У  края  тротуара,  скрипнув  тормозами,  остановился
потрепанный "рено" того непередаваемого грязно-серого цвета,
который  часто  присущ  очень  старым  и  очень  неухоженным
иномаркам.  Дизельный  движок  мерно  тарахтел  под  неровно
окрашенным капотом. Дверца "рено" распахнулась, и  водитель,
какой-то  абсолютно незнакомый широкоплечий тип со  зверской
рожей  и  в  темных очках, приглашающе похлопал  по  сиденью
рядом   с  собой  огромной  костлявой  ладонью.  Степанихину
показалось,  что  руки  у  этого субъекта  непропорционально
длинные,  как у человекообразной обезьяны. "Ого!  -  подумал
он.  -  Ну  и  типы работают на нашего Гогу! Я действительно
очень  многого не знаю. Это нехорошо, это надо исправлять..,
если еще не очень поздно".
     Он подошел к машине и нерешительно заглянул в салон.
      -  Садитесь скорее, - поторопил его верзила  в  темных
очках.  Степанихина неприятно поразили его сломанный  нос  и
уши,  которые  словно побывали в мясорубке. - Живее,  живее,
нельзя, чтобы нас видели вместе!
     Степанихин помедлил еще секунду.
     - Вы от Бекешина? - спросил он.
      -  Ну разумеется! - раздраженно ответил водитель. - Да
садитесь же вы! Пулю захотели схлопотать?
      Это было настолько неожиданно, что Степанихин нырнул в
салон  и  захлопнул  за собой дверцу, позабыв  все  вопросы,
которые собирался задать.
      -  Какую  еще пулю? - тупо спросил он. Машина,  громко
рыча  глушителем,  сорвалась с места, и Степанихин  вынужден
был отметить, что такой старт сделал бы честь даже некоторым
бензиновым автомобилям.
     - Свинцовую пулю, - любезно пояснил водитель. - За мной
охотятся.  За Бекешиным охотятся тоже, а в ближайшее  время,
скорее всего, начнут охотиться и за вами. Это все из-за того
грузовика...  Черт,  до чего же все  не  вовремя!  Сейчас  я
отвезу  вас к Бекешину, и постарайтесь забыть, что  вы  меня
видели.  Договорились? Возьмите-ка на заднем сиденье  сумку.
Там  парик  и очки, наденьте. Да не кривитесь,  не  надо!  В
вашем  положении  выбирать не приходится. Делайте,  что  вам
говорят!
      Не  отрывая взгляда от дороги, он открыл узкий  ящичек
слева под приборной панелью. Растерявшийся под этим натиском
Степанихин  послушно перекрутился винтом и полез  на  заднее
сиденье,  где  действительно обнаружилась  тощая  спортивная
сумка  на  "молнии".  Он потянулся за  ней  и  вдруг  ощутил
правым, повернутым к водителю виском прикосновение холодного
металла.  Он  услышал  грохот и ощутил тупой  безболезненный
удар в голову, после которого стало темно и тихо.
      ...Его  нашли буквально через несколько часов на  краю
Битцевского лесопарка. Степанихин лежал на траве лицом вниз.
Правый висок его был прострелен, края раны запеклись и  были
обожжены  выстрелом в упор. В правой руке Степанихин  сжимал
пистолет  системы  "ТТ", произведенный в Китайской  Народной
Республике,  -  тот  самый, из которого в одиннадцатом  часу
утра был застрелен директор "Трансэнерго" Иванов.
       Когда   стали   известны  результаты   баллистической
m*a/%`b('k, следственная бригада вздохнула с облегчением. На
допрос  была  вызвана супруга Степанихина Ольга  Ивановна  -
худосочная    вертлявая   бабенка   весьма   недвусмысленной
наружности.  Ее взяли в оборот, и - о чудо! - на  первом  же
допросе выяснилось, что она состояла в интимных отношениях с
начальником  мужа. Она клялась и божилась,  что  "это"  было
всего  два  раза  и  что  муж ни о чем  не  догадывался,  но
следствию  уже  все было ясно. Степанихин  каким-то  образом
узнал  об  измене  жены, застрелил обидчика  и  не  придумал
ничего  умнее, чем пустить себе пулю в висок.  История  была
дурацкая, но вполне обыденная. На том и порешили. Дело пошло
в архив.

                             ***

      Бекешин  проснулся в пятом часу утра и  долго  не  мог
сообразить, где находится. Под боком была какая-то бугристая
и  одновременно упругая поверхность, нос упирался в шершавую
пыльную ткань. Голова гудела, как колокол, во рту было,  как
в  полковом  нужнике,  язык распух,  казалось,  до  размеров
хлебной   лопаты  и  был  шершавым,  как  наждачная  бумага.
