тить; оно не  светило;
как была ужасная темнота, так темнота и осталась. Испуганно озираясь, как-то
жалко  дополз он до пятна  фонаря; под  пятном лепетала струя  тротуара,  на
пятне пронеслась апельсинная корочка.  Николай Аполлонович опять принялся за
записочку.  Стаи мыслей слетели от  центра сознания,  будто  стаи оголтелых,
бурей спугнутых птиц, но  и центра  сознания не было:  мрачная  там прозияла
дыра, пред которой  стоял растерянный Николай  Аполлонович, как пред мрачным
колодцем. Где  и  когда  он стоял подобным же  образом? Николай  Аполлонович
силился вспомнить; и вспомнить не мог. И  опять принялся за  записочку; стаи
мыслей,  как  птицы,  низверглись  стремительно  в ту пустую  дыру; и теперь
копошились там какие-то дряблые мыслишки.
     "Помня ваше  летнее предложение",  перечитывал  Николай  Аполлонович  и
старался к чему-то придраться. И придраться не мог.
     225
     "Помня ваше летнее предложение"... Предложение действительно было, но о
нем он забыл: он однажды как-то и вспомнил,  да потом нахлынули  эти события
только что миновавшего прошлого,  нахлынуло  домино; Николай  Аполлонович  с
изумлением окинул недавнее прошлое и нашел его просто неинтересным; там была
какая-то  дама с  хорошеньким личиком; впрочем,  так себе,-- дама, \ дама  и
дама!..
     Стаи мыслей вторично слетели от центра сознания; но! центра сознания не
было; пред глазами  была  подворотня, а в душе  --  пустая дыра; над  пустою
дырой задумался Николай  Аполлонович.  Где  и  когда он  стоял  подобным  же
образом?  Николай Аполлонович  силился вспомнить; и -- вспомнил: он подобным
же образом стоял в сквозняках  приневского  ветра, перегнувшись через перила
моста, и глядел в зараженную бациллами воду (ведь,  все и пошло с этой ночи:
ужасное  предложение, домино  и  вот...).  Вот:  Николай Аполлонович  стоял,
согнувшись так низко, продолжая читать записку  ужасного содержания (все это
-- было когда-то: было множество раз).
     "Мы  спешим  вас уведомить, что очередь ныне  за  вами",  читал Николай
Аполлонович.  И  обернулся:  за   спиною  его  раздавались  шаги;   какая-то
непокойная  тень  двусмысленно  замаячила  в  сквозняках  закоулка.  Николай
Аполлонович за своими  плечами увидел: котелок, трость, пальто,  бороденку и
нос.
     Николай    Аполлонович   пошел   навстречу    прохожему,   выжидательно
вглядываясь;  и  увидел котелок,  трость,  пальто, бороденку  и нос; все  то
проходило,  не  обратило никакого внимания  (только слышался шаг  да  билось
разрывчато  сердце); на все  то  Николай Аполлонович  обернулся  и глядел за
собой в  грязноватый туман --  туда,  куда стремительно проходили:  котелок,
трость и уши; долго  еще  он стоял изогнувшись (и все то  -- было когда-то),
раскрывая  рот неприятнейшим образом и  во всяком случае  представляя  собою
довольно  смешную  фигуру  безрукого  (он  был в  николаевке)  с так  нелепо
плясавшим по ветру  шинельным крылом... Разве можно было с его близорукостью
рассмотреть что  бы то ни было, кроме края забора?
     И вернулся он к чтению.
     "Нужный вам материал  в виде бомбы  с  часовым  механизмом своевременно
передан в узелке..." Николай Аполлонович к этой фразе
     223
     придрался: нет, не передан, нет, не  передан! И  придравшись, он ощутил
нечто  вроде надежды, что все  это -- шутка... Бомба?.. Бомбы нет у него?!..
Да, да - нет!!
     ...............................................................
     В узелке?!
