замок крякнул, лязгнул, внутри него что-то лопнуло  со  звуком,  похожим  на
пистолетный выстрел, и дверь распахнулась настежь.  Юрий  вошел  в  подъезд,
держа в одной руке монтировку, а  в  другой  -  пистолет.  Больше  всего  он
боялся, что Георгиевский кавалер приказал долго жить -  сделал,  к  примеру,
анализ крови, ознакомился с результатами,  поехал  к  Тане  разбираться,  не
застал ее дома  и  повесился  в  сортире  на  брючном  ремне.  Или,  скажем,
застрелился из своего богатого пистолета...
   Только добравшись до самого  верха,  Юрий  вспомнил,  что  дверь  Таниной
квартиры представляла  собой  стальную  пластину,  кокетливо  декорированную
красным деревом, из чего напрямую следовало, что монтировку он тащил с собой
напрасно. Квалифицированному взломщику стальная дверь не помеха, но Юрий  не
представлял себе, как справиться с этим препятствием, не имея  гранаты.  Все
еще продолжая мучиться этим неразрешимым вопросом,  он  подошел  к  двери  и
зачем-то нажал на кнопку звонка.
   Внутри прозвучала заливистая музыкальная  трель,  и  почти  сразу  же,  к
огромному удивлению Юрия, послышались торопливые шаркающие шаги.
   - Вернулась, - услышал он сквозь дверь невнятное бормотание  и  с  трудом
узнал голос Самойлова. Голос этот дрожал, язык господина литератора  заметно
заплетался, и на короткий миг Юрий ощутил к  Георгиевскому  кавалеру  что-то
вроде брезгливой жалости.
   -  Наконец-то!   Я   тут   с   ума   схожу,   идиоты   какие-то   домофон
оборвали-Залязгали отпираемые замки,  забренчала  откинутая  цепочка,  дверь
распахнулась, и Юрий увидел Самойлова.  Вид  у  лауреата  был  растерзанный,
галстук съехал куда-то за правое ухо, рубашка расстегнулась, обнажив  потное
безволосое пузо, остатки волос на голове лохмотьями свисали по  сторонам,  а
совершенно пьяные, налитые кровью глаза страшновато косили. Некоторое  время
Самойлов тупо разглядывал Юрия, держась одной рукой за дверной косяк и пьяно
шлепая слюнявыми  губами,  потом  тряхнул  головой,  очевидно  пытаясь  хоть
немного  сфокусироваться,  и  отступил  в  сторону,   с   трудом   удерживая
равновесие.
   - Ты? - едва ворочая языком,  выговорил  он.  -  Какого  черта?  Впрочем,
з-заходи.  Выпьем  с  горя,  где  же  кружка..,  добрая  старушка..,  драная
подушка.., подружка.., потаскушка... Ушла, шлюха трехкопеечная! - взревел он
вдруг, ударил кулаком в середину огромного зеркала,  висевшего  в  прихожей,
каким-то образом промахнулся, потерял равновесие  и  с  шумом  обрушился  на
паркет. - О, - простонал он,  лежа  посреди  прихожей  и  не  делая  попытки
подняться, - о-о-о!
