ками,
принадлежавшие жене Валиева  Ольге,  забавно  торчащие  косички  его  дочери
Машки.,.
   Все-таки я  пьян,  подумал  Юрий.  И  еще:  надо  бы  зайти  к  Валиевым,
посмотреть, как они там. Уже неделю не был, а им одним тяжело... Только  как
пойдешь с пустыми руками? И что это за жизнь такая?!
   Почти не отдавая себе в этом отчета, он  свернул  с  освещенной  улицы  в
темный лабиринт хрущевских пятиэтажек,  который  с  раннего  детства  привык
считать своим домом. Здесь его знало каждое дерево,  каждая  собака,  каждый
камень и столб, не говоря уже о людях. Половина  забулдыг,  проводивших  все
дни на ближних подступах к гастроному,  окликала  его  по  имени,  приглашая
раздавить пузырь на троих; ржавые, металлические гаражи, скрытые  в  глубине
дворов, хранили в себе автомобили,  по  возрасту  и  техническому  состоянию
сравнимые с его "Победой", и их пузатые владельцы, утирая с  лысин  обильный
трудовой пот, обсуждали с ним особенности устройства черных от  подтекающего
масла моторов. Он вырос в этих дворах, и его ноги  сами  находили  дорогу  в
кромешной темноте, безошибочно огибая песочницы и перешагивая  через  низкие
оградки, которыми хозяйственные жильцы в незапамятные времена обнесли  буйно
разросшиеся клумбы.
   Впереди блеснул одинокий фонарь, освещавший дорожку перед  его  домом,  и
Юрий невольно ускорил шаг. Он наконец понял, в чем нуждается  больше  всего.
Ему просто необходимо было как следует выспаться. Искать скрытые микрофоны -
что за чушь! Ему просто нечего скрывать, а если кому-то хочется слушать, как
он храпит по ночам или разговаривает с телевизором, - на  здоровье,  его  от
этого не убудет.
   От стены дома внезапно отделились две тени и  преградили  ему  дорогу,  В
темноте это  выглядело  так,  словно  они  не  просто  отошли  от  стены,  а
отпочковались или были вытолкнуты из толщи бетона. "Так", - подумал Юрий.
   Позади зашуршали мокрые кусты. Он покосился  через  плечо  и  увидел  еще
двоих. Третья пара почти  бесшумно  возникла  справа.  Слева  была  бетонная
стена, и Юрий усмехнулся уголком губ:  эти  клоуны  наверняка  считали,  что
теперь он целиком находится в их власти.
   - Слушаю, - сказал он. - Что нужно - закурить?
   Вспыхнул карманный фонарь, но его луч, вместо того чтобы  ослепить  Юрия,
уперся в физиономию, похожую на кадр из фильма ужасов. Юрий не  сразу  узнал
это лицо, виденное только  вскользь,  мельком,  тем  более  что  теперь  оно
казалось распухшим, перекошенным и пестрым от кровоподтеков.
   - Привет, Маныч, - сказал он. - Ты уже соскучился по больничной койке?
   Фонарь погас, и на Юрия бросились сразу  со  всех  сторон.  Очень  быстро
выяснилось,  что  только  один  или  двое  из  шестерых   имели   отдаленное
представление о боксе, остальные же в основном крякали и бестолково задирали
ноги и руки,  стараясь  попасть  в  пах,  выколоть  глаза  и  вообще  скорее
изувечить, чем избить. Кроме того, их было слишком  много,  и  они  отчаянно
мешали друг другу. Перебросив одного из них через бедро,  Юрий  развернулся,
отшвырнул  кого-то  с  дороги,  пересек,  увязая  в  рыхлой  грязи,  недавно
перекопанную клумбу и прижался спиной к стене дома. Теперь за плечами у него
был  несокрушимый  бетон,  под  ногами  лежала  узкая  полоска   асфальтовой
отмостки,  а  противникам  приходилось  наступать  по  топкому   вскопанному
участку. "Азы тактики, - подумал Юрий, - Школа младшего командного состава".
