.
Потом он как-то вдруг вспомнил, что до сих  пор  держит  в  руке  обкусанный
помидор, и очень смутился.
   - Мой у тебя?  -  без  предисловий  спросила  Людмила  Веригина,  начиная
неторопливое, но уверенное движение вперед, прямиком на стоявшего  в  дверях
Юрия. В ней было что-то  от  медленно,  но  неумолимо  спускающегося  с  гор
ледника, и Юрию пришлось попятиться, чтобы мадам Веригина не протаранила его
своим далеко выдающимся вперед бюстом.
   - Да как тебе сказать...  -  замялся  Юрий,  чувствуя,  что  от  него  со
страшной силой разит водкой. В узком пространстве его крошечной прихожей  не
унюхать этот запах было просто невозможно.
   - А так и скажи, - предложила мадам Веригина, продолжая  свое  неумолимое
поступательное движение.
   - Да нет его здесь, - развел руками Юрий, предпринимая отчаянную  попытку
заклиниться в дверях, которые вели из прихожей в комнату.  Ему  вдруг  стало
смешно. - Нет, и сегодня не было. Ты ко мне по делу или по любви?
   - По делу, по делу, - уверила его Людмила. - И по любви тоже.
   На кухне что-то предательски звякнуло - видимо, ревнивый Веригин не вынес
упоминания о любви и не усидел на месте. Величественно сползающий с  вершины
горы ледник мигом превратился в селевый поток,  и  даже  не  в  поток,  а  в
атакующий танк. Юрия смели в сторону,  как  плюшевого  мишку,  и  он  глазом
моргнуть не успел, как у него на кухне уже бушевал скандал.  Ему  послышался
звук сочной оплеухи, и Юрий готов был спорить на что  угодно,  что  бьют  не
Людмилу.
   Спустя несколько секунд из кухни  пробкой  вылетел  Веригин,  подгоняемый
своей супругой. Несмотря на свое бедственное положение, бутылку он  все-таки
прихватил, и теперь нес ее, как  ребенка  под  обстрелом,  прижав  к  животу
обеими  руками  и  защищая  собственным  телом.  Юрию  показалось,  что   он
продолжает жевать.
   Людмила погоняла его, как опытная хозяйка  забравшегося  в  чужой  огород
хряка. Половина пуговиц на ее халате расстегнулась в ходе боевых действий, и
то, что маячило в просветах, совершенно не  оставляло  места  для  фантазии.
Юрий деликатно отвернулся, озабоченный  только  тем,  чтобы  не  рассмеяться
вслух. ?Мы им всем покажем кузькину мать!? - вспомнилось ему некстати, и  он
вынужден был сильно закусить губу, чтобы не разразиться неприличным ржанием.
   Взашей вытолкав из квартиры своего  блудного  супруга,  Людмила  Веригина
остановилась на пороге, запахнула халат,  обернулась  и  сказала  неожиданно
елейным голосом:
   - До свиданьица, Юрий Алексеевич. Извините, если что не так.
   Дверь за ней захлопнулась, негромко щелкнув язычком замка.
   - О черт! - сдавленным голосом сказал Юрий, повалился на  диван  и  начал
хохотать.
   Когда от смеха живот у него сделался твердым, как дубовая доска, и не  на
шутку разболелась голова, Юрий заставил себя успокоиться и  сел  на  диване.
?Пора на работу, - подумал он. - Безделье дурно влияет на психику."
   Он прибрал на кухне, подержал в руках  свежую  газету  и  после  недолгих
колебаний поступил с  ней  как  обычно:  вкладыш  с  программой  телепередач
положил на телевизор, а остальное отправил в макулатуру.
   Он немного посмотрел телевизор, в рекламных паузах одним глазом  глядя  в
купленную по дороге из магазина спортивную газету, а потом зазвонил телефон.
