Трубку сняли после третьего гудка, но  никакого  ответа  не  последовало,
хотя Юрий отчетливо слышал  хрипловатое  дыхание  на  противоположном  конце
провода. Ему даже показалось, что человек, снявший трубку, пытается сдержать
дыхание, чтобы не выдать своего присутствия. Это было ужасно глупо -  этакое
телефонное хулиганство наоборот, - и когда Юрий заговорил, его голос  звучал
немного резче, чем этого требовала ситуация.
   - Алло! Мне нужен Умар.
   В трубке помолчали, а затем осторожно переспросили:
   - Умар?
   Собеседник Юрия изо всех сил старался  говорить  чисто,  но  неистребимый
акцент все равно выпирал, как шило из мешка, и то,  что  абонент  откровенно
трусил, заставило Юрия довольно улыбнуться.
   - Умар, Умар, - сказал он. - Только не говори, что не знаешь, кто это.
   - А кто спрашивает?
   - Скажи, это его сосед. Тот самый, с которым он так хотел побрататься.
   - Побрататься? Зачем? Юрий вздохнул.
   - Не твое дело, приятель, - отрезал он.  -  Умар  сам  оставил  мне  этот
номер, так что вынь палец из задницы и позови Умара к телефону.
   - Умара сейчас нет, - ответила трубка. - Оставьте номер, он перезвонит.
   - У меня нет номера, старик, - сказал Юрий. - Когда вернется Умар?
   - Откуда знаю, э? - возмутился сидевший на телефоне кавказец. - Два часа,
три часа.., месяц, год... Мне  не  сказал,  когда  вернется.  Дела  у  него,
понимаешь?
   - Знаю я его дела. На каком вокзале его искать?
   - Не знаю, дорогой. Зачем  вокзал?  Умар  на  вокзал  не  ходит,  Умар  -
уважаемый человек.
   - Эх, ты, - сказал Юрий, - жопа с ручками. Что ж ты болтаешь-то? А  вдруг
я из ментовки?
   Он брякнул трубку на рычаг, оставив  своего  собеседника  размышлять  над
смыслом последней фразы, выдернул из прорези телефона магнитную  карточку  и
вышел  из  будки,  на  ходу  докуривая  бычок.  Он  ненадолго  задержался  у
коммерческой палатки, чтобы  купить  сигарет,  и  вернулся  к  машине.  Было
совершенно непонятно, что делать дальше. Можно  было  вернуться  к  Таниному
дому в надежде застать там Самойлова или Разгонова, но Юрий сомневался,  что
те сидят и поджидают  его  в  опустевшей  квартире.  Конечно,  Самойлов  мог
оказаться там - его не могло не обеспокоить исчезновение содержанки, но Юрий
решительно не мог придумать, о  чем  говорить  с  Георгиевским  кавалером  и
лауреатом литературной премии. Вот разве  что  направить  его  на  анонимное
обследование в ближайшую поликлинику, чтобы  не  слишком  распалялся,  строя
честолюбивые планы... А дальше что?
   Строго говоря, Юрий не имел об этом ни малейшего представления.  Он  даже
не знал, зачем отправил из города Таню. Боль  и  ярость,  толкавшие  его  на
поиски Умара, успели притупиться, чему очень способствовала вчерашняя  ночь.
Так, наверное, чувствовал себя  Железный  Дровосек,  получив  от  волшебника
набитое опилками атласное сердце. Мертвые были оплаканы и  похоронены,  и  у
Юрия не осталось желания удлинять список жертв этой необъявленной войны.  Но
что-то упорно подсказывало ему, что  от  его  желания  здесь  зависит  очень
немногое - почти ничего, если быть точным и называть вещи своими именами. За
кулисами событий уродливой тенью маячил майор Разгонов - злая  марионетка  с
деревянной головой, стащившая у кукловода  ключи  от  балагана  и  на  время
завладевшая нитями, которые заставляют других кукол  двигаться,  говорить  и
стрелять друг  в  друга  из  картонных  пугачей.  Только  "хлебные  шарики",
которыми заряжались эти пугачи, оставляли после  себя  настоящие  дырки,  из
которых текла отнюдь не бутафорская кровь...
