и, и притом не маленькие. Сложность заключалась в
том, что их необходимо было забрать, пока  они  не  оказались  вне  пределов
досягаемости. Владислав Андреевич обговорил этот  вопрос  с  Караваевым,  не
забыв при этом вскользь, полушутя, упомянуть  о  своем  досье.  Караваев  на
сообщение о существовании досье отреагировал совершенно  равнодушно,  сказав
лишь, что это вполне естественно и что было бы странно,  если  бы  Владислав
Андреевич не подстраховался подобным образом; насчет денег же обещал  помочь
и после коротенькой паузы добавил, что  это  потребует  некоторых  накладных
расходов. Школьников в ответ лишь пожал плечами: это  было  естественно.  ?В
этом печальном мире за  все  приходится  платить?,  -  сказал  он,  открывая
портфель, и Караваев согласился: увы, это так.
   Через  кого  и  каким  именно  образом  действовал  бывший  подполковник,
Владислав Андреевич не знал, точно так же как не знал он о том, на что пошли
выданные  им  Караваеву  деньги.  Через  две  недели  после  того  памятного
разговора Караваев попросил еще денег, и  Владислав  Андреевич  удовлетворил
эту  просьбу.  Исходя  из  размеров  выплаченной  суммы  у  него   сложилось
впечатление, что Максик потихонечку прибирает к рукам все окружение  Вадика,
действуя где подкупом, а где и грубым шантажом: дескать, подумай о  будущем,
дружок. Кто такой Вадик?  Он  уже  запутался  в  своих  фантазиях,  а  скоро
запутается окончательно, и тогда его падение станет только вопросом времени.
Неизвестно, сколько человек он при этом утянет за собой. А Школьников.., ну,
ты сам знаешь. Это же скала, утес, и то, что он мхом оброс, ни  капельки  не
влияет на его устойчивость. Так что подумай, старик, прикинь, что к чему.  А
чтобы думалось легче, вот тебе сувенир в конвертике...
   Впрочем, это были только предположения Владислава Андреевича, хотя они  и
казались ему наиболее логичными из всего, что тут можно было придумать. Ну в
самом деле, не пытал же Караваев сотрудников Вадика у себя в подвале! Не бил
сапогом в промежность, не прижигал каленым железом, не пересчитывал  ломиком
ребер и не рвал без наркоза зубов плотницкими клещами.  Тем  не  менее  дело
продвигалось так, словно Максик пользовался всеми этими методами убеждения и
еще сотней других, здесь не перечисленных. Уже к середине  июня,  когда  над
Москвой-рекой  в  полный  рост  поднялся  решетчатый  металлический   каркас
будущего грандиозного сооружения, на письменный стол  Владислава  Андреевича
лег неровно вырванный из блокнота листок, на котором торопливым,  с  сильным
наклоном вправо почерком Караваева было написано три строчки цифр.
   Владислав Андреевич молча поднял на подполковника глаза  и  вопросительно
шевельнул бровями.
   - Это именно то, что я думаю? - спросил он.
   - Да, - ответил Караваев. - Номера  счетов  в  швейцарском  банке.  Счета
открыты  не  предъявителя,  номера  держались  в  строжайшем  секрете.   Ну,
собственно, это и так должно быть понятно... Что еще?
   - Я не спрашиваю, как к тебе попали эти  номера,  -  медленно  проговорил
Владислав Андреевич.
   - Да, - снова сказал Караваев. - Не думаю, что вы на самом деле хотели бы
это узнать. Так или иначе, теперь племянничек у вас в кулаке...
   - Не перебивай, пожалуйста. Повторяю: я не спрашиваю, как ты раздобыл эти
номера. Меня интересует другое: почему ты принес  их  мне?  Кто  тебе  мешал
перекачать деньги на свой собственный счет, а потом развести руками:  ничего
не видел, ничего не знаю? Только не говори,  что  не  умеешь  манипулировать
банковскими счетами. И про верность тоже не говори, ее не бывает. Я  имею  в
виду, что ни один человек  не  станет  хранить  верность  другому  человеку,
стране  или,  скажем,  религии,  если  это  противоречит   его   собственным
интересам. Конечно, если это разумный человек. А ты разумен, я знаю.  Так  в
чем дело?
   Караваев без приглашения повалился в кресло  для  посетителей,  вынул  из
нагрудного кармана легкой белой рубашки пачку сигарет и закурил, выпустив  в
потолок длинную струю дыма. Владислав Андреевич обратил внимание на то,  что
Максик  успел   основательно   загореть:   его   мускулистые   руки   сильно
контрастировали с белоснежной рубашкой, а  узкое  костистое  лицо  приобрело
кирпичный оттенок.