Юрий подошел к своему старому черно-белому ?Рекорду?, вручную приглушил звук
и только после этого снял трубку, втайне надеясь, что  у  звонившего  лопнет
терпение и  он  прервет  связь.  ,  -  Привет  симулянту,  -  своим  обычным
бодряческим тоном сказал на другом конце провода Миронов. - Как здоровье?
   - Не жалуюсь, - ответил Юрий. - Час назад один приятель  сказал,  что  на
мне можно пахать, а со стороны, как известно, виднее.
   - Ага... Ну отлично! С чем тебя и поздравляю. Слушай, тут  такое  дело..,
ты себя действительно нормально чувствуешь?
   - Да сказал же, нормально. Может, в драку лезть мне еще и рановато,  а  в
остальном все в полном ажуре.
   - Ну, про драку пока что речь  не  ведется,  хотя...  В  общем,  это  все
ерунда, не будет никаких драк...
   - Опыт показывает, что драки чаще всего случаются именно тогда, когда все
вокруг клянутся, что никаких драк не будет. Слушай, Игорь, ты  можешь  прямо
сказать мне, в чем дело?
   - В чем дело? - Мирон  помолчал,  тяжело  сопя  в  трубку.  -  Ты  статью
Светлова в сегодняшнем номере читал?
   - Ну.
   - Что ?ну?? Читал или нет?
   - Просматривал. Ну и что? По-моему, полная чепуха. Не понимаю,  зачем  вы
это напечатали.
   - Ты не понимаешь... Ты, братец, многого не понимаешь,  но  это  ведь  не
означает, что... Ну ладно, это не важно.
   - А что важно?
   - Важно то, что ты мне  нужен.  Нужен  человек  с  твоими  способностями,
которому я могу доверять.
   -  Звучит  интригующе,  -  сказал  Юрий.  -  Может  быть,   ты   все-таки
объяснишь...
   - При личной встрече, - перебил его Миронов. - По телефону я тебе  ничего
объяснять не стану. Если не можешь подъехать, скажи сразу. У меня очень мало
времени.
   - Почему не могу? Могу... Вляпались, господа журналисты?
   - Ты меня еще жить поучи, моралист. Развелось умников, плюнуть  некуда...
Через час в кафе напротив редакции тебя устроит?
   - Оружие брать? - спросил Юрий, которому очень не нравился  заговорщицкий
тон главного редактора.
   - А у тебя есть? - быстро отреагировал Мирон,  и  Юрий  понял,  что  дело
плохо: Игорь перестал понимать шутки.
   - Нету, - вздохнул он.
   - Болван, - сказал Мирон. -  Юмор  у  тебя,  Юрий  Алексеевич...  Так  ты
приедешь?
   - Уже выезжаю, - ответил Юрий, повесил трубку и пошел обуваться.

Глава 10

   Хотя в кафе было навалом свободных столиков, Мирон занял позицию в  самом
дальнем и темном углу, так что Юрий не  сразу  отыскал  его,  войдя  с  ярко
освещенной улицы в сумрачный зал. Он стоял в дверях, озираясь  по  сторонам,
пока не заметил наконец главного редактора, который махал  ему  рукой  из-за
своего столика.
   Выглядел  Мирон  неважно.  Его  русая,  всегда  безукоризненно  уложенная
шевелюра  слегка  растрепалась,  узел   галстука   был   ослаблен,   рубашка
расстегнута аж на две пуговицы, открывая треугольник безволосой  незагорелой
груди,  а   под   глазами   набрякли   предательские   мешки,   красноречиво
свидетельствовавшие не то о регулярном недосыпании,  не  то  о  беспробудном
пьянстве. ?Или о том и другом?, -  невольно  подумал  Юрий,  подсаживаясь  к
столу. Даже выпиравшее  между  полами  расстегнутого  пиджака  крепкое,  как
астраханский арбуз, брюшко, казалось, значительно уменьшилось в  объеме.  Но
больше  всего  Юрию  не  понравилось  беспокойное  выражение  глаз  главного
редактора. Уловить это выражение оказалось непросто: глаза все время  бегали
из стороны в сторону, ни на чем не задерживаясь, словно взгляд Мирона кто-то
хорошенько намылил.