     ...............................................................
     Тут  припомнилось  все:  разговор,  узелок, подозрительный  посетитель,
сентябрьский денек,  и все прочее.  Николай  Аполлонович явственно вспомнил,
как он взял узелочек, как его засунул он в столик (узелочек был мокрый).
     Тут только Николай Аполлонович впервые сумел  осознать весь ужас своего
положения.  Как же так, как же так? И впервые его охватил невыразимый испуг:
он   почувствовал  острое  колотье  в  сердце:   край  подворотни  пред  ним
завертелся; тьма объяла его38, как только  что его обнимала;  его
"я"  оказалось  лишь черным вместилищем,  если  только  оно  не было  тесным
чуланом, погруженным в абсолютную темноту; и тут, в темноте, в месте сердца,
вспыхнула  искорка... искорка  с бешеной быстротой  превратилась в  багровый
шар: шар -- ширился, ширился, ширился; и шар  лопнул: лопнуло все... Николай
Аполлонович очнулся: непокойная тень оказалась вторично поблизости: котелок,
трость и  уши;  то  какой-то паршивенький  господинчик  с бородавкой у  носа
(позвольте: как  будто он только что господинчика видел;  как будто он видел
господинчика  на  балу; как будто бы господинчик в гостиной там стоял  перед
тем, стареньким, потирая ручонками) -- паршивенький господинчик с бородавкой
у  носа остановился  в  двух  шагах от  него  перед  старым  забором  --  за
естественною нуждою; но, став  перед  старым  забором,  он лицо  повернул  к
Аблеухову, щелкнул как-то губами и чуть-чуть усмехнулся.
     -- "Верно с бала?"
     -- "Да, с бала..."
     Николай Аполлонович был застигнут врасплох; да и что ж тут такого: быть
на балу еще не есть преступление.
     "Я уж знаю..."
     -- "Вот как? Почему же вы знаете?"
     -- "Да  у вас под  шинелью виднеется,  как бы это сказать:  ну -- кусок
домино".
     -- "Ну да, домино..."
     -- "И вчера он виднелся..."
     227
     "То есть, как вчера?"
     -- "У Зимней Канавки..."
     "Милостивый государь, вы забываетесь..."
     -- "Ну, полноте: вы и есть домино".
     -- "То есть, какое такое?"
     -- "Да -- то самое".
     -- "Не понимаю вас: и во всяком случае странно подходить к неизвестному
вам человеку..."
     -- "И  вовсе не к неизвестному: вы Николай Аполлонович Аблеухов:  и еще
вы -- Красное Домино, о котором пишут в газетах..."
     Николай Аполлонович был бледней полотна:
     --  "Послушайте",--  протянул  он   руку  к   сладкому  господинчику,--
"послушайте..." Но господинчик не унимался:
     --  "Я и батюшку вашего  знаю,  Аполлона Аполлоновича: только что  имел
честь с ним беседовать".
     --  "О,  поверьте мне",-- заволновался Николай Аполлонович,-- "это  все
какие-то поганые слухи..."
     Но окончив  естественную  нужду, господинчик медленно отошел от забора,
застегнул  пальтецо, фамильярно  засунул  в  карман свою  руку и значительно
подмигнул:
     -- "Вам куда?"
     -- "На Васильевский Остров",-- брякнул Николай Аполлонович.
     -- "И мне на Васильевский: вот -- попутчики".
     "То есть мне -- на набережную..."
     ...............................................................
     --   "Видно  вы  сами  не  знаете,  куда   следует  вам",--  усмехнулся
паршивенький господинчик,-- "и по этому случаю -- забежим в ресторанчик".
     Закоулок бежал в закоулок: закоулки вывели к улице. По  улице пробегали
обыденные обыватели в виде черненьких, беспокойных теней.