   Садясь в машину, он сначала заглянул на  заднее  сиденье,  словно  ожидая
увидеть там притаившегося вооруженного человека. Разумеется,  там  ничего  и
никого  не  было,  кроме  горсточки   просыпанных   кем-то   из   пассажиров
картофельных чипсов, растоптанных и перемолотых в мелкую труху. Это  зрелище
напомнило Юрию о том, что жизнь продолжается несмотря ни за что, а  внезапно
заурчавший желудок выразил полное согласие с таким утверждением.
   - Хорошо, хорошо, - сказал желудку Юрий, смахнул с сиденья крошки  чипсов
и отправился на поиски пассажира, который  рискнул  бы  воспользоваться  его
услугами в качестве таксиста.
   На стоянке такси он неожиданно встретил  Бармалея.  Тот  стоял  в  хвосте
длинной очереди, прислонившись задом к крылу своей "Волги", и мрачно  курил,
морщась от попадавших в лицо и за шиворот капель  дождя.  Юрий  уже  неплохо
знал этого человека-медведя, и не обратил внимания на  похоронное  выражение
его лица. Они пожали друг другу руки и успели  обменяться  парой  ничего  не
значащих фраз, но тут очередь пришла в движение, и  Бармалей  с  неожиданной
прытью юркнул за  руль.  Юрий  поднял  руку  в  прощальном  приветствии,  но
Бармалей опустил стекло со своей стороны, выставил голову в окошко и сказал:
   - Чуть было не забыл. Тут наши ребята с  бандюками  связались  -  ну,  ты
помнишь, насчет крыши...
   - И как?.. - с вялым интересом спросил Юрий.
   - Да пока никак, - ответил Бармалей. - Обещали разобраться, но что-то мне
кажется, что у них самих кишка тонка против чеченов.
   - Мне тоже так кажется, - согласился  Юрий.  "Волга"  фыркнула  выхлопной
трубой и подъехала вперед на пару корпусов.  Юрий  не  стал  ее  догонять  -
говорить было, в общем, не о чем. Он  поймал  себя  на  странном  чувстве  -
проблемы, которые волновали его еще вчера, незаметно отошли на второй  план,
и теперь казалось, что весь привычный мир отделен от него  толстым  стеклом,
как в аквариуме. "Это не они за  стеклом,  -  подумал  Юрий,  -  а  я.  Я  в
аквариуме, а точнее, под  колпаком,  и  даже  не  под  одним,  а  под  тремя
колпаками. Один колпак - чеченцы, другой - Понтиак, а третий - родные  менты
в лице Разгонова, он же Кощей,  костлявая  сволочь,  которая  всю  эту  кашу
заварила..." Он огляделся, почти уверенный, что увидит где-нибудь неподалеку
либо  притаившегося  за   телефонной   будкой   майора,   либо   внимательно
приглядывающегося к нему чеченца, а  то  и  Маныча  с  расквашенной  волчьей
мордой, но вокруг кипела обычная привокзальная суета, казавшаяся  еще  более
оживленной  из-за  моросящего  дождя,  который  заставлял  людей   двигаться
быстрее.
   Он успел-таки сделать пару довольно прибыльных  рейсов  и  даже  разжился
валютой: миниатюрный японец, впервые попавший в Россию, пришел в восторг  от
его автомобиля, трижды обежал его кругом, интимно шелестя видеокамерой, и на
прощание сунул  Юрию  двадцать  долларов.  Он  вышел  у  подъезда  гостиницы
"Космос". Юрий проводил его взглядом, затолкал в бумажник зеленую  купюру  и
подумал, что теперь самое время позвонить Валиевым.  Вряд  ли  Ольга  сейчас
остро нуждалась в деньгах -  Валиев  наверняка  оставил  им  с  Машкой  хоть
что-нибудь, но для  пущего  спокойствия  это  следовало  узнать.  И  вообще,
подумал Юрий, не в деньгах же дело. Может, ей гвоздь надо забить,  а  может,
просто поговорить с кем-нибудь, кто знает?