   - Все очень просто, - усмехнувшись,  сказал  Караваев.  -  Вы  совершенно
правильно меня поняли: я умен и блюду собственный интерес. Я мог бы  украсть
эти деньги, не спорю. Кстати, вы ведь еще не  проверили,  есть  ли  на  этих
счетах хоть цент. Может быть, я давно все украл, а сюда  пришел  только  для
того, чтобы вас прикончить. Не думали об этом, а? И не думайте, не надо.  Не
стоит трепать себе нервы из-за того, чего никогда  не  случится.  Зачем  мне
такие деньги? Они нужны для того, чтобы о  них  не  думать,  а  украв  такую
сумму, я был бы вынужден всю оставшуюся жизнь прятаться и дрожать над  своим
сокровищем. Если бы я сбежал с деньгами, вы непременно  объединились  бы  со
своим племянником и отыскали меня, пусть даже это стало бы последним, что вы
сделали в своей жизни. Я не боюсь смерти,  но  и  не  тороплю  ее.  И  я  не
бизнесмен. Для меня будет лучше получить определенный процент с добытой  для
вас суммы и спокойно прожить, отложив часть денег на старость.  Кстати,  при
моей профессии шансов дожить до старости у меня не слишком много. Так  зачем
мне лишние деньги?
   Школьников немного  помолчал,  пытаясь  осмыслить  услышанное.  В  словах
Караваева было что-то  от  собственной  позиции  Владислава  Андреевича,  но
доведенной при этом до полного абсурда. Что  это  значит  -  лишние  деньги?
Лишних денег попросту не бывает...
   - Ты хочешь сказать, что работаешь из любви к искусству?
   - В некотором роде. Давайте не станем вдаваться в подробности. Я, ведь не
спрашиваю у вас, почему  вы  собственноручно  не  устраняете  неугодных  вам
людей. Силы у вас хватит на троих, ума тоже... Чего не хватает?  Не  хватает
профессиональных навыков, которые превращают способного новичка  в  мастера,
да еще, может быть, каких-то микроскопических черточек характера - тех,  что
помогают спокойно наблюдать, как льется кровь, и, может быть, даже  получать
от этого удовольствие. Настоящих солдат не так уж много по сравнению со всей
массой человечества, а настоящих банкиров, прирожденных бизнесменов, умеющих
делать деньги, - и того меньше. А я ненавижу дилетантов. Вот все, что я могу
сказать по данному вопросу.
   Школьников хмыкнул.
   -  Однако,  -  удивленно  проговорил  он.  -  Впервые  вижу  тебя   таким
разговорчивым. Ты не пьян ли часом, Максик?
   - Просто нужно было наконец расставить точки над ?i?, - спокойно  ответил
Караваев, давя в пепельнице  наполовину  выкуренную  сигарету.  -  Чтобы  вы
меньше времени посвящали вашему досье и больше - здоровью и  бизнесу.  Я  не
пытаюсь вам указывать, что делать, я просто говорю, что в  данный  момент  я
для вас не опасен.
   - В данный момент?
   - Постепенно все меняется, правда? К сожалению...
   - Да, - задумчиво проговорил Школьников, - к сожалению.

***

   Юрий раздавил в пепельнице сигарету, залпом  допил  кофе  и  встал  из-за
стола, сразу заполнив своей громоздкой фигурой мизерную кухоньку, где  можно
было, сидя за столом, дотянуться куда угодно - хоть до мойки, хоть до плиты,
хоть до холодильника, С табуретки невозможно было достать рукой разве что до
стоявшего  на  холодильнике  переносного  телевизора  ?Сони?  -   последнего
приобретения Юрия, - но этого и не требовалось: в  отличие  от  стоявшего  в
гостиной  древнего  черно-белого   ?Рекорда?   этот   телевизор   управлялся
дистанционно.
   "Прогресс, - иронично подумал Юрий, покосившись на телевизор, который ему
очень нравился, как нравится ребенку новая  игрушка.  -  Еще  бы  управление
голосом придумали, да такое, чтобы эта штуковина распознавала голос  хозяина
и повиновалась только ему. Ты ему: ?Хочу кино!?. А он тебе - раз! - и  кино.