ПОПУТЧИК

     Аполлон  Аполлонович  Аблеухов,  в  сером  пальто  и  в высоком  черном
цилиндре, с лицом, напоминающим серую, чуть подернутую зеленью замшу, как-то
испуганно выскочил  в  открытую подъездную  дверь, дробным  шагом  сбежал  с
подъездных ступенек,  оказавшись вдруг на  промокшем  и  скользком  крыльце,
затуманенном сыростью
     228
     Кто-то выкрикнул его имя и на этот почтительный выкрик черное очертанье
кареты  из рыжеющей  мглы вдвинулось в круг  фонаря,  подставляя  свой герб:
единорога, прободающего  рыцаря;  только что Аполлон  Аполлонович  Аблеухов,
согнувши  углом свою ногу, чтобы ею опереться о подножку кареты, изобразил в
сыроватом тумане египетский силуэт, только что собрался он прыгнуть в карету
и улететь  вместе  с ней в сыроватый туман тот, как подъездная дверь за  ним
распахнулась;  паршивенький  господинчик,  только что  перед  тем  открывший
Аполлону Аполлоновичу правдивую, но прискорбную истину, показался на  улице;
он, на нос надвинувши котелок, затрусил прочь налево.
     Аполлон Аполлонович опустил тогда свою углом поднятую ногу, прикоснулся
краем перчатки  к борту  цилиндра  и дал сухой приказ  оторопевшему  кучеру:
возвращаться домой без него. После  Аполлон Аполлонович совершил невероятный
поступок; такого поступка история его жизни  не знала лет уж пятнадцать: сам
Аполлон Аполлонович, недоуменно моргая и прижав руку  к сердцу, дабы умерить
одышку, побежал  вдогонку  за  ускользавшей  в  тумане  спиной господинчика;
примите же  во внимание один существенный факт: нижние оконечности именитого
мужа  были  миниатюрны  до  крайности;  если вы  примете  во  внимание  этот
существенный факт,  вы поймете,  конечно,  что  Аполлон Аполлонович, помогая
себе, стал в беге размахивать ручкою.
     Сообщаю  эту  драгоценную  черточку  в поведении недавно почившей особы
первого  класса  единственно  во   внимание  к  многочисленным   собирателям
материалов его будущей биографии, о  которой, кажется, так недавно  писали в
газетах.
     Ну, так вот.
     Аполлон Аполлонович Аблеухов совершил два невероятнейших отступления от
кодекса своей размеренной жизни; во-первых: не воспользовался услугой кареты
(принимая  во  внимание  его  пространственную  болезнь, это  можно  назвать
действительным подвигом); во-вторых: в буквальнейшем, а не переносном смысле
понесся  он темною ночью  по  безлюднейшей улице. А когда с него  ветер сбил
высокий цилиндр, когда Аполлон Аполлонович Аблеухов сел на карачки над лужею
для извлечения цилиндра, то вдогонку убегающей куда-то спине он надтреснутым
голосом закричал:
     229
     -- "Мм... Послушайте!.."
     Но спина не внимала (собственно, не спина -- над спиной бегущие уши).
     -- "Остановитесь же... Павел Павлович!"
     Там  мелькающая  спина остановилась,  повернула там  голову  и, узнавши
сенатора, побежала навстречу (не  спина  побежала навстречу, а ее обладатель
--  господин  с  бородавкою). Господин  с  бородавкою,  увидев  сенатора  на
карачках пред  лужею,  изумился до крайности и принялся вылавливать из  лужи
плывущий цилиндр.
     --   "Ваше  высокопревосходительство!..  Аполлон   Аполлонович!  Какими
судьбами?..   Вот-с,  извольте  получить"  (с  этими  словами   паршивенький
господинчик подал именитому мужу высочайший цилиндр, предварительно вытертый
рукавом пальто господинчика).
     "Ваше высокопревосходительство, а ваша карета?.."
     Но Аполлон Аполлонович, надевая цилиндр, прервал излияния.