   На столе перед  Мироновым  остывала  одинокая  чашка  кофе,  в  фаянсовой
пепельнице дымилась забытая сигарета, с  которой  соседствовали  три  смятых
окурка. Трубка мобильного телефона, пачка сигарет и зажигалка  лежали  возле
правой руки главного редактора, как подготовленные к отражению массированной
атаки противника ручные гранаты.
   - Знаешь, на кого ты сейчас похож? - спросил Юрий, тоже вынимая  сигареты
и кладя пачку на край стола. - Ты похож  на  шпиона,  который  с  минуты  на
минуту ожидает ареста.
   - Американского? - как-то вяло поинтересовался Мирон.
   -  Да  нет,  пожалуй,  не  на  американского,  а..,  ну  я  не  знаю.  На
белорусского, вот.
   - Любопытно, - сказал Мирон, доставая сигарету и делая короткую  затяжку.
- Возможно, ты прав. У меня  действительно  такое  чувство,  будто  за  мной
охотятся, чтобы арестовать и отдать под суд.
   - Нет, - возразил ему Юрий. - Никакого суда. Только депортация на родину.
   - Это в Белоруссию, что ли? - Мирон немного оживился. - Да, это, пожалуй,
будет пострашнее любого суда. Но я, увы, не  шпион.  Я  всего  лишь  главный
редактор захудалой газетенки...
   - Захудалой ЖЕЛТОЙ газетенки, - поправил Юрий. - И поэтому ты ждешь суда?
Честно говоря, меня не удивит, если  после  вашей  со  Светловым  выходки  у
кого-нибудь возникнет желание содрать с вас  кругленькую  сумму  в  судебном
порядке.
   - Ты хороший водитель,  -  со  вздохом  сказал  Миронов  и  снова  сделал
коротенькую затяжку. Вид у него при этом был такой, словно  он  испытывал  к
своей сигарете сильнейшее отвращение - как и ко всему на свете, впрочем.
   - Это предложение не соваться не в свое дело? - уточнил Юрий.
   - Это констатация факта. Водитель ты просто отличный, но  в  журналистике
понимаешь еще меньше, чем в юриспруденции. И это правильно, поверь. Если  бы
все водители разбирались в журналистике, на кой черт  тогда  были  бы  нужны
главные редакторы? Насчет суда ты не прав, Юрий Алексеевич. Какой, к  черту,
суд? В статье нет ни одной фамилии. Подать на нас в суд - значит  признаться
в том, что статейка угодила не в бровь, а в глаз. Кто же на это отважится?
   - Тогда почему у тебя такой похоронный вид? И главное,  что  здесь  делаю
я?
   - Ты? Ты общаешься со  своим  работодателем  в  неформальной  обстановке.
Кстати, кофе не хочешь?
   Они заказали по чашке кофе, и вскоре заказ был доставлен. Юрий пригубил и
слегка поморщился: кофе был отвратительный.
   - Игорь, - осторожно сказал он, - мне показалось, ты спешил. У  тебя  как
будто был ко мне какой-то важный разговор... Или мне послышалось?
   - Важный разговор  уже  происходит,  -  бесцельно  помешивая  пластиковой
одноразовой ложечкой в чашке, ответил  Миронов.  -  Он  идет  полным  ходом,
неужели ты не заметил? А еще лезешь рассуждать о журналистике...  Понимаешь,
Юрий Алексеевич, на  свете  существуют  гораздо  более  простые,  быстрые  и
надежные способы посчитаться с обидчиками, чем суд. Компрене ву?