А  если  хозяин  пьяный,  то  телевизор  ему   будет   отвечать   что-нибудь
наподобие: ?Голосовой отпечаток не опознан?. И ну гавкать! А  то  еще  током
шарахнет. Тоже дистанционно...  Скоро  придумают,  наверное.  Японцы  -  они
головастые. Маленькие, головастенькие японцы. Их очень-очень  много,  и  все
круглые сутки кумекают: что бы это  еще  такое  изобрести?  На  чем  бы  это
заработать? И ведь что  характерно,  в  самом  деле  что-нибудь  выдумывают,
черти-."
   Он боком выдвинулся из-за стола  и  не  глядя  сунул  фаянсовую  чашку  с
отбитым краем в груду грязной  посуды,  заполнявшую  собой  старую  чугунную
мойку,  мимоходом  привычно  подумав,  что  раковину  давно   пора   менять:
заржавела, облупилась, потеряла товарный вид... Деньги на новую  раковину  у
него были, но он не торопился вносить изменения в  интерьер:  отштампованные
из  нержавеющей  стали  по  европейскому  образцу  новомодные   мойки   были
мелковаты, а Юрий никак не мог заставить себя вовремя мыть посуду. Это было,
очевидно, что-то  врожденное,  поскольку  тут  не  помогала  даже  армейская
дисциплина.
   Он сделал шаг в сторону и оказался у окна, выходившего во двор. Внизу,  у
подъезда,   таинственно   поблескивала   в   наступающих   сумерках    крыша
редакционной ?каравеллы?. Через открытую форточку доносился  городской  шум,
отдаленный, но никогда не  стихающий,  и  пронзительные  вопли  игравших  на
детской площадке ребятишек. ?Интересно, - подумал Юрий, - во что они  теперь
играют? Мы играли ?в войнушку?, в Чапаева, в трех  мушкетеров...  А  эти  во
что? В Басаева? В "братву"?"
   В стороне, под кустами сирени, звонко стучали  кости  домино.  ?Рыба!?  -
выкрикнул знакомый голос. Юрию показалось, что кричал Веригин, хотя он мог и
ошибиться: в этом дворе прошла его жизнь,  и  все  голоса  заядлых  дворовых
доминошников были ему более или менее знакомы.
   Закрывать форточку  перед  уходом  он  не  стал:  нужно  было  проветрить
квартиру, а воров он не боялся. Все работающие по наводке домушники в округе
наверняка давным-давно знали, что в квартире у него  брать  нечего,  а  если
ненароком нарвешься на хозяина, то можно недосчитаться зубов и ребер.  Ну  а
если все-таки залезут... Унесут телевизор, что-нибудь из одежды  -  невелика
потеря. И потом, пусть уж лучше через форточку. Надоело дверь чинить...
   Он вышел в комнату, служившую одновременно  и  спальней,  и  гостиной,  и
кабинетом, и вообще всем на свете, бросил мимолетный взгляд  на  развешанные
на стене над кроватью фотографии и,  не  задерживаясь,  прошел  в  прихожую.
Здесь он снял с вешалки и набросил на  плечи  кожаную  куртку.  Куртка  была
новая и еще попахивала  кожгалантереей,  хотя  к  этому  запаху  уже  начали
понемногу примешиваться другие: табака,  одеколона  и  -  совсем  чуточку  -
дизельного топлива, которое  с  аппетитом  употреблял  в  пищу  редакционный
микроавтобус. Несмотря на  новизну,  куртка  уже  успела  перейти  в  разряд
заслуженных, так как ее левую полу украшала аккуратно  заштопанная  дырочка.
Дырочка была очень характерная - в  свое  время  Юрий  перештопал  множество
таких дырок, и именно поэтому штопка  вышла  такой  аккуратной.  Куртку  ему
продырявил две недели назад  один  нервный  сутенер,  когда  догадался,  что
Димочка Светлов, клеящий сразу двоих его ?телок?,  на  самом  деле  является
идущим по следу сенсации журналистом.