   Юрий запер за собой дверь, спрятал пистолет в карман, положил  монтировку
на подзеркальную тумбу и для начала обошел квартиру, стараясь  не  думать  о
том, что это та самая золотая клетка,  в  которой  на  протяжении  последних
месяцев жила Таня - спала, ела, читала, смотрела телевизор,  пила  коньяк  и
развлекала своего "спонсора", того самого слизняка, что распластался  сейчас
на полу в прихожей, оглашая квартиру пьяными слезливыми стонами. Убедившись,
что посторонних в квартире  нет,  он  вернулся  к  Самойлову  и  без  лишних
церемоний перевернул его на спину. Литератор  попытался  приподнять  голову,
чтобы посмотреть, кто это нарушает его траур, но тут же бессильно уронил ее,
ударившись затылком о паркет. - О-о-о!.. - простонал он снова.  Юрий  присел
на корточки и придирчиво осмотрел Георгиевского  кавалера  с  фасада,  держа
руки немного на отлете, как военный хирург, готовящийся к операции в полевых
условиях. Как ни странно, лицо господина писателя не пострадало - на нем  не
было ни единой царапинки, через которую отравленная кровь этого  индивидуума
могла бы просочиться наружу и попасть на кожу Юрия. Дышать вблизи  господина
литератора было нечем: воздух вокруг его головы был так густо насыщен парами
алкоголя, словно где-то рядом какой-то маньяк  кипятил  на  огромном  костре
двадцативедерную бочку спирта. Разговаривать с ним,  когда  он  находился  в
подобном состоянии, было бесполезно: убедившись,  что  в  дверь  звонила  не
Таня,  он  благополучно  отключился  и  теперь  был   способен   только   на
нечленораздельное бормотание.
   Юрий взял писателя под мышки и волоком потащил в ванную. Когда он  пинком
распахнул  дверь,  автоматически  включился  свет.   Точечные   светильники,
расположенные по периметру потолка, сияли, как маленькие матовые солнца,  не
давая теней и позволяя в полной мере оценить роскошь убранства.
   - О! - воскликнул Юрий. - Джаккузи! Это хорошо.
   Он перевалил тучное тело через край фарфоровой чаши, выполненной в  форме
слегка изогнутого овала, и до  упора  открутил  кран  холодной  воды.  Тугие
ледяные струи ударили в Самойлова со всех  сторон,  безжалостно  трепля  его
жирные бока и ляжки. Он вздрогнул, хрюкнул и повернулся  на  бок,  ненароком
подставив физиономию под  пенящуюся  струю.  Он  трижды  судорожно  хватанул
бьющую,  как  из  брандспойта,  воду  широко  разинутым  ртом,  и  Юрий  уже
испугался, что лауреат утонет прямо у него на  глазах,  но  тот  вдруг  сел,
вцепившись руками в края ванны и жадно глотая воздух.
   - Га, - сказал Георгиевский кавалер, - а-га!.. Он перегнулся  через  край
ванны, и его вырвало прямо на мраморный пол. Успевший отскочить к двери Юрий
брезгливо поморщился и торопливо закурил, чтобы перебить кислую вонь рвоты.
   - Это  чего?  -  тупо  спросил  Самойлов,  продолжая  сидеть  в  ванне  и
безотчетно ерзая по ее  дну  в  безуспешных  попытках  уклониться  от  тугих
ледяных струй.
   - Это ванна, - пояснил Юрий. - Ты уже очухался?
   - Чего это? -  повторил  Аркадий  Игнатьевич.  Он  попытался  встать,  но
поскользнулся и с громким плеском вернулся в ледяную купель. Его зубы начали
мелко постукивать, и Юрий, сжалившись, перекрыл воду.
   - Ты что здесь делаешь, а?  -  спросил  Самойлов,  Юрий  решил,  что  его
собеседник частично пришел в себя - как раз настолько, чтобы понять, что  от
него требуется, и вразумительно ответить на вопросы.
   - Я к тебе по делу, - сказал  он,  -  а  ты  тут  нажрался,  как  свинья.
Понтиаку это не понравится.
   - Костику? К-киситин Иванычу? Почему - не понравится? Понравится! Что он,
не человек? Сам коньяк жрет с утра до ночи, как воду.., вместо воды, вот!  А
от меня Танька, сука,  ушла!  Золотце  мое...  -  Он  вдруг  заплакал.  Юрий
вгляделся повнимательнее и увидел, что Самойлов в самом  деле  плачет.  Юрий
снова протянул руку к  крану  холодной  воды,  но  Самойлов  вдруг  перестал
рыдать, выпрямился, вытер лицо рукавом рубашки, с которого с шумом и плеском
текла вода, и принялся выбираться из ванны.