   Он сосредоточился и начал на  выбор  сбивать  нападавших  с  ног  ударами
пудовых кулаков, почти не заботясь о защите и вкладывая в удары всю силу. Он
только начал входить во вкус, когда вдруг оказалось, что бить больше некого.
Отскочивший за пределы досягаемости Маныч грязно выругался.
   - Вешайся, козел, - сказал он, тяжело, с присвистом, дыша  и  держась  за
ушибленную грудную клетку. - Понтиак тебя все равно достанет. От него  нигде
не спрячешься, так что лучше тебе утопиться. Ты покойник.
   Юрий шагнул к нему, наступив на чью-то руку. Маныч  отскочил  в  сторону,
растворился в темноте, и до Юрия донесся быстрый топот улепетывающих ног.
   Юрий пошарил вокруг, пытаясь на ощупь найти кого-нибудь, кого можно  было
бы прихватить с собой и расспросить  в  спокойной  домашней  обстановке.  Он
вспомнил, что наступил на чью-то пятерню, смутно  белевшую  на  темном  фоне
раскисшего чернозема.
   Но теперь в темноте ничто не белело, и пальцы Юрия ощущали только  мокрую
холодную грязь.
   - Да куда же вы все подевались? - удивленно пробормотал Юрий, и  тут  его
рука нащупала нечто,  имевшее  до  боли  знакомые  очертания.  Поддев  двумя
пальцами, Юрий поднял с земли облепленный грязью, втоптанный в рыхлую  почву
пистолет.
   Он вынул из кармана куртки носовой платок, кое-как обтер  им  пистолет  и
руки, спрятал пистолет в карман, а превратившийся в  грязную  тряпку  платок
бросил на землю. Он чувствовал, что находка оказалась здесь вовремя: судя по
всему, события перестали плестись  и  понеслись  вскачь.  У  него  мелькнуло
подозрение, что пистолет могли подбросить специально, чтобы был повод  упечь
его за решетку, а потом снова "облагодетельствовать", вытащив оттуда. Однако
это было бы слишком сложно: он ведь мог и не  найти  пистолет,  оставив  его
лежать в грязи в ожидании дворника или, неровен час, ребятишек.
   Пистолет навел его еще на кое-какие размышления. Поначалу он  решил,  что
Маныч пришел расквитаться за все  и  убить  его...  Кстати,  откуда  он  мог
узнать, что его отделал именно Юрий? Филатов усмехнулся.  Откуда,  откуда...
Его, конечно же, сдал Разгонов. Сдал сразу же после того, как Юрий отказался
с ним сотрудничать. И Маныч помчался убивать - по собственному  почину  или,
может быть, по команде Понтиака. Но почему-то шестеро здоровенных  бандитов,
вместо того чтобы нашпиговать Юрия свинцом, позволили избить  себя  и  молча
уползли восвояси. Так что же это было? Провокация? Похоже, что так...  Тогда
на кого работает Маныч и его дружки - на Понтиака или на Разгонова?  И  чего
все-таки добивается майор?
   Все эти мысли разом вылетели у Юрия из головы, когда он обогнул угол дома
и увидел единственное освещенное окно на третьем этаже.  Сначала  он  решил,
что это какая-то ошибка, но  сомнений  быть  не  могло;  свет  горел  в  его
квартире.

***

   Ствол пистолета был основательно забит грязью, но Юрий надеялся, что  эта
штуковина как-нибудь не взорвется у него в руке. К тому же он не очень верил
в возможность перестрелки: поджидающий жертву киллер не  станет  зажигать  в
квартире свет.