   Телефон Валиевых молчал. Слушая длинные гудки, Юрий постучал себя по  лбу
согнутым пальцем: ну конечно! Машка" в детском  саду,  Ольга  на  работе,  а
толстяк Боцман, полосатый кот неустановленной породы, к телефону не подходит
принципиально. Правда, смерть мужа далась  Ольге  тяжело,  и  она  взяла  на
работе отпуск, который  по  графику  полагался  ей  только  в  декабре,  но,
возможно, сидеть в пустой квартире оказалось еще труднее,  чем  работать,  а
прервать отпуск всегда проще, чем получить. "Позвоню вечером", - подумал он,
и эта мысль внезапно уколола его ледяной иглой в самое  сердце:  кто  знает,
где он будет вечером и будет ли вообще?
   Он  закурил,  чтобы  прогнать  непрошенный  холод,  дернул  книзу   рычаг
таксофона и, сверившись с запиской, настучал на клавиатуре номер  Умара.  На
этот раз трубку сняли сразу, и голос, который послышался в наушнике, был  до
отвращения знаком Юрию.
   - Умар? - спросил Филатов, хотя и так знал,  с  кем  говорит.  Из  трубки
вдруг потянуло ледяным кладбищенским холодком,  но  это  была,  конечно  же,
только игра воображения. Эта промозглая сырость,  пропитанная  густой  вонью
паленых тряпок, подгоревшего  человеческого  мяса,  расплавленной  резины  и
экскрементов, просто не имела права на существование здесь, в  самом  центре
Москвы, в двух шагах от гостиницы "Космос",  уходившей  в  серое  ноябрьское
небо огромной изогнутой пластиной сплошного стекла,  рассеченной  на  ровные
прямоугольники  несокрушимыми  железобетонными  конструкциями.  Этот   запах
горелых и промерзших, загаженных, залитых кровью, припорошенных  известковой
пылью кирпичей существовал только в искалеченной памяти старшего  лейтенанта
Филатова, и он, тряхнув головой,  отогнал  галлюцинацию,  навеянную  звуками
этого хрипловатого, с едва заметным акцентом голоса.
   - А, это ты! - обрадовался Умар. - Здравствуй, брат!  Я  слышал,  что  ты
меня разыскиваешь, и оставил тебе номер телефона.
   - Для этого не обязательно было ломать дверь, - заметил Юрий.
   - Твоя правда, брат, твоя  правда!  Но  ведь  и  ты,  когда  искал  меня,
зачем-то избил моих людей. Я думал, может, тебе так больше нравится. Прости,
если я ошибся. Я хотел сделать тебе приятное.
   - Ладно, замнем, - проворчал Юрий. - Считай, что я  на  седьмом  небе  от
счастья.
   - Я рад, - жизнерадостно откликнулся Умар. В его голосе звучала насмешка,
но Юрий, стиснув зубы, решил не обращать на это внимания.  В  конце  концов,
то, что он намеревался сказать, действительно заслуживало  пренебрежительной
улыбки. - Зачем ты искал меня,  брат?  -  продолжал  чеченец.  -  Мои  люди,
которых ты избил на вокзале, передали мне, что тебе нужна работа, которую  я
предлагаю.