   - Бабы - твари, -  авторитетно  заявил  Самойлов  поддержавшему  его  под
локоть Юрию. - Пиявки болотные. Высосут тебя досуха и бросят, вот и  вся  их
философия. А то придумали: любовь-морковь, цинизм-говнизм... Ну, чего  тебе?
Денег одолжить?
   - Я в долг не беру, - сказал Юрий. - Знаете, как говорят: берешь чужие  и
на время, а отдаешь свои и навсегда. Мне бы с Понтиаком повидаться.
   - С Понтиа-а-аком! Эк, куда хватил!.. Ни хрена у тебя, братец, не выйдет.
Костик наш нынче  в  меланхолии,  плавает  по  Москве-реке  на  своем  дред,
дренд.., др.., ноуте... На корыте своем, понял? Плавает и никого к  себе  на
пушечный выстрел не подпускает, даже меня,  лауреата  литературной...  Меня!
Пулеметы у него там, понял? - зашептал он, обдавая Юрия  запахом  коньяка  и
рвоты. - Кто сунется - сразу в клочья. - Он вдруг пьяно захихикал и покрутил
головой из стороны в сторону, веером разбрызгивая по ванной комнате воду.  -
Название придумал.., слышь?.. "Ариэль"! Умора, блин...  На  что  спорим,  он
диснеевских мультиков насмотрелся!
   Юрий рассудительно пожал плечами,  подавляя  в  себе  навязчивое  желание
покоситься на часы. Конечно, он  очень  спешил,  но  разговор  с  Самойловым
складывался удачно.
   - А что? - сказал он. - Хорошее название для парусной яхты.
   Самойлов презрительно хрюкнул и, шатаясь из стороны в сторону, как моряк,
пытающийся удержать равновесие на палубе попавшего в шторм корабля, двинулся
к выходу из ванной. С  него  лило,  как  с  утопленника,  позади  оставалась
широкая полоса расползавшейся по кафелю воды, и каждый его  неуверенный  шаг
сопровождался чавканьем и плеском.
   - Яхта, -  повторил  Георгиевский  кавалер,  останавливаясь  в  дверях  и
цепляясь за косяк в поисках опоры. - Ни хрена себе - яхта!  Ни  хрена  себе,
яхтсмен! Только фуражки с якорем не хватает. К его  рыжей  харе  о-о-оч-чень
подошла бы капитанская фуражка...  Яхта...  Теплоход,  понял?  Яхта  твоя  -
говно! У нас, блин, теплоход.., фонтаны.., бабы.., девочки...
   Воспоминание о девочках,  видимо,  вернуло  его  к  мыслям  о  Тане.  Его
выпученные от повышенного давления глаза снова наполнились слезами,  и  Юрий
поспешил довершить начатое, пока инженер человеческих душ снова  не  впал  в
прострацию.
   - Мне бы телефончик, - почтительным  тоном  профессионального  попрошайки
сказал он. - Очень надо. Срочное дело!
   Самойлов снова презрительно хрюкнул, с плеском похлопал себя ладонями  по
карманам, в которых не было ничего, кроме остатков воды, находчиво содрал  с
рубашки золотой зажим для галстука и криво нацарапал прямо  на  обоях  номер
телефона.
   - Выучи наизусть, - наставительным  тоном  произнес  он  и  всхлипнул.  -
Танечка моя... Кстати, а ты здесь откуда взялся? Ты же вместе с ней ушел. Ты
куда ее увез, сволочь?!
   Юрий,  внимательно  изучавший  выцарапанную  на  стене  комбинацию  цифр,
покосился  на  него  через  плечо.  Господин  литератор,   похоже,   начинал
стремительно трезветь.  Писательского  гнева  Юрий  не  боялся,  но  ему  не
хотелось, чтобы Самойлов запомнил его визит  и  мог  затем  связно  изложить
кому-нибудь подробности  этой  встречи.  Кому-нибудь.  Например,  Разгонову.