   - Пока не очень, - признался Юрий. - То есть я в общих чертах понимаю,  о
чем ты говоришь. Я не понимаю одного: чего ты хочешь от меня лично? Чтобы  я
вас охранял? Да с удовольствием, но я же не  могу  ходить  хвостом  за  вами
обоими двадцать четыре часа в сутки! А  если  бы  и  мог,  тогда  что?  Пули
пробивают  меня  точно  так  же,  как  и  всех  остальных,  а  от   хорошего
профессионального киллера вообще никакая охрана не спасет.
   - Обо мне речи пока нет,  -  морщась,  сказал  Миронов.  -  Речь  идет  о
Светлове, и никто не заставляет тебя его охранять.  Его  нужно  спрятать  на
время, чтобы он мог спокойно работать и не вздрагивать  от  каждого  шороха.
Если мы спрячем его как следует и пустим слух, что он в командировке  или..,
или еще где-нибудь, то в охране он нуждаться не будет.
   - Чтобы это сработало, его нужно спрятать очень хорошо, - сказал Юрий.  -
Так, чтобы никто не знал, где он находится.
   - Знать об этом будут только три человека, - ответил  Мирон,  пригубливая
кофе. - Он сам, твой покорный слуга и.., ты.
   - Я? - Юрий нахмурился. - Уволь. Что угодно,  только  не  это.  Я  так  и
понял, что эту дурацкую  статью  вы  затеяли  вдвоем,  но  третьим  в  вашей
компании я быть не хочу.
   - Юра, - проникновенно сказал Мирон, - ты помнишь старую  пословицу:  кто
старое помянет, тому глаз вон?
   - Я не вспоминаю старое, - возразил Юрий. - Я просто не хочу  ввязываться
в новое. Ты можешь считать меня белоручкой и чистоплюем, но мне кажется, что
от этой вашей статейки попахивает тухлятиной. Ты можешь меня уволить,  но  я
нанимался к тебе водителем, а не наперсником в ваших с Димочкой сомнительных
творческих экспериментах.
   - Фу-ты ну-ты, - сказал Мирон, давя в пепельнице окурок. - Слова-то какие
- наперсником, эксперименты, тухлятина... Вот за что я  не  люблю  Советскую
власть,  так  это   за   всеобщую   грамотность.   Понавыучивали   словечек,
трах-тарарах...
   - Ясно, - сказал Юрий. - Советскую  власть  ты  не  любишь.  Ее  уже  лет
пятнадцать модно не любить. Всеобщую  грамотность  ты  не  любишь,  словечки
разные... А что еще ты не любишь?
   - Я много чего не люблю, - признался Мирон. - И, в частности,  эту  чисто
русскую привычку чуть что, рвать на себе  нательное  белье.  С  треском,  со
слезой, в охотку... Вот он я,  стреляйте,  гады!  Можете  увольнять,  можете
сажать, можете с живого шкуру драть... Я тебя что,  в  антиправительственный
заговор втягиваю? Я тебя,  между  прочим,  всего-то  и  прошу,  что  немного
поработать по твоей основной специальности - нынешней специальности, я  имею
в виду. Светлову надо будет  доставлять  жратву,  прессу,  забирать  у  него
готовые материалы... За мной могут следить, понимаешь, голова твоя  садовая?
Кого же я туда пошлю - Дергунова?
   - М-да, - сказал Юрий. - Дергунов - это мысль.
