолько  дикая,  что  вполне  могла  соответствовать
действительности.
   Неужели Самойлов сам не подозревает о том, что  болен?  Как  такое  может
быть? Самойлов не знает, а Разгонов  в  курсе?  А  если  в  курсе  Разгонов,
значит, в курсе и другие. Это возможно в одном лишь случае:  если  Самойлова
заразили намеренно.  Тогда  это  так  или  иначе  дело  рук  Разгонова  либо
Понтиака...
   Да пусть дохнут, решил Юрий. Пусть душат  друг  друга,  травят,  заражают
СПИДом, взрывают, стреляют, жгут... Чем их меньше, тем спокойнее.  Интересно
только, знает ли та женщина, на квартиру к которой привез  его  Самойлов,  о
том, что ее спонсор смертельно заразен?  Или  может  быть..,  она  сама  его
заразила?
   Юрий даже остановился посреди тротуара, сраженный  таким  предположением.
Неужели на свете бывают такие твари?
   Тогда правы все эти заполонившие  Россию  проповедники,  которые  круглые
сутки верещат о том, что земля - царство дьявола и что  конец  света  не  за
горами.
   Он закурил еще одну сигарету и провел ладонью по мокрому лбу,  собирая  с
него дождевые капли.
   Во все времена были люди, сознательно распространявшие чуму,  отравлявшие
колодцы и посвящавшие свою жизнь разработке новейших видов оружия  массового
поражения. В том, что кто-то мстил всему миру  за  медленно  пожиравшую  его
болезнь, не было  ничего  удивительного,  и  умом  Юрий  вполне  мог  понять
женщину, решившую вместе с собой  отправить  на  тот  свет  этого  плешивого
тупого  кобеля..,  а   скорее   всего,   множество   таких   вот   плешивых,
беспринципных, богатых кобелей. Но было одно "но", не дававшее ему  покоя  и
заставлявшее жалеть, что поленился  сделать  два  шага,  подойти  поближе  к
комоду и прочесть дарственную надпись на фотографии. Что там было  написано?
"Пупсику от лапсика?" "Хрюшечке от кабанчика?" Или... "Тане от Аркаши"?..
   Он попытался прогнать эту мысль, но было поздно: она уже проникла  в  его
сознание, как ядовитое семя, укоренилась там и дала прочные ростки. Некстати
пришедшее на ум слово "спонсор" дало толчок и без  того  готовой  обрушиться
лавине, и теперь Юрий судорожно барахтался, пытаясь выбраться из-под тяжести
этого прозрения.
   Она говорила о том, что ее спонсор неизлечимо болен, но сам  об  этом  не
подозревает. Она повторяла это раз за разом, словно пытаясь что-то объяснить
ему, на что-то намекнуть,  а  он,  кретин,  ничего  не  понимал  и  с  тупым
упорством повторял одно и  то  же:  "Останься".  Он  видел,  что  она  хочет
остаться, и никак не мог взять в толк, что ей мешало. Господи, да  ясно  же,
что это было: остатки человечности и нежелание причинить ему вред.
   Чушь, сказал он себе в последней попытке выбраться из-под  обвала.  Этого
просто не может быть!
   Но память услужливо подсунула ему картинку из  казавшегося  теперь  таким
далеким,  почти  придуманным,  лета:  песчаный  берег  реки,  музыка,  запах
жарящегося над углями мяса, чей-то пьяный смех и Таня, уходящая  от  него  в
обнимку  с  едва  стоящим  на  ногах  Георгиевским  кавалером  и   лауреатом
литературной  премии  Самойловым...  Вот  тогда  она  его  и   заразила,   с
беспощадной ясностью понял  Юрий.  Тогда  и  кончилась  его  литературная  и
политическая карьера, а он, чудак, до сих пор ничего не знает.
   Значит, там, в этой дорого и безвкусно  обставленной  квартире,  всего  в
двух шагах от него, за тоненькой гипсовой перегородкой, которую  он  мог  бы
проломить  кулаком,  на  всем  протяжении  его  утомительного  разговора   с
Разгоновым была Таня. Может быть,  она  даже  слышала  каждое  слово.  Может
быть...
   Он снова остановился, раздираемый дилеммой: с одной стороны, ему хотелось
вернуться, пересчитать зубы Разгонову, взять Таню за руку и навсегда  увести
ее прочь от этого кошмара. Но гораздо практичнее казалось другое - добраться
до дому и поискать по углам подслушивающее устройство, которое вполне  могла
установить Таня, если она и впрямь работала на  Понтиака,  как  когда-то  на
Графа.
   Он успел выкурить две сигареты, прежде чем все-таки повернулся и уверенно
зашагал к своему дому. Юрий решил играть по правилам, которые навязывали ему
противники: никакой жалости, никаких слез и розовых очков - только ненависть
и холодный расчет. Но всю дорогу, шаг за шагом удаляясь от Таниной квартиры,
он представлял себе, как входит в гостиную с пушистым ковром,  сбрасывает  с
резного комода фотографию Самойлова,  сжимает  в  ладони  тонкую  безвольную
кисть ее руки и спокойно говорит:
   "Пойдем". Существуют меры  предосторожности,  и  они  могли  бы  провести
вместе месяцы, годы, а может быть, и всю жизнь. Кто знает, может быть, через
полгода какие-нибудь американцы, а то и полуголодный химик из  Екатеринбурга
или Костромы - кто угодно! - откроют новое лекарство, и через пару лет  СПИД
будет не страшнее гриппа? Ведь бывают же чудеса на свете!
   Он вспоминал ее улыбку, волосы, руки, глаза, и никак не мог поверить, что
это - лицо смерти, мало чем отличающееся от черного трафарета в виде черепа,
который когда-то любили наносить на дверцы трансформаторных будок,  Махмуды,
умары, понтиаки и разгоновы отошли на второй план - это были  неодушевленные
явления природы наподобие дождя или гололеда, и Юрий просто не мог заставить
себя волноваться по их поводу. В подсвеченной сиянием ртутных  фонарей  тьме
перед ним маячило лицо Тани, на которое накладывались отпечатки других  лиц:
желтые  волосы  Лены  Арцыбашевой,  пухлые   губы   и   щеки   с   ямоч