"Перебор, - понял Бекешин. - Что же вчера было-то?"
      Он провел по телу дрожащей рукой и обнаружил, что спал
одетым.  Учитывая общее состояние организма, в этом не  было
ничего удивительного. Было бы, наоборот, очень странно, если
бы одежды на нем не оказалось. Спал-то он явно не дома...  А
где же тогда?
      Заранее стиснув зубы в предчувствии тошноты и головной
боли, Бекешин перевернулся на спину и открыл глаза. Все было
тут  как  тут,  весь  чертов набор  постэффектов:  в  голове
взорвалась  водородная  бомба, весь мир  косо  шарахнулся  в
сторону,  к  горлу подкатило, да так, что Бекешин  испуганно
зажал  рот  обеими руками. Он поспешно зажмурился,  и  перед
глазами  у него медленно распустились сгустки белого  цвета,
очень красивые на черном фоне, но тоже вызывающие тошноту.
     Он снова осторожно открыл глаза. Над головой у него был
низкий   беленый  потолок  с  рустованными  швами.   Кое-где
штукатурка из швов выпала, бесстыдно обнажив шершавый  серый
бетон.  Посреди потолка висела древняя, как "Слово  о  полку
Игореве",  дешевенькая люстра с пожелтевшими  пластмассовыми
висюльками  "под хрусталь". Бекешин с трудом припомнил,  что
люстра  называется  "Каскад" и что в давно  забытые  времена
дефицита  за этими люстрами, как за синей птицей,  охотились
толпы осатаневших от жажды красивой жизни соотечественников.
      Еще  он  обнаружил,  что лежит на старом  продавленном
диване  -  натурально, без постельного белья, но с  довольно
мягкой  подушкой  под  головой. В ногах  дивана  возвышался,
тускло   отсвечивая  в  предрассветных  сереньких   сумерках
остатками  облезшего  лака,  древний  платяной  шкаф  -  еще
фанерный, с зеркалом на дверце. На шкафу громоздился  какой-
то  пыльный хлам, дальше просматривалась застекленная дверь,
которая  по идее должна была вести в прихожую, а левее,  под
прямым  углом к этой двери, обнаружилась еще одна - в кухню,
где  тускло  мерцал синеватым огнем фитиль газовой  колонки.
Dаже в полумраке Бекешин отчетливо видел, что обои на стенах
выгоревшие,  дешевенькие, с древним рисунком  и  что  вокруг
выключателя на стене темнеет неопрятное засаленное пятно.
      "Это  что еще за притон? - с некоторым испугом подумал
он. - Куда это меня занесло?"
      Он  напрягся, пытаясь вспомнить подробности вчерашнего
вечера,  и наконец подробности эти начали проступать  сквозь
густую  похмельную муть, как проступают очертания  предметов
сквозь предутренний туман.
      Ну конечно! Они со стариной Филом заключили договор  о
дружбе   и   взаимопомощи,  подписали   в   офисе   трудовое
соглашение.., нет, сначала они купили Филу приличные тряпки,
а  уже  потом  поехали в офис.., а еще потом они  заехали  в
супермаркет  и,  помнится, набрали  полные  руки  спиртного.
Филатов не возражал, а Георгий действовал с расчетом: он  не
мог  спокойно  спать, пока не узнает, что  известно  старине
Филу и о чем тот догадывается.
      "М-да,  -  с  огромной  неловкостью  подумал  Бекешин,
разглядывая  потолок. - Провел, значит, разведку...  Это  я,
значит,  у  Фила на хате. Отдыхаю после удачно  проведенного
прощупывания. Вспомнить бы только, нащупал я в конце  концов
хоть что-нибудь или нет? О чем мы хоть говорили-то?"
     Он напрягся еще сильнее и вроде бы припомнил, что все у
них  шло  как по маслу. Они даже не спорили, как это  бывало
раньше.  Вроде бы обсуждались какие-то философские проблемы,
но вполне мирно и цивилизованно... Впрочем, нет. Что-то было
там  такое..,  про  реформы.  И  про  реформаторов,  которые
умерли. Н-да... Момент был острый, но потом все как-то сошло
на  нет, и дальше все было нормально. Фил пил, не чинясь,  и
вполне  исправно  хмелел, и они даже пели какие-то  строевые
песни,  памятные  еще с благословенных училищных  времен,  а
потом...
     А вот о том, что было потом, воспоминаний у Бекешина не
осталось.  Упились и упали, надо полагать... Н-да. Разведка.