   Дверь, судя по ее виду, была  выбита  ударом  ноги.  Косяк,  однажды  уже
переживший подобное обращение, треснул вторично как  раз  по  линии  старого
разлома, замок валялся в стороне, оскалившись  кривыми  зубами  вырванных  с
мясом шурупов, а сама дверь косо висела на одной петле, угрожая свалиться на
голову. В четыре часа утра такое зрелище могло взбесить  кого  угодно.  Юрий
живо представил себе картину, которая поджидает его в квартире,  генеральную
уборку и  ремонт  двери  и  скрипнул  зубами  от  злости.  А  он-то,  чудак,
рассчитывал выспаться!
   Осторожно отодвинув в сторону скребущее углом по  полу  дверное  полотно,
Юрий вошел  в  прихожую,  держа  наготове  взведенный  пистолет.  Обойму  он
проверил еще внизу, в подъезде. Она была полна, и боек тоже вроде не вызывал
нареканий. Остальное было делом случая, да Юрий и  не  стремился  устраивать
пальбу у себя дома.
   Квартира была пуста. Юрий понял это, едва  переступив  порог.  На  всякий
случай он обошел свое жилище, не забыв заглянуть на кухню  и  в  ванную,  но
внутренний сторож, всегда предупреждавший его об  опасности,  молчал,  и  он
проверял квартиру скорее для проформы, чем по необходимости. Следов обыска и
особенного беспорядка тоже не наблюдалось. Зато, как только вошел в комнату,
он увидел записку, прилепленную комком  жевательной  резинки  к  экрану  его
старенького телевизора. Записка была выведена кривыми печатными  буквами  на
листке из школьной тетради в клеточку. "Умар тебя  помнит",  -  гласило  это
послание, а ниже был приписан номер телефона.
   - Сучий потрох, - вслух произнес Юрий  и  сорвал  записку  с  телевизора,
брезгливо поморщившись, когда  пришлось  взять  в  руку  еще  влажный  комок
жвачки.
   Он сбросил куртку на диван,  вернулся  в  прихожую  и  навесил  дверь  на
расшатанные петли. Ремонтировать косяк он  не  стал:  грохотать  молотком  в
такую  рань,  поднимая  на  ноги  весь  подъезд,  не  хотелось,  хотя  он  и
подозревал, что никто из соседей не посмел бы даже  пикнуть.  Теперь  в  его
связи с бандитами наверняка никто  не  сомневался,  и  он  мог  творить  что
угодно, не опасаясь окрика или скандала: драться, кричать, дебоширить и даже
стучать молотком посреди ночи. Вряд ли хоть кто-нибудь отважился бы  вызвать
милицию, не говоря уже о том, чтобы самому утихомирить шумного соседа.
   Он подпер выломанную дверь принесенным  с  кухни  табуретом,  вернулся  в
комнату и, вынув из кармана, положил пистолет на стол. На полочке  в  ванной
он отыскал мамину  масленку  и,  за  неимением  ветоши  вооружившись  чистым
носовым платком, приступил к чистке оружия. Знакомое до  мельчайших  деталей
занятие незаметно успокоило его. Заодно Юрий убедился в  том,  что  пистолет
исправен и в критический момент не подведет. Это был "Макаров" со  спиленным
серийным номером и выбитой  на  рукоятке  пятиконечной  звездой,  которая  в
данный  момент  казалась  неуместной  шуткой.  Юрий  поискал  и,  к   своему
облегчению, не нашел насечки на рукояти. Впрочем, отсутствие  насечек  вовсе
не означало, что из этого пистолета никогда никого не убивали.
   Как следует вычистив и смазав пистолет, Юрий со щелчком загнал в  рукоять
обойму и поставил оружие на предохранитель. Подумав, он  сунул  пистолет  за
пояс джинсов: в его жизни опять наступило время, когда пистолет  был  нужнее
носового платка. Покончив с этим, он закурил, придвинув к себе пепельницу, и
задумался над тем, что же ему теперь делать. С удивлением он обнаружил,  что
больше не хочет спать. Организм миновал  некий  перевал,  пик,  когда  глаза
слипались, а голова сама собой клонилась вниз,  словно  налитая  свинцом,  и
снова был готов  к  действию.  Это  была  немного  лихорадочная  готовность,
говорившая о том, что тело работает на резерве, но Юрий верил в то, что  его
резерв достаточно велик для того, чтобы не спать несколько суток кряду.