     -- "Ночной воздух полезен мне..."
     Оба  они  направились  в  одну сторону:  на  ходу господинчик  старался
совпасть  в шаге с сенатором, что  было воистину невозможно (шажки  Аполлона
Аполлоновича можно б было рассматривать под стеклом микроскопа).
     Аполлон Аполлонович поднял  глаза на  попутчика: проморгал  и сказал --
сказал с видимым замешательством.
     --  "Я...  знаешь-тили"  (Аполлон Аполлонович  и на этот  раз ошибся  в
окончании слова)...
     -- "Да-с?" -- насторожился тут господинчик.
     --  "Я  знаете  ли...  хотел   бы  иметь  точнейший  ваш  адрес,  Павел
Павлович..."
     -- "Павел Яковлевич!.." -- робко поправил попутчик.
     -- "Виноват, Павел Яковлевич:  у  меня,  знаете  ли, плохая  память  на
имена..."
     -- "Ничего-с, помилуйте: ничего-с".
     Паршивенький господинчик  подумал  лукаво:  это он все  о сыне...  Тоже
хочется знать... а спросить-то и стыдно...
     -- "Ну, вот-с, Павел Яковлевич: так давайте мне адрес".
     Аполлон Аполлонович Аблеухов, расстегнувши пальто, достал свою записную
книжечку, переплетенную в кожу павшего носорога; оба стали под фонарем.
     -- "Адрес  мой",-- завертелся вдруг господинчик,-- "переменчивый адрес:
чаще всего я бываю на Васильевском Острове. Ну, да вот:
     230
     восемнадцатая линия, дом 17. У  сапожного мастера, Бессмертного. У него
я снимаю две комнаты. Участковому писарю Воронкову".
     -- "Так-с, так-с, так-с, я у вас буду на днях..."
     Вдруг   Аполлон  Аполлонович  приподнял  надбровные   дуги:   изумление
изобразили его черты:
     -- "Но почему",-- начал он,-- "почему..."
     -- "Моя фамилия Воронков, тогда как я на самом деле Морковин?"
     -- "Вот именно..."
     -- "Так,  ведь, это, Аполлон  Аполлонович,  потому, что  там я  живу по
фальшивому паспорту".
     На лице Аполлона  Аполлоновича изобразилась брезгливость  (ведь  и он в
принципе отрицал существование подобных фигур).
     -- "А моя настоящая квартира на Невском..."
     Аполлон Аполлонович  подумал:  "Что  поделаешь: существование  подобных
фигур в переходное  время и в  пределах строгой законности  -- необходимость
печальная; и все же -- необходимость".
     --  "Я, ваше  высокопревосходительство, в настоящее время, как  видите,
занимаюсь все розыском: теперь -- чрезвычайно важные времена".
     -- "Да, вы правы",-- согласился и Аполлон Аполлонович.
     --   "Подготовляется  одно  преступление  государственной   важности...
Осторожней: здесь -- лужица... Преступление это..."
     -- "Так-с..."
     -- "Нам  удастся  в  скором  времени  обнаружить...  Вот сухое место-с:
позвольте мне руку".
     Аполлон Аполлонович переходил огромную площадь: в нем проснулась боязнь
таких широких пространств; и невольно он жался теперь к господинчику.
     -- "Так-с, так-с: очень хорошо-с..."
     Аполлон Аполлонович старался бодриться в сем громадном пространстве,  и
все же терялся; к  нему прикоснулась вдруг ледяная рука господина Морковина,
взяла за  руку,  повела мимо луж: и он шел,  шел и шел  за  ледяною рукою; и
пространства  летели ему  навстречу.  Аполлон Аполлонович все  же понурился:
мысль о судьбе, грозившей России,  пересилила  на мгновение все  его  личные
страхи: страх  за  сына и страх перейти  столь огромную площадь; с уважением
Аполлон Аполлонович бросил
     231
     взгляд  на самоотверженного охранителя существующего порядка:  господин
Морковин все-таки привел его к тротуару.