Тайный   и   незаметный  сбор  информации  о   потенциальном
противнике.  Штирлиц выхватил шашку и воскликнул:  "Порублю,
сволочи!" Эсэсовцы подумали и скинулись по рублю...  Оч-чень
мило.
      Медленно и осторожно, чтобы резкое движение не вызвало
нового  приступа тошноты, Бекешин повернул голову  и  увидел
заставленный бутылками стол, древний телевизор,  на  пыльном
экране  которого  кто-то написал его, бекешинским,  почерком
короткое  матерное ругательство, и ветхое кресло, в котором,
запрокинув голову и выставив острый кадык, мирно спал хозяин
этой берлоги - разумеется, тоже одетый и даже, в отличие  от
Бекешина,   обутый.   На  полу  рядом   с   креслом   стояла
переполненная пепельница, часть окурков из которой выпала  и
раскатилась  по неровному щелястому полу. В воздухе  вонючим
туманом  неподвижно  стоял  холодный  табачный  дым.  Пустая
скомканная картонка из-под сигарет валялась рядом, и тут  же
стоял пустой захватанный стакан.
      "Добавлял  он,  что  ли? - подумал  Георгий.  -  Ну  и
здоровый  же  лось!  Я просто забыл, какой  он  здоровенный,
иначе даже и пытаться не стал бы его перепить..."
      Он  полежал еще немного, постепенно приходя в  себя  и
глядя  на  стол,  где в полном беспорядке  стояли  и  лежали
бутылки  - как пустые, так и полные. Ну конечно! Топливом-то
он  запасался,  как  обычно, но,  во-первых,  не  учел  того
обстоятельства,  что  днем  уже  основательно  приложился  к
бутылке в бане у старика, а во-вторых, будь у него при  себе
хоть   немного   кокаина,  даже  вдвое  большее   количество
спиртного  было бы ему нипочем. Но нюхать коку  при  старине
Филе  было  нельзя  ни  в коем случае  -  это  разрушило  бы
тщательно создаваемый образ честного бизнесмена, на которого
наехали тупые сибирские бандиты. Вот и результат...
     "Ничего, - успокоил он себя. - Нет худа без добра. Зато
на  опохмелку  осталось,  не  то  что  всегда...  Все  будет
нормально", - решил он и начал осторожно спускать  с  дивана
ноги - сначала одну (левую, кажется), а потом другую.
      Мир  вокруг  него  снова попытался пуститься  в  пляс.
"Стоп",  - строго сказал миру Бекешин и встал, для  верности
придерживаясь  рукой  за  спинку  дивана.  Квартира  немного
покружилась вокруг него, как граммофонная пластинка, а когда
она нехотя остановилась, Бекешин тронулся в путь.
      Первым,  что подвернулось ему под руку, была непочатая
бутылка  джина.  Скрипя  зубами  от  нетерпения,  Бекешин  с
треском  сорвал  с  нее  колпачок и присосался  к  горлышку.
"Похмельный  синдром,  -  подумал  он,  становясь   в   позу
горниста,  играющего  подъем. - Первый  и  основной  признак
начинающегося алкоголизма. Тоже мне, открытие! А кто из  нас
не  алкоголик? Угадайте с трех раз. Не знаете? Хорошо, я вам
отвечу: тот, кто уже помер от водки..."
      Отвратительно  воняющий  можжевельником  жидкий  огонь
хлынул  в  глотку,  опалил  пищевод  и  разлился  по  животу
испепеляющим  жаром.  Бекешин закашлялся,  прижимая  ко  рту
несвежий   рукав   сорочки.  Когда   кашель   отступил,   он
почувствовал, что понемногу оживает. Шаря глазами по столу в
поисках  закуски, которой там не было, Бекешин вдруг  увидел
среди  бутылок  свой  револьвер -  короткоствольный  "ругер"
двадцать   второго   калибра,   о   котором   накануне   так
пренебрежительно отозвался Филатов. Старина Фил, конечно же,
был  прав, он был настоящим экспертом во всем, что  касается
оружия и ведения боевых действий, но на дистанции в полтора-
два  метра  разница между "ругером" и каким-нибудь "кольтом"
не  так уж существенна. А если подойти поближе и пальнуть  в
упор  и  не  в голову, а в кадык, к примеру...  Вот  в  этот
мощный,  хрящеватый,  нахально задранный  к  потолку  и  уже
нуждающийся в бритье...