   Он курил, наблюдая  за  тем,  как  растет  на  кончике  сигареты  столбик
сероватого пепла,  и  это  зрелище  снова  напомнило  ему  о  Тане.  Сердито
нахмурившись, он стряхнул пепел в рот синего окуня и заставил себя думать  о
загадочном деле. Понтиак хотел, чтобы он убил Умара. Умар мечтал его  руками
отправить в лучший мир Понтиака, а Разгонов спал и видел, как Юрий одного за
другим убивает обоих,  а  сам  безропотно  садится  за  решетку  или  просто
исчезает со сцены, заработав для майора подполковничьи погоны или  нагрудную
бляху "Лучшему менту года". Были еще таксисты, которые собирались  снюхаться
с братвой, и оставленная на штрафной стоянке "Победа", и жена Валиева Ольга,
целыми днями молча сидевшая на кухне, прижимая  к  груди  пятилетнюю  Машку,
которая все время норовила вырваться и убежать к своим игрушкам...
   Юрий чувствовал, что майор Разгонов вцепился в него мертвой хваткой и  не
отстанет никогда. Сначала  Граф,  теперь  вот  Понтиак...  Костлявый  тип  с
лошадиными  зубами  всю  жизнь  будет  преследовать  его,  плетя  интриги  и
расставляя ловушки, из которых только один выход: делать то, что велит майор
Разгонов, стрелять в того, на кого он  укажет  пальцем,  и  возвращаться  за
новыми распоряжениями. Майор добивался именно этого  и  никогда  не  скрывал
своих целей. Юрий опустил руку под стол и  потрогал  рукоять  торчавшего  за
поясом пистолета. Застрелить Разгонова? Это то  же  самое,  что  прихлопнуть
таракана: на место убитого придет десяток новых. К тому же майор ОБОПа -  не
таракан. У него есть семья, которая осиротеет, и коллеги, которые отомстят.
   Его размышления были прерваны звуком, донесшимся из  прихожей.  Негромкий
глуховатый скрежет,  как  будто  по  полу  волокли  что-то  деревянное,  мог
означать только одно: кто-то осторожно открывал дверь, потихоньку отталкивая
подпиравшую ее табуретку,  ножки  которой,  скользя  по  неровному  полу,  и
издавали этот неприятный звук.
   Юрий  стремительно  пересек  комнату  и  прижался  к  стене  в  метре  от
застекленной двери, которая вела в  прихожую.  Его  левая  ладонь  легла  на
выключатель, в правой словно по волшебству оказался пистолет.
   Наконец табуретка с негромким стуком уперлась в стену,  послышался  шорох
одежды, когда ночной гость  протискивался  в  полуоткрытую  дверь,  по  полу
прихожей  трижды  отчетливо  стукнули  каблуки,  заставив   Юрия   удивленно
приподнять брови, а затем застекленная дверь распахнулась, и в комнату вошла
Таня.
   Плечи ее просторного светлого плаща потемнели от дождевой воды, роскошные
волосы намокли и падали на лицо слипшимися прядями. Похоже было на то,  что,
выходя из дому, она забыла зонтик. Это не удивило Юрия. Странно было другое:
как она вообще смогла выйти из квартиры, в которой сидел Разгонов? Эта мысль
снова  разбудила  мрачные  подозрения,  и  Юрий  нахмурился:  а   визитер-то
засланный!
   Он снял руку с выключателя и шагнул вперед. Таня стремительно  обернулась
и сделала странное движение, словно собираясь броситься к нему,  но  тут  же
спохватилась и застыла посреди комнаты, подавшись всем телом вперед и сложив
перед собой руки в почти молитвенном жесте. "Кающаяся блудница, - язвительно
подумал Юрий. - Татьяна из Магдалы..."