   - Твои бараны все перепутали, -  с  усилием  выталкивая  из  себя  слова,
ответил Юрий. Ненависть душила его, но поддаться ненависти означало пойти на
поводу у Разгонова и Понтиака. - Я собирался сказать тебе, чтобы ты  оставил
меня в покое. Чтобы ты забыл про меня. Если ты или кто-то из твоих людей еще
раз встретится на моем пути - раздавлю голыми  руками,  как  клопа.  Если  с
кем-то из моих знакомых случится то, что случилось с Валиевым, я тебя из-под
земли достану. Тебя, ты понял? Персонально.
   - Ты избил моих людей только для того, чтобы сказать мне  это?  -  Теперь
голос Умара звучал высокомерно. - Я не боюсь тебя, русский. Я не стану  тебя
трогать, но и жертвовать своими деловыми интересами,  чтобы  выполнить  твои
глупые условия, я не стану. Я помню добро, которое ты для  меня  сделал,  но
нельзя быть братом и врагом одновременно. Так ведут себя глупый пес и глупая
женщина. Глупого пса прогоняют со двора, а глупую женщину бьют плетью,  пока
не поумнеет.
   - Плевать я хотел на твое красноречие, - сказал Юрий и попытался  немного
расслабить пальцы, сжимавшие телефонную трубку. Из этого ничего не  вышло  -
кисть его руки  и  трубка  словно  срослись,  суставы  пальцев  побелели  от
напряжения, и он боялся, что трубка вот-вот хрустнет и переломится  пополам.
- Языком болтать вы все горазды. Запомни, что я тебе сказал. Только попробуй
сунуться - костей не соберешь. Забудь обо мне.
   - Рад бы, но никак не  получается,  -  сокрушенно  ответил  Умар  и  даже
поцокал языком, демонстрируя искреннее огорчение. - У меня тут гости, и  они
очень хотят с тобой поговорить.
   - Что? Какие еще гости? -  начал  было  Юрий,  но  тут  в  трубке  что-то
щелкнуло, загремело, и  до  него  ясно,  словно  с  расстояния  в  несколько
сантиметров, донесся голос Ольги Валиевой:
   - Юра! Юра, это ты? Здесь какие-то кавказцы! Чего они от нас хотят, Юра?
   - Ольга?! - Юрий чувствовал себя так,  словно  его  только  что  от  души
двинули кованым сапогом в причинное место. - Что ты там делаешь? Где Машка?
   - Машка со мной, - ответила Ольга Валиева, и по ее голосу было ясно,  что
она на грани истерики. - Они нас забрали  и  привезли  сюда.  Грозятся,  что
переправят в Чечню и продадут...
   - Спокойно, - сказал Юрий,  хотя  сам  не  ощущал  ничего,  что  хотя  бы
отдаленно напоминало спокойствие. - Никуда они вас не  переправят.  Скоро  я
вас оттуда заберу. Кстати, где ты?
   Он говорил  нарочно  медленно,  чтобы  Ольга  почувствовала  уверенность,
которой сам он не ощущал. Глупо было надеяться, что его просто так оставят в
покое. Но почему их выбор пал  на  семью  Валиевых?  Кто,  черт  возьми,  их
надоумил? Неужели они следили за каждым его шагом?
   Юрий сильно подозревал, что Ольга не в состоянии  вразумительно  ответить
на его последний вопрос, но убедиться в этом ему не  дали.  В  трубке  опять
послышался шорох и треск, и через мгновение в ней раздался  уверенный  голос
Умара:
   - Что скажешь, брат?
   - Какой ты мне брат, сволочь! - ответил Юрий. - Отпусти их, или  тебе  не
жить!
   - Не сотрясай воздух, - сказал Умар. - Где твоя мужская гордость?  Пустые
угрозы не украшают мужчину, а твои угрозы так  же  пусты  и  безобидны,  как
звук, который получается, когда ишак портит воздух. Ты сделаешь  то,  что  я
скажу, иначе женщина и ребенок будут умирать долго и мучительно.