Поэтому он быстро сбегал в гостиную, отыскал среди бренчащей батареи бутылок
ту, из которой еще не все было  выпито,  и  вернулся  в  прихожую  с  полным
стаканом бренди.
   - А! - обрадовался Самойлов. - А я думаю, куда это ты  подевался?  Споить
меня  хочешь,  мерзавец?  Напрасно  надеешься!  Споить   русского   писателя
невозможно, как и русский народ. Веками спаивают, а он все живет и  живет..,
и в гробу видал ваш цирроз!
   Он вцепился в стакан обеими руками и принялся жадно пить, давясь,  кашляя
и  обильно  проливая  бренди.  Примерно  на  середине   стакана   он   вдруг
остановился, глаза его страшновато закатились под  лоб,  как  у  эпилептика,
стакан вывалился из ослабевших  пальцев,  ударился  о  паркет  и  невредимым
отскочил в сторону, оставив  позади  себя  коньячную  дорожку.  Георгиевский
кавалер покачнулся, словно выбирая, в какую сторону упасть, и бревном рухнул
вперед, даже не согнув ноги в коленях. Юрий сделал шаг в сторону,  пропуская
мимо себя падающего лауреата, и  поморщился,  когда  он  всем  своим  жирным
торсом врезался в паркет.
   Перешагнув  через  мирно  похрапывающего  хозяина,   Юрий   прихватил   с
подзеркальной  тумбы  монтировку,  аккуратно  затворил  за  собой  дверь   и
торопливо спустился по лестнице, проигнорировав лифт.  На  площадке  первого
этажа он не удержался и посмотрел на часы.
   Было без четверти пять, и он знал, где искать Понтиака.  Неплохо,  сказал
он себе и вышел в дождь.

***

   Пристань, где Юрий за сумасшедшие деньги  арендовал  моторку,  называлась
Хвойный Бор. Начальник  пристани,  или  как  он  там  назывался,  производил
впечатление горького пьяницы, однако, окинув  оценивающим  взглядом  сначала
Юрия, а потом его спутника, заломил такую цену, что,  добавив  еще  немного,
можно было бы, пожалуй, купить собственную лодку. Впрочем, Юрия  эти  нюансы
не волновали, поскольку платил не он.
   Телефонный звонок Понтиаку ничего не дал. Юрия, правда, сразу соединили с
хозяином, стоило лишь сказать, что звонит  Инкассатор,  но  наивная  надежда
проникнуть на борт теплохода рухнула практически  сразу,  Юрий  сказал,  что
согласен убрать Умара и хочет встретиться с Константином  Ивановичем,  чтобы
обговорить детали и сойтись в цене. Понтиак, который, судя  по  производимым
им звукам, во время разговора усиленно ковырялся пальцем  в  зубах,  заявил,
что детали его совершенно не интересуют, а что касается цены, то  за  голову
Умара он согласен дать двадцать пять тысяч,  и  ни  центом  больше.  В  этот
момент Юрий испытал легкое головокружение: мир на секунду  потерял  четкость
очертаний, и Филатов услышал внутри хор голосов, на разные лады твердивших -
"дурак". Он ведь и так намеревался добраться до своего бывшего  соседа,  так
почему бы при этом не заработать? А потому, сказал он себе, что  Умар  успел
первым,  и  предложенная  им  цена  оказалась  такой,  что  отказаться  было
невозможно.
   "А кто виноват? - снова зазвучал внутри циничный тонкий голосок.  -  Тебе
предлагали за этого чеченского ублюдка деньги еще тогда, в самом начале.  Ты
сам довел дело до такого финала, так что можешь начинать кусать себе локти".
   Тогда он  снова  позвонил  Умару.  Этот  разговор  получился  по-деловому
кратким и конструктивным, без угроз, намеков и оскорблений,  поскольку  Юрию
необходимо  было  решить  чисто  технические  вопросы,   и   Умар,   неплохо
разбиравшийся в людях, отлично это понял.