   - Зачем пришла? - без предисловий спросил он, и в голосе его не  было  ни
капли тепла. Этот сухой и холодный, как зимний ветер,  голос  заставил  Таню
вздрогнуть  и  опустить  руки.  Юрию  вдруг   стало   интересно,   была   ли
промелькнувшая в ее  глазах  боль  настоящей,  или  Таня  снова  разыгрывала
какую-то роль.
   - Я пришла сказать, чтобы ты уезжал. Немедленно. Не вздумай играть в  эти
игры, Инкассатор. Тебя убьют.
   - Кто тебя послал?
   - Благодаря тебе меня уже давно никто никуда не посылает. Я не работаю на
Понтиака. Я вообще ни на кого не  работаю.  И  я  говорю  тебе:  уезжай.  Ты
играешь с огнем, а это очень опасная игра.
   Он заметил, что все еще держит в руке пистолет, щелкнул предохранителем и
засунул оружие за пояс.
   - Ну вот, - сказал он. - Если  там,  за  дверью,  стоит  кто-нибудь  еще,
можешь подавать  условленный  сигнал:  три  раза  прокуковать  кукушкой  или
кукарекнуть.
   - Нет, - огрызнулась Таня, - мы  договорились,  что  я  свистну  иволгой.
Кретин! Ты думаешь, я притащилась сюда, чтобы шутить?
   - Нет, - медленно сказал Юрий, пересек комнату и  присел  на  подлокотник
кресла. - Я так не думаю. Я вообще не понимаю, зачем ты пришла. Откуда вдруг
такая забота? Боишься, что оставлю тебя без спонсора? Но ведь ты должна была
давно привыкнуть к мысли о его смерти. Сколько ему осталось - полгода,  год?
- Он заметил, как вздрогнула Таня, и беспощадно напомнил себе: не размякать!
- Похоже, ты удивлена, - сказал он после короткой паузы,  во  время  которой
закурил сигарету. - Но только представь себе, как  будет  удивлен  Самойлов,
когда узнает, что ты наградила его болезнью гомиков и наркоманов!
   Бледная как полотно, Таня сделала шаг в сторону двери, но  тут  же  взяла
себя в  руки  и,  тряхнув  мокрыми  волосами,  уселась  на  краешек  дивана,
вызывающе вздернув подбородок. Глядя на нее, Юрий в  который  раз  поразился
тому, какая она красивая.
   - Хорошо, - сказала она,  -  если  ты  хочешь  говорить  об  этом,  давай
поговорим. Хотя мне и непонятно, зачем это тебе. Ты-то  здоров!  И  еще  мне
непонятно, почему Кощей рассказал тебе об этом.
   - Кто?
   - Кощей. Тот тип, который вместе с Самойловым приволок тебя ко мне. После
того как ты убил Графа, он переметнулся к Понтиаку и уже два месяца тянет из
меня деньги, угрожая рассказать Самойлову, кто я такая. Иногда  мне  хочется
нацедить  стакан  собственной  крови,  расцарапать  этому  мерзавцу  рожу  и
выплеснуть кровь на царапины.
   - Да, - сочувствующим, тоном заметил Юрий, - обычным путем  тебе  его  не
достать.
   Таня снова вздрогнула, как от пощечины, и Юрий  вдруг  почувствовал  себя
очень неуютно. Он слишком мало знал об этой женщине, чтобы выступать в  роли
судьи. Все его знания о ней сводились к двум вещам: она была очень опасна, и
она была желанна. Может быть, именно в силу второго обстоятельства  известие
о том, что она пользуется своим телом как бактериологическим оружием, задело
его так сильно.
   - Извини, - сказал он, стараясь, чтобы голос звучал мягко. - Кто я такой,
чтобы судить?