     -- "Подготовляется террористический акт?"
     -- "Он самый-с..."
     -- "И жертвой его?.."
     -- "Должен пасть  один высокий сановник..." По спинному хребту Аполлона
Аполлоновича  побежали  мурашки:  Аполлон   Аполлонович  на   днях   получил
угрожающее  письмо;  в  письме  извещался  он,  что  в  случае  принятия  им
ответственного поста в него бросят  бомбу;  Аполлон Аполлонович презирал все
подметные письма; и письмо разорвал он; пост же принял.
     --  "Извините,  пожалуйста,  если это не  секрет: в кого  ж  они теперь
метят?"
     Тут произошло  нечто поистине  странное; все предметы вокруг вдруг  как
будто принизились,  просырели  так явственно и казались ближе, чем  следует;
господин  же Морковин  как  будто  принизился  тоже,  показался  ближе,  чем
следует: показался старинным и каким-то знакомым;  усмешечка прошлась по его
губам, когда он, наклонив к сенатору голову, произнес шепоточком:
     --  "Как  в  кого?  В  вас,  ваше  высокопревосходительство,  в   вас!"
39.
     Аполлон  Аполлонович увидел:  вон --  кариатида  подъезда; ничего себе:
кариатида. И  --  нет, нет!  Не  такая кариатида  -- ничего подобного во всю
жизнь он не видел: виснет в тумане. Вон -- бок дома;  ничего себе  бок:  бок
как бок -- каменный. И -- нет, нет: бок неспроста, как неспроста  и все: все
сместилось  в нем, сорвалось;  сам с себя он сорвался и  бессмысленно теперь
бормотал в полуночную темь:
     -- "Как  же так?.. Нет, позвольте,  позвольте..."  Аполлон  Аполлонович
Аблеухов  все никак себе  реально представить не мог, что  вот эта перчаткою
стянутая  рука, завертевшая пуговицу у чужого пальто, что вот эти, вот, ноги
и  это  усталое,  совершенно  усталое  (верьте  мне!)  сердце  под  влиянием
расширения  газов  внутри какой-то  там  бомбы во мгновение ока могут  вдруг
превратиться... в...
     -- "То есть, как это?"
     -- "Да никак-с, Аполлон Аполлонович, а очень все просто..."
     Чтобы это было так просто, Аполлон Аполлонович
     232
     поверить не мог: сначала он как-то задорно профыркал в свои серые бачки
(-- и бачки!), выпятил губы (губ не будет тогда), а потом и осунулся, голову
свою опустил низко-низко и  бездумно глядел, как у  ног его лепетала грязная
тротуарная  струечка.  Все   кругом  лепетало  мокрыми  пятнами,  шелестело,
шептало: то несся старушечий шепот осеннего времени.
     Под  фонарем Аполлон Аполлонович  стоял, чуть покачивал  серо-пепельным
своим  ликом,  раскрывал  удивленно  глаза,  их  закатывал,  вращая  белками
(громыхала пролетка, но казалось, что там громыхало что-то страшное, тяжкое:
будто удары металла, дробящие жизнь).
     Господину Морковину, очевидно, стало весьма даже жаль это старое, перед
ним точно в грязь осевшее очертание. Он прибавил:
     --  "Вы,  ваше  высокопревосходительство,  не  пугайтесь,  ибо  приняты
строжайшие  меры;  и  мы не  допустим:  непосредственной  опасности  нет  ни
сегодня,  ни  завтра...  Чрез  неделю же  вы будете  в  курсе... Повремените
немного..."
     Наблюдая дрожавшее жалобно лицевое  пятно, напоминавшее труп,  осиянный
бледным блеском фонарного пламени, господин Морковин  подумал невольно: "Как
же  он постарел:  да он  просто развалина..." Но Аполлон Аполлонович  с