   - Вот именно. - Мирон снова оживился и даже сел ровнее. - Ты не в  курсе,
как Дергунов с классиками состязался? Хотя,  конечно,  откуда  тебе...  Тебя
тогда у нас еще не было.  Ну  ты  же  знаешь,  он  у  нас  весь  из  себя  -
интеллигент в первом поколении и вообще ум, честь и совесть нашей эпохи. Про
талант я уже и не говорю... И вот как-то раз распустил он хвост перед нашими
редакционными дамами: я такой, да я сякой, да когда я был во Франции, да как
я встречался с Вознесенским, да как  он  стихи  мои  хвалил...  Заврался,  в
общем. А Димочка Светлов возьми и этак уважительно к  нему  и  подъедь:  ах,
Александр Федорович, а я ведь тоже иногда стишками балуюсь, так не взглянете
ли хоть одним глазком? Ну сам понимаешь, чужие стихи критиковать  -  это  не
свои показывать, которых, может, на самом деле и нету. В  общем,  согласился
наш Александр Федорович. А что же, говорит, приносите. Посмотрим, что вы там
наковыряли. Димочка наш, не будь дурак,  свои  стихи  ему  не  понес  -  он,
кстати, очень  неплохие  вирши  кропает,  я  читал,  -  а  перешерстил  свою
библиотеку,  списал  что-то  такое  малоизвестное  у  Есенина   и   приносит
Дергунову.  Ну  тот,  натурально,  обалдел,  а  потом  очухался  и  говорит:
слабовато, говорит, сыро, но если как следует поработать над  собой,  то  из
вас может получиться поэт... А сам буквально назавтра  прибегает  ко  мне  и
сует листочек: посмотрите, Игорь Валентинович, вы у нас признанный авторитет
и вообще главный редактор. Я, говорит, нацарапал между  делом.  А  у  самого
глаза красные, как у лабораторной крысы, - сразу видно, что всю ночь корпел.
Ну стишки, само собой, полный отстой: любовь - кровь, луна - пелена, луга  -
стога... Ничего, говорю. Жалко, говорю, что у нас поэтической странички нет,
а то бы напечатали. Этот дурак обрадовался, а Димочка сидит в уголке, глазки
к потолку время от времени закатывает и что-то такое в блокнотике строчит  -
стихи, значит, рожает в  творческих  муках.  На  самом-то  деле  он  Пушкина
наизусть шпарил...
   - Пушкина?! - не поверил Юрий. - И Дергунов не понял?
   - Не-а, - с довольным видом ответил Мирон.  -  Даже  не  заподозрил.  Ну,
конечно,  это  было  не  ?Буря  мглою  небо  кроет...?,  так  что  Дергунову
простительно. В общем, месяца полтора эти два клоуна нас развлекали. Димочка
взял привычку эти листочки со ?своими? стихами будто  бы  невзначай  повсюду
забывать, а Дергунов найдет такой листочек, почитает-почитает  и  аж  синеет
весь, как вурдалак. Зубы стиснет,  голову  вздернет  вот  этаким  манером  и
поскакал, значит, ответ рожать. Очень может быть, что Димочка таким способом
в конце концов и сделал бы из него поэта, да зашел как-то на беду к нам один
шибко грамотный посетитель и углядел один из Димочкиных листочков. Кто  это,
говорит, у вас в редакции так хорошо Пастернака  знает?  Что  было...  Я  до
вечера в кабинете взаперти просидел: Дергунов справедливости требовал,  а  у
меня,  как  вспомню,  ну   прямо   истерика   начинается.   Какая   уж   тут
справедливость!
   - Да, - сказал Юрий, сдерживая улыбку, - справедливостью тут  не  пахнет.
Жалко Дергунова.
   - А меня тебе не жалко? - возмутился Мирон. - Это ведь еще  не  все.  Дня
через три после скандала звонит мне редактор одного литературного  альманаха
и, натурально, с претензией: что это за Дергунов у тебя такой? Он,  говорит,
весь отдел писем с ума свел своими поэтическими экзерсисами и ссылается  при
этом на тебя - дескать, ты посоветовал дерзать. Потом еще один  позвонил,  и
еще... В общем, та еще получилась эпопея. Это сейчас  смешно  вспоминать,  а
тогда, помнится, я уже начал  подумывать,  как  бы  мне  их  обоих  половчее
удавить, рифмоплетов этих недоделанных.
   - Верю, - сказал Юрий, гадая, к  чему  бы  эта  притча.  -  У  меня  тоже
частенько возникает такое желание.
   - Ха! У него, видите ли, желание... Ты  их  просто  наблюдаешь  время  от
времени, а мне ими приходится руководить. Впрочем, ты ведь был офицером, так
что наверняка знаешь, о чем я толкую.