      Нет,  это,  конечно,  нехорошо. Нехорошо  в  принципе,
нехорошо  по  определению и с любой точки  зрения:  с  точки
зрения  десяти заповедей, с точки зрения уголовного кодекса,
с  точки  зрения  обыкновенной морали,  наконец.  Это  очень
нехорошо:  стрелять в спящего человека, который,  во-первых,
ничего  не  подозревает  и не может  защищаться,  во-вторых,
является  твоим старинным приятелем, который пригласил  тебя
домой  и  уложил, скотину этакую, на собственный диван,  сам
устроившись  на  ночь  в кресле..,  да  ерунда  это  все!  В
человека,  который ни в чем не виноват, которого ты  сам  по
-%$.,ka+(n втравил в историю, который пытался тебе помочь  и
при  этом  совершил  в  буквальном смысле  слова  чудеса,  -
стрелять в этого человека было очень, очень некрасиво.
      "Экая  я  свинья", - подумал Бекешин и  только  теперь
заметил, что уже держит револьвер в руке. В правой. В  левой
руке  у  него была зажата бутылка с джином, и он поднес  эту
бутылку  к  губам и сделал большой глоток, не сводя  глаз  с
мирно посапывавшего в кресле Филатова. Это смерть посапывала
там, в кресле. Если только он узнает, кто стоял за всеми его
жуткими  приключениями, за всеми этими смертями...  Бекешину
уже   приходилось  довольно  тесно  общаться  с   ветеранами
различных   локальных  войн,  которых   за   последние   два
десятилетия  началось и кончилось черт знает сколько,  и  он
знал,  что  в  подобных ситуациях эти люди  действуют  чисто
рефлекторно,  не успев даже подумать. "Шлепнет  он  меня,  -
подумал  Бекешин с неестественным спокойствием. -  Рано  или
поздно все кончится именно так. Он ведь не успокоится до тех
пор, пока не разберется во всем до самых мелких мелочей  или
пока  я  его  не шлепну. Лучший способ защиты  -  нападение.
Старина  Фил  -  хороший  парень, но он  представляет  собой
объективную угрозу, такую же недвусмысленную, как  несущийся
прямо на тебя тепловоз, и даже более реальную, потому что от
него, в отличие от тепловоза, не увернешься. Интересная это,
должно  быть, штука - тепловоз, который охотится  за  тобой,
персонально... Да нет, тепловоз - он все-таки по  рельсам...
Грузовик.  Даже  не  грузовик,  а  танк.  Огромный,  мощный,
неуязвимый, выйдет на огневую позицию и как жахнет -  клочья
полетят, хоронить будет нечего..."
      "А  про совесть мы уже все выяснили, - сказал он себе,
почесывая щеку револьверной мушкой. - Да и при чем тут какая-
то  совесть,  когда  тебя, того и гляди, раздавят  в  тонкий
блин.   И   нечего  тут  мудрить,  изобретать  велосипед   с
вертикальным  взлетом, когда решение - вот оно,  в  руке.  В
правой, естественно, в левой-то у нас бутылка..."
      Он  снова отхлебнул джина, подумав мимоходом, что если
так  пойдет  и  дальше, то через пару  минут  он  не  сможет
навести   револьвер  на  цель,  и  осторожно  взвел   курок.
Проклятая  штуковина  все  равно  щелкнула,  но  Филатов  не
проснулся.
      Бекешин  плавно поднял оружие и прицелился  в  старину
Фила  -  как  и собирался, в горло, прямо в кадык.  Рука  не
дрожала - спасибо джину, - ив голове больше не гудело,  и  с
желудком  был  полный порядок, "И все, -  подумал  он.  -  И
никаких проблем. Нажать один раз, и все позади. Соберу  свои
манатки, надену пиджак, галстук, положу в карманы бумажник и
телефон, тихонько выйду за дверь, спущусь по лестнице и сяду
в "мерседес"..."
      "Да-да,  -  сказал где-то внутри его головы незнакомый
ехидный  голосок,  и Бекешин похолодел. -  Да-да,  -  сказал
голосок,  конечно.  В "мерседес". В свой  огромный,  черный,
сверкающий  пятисотый "мерседес". В тот самый,  который  всю
ночь  проторчал  у подъезда, мозоля глаза местной  шантрапе,
дворникам и, возможно, даже участковому. "Мерседес"  мозолил
глаза  на  улице,  а  его  владелец  любезничал  с  соседкой
Tилатова,   расчудесной  тетей  Машей,  звенел   перед   ней
бутылками  и  вообще, кажется, сделал  все,  чтобы  его  как
следует разглядели и запомнили. А потом тихо шлепнул хозяина
и  тихо, совсем тихо ушел, совершенно никем не замеченный  и
не узнанный. А-а-атлично!!! Если уж на то пошло, то стрелять
надо  не  в  Филатова,  а в себя. Как  это  было  сказано  у
Киплинга:  может быть, ты разобьешь себе голову, и  в  дырку
войдет  хоть  немножечко ума... Что-то в этом роде.  Маугли.