   Юрий изо всех сил ударил кулаком по стене телефонной будки.  Он  понимал,
что Умар прав, и радовался только тому, что вовремя отправил Таню из города.
   - Чего ты хочешь? - спросил он, слушая свой голос словно со стороны  и  с
приличного расстояния. Это был голос побежденного.
   - Понтиак, - сказал Умар. -  Когда  он  умрет,  твои  знакомые  целыми  и
невредимыми попадут домой. Срок - три дня. На четвертый день Рустам  отрежет
женщине грудь, а девчонке ухо. Если, конечно, он не  захочет  для  начала  с
ними позабавиться. Он настоящий мужчина, наш Рустам, и  его  хватит  на  них
обеих. На пятый день - вторую грудь и второе ухо.  И  так  дальше,  день  за
днем. У человека много всяких  отростков,  которые  можно  удалять  один  за
другим, и во время операции я каждый раз буду  повторять  им  твое  имя.  Ты
этого хочешь? И не пытайся отбить их. Тебе не заполучить их живыми,  пока  я
не буду уверен в смерти рыжего борова.
   - Я достану тебя, мразь, - прошептал Юрий в микрофон.
   - Сначала ты достанешь Понтиака, - спокойно ответил Умар,  и  в  наушнике
зачастили гудки отбоя.
   Юрий повесил трубку. Слева  от  него  плыла  в  низких  ноябрьских  тучах
стеклянная громада гостиницы, справа, как побитая собака, устало приткнулась
к бровке тротуара ржавая кофейная "Победа". Пистолет ощутимо оттягивал книзу
пояс брюк, на запястье тикали "командирские" часы с поцарапанным стеклом. Он
поднес часы к лицу и некоторое  время  тупо  разглядывал  циферблат,  силясь
понять, сколько сейчас времени.
   Половина третьего, вот сколько. Что это значит - три дня?  Трое  суток  с
момента разговора или, может быть, три календарных дня? Тогда один  из  трех
дней уже наполовину прошел. Это нечестно, черт побери!
   Он спохватился и покачал головой. Похоже, он совсем спятил, если вспомнил
о какой-то честности. Это же надо, до чего додумались: Ольга  и  Машка!  Как
будто им было мало смерти мужа и отца...
   Он закурил, стиснув  зубами  фильтр  сигареты,  и  решительно  зашагал  к
машине. Ему пришлось трижды сильно хлопнуть дверцей, прежде  чем  норовистый
замок защелкнулся, после чего "Победа" взревела разбитым двигателем и рывком
тронулась с места.
   Через две минуты моросящий дождь без предупреждения превратился в ледяной
ливень,  и  на  город  опустились  преждевременные  сумерки,  словно  погода
сговорилась с Умаром украсть остаток дня, чтобы поторопить Юрия Филатова.

Глава 19

   По дороге Юрий заскочил на заправку и заполнил вместительный бак "Победы"
по самую горловину. Это истощило его "золотой запас", но ему очень  хотелось
в предстоящей кутерьме не думать хотя бы о такой мелочи, как бензин.  Напоив
автомобиль, он решил заодно позаботиться о себе, натряс мелочи,  приобрел  в
закусочной пиццу и съел ее, сидя за  рулем,  не  ощущая  при  этом  никакого
вкуса, словно жевал оконную замазку.
   Он тронул машину с места, все еще продолжая пережевывать последний  кусок
- время неумолимо уходило, и тиканье часов  было  едва  ли  не  единственным
звуком, пробивавшимся сквозь окутавшую его мозг непроницаемую завесу. Он уже
отключался  от  действительности,  сосредоточившись  на  выполнении  задачи.
Сейчас он был проходной пешкой, которой предстояло пересечь всю доску, ни на
йоту не отклоняясь от прямой линии, нападая, защищаясь и  прячась  за  спины
других фигур, чтобы  в  решительный  момент  стать  ферзем  и  одним  ударом
поставить точку в затянувшейся игре. Он был самостоятельной боевой единицей,
как те офицеры спецназа, которые в одиночку уходили в  ночь,  чтобы  сделать
то, что было не под силу целым подразделениям.