   Сутенер, как уже было сказано,  попался  задерганный  и  сразу  же  начал
размахивать  руками,  норовя  нанести   любопытному   клиенту   какие-нибудь
повреждения. ?Клиент?, который решил  во  что  бы  то  ни  стало  выжать  из
довольно избитой темы проституции хороший репортаж на целую колонку, дал ему
сдачи. ?Телки?  издали  пронзительный  хоровой  визг  и,  смешно  семеня  на
высоченных каблуках, всем стадом бросились вдоль по Тверской, сшибая  с  ног
потенциальную клиентуру. На помощь сутенеру пришли его коллеги в  количестве
трех человек, и Юрию, как и в прошлый раз, пришлось покинуть рабочее место и
пустить в ход  кулаки.  Когда  почти  все  закончилось,  упомянутый  нервный
сутенер выхватил из кармана револьвер и выпалил в Юрия из этого пугача. Пуля
испортила новую куртку редакционного водителя, и Юрий,  сильно  разозлившись
по этому поводу, сначала попортил стрелку физиономию, а потом вывел из строя
револьвер. Для этого он обернул правую руку содранным с  сутенера  пиджаком,
зажал в  ней  револьвер,  крепко  упер  его  дульным  срезом  в  асфальт  и,
отвернувшись, спустил курок. Дуло сделалось похожим на распустившийся цветок
лилии, что и требовалось доказать. Юрий запустил сначала бывшим револьвером,
а потом и пиджаком  в  спину  улепетывающему  противнику,  прыгнул  за  руль
?каравеллы? и рванул переулками подальше от Тверской, где уже выли сирены и,
соперничая с неоновыми вывесками, вспыхивали красно-синие  огни  милицейских
мигалок.
   Стоя перед зеркалом, Юрий пригладил волосы и одернул полы куртки.  Он  не
любил разглядывать свое отражение, но сейчас даже ему  было  отлично  видно,
что он стал выглядеть лучше: щеки  слегка  округлились,  в  глазах  появился
блеск, на губах блуждала тень улыбки... И  это  не  говоря  о  том,  что  он
наконец-то сумел прилично одеться - не так, как одеваются банкиры,  конечно,
но так, что не было стыдно показаться на люди.
   А появляться на людях приходилось частенько. Вообще,  Юрий  вынужден  был
признать, что работа ему  досталась  веселая  -  не  такая  веселая,  как  у
спасателей, милиционеров или  врачей  ?скорой  помощи?,  но  все-таки  очень
живая,  не  дающая  обрасти  мхом.  Поначалу  он  даже  удивлялся:  Веригин,
передавший ему по наследству свою  должность,  хоть  и  говорил,  что  будет
весело, но  почему-то  не  предупредил,  что  следует  готовиться  к  боевым
действиям и постоянным нарушениям закона - и мелким, и чуточку покрупнее.  И
лишь позже до Юрия дошло, что он сам виноват в том,  что  его  работа  вдруг
сделалась такой беспокойной. Никто не мог обязать его работать  сверхурочно;
никто не  имел  права  заставлять  водителя  редакционной  машины  рисковать
здоровьем и жизнью, помогая журналистом стряпать их репортажи и  за  шиворот
вытаскивая этих полоумных из спровоцированных ими же  самими  неприятностей.
Юрий в любой момент мог отказаться от участия в  том  или  ином  рискованном
предприятии, но он этого ни разу не сделал,  а  когда  наступал  его  черед,
действовал быстро, умело и эффективно - так, как умел.
   Разумеется, это целиком и полностью устраивало журналистов, которых,  как
известно, во все времена кормило не столько перо, сколько ноги.  Юрий  очень
быстро, фактически после первой же поездки с Дергуновым, приобрел среди  них
устойчивую репутацию человека, за которым в любой ситуации можно чувствовать
себя как за каменной стеной. Снисходительный и  вместе  с  тем  заискивающий
тон, которым люди образованные обычно разговаривают с шофером, очень  быстро
исчез. В пестром журналистском коллективе  Юрий  очень  быстро  стал  своим.
Главный  редактор,  вопреки  опасениям  Юрия,  не  распространялся  о  своих
догадках по поводу его прошлого, но журналисты и сами были  не  лыком  шиты.
Новый  водитель  считался  в  редакции   человеком   таинственным   и,   что
называется, ?с историей?. Редакционные  девицы,  самой  молодой  из  которых
исполнилось восемнадцать, а самой старшей  давно  перевалило  за  пятьдесят,
шептались у него за спиной и усиленно строили ему глазки.  Всеобщий  здешний
любимец Димочка  Светлов,  тот  самый  кудрявый  красавчик,  из-за  которого
нервный сутенер продырявил Юрию куртку и чуть было не продырявил его самого,
однажды заявил Юрию прямо в глаза, что считает его очень  похожим  на  героя
американского боевика ?Гладиатор?, получившего целых пять  ?Оскаров?.  ?Что,
внешне??  -  спросил  тогда  Юрий,  так  и   не   удосужившийся   посмотреть
?Гладиатора?. ?Почему  внешне?  -  удивился  Димочка.  -  Вообще...  Судьба,
по-моему, похожа. Характер...? - ?Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Юрий, -  и
какая, по-твоему, у меня судьба?? Димочка коротко пересказал ему  содержание
фильма,  и  тогда  Юрий  стал  хохотать.  Он  хохотал  долго  и  с  огромным
удовольствием,  а  когда  закончил,  сказал  обиженному  Димочке   Светлову:
?Извини. Просто ты ошибся. Сроду не бросал никому никаких  вызовов,  поверь.