   - Разумеется. - Юрий кивнул. - У  офицеров  даже  есть  такая  поговорка:
солдата куда ни целуй, все  равно  попадешь  в  задницу.  Но  это  у  глупых
офицеров. У бездарных, прямо скажем.
   - Сволочь ты, Юрий Алексеевич, - обиженно сказал Миронов.  -  Называется,
утешил. Но вернемся к нашим баранам.
   - Да, - согласился Юрий и бросил довольно  откровенный  взгляд  на  часы.
Раненая лопатка ни с того ни с сего вдруг снова принялась ныть,  как  гнилой
зуб. -  Давай  вернемся.  Помнится,  мы  говорили  о  том,  что  приставлять
Дергунова нянькой к Светлову было бы, по меньшей мере, неразумно. По-твоему,
разумнее будет поручить эту почетную миссию мне? А ты не  боишься,  что  мне
захочется с ним рассчитаться?
   - Вот этого я как раз и не боюсь, - усмехнулся Мирон. - Ты из тех солдат,
которые ребенка не обидят. У тебя это на лбу написано. Большими буквами.  Ты
его можешь сколько угодно не любить, но это не  помешает  тебе  делать  свое
дело с максимальной отдачей. Тем более что тебя никто не  заставляет  с  ним
целоваться. А я тебе за это деньжат подкину... Ну как, по рукам?
   - Если ты заговорил про деньги, значит, аргументов у тебя не осталось,  -
заметил Юрий.
   - Да, - согласился Миронов, - это был последний  козырь  в  моей  колоде.
Если бы на твоем месте был кто-то другой, я начал бы именно с денег, и этого
бы хватило за глаза.
   - Вот и обратился бы к кому-нибудь другому.
   - Знаешь, - внезапно мрачнея, сказал Мирон, - а  ведь  тобой  тоже  очень
трудно руководить. Даже труднее, чем нашими бумагомараками. Ведешь ты  себя,
прости ради бога, как старая дева в секс-шопе. Все тебе надо объяснять, и от
всего ты приходишь в негодование... Я ведь, знаешь ли, мог бы и приказать.
   - Мне почему-то кажется, - медленно проговорил Юрий, -  что  если  бы  ты
мог, давно бы приказал. А раз затеял всю эту болтовню, значит, приказать  не
можешь, и на то есть какие-то особые причины.
   - Ну допустим, - процедил сквозь зубы Мирон. - Допустим, причины есть.  И
что же, ты хочешь, чтобы я тебе их вот  так  и  выложил?  Знаешь,  чего  мне
сейчас больше всего хочется? Послать тебя на хер, заняться всем этим самому,
а там будь что будет.
   - Пару часов назад я уже принимал  участие  в  диспуте  на  тему  разницы
между ?хочется? и ?можется?, - резко ответил Юрий. - К тому же хочется  тебе
совсем не того, о чем ты только что сказал. Тебе хочется, чтобы все проблемы
решились сами собой, чтобы все враги подохли,  а  все  их  деньги  достались
тебе.
   - И женщины тоже, - дополнил этот  список  Мирон.  -  Только  не  все,  а
исключительно те, которые мне понравятся. А то придешь  этак  домой,  а  там
полная квартира старых грымз в бриллиантах, и всем мужика подавай.
   - Гм, - сказал Юрий. - У тебя губа не дура.
   Только почему ты решил, что они обязательно будут в бриллиантах?
   - Потому что должен же я иметь  от  них  хоть  какое-то  удовольствие,  -
мрачно сказал Мирон. - И вообще... Все, что ты говоришь, в целом верно, но я
не понимаю, к чему ты клонишь. Оскорбить меня у  тебя  не  получится:  кишка
тонка. Не такие, как ты, пробовали, а я, как  видишь,  процветаю.  И  потом,
зачем это тебе надо - оскорблять меня? Мы ведь с тобой жили душа в душу...
   - Да не