   Для того чтобы отыскать в огромной системе Московского  водного  бассейна
свободно перемещающийся по прихоти хозяина  теплоход,  нужны  были  время  и
деньги. Для того чтобы взять корабль на абордаж, нужно было оружие и,  опять
же, финансовые затраты. Умар обещал Юрию дать все, кроме времени. "Я не могу
ждать, брат, - сказал он по телефону. - Я  уже  жалею,  что  дал  тебе  трое
суток, а не одни, но слово Умара крепче стали. И потом, не  забудь,  что  не
один я хочу, чтобы ты побыстрее покончил с "этим делом".
   До истечения срока оставалось меньше восемнадцати часов.  В  непроглядной
тьме шел ледяной дождь. Крупные холодные капли усыпляюще барабанили по крыше
автомобиля, сырой ноябрьский холод понемногу вытеснял из  салона  призрачное
тепло, и было страшно подумать о том, чтобы выйти наружу  в  эту  промозглую
ночь. Дождь  шелестел  в  ветвях  сосен,  заглушая  негромкий  плеск  волны,
набегавшей  на  песчаный  берег  Пестовского  водохранилища.  Слева,  совсем
неподалеку, мерцал одинокий фонарь  на  пристани  Хвойный  Бор,  а  впереди,
слегка наискосок, подмигивала точно такая же световая точка -  расположенная
на том берегу пристань Лесное. Прямо  перед  Юрием,  метрах  в  двухстах  от
берега, сиял дежурными огнями теплоход. Он был развернут к берегу бортом,  и
в свете прожектора Юрий без  труда  прочитал  выведенную  на  ходовой  рубке
надпись: "Ариэль". Пулеметов Юрий отсюда не увидел, но знал, что они есть.
   Он сгорбился за приборным щитком, почти целиком забравшись под  него,  и,
прикрывая огонек зажигалки ладонями, раскурил сигарету. Это  была  не  самая
умная из возможных затей - у часовых на теплоходе наверняка имелись бинокли,
- но  сидеть  и  ждать  в  компании  неразговорчивого  чеченца  было  просто
невыносимо. Кроме того, часовым не мешало слегка понервничать -  их  ожидала
весьма беспокойная ночь, и особенно скрытничать не имело смысла.
   Когда Юрий разогнулся, пряча в кулаке огонек сигареты,  совсем  новенький
гидрокостюм  неприятно  скрипнул.  Приставленный  к  нему   Умаром   угрюмый
мордоворот по имени Рустам считал приобретение  гидрокостюма  пустой  тратой
денег, но Юрий молча проигнорировал его  недовольство:  плыть  к  кораблю  в
ледяной воде предстояло не Рустаму,  а  ему,  и  перспектива  утонуть  из-за
судорог ему не улыбалась.
   - Ну, где твои земляки? - недовольно спросил он. Время  шло,  и  ожидание
становилось утомительным. Кроме того, за последние два дня он здорово устал,
и его клонило в сон.
   Рустам промолчал, но тут в отдалении послышалось ровное  гудение  мощного
двигателя и возникло поначалу слабое электрическое сияние, на фоне  которого
черными силуэтами проступили  стволы  сосен.  Потом  слепящее  облако  света
вырвалось из-за деревьев, лучи основных фар и установленных  на  специальной
дуге дополнительных прожекторов мазнули по пологому  берегу,  отразившись  в
черной рябой воде, и  погасли.  Вместе  со  светом  исчез  и  рокот  мотора.
Огромный джип остановился в сотне  метров  от  берега.  Немного  погодя  там
захлопали  дверцами  и  на  полную   катушку   включили   магнитофон.   Юрий
ухмыльнулся,  представив,  каково  сейчас  часовым,  берегущим  мирный   сон
Понтиака. Сам по себе пикник на берегу водохранилища - вещь обыкновенная, но
пикник в середине ноября, в третьем часу ночи и под проливным дождем  -  это
нечто из ряда вон выходящее.