Разве что на ринге... А умение бить морды вовсе  не  означает,  что  человек
непременно герой и  имеет  романтическое  прошлое.  Ясно??.  -  ?Так  точно,
товарищ старший лейтенант, - кисло ответил Димочка. - Не хочешь  говорить  -
черт с тобой. Я же понимаю: военная тайна и все такое прочее. А я кто?  Я  -
журналюга, трепач, сливной информационный бачок. Этакая,  знаешь,  фаянсовая
посудина, в которую что ни залей, все равно рано или  поздно  выльется  -  с
шумом, с плеском, с брызгами...? - ?Дурень ты, - сказал ему  Юрий,  -  а  не
журналист. Уж не знаю,  какая  ты  там  посудина,  но  башка  у  тебя  точно
фаянсовая, причем сплошная, без единого пузырька внутри. Надо же было  такое
сочинить!"
   ...Юрий похлопал себя по карманам, проверяя, все ли на месте, и вышел  из
дому, заперев дверь на два оборота ключа. Старенький замок в последнее время
начал барахлить, но Юрий  медлил  с  заменой:  эта  железка  имела  над  ним
странную власть, словно была неким талисманом, одной из ниточек, которые все
еще связывали его с мамой и отцом. Он  знал,  что  менять  замок  все  равно
придется (с тех пор как он вернулся с  войны  и  поселился  здесь,  на  долю
входной двери его квартиры выпало слишком много испытаний, которые  были  бы
не под силу и более прочному запорному устройству), но решил  ждать  до  тех
пор, пока замок окончательно не откажет. Едва различимый  звон  пружины  был
знаком ему  с  самого  детства,  и  до  сих  пор,  возвращаясь  домой,  Юрий
неосознанно ждал, что вслед за  этим  мелодичным  позвякиванием  из  глубины
квартиры послышится мамин голос: ?Вернулся, сынок??.
   Дизельный движок завелся  с  пол-оборота  и  мягко  зарокотал.  Во  дворе
начинало темнеть. Юрий включил габаритные огни,  и  сейчас  же  приглушенным
светом зажглась приборная панель. Он опустил стекло и закурил,  стараясь  не
обращать внимания на доносившийся  из-под  сирени  голос  Веригина,  который
заплетающимся языком в сотый, наверное, раз рассказывал своим  партнерам  по
домино про то, какую классную работенку он подсеял Юрке  Филатову.  Рассказ,
как обычно,  завершился  сакраментальной  фразой:  ?А  благодарность  где??.
Вопреки собственному желанию Юрий слегка поморщился, трогая машину с  места:
он уже трижды выражал Веригину  свою  признательность,  выставляя  по  литру
водки, но тот, как видно, считал, что изба без четырех углов не  строится  и
что Бог - не дурак, любит пятак.
   Сдержанно клокоча двигателем, черная ?каравелла?  прокатилась  по  двору,
повернула направо и, мигая теплым  оранжевым  огоньком  указателя  поворота,
влилась в транспортный поток на проспекте.
   Он вел машину в сторону центра, где на углу Земляного вала и Покровки его
дожидался Светлов. По мере приближения к цели транспортный поток густел,  но
Юрий не замечал  этого,  управляя  громоздким  микроавтобусом  с  врожденной
ловкостью  коренного  жителя  большого  города.   Вернувшись   домой   после
нескольких лет отсутствия, он поначалу  терялся  на  сумасшедших  московских
улицах - отвык, одичал, выпал из ритма. Но вскоре все вернулось, все  встало
на места - по крайней мере, все, что  касалось  рефлексов  и  чисто  внешней
стороны  жизни.  Внутри  у  Юрия  по-прежнему  царил  странный  разлад.   Он
чувствовал себя упрямым туристом, который, целиком  положившись  на  компас,
прет напролом через глухую тайгу, распугивая медведей, в то  время  как  его
товарищи продолжают свой путь по благоустроенной тропе с местами для ночлега
и прибитыми на каждой развилке указателями.
   "Интересно, что задумал наш Димочка на сей раз? - подумал Юрий. -  Ох,  и
не люблю же я этих его прогулок по ночной Москве! Обязательн