   Таня рассмеялась, и смех этот напоминал скрежет битого стекла, на которое
наступили сапогом. . - Ты - единственный, кто может судить, - сказала она. -
Просто потому, что ты чист. Ты  именно  тот  человек,  который  имеет  право
бросить в меня камень, потому что ты... Впрочем, неважно.  Важно,  чтобы  до
рассвета ты исчез из города. Мне все время больно с тех пор, как мы с  тобой
познакомились, а если эти животные тебя убьют, мне станет еще больнее.
   - Подожди, - сказал  Юрий.  Голос  вдруг  перестал  его  слушаться,  губы
сделались деревянными, как от хорошей дозы новокаина. - Постой. Что ты такое
говоришь?
   - Дай сигарету. - Таня выхватила сигарету из протянутой  пачки,  чиркнула
зажигалкой и стала курить жадными  затяжками,  окутываясь  облаками  дыма  и
сбивая пепел нервными щелчками. - Меня  изнасиловали  в  семнадцать  лет,  -
сказала она, глядя куда-то мимо Юрия огромными сухими  глазами.  -  Я  почти
сразу узнала, что заразилась. Пыталась  покончить  с  собой.  Меня  зачем-то
спасли.., до сих пор не могу понять зачем. И я решила: смерть мужикам.  Всем
подряд, без разбору. Какая разница, если все они одинаковы и хотят одного  и
того же? Не думай, я ни о чем не жалею и  не  хочу,  чтобы  ты  жалел  меня.
Просто.., нет, не могу. Как я могу тебе это объяснить, если ты отказываешься
видеть то, что лежит у тебя перед носом? Извини. Я сейчас уйду. Вот  докурю,
успокоюсь немного и пойду. А ты уезжай.
   Юрий воткнул окурок своей сигареты в битком  набитую  пепельницу.  Окунь,
фаршированный бычками, подумалось ему.
   - Никуда я не поеду, - сказал он и заставил себя посмотреть прямо в  лицо
Тане, ловя глазами ее ускользающий взгляд. - И  ты  никуда  не  пойдешь.  Ты
останешься здесь, со мной.., по крайней мере, до утра.
   - Только не надо красивых жестов, - глухо сказала Таня. - Я тебя...  Я  к
тебе.., хорошо  отношусь.  Не  заставляй  меня  ненавидеть  тебя,  как  всех
остальных. Ты не понимаешь, что говоришь, и слишком надеешься на то,  что  у
меня хватит сил отказаться. А если не хватит? Что тогда, а? Кстати,  ты  уже
выбросил стакан, из которого я пила?
   - Сроду не бил женщин, - сказал Юрий задумчиво, - но, знаешь, иногда  так
хочется влепить... Или хотя бы надрать уши.
   - Ха! Для этого тебе придется ко  мне  прикоснуться,  Не  боишься?  Вдруг
поцарапаешь...
   Юрий шагнул вперед, отобрал у нее сигарету и рывком поднял Таню с дивана.
Он  взял  ее  за  плечи  и  притянул  к  себе,  легко   преодолевая   слабое
сопротивление. Теперь между ними были только  ее  ладони,  которыми  она  из
последних сил упиралась ему в грудь.
   - Очень хорошо, - слегка задыхаясь, сказала Таня. - Я уже  заметила,  что
некоторые  мужики  просто  сходят  с  ума,  когда  при  них   упоминают   об
изнасиловании. Есть такая порода, и есть такой способ самоутверждения.
   - Понял, - сказал Юрий. - Извини. Но у меня есть просьба.
   - Только одна?
   - Единственная. Ты можешь ее выполнить?
   - Только одну?
   - Первую и последнюю. Можешь?
   Некоторое время Таня молча смотрела ему в глаза, и был момент, когда Юрий
ощутил, что тонет в ее расширенных зрачках.  Он  перестал  чувствовать  свое
тело, сло