   Думать о Тане он тоже не стал, хотя держал путь именно к ее дому. Мысли о
ней согревали, а он сейчас не имел права расслабляться. Он думал о  топорах,
штык-ножах, саперных лопатках, тесаках и даже средневековых мечах и копьях -
острых, тяжелых, смертоносных и обжигающе холодных.  Он  думал  об  огромных
вычислительных центрах, в которых летом и зимой искусственно  поддерживается
низкая температура, - говорят,  жара  вредна  для  компьютеров,  управляющих
ракетными комплексами и орбитальными  спутниками  министерства  обороны.  Он
думал о Понтиаке, которого никогда в жизни не видел и не стремился  увидеть,
об умирающем Самойлове с его  купленными  орденами  и  премиями  и  о  сытых
червях, копошащихся  внутри  полированного,  с  золотыми  украшениями  гроба
Арчибальда Артуровича, известного под кличкой Граф. Он  думал  о  несчастных
ублюдках, считающих вершиной  славы  похороны  за  сорок  тысяч  долларов  и
слезливые речи "братанов" над свежей могилой, и о том, что  пережил  сутулый
очкарик Зуев, прежде чем взять в руки трофейный "вальтер" и всадить  пулю  в
затылок другу. В сгущающихся сумерках перед его глазами плавало лицо  майора
Разгонова, и вместо его костистой головы Юрий  видел  оскаленную  деревянную
морду шахматного коня, зигзагом скачущего из конца в конец доски и играющего
свою собственную не понятную никому партию.
   Он думал о смерти, и мысли  эти  были  будничными  и  привычными.  Смерть
сидела рядом, на переднем сиденье автомобиля, как когда-то в блиндаже или  в
кузове  банковского  броневика,  на  который  должны  были  напасть  нанятые
Арцыбашевым бандиты. Она  была  его  давней  спутницей,  и  за  долгие  годы
близкого знакомства Юрий успел привыкнуть к соседству этой вздорной старухи,
научился уклоняться от свистящих взмахов ее косы.
   Он закурил, а когда  сигарета  догорела  до  фильтра,  впереди  показался
заново отделанный, похожий на картинку из импортного журнала  четырехэтажный
дом с полукруглыми эркерами. Свернув во  двор,  Юрий  сразу  увидел  длинный
приземистый правительственный "ЗиЛ",  вороные  борта  которого  поблескивали
сквозь осеннюю грязь, как небрежно зарытые в землю сокровища.
   - Хорошо, - вслух сказал он, хотя ехал сюда в надежде  застать  господина
литератора - других выходов на Понтиака у него  не  было.  Это  был  выстрел
наудачу, и он угодил  в  яблочко  -  Самойлов  был  здесь  вместе  со  своей
невообразимой  телегой.  Юрий   счел   это   хорошим   предзнаменованием   и
припарковался рядом с  "ЗиЛом",  поборов  искушение  протаранить  сверкающий
хромом широченный радиатор.
   Он набрал на  панели  домофона  номер  Таниной  квартиры  и  стал  ждать.
Квартира не отвечала, и он набрал номер еще раз, после чего задрал голову  и
посмотрел на окна четвертого  этажа.  В  Таниной  квартире  горел  свет,  но
запершийся там Самойлов не подавал признаков жизни.
   - Подох он там, что ли? - недовольно пробормотал Юрий, вернулся к  машине
и с лязгом выдернул из-под сиденья монтировку. Время шло, и ощущение, что он
движется замедленно, будто в ночном кошмаре, усиливалось с каждой минутой.
   Матовое  темно-коричневое  дерево  захрустело,  когда  заостренный  конец
монтировки вонзился в щель между дверью  и  косяком;  патентованный  кодовый