   - Давай, - сказал он и вышел из машины, прихватив с  собой  непромокаемый
резиновый мешок, в  котором  лежали  пистолет  с  запасной  обоймой  и  пара
"лимонок".
   Рустам недовольно заворчал и полез  следом,  шурша  огромным  брезентовым
дождевиком.
   Юрий пробрался через  прибрежные  кусты,  миновал  привязанную  у  берега
моторку, без всплеска погрузился  в  ледяную  воду,  которая  обожгла  тело,
несмотря на утепленный гидрокостюм, и, стараясь не  шуметь,  поплыл  вперед,
ориентируясь на огни теплохода, которые теперь, когда угол зрения изменился,
казались далекими, как ночные созвездия.
   Через пять минут,  которые  показались  Юрию  вечностью,  позади  него  с
чиханием и треском завелся движок моторки.  Напоминавший  пулеметную  пальбу
треск перешел в ровное гудение, которое становилось все выше по  мере  того,
как тяжелая дюралевая лодка набирала скорость. Юрий вздохнул с  облегчением.
До самого последнего момента он боялся, что ленивый Рустам махнет  рукой  на
свою  часть  операции  и  попросту  вернется  в  машину,   предоставив   ему
выпутываться в одиночку.
   Моторка уходила в сторону от Юрия по  пологой  дуге,  плавно  поворачивая
влево и с каждым  оборотом  винта  приближаясь  к  теплоходу.  Юрий  быстрее
заработал руками и ногами, отфыркиваясь от поднятых моторкой волн и  уже  не
заботясь о соблюдении тишины. Увеселение началось, и теперь от Юрия зависели
исход операции и его собственная жизнь. Все остальное шло своим  чередом  по
заранее намеченному графику независимо от того, укладывался одинокий  пловец
в этот график или нет.
   На корабле вспыхнул мощный прожектор. Световое пятно стремительно мазнуло
по рябой от дождя поверхности водохранилища недалеко от головы  Юрия,  резко
прыгнуло вправо, следуя за гудением мотора, и вырвало из  темноты  дюралевую
лодку, которая резво бежала по воде, задрав нос и оставляя за  собой  пенные
усы, в  свете  прожектора  отдававшие  таинственным  фосфорическим  блеском.
Рустам,  в  своем  мокром  брезентовом  дождевике  с  надвинутым   на   лицо
треугольным капюшоном похожий на терпящего бедствие морехода, заслонился  от
света рукой и погрозил в сторону теплохода кулаком.  Обычное  дело:  человек
выехал расставить сети, а какие-то придурки  от  нечего  делать  слепят  ему
глаза...
   Моторка все круче забирала влево, огибая корабль по кругу,  и  прожектор,
как привязанный, следовал за ней. Юрий остервенело греб  к  теплоходу,  огни
которого мерцали совсем рядом, и считал секунды. Еще  немного..,  еще...  Ну
вот, успел.
   Его окоченевшая рука коснулась ледяного скользкого железа, нашла какой-то
выступ и вцепилась в него мертвой хваткой. Вокруг негромко плескалась черная
вода. Юрий не очень любил воду, особенно глубокую: ему с  детства  казалось,
что в темной глубине просто обязан жить  кто-то  пострашнее  окуней  и  щук.
Например, гигантские сомы-людоеды, вроде тех, которые водились в омутах  под
Днепровской плотиной и, если верить газетам, охотно жрали не только гусей  и
уток, но и потерявших бдительность рыбаков и водолазов. Такие  твари  опасны
даже днем, но ночью...
   Юрий выплюнул отдающую тиной воду и стал продвигаться поближе  к  якорной
цепи, перебирая руками вдоль борта. Между делом он подумал, что  воображение
ст