Балу. Мы с тобой одной крови - ты и я..."
      -  О  Господи, - хрипло прошептал Бекешин, прислонился
задом к краю стола и основательно приложился к бутылке.
     Юрий понял, что запал выгорел до конца и продолжения не
будет. Притворяться спящим больше не имело смысла, тем более
что  у  него  зверски затекла шея - тоже  додумался,  выбрал
позу...  Он  открыл глаза и поднял голову,  сонно  моргая  и
зевая во весь рот. Бекешин вздрогнул, - поперхнулся джином и
так  резко  спрятал за спину руку с револьвером, что  позади
него со звоном повалились пустые бутылки.
     - Ты чего? - спросил Юрий, когда он перестал кашлять.
     - Я ничего, - сказал Бекешин. - А ты чего?
      -  Гм... Я? Проснулся вот, как видишь. Чепуха какая-то
снилась. Будто поставили меня к дувалу и вот-вот шлепнут.  И
так  мне  от  этого  скучно сделалось,  что  не  выдержал  -
проснулся. А ты, я вижу, уже похмеляешься? Плесни-ка и  мне,
а то башка чугунная, хоть ты стены ей ломай...
      Он  поднял стоявший подле кресла стакан и протянул его
Бекешину.  Георгий  щедро плеснул  туда  джина,  гадая,  что
должен  означать  этот  филатовский сон.  Подозрения  самого
неприятного  свойства  опять  всколыхнулись  в   его   душе,
спрятанный  за  спину револьвер жег ладонь, и  он  осторожно
выпустил его и легонько оттолкнул кончиками пальцев. Бутылки
снова звякнули, но Филатов не обратил на это внимания: держа
на отлете стакан и перегнувшись через подлокотник кресла, он
рылся в пепельнице двумя пальцами, выбирая бычок подлиннее.
       -  С-слушай,  -  сказал  ему  Бекешин,  чтобы  скрыть
неловкость.  -  Чего вчера было-то? Что-то у  меня  картинка
засвечена...
      - Да что было, - невнятно сказал Филатов, держа в углу
рта окурок и чиркая зажигалкой. - Ничего особенного не было.
Выпивка  была, закуски не было... Я, честно говоря,  сам  ни
черта   не   помню.   Помню,  по  телефону   ты   с   кем-то
разговаривал...
      -  О  чем? - с деланным безразличием спросил  Бекешин,
подавляя желание опять припасть к бутылке.
     - А я откуда знаю? - не менее безразлично пожал плечами
Юрий. - Позвонили тебе по мобильнику, ты ответил... Да,  нет
-  вот  и весь разговор... А! Ты просил напомнить, что  тебе
нужно позвонить ближе к обеду.
     - Куда? - тупо спросил Бекешин.
     - Ну, брат... Это тебе виднее.
      Георгий  задумался, все еще держа в  руке  бутылку,  в
которой теперь оставалось не больше половины ее содержимого.
Кто же все-таки звонил? Неужели Горечаев? "Да, - решил он. -
Позвоню Горечаеву. Он сейчас единственный человек, с которым
,-% есть о чем разговаривать. Даже если вчера вечером звонил
не  он,  поговорить со стариком просто необходимо.  С  Филом
нужно  что-то делать, и делать срочно. Не нравятся  мне  его
намеки, ох, не нравятся... С другой стороны, на него это  не
очень-то  похоже - намеки, иносказания, хождение  вокруг  да
около...   Такой   всегда   был   открытый,   прямой,    как
железнодорожная шпала, и вдруг - намеки. Ведь чуть до  греха
не  довел! Не прояснись у меня вовремя в башке, стоял  бы  я
сейчас над свежим трупом и локти кусал..."
      - Ну ладно, - сказал он. - Слушай, у тебя бритва есть?
Хотя  о чем это я, тебя же здесь полгода не было.;. Ну, хоть
вода-то из крана течет?
      -  Понятия не имею, - честно ответил Юрий. Смотреть на
Бекешина и тем более разговаривать с ним ему было неприятно,
но  он  огромным усилием воли подавил в себе желание встать,
взять друга Гошку за манишку и трясти до тех пор, пока он не
скажет   все  как  есть.  Останавливало  его  только   ясное
понимание того, что Бекешин ничего ему не скажет, а  если  и
скажет  что-нибудь, то непременно соврет: уж если  дошло  до
револьвера,  то  дело  наверняка очень серьезное.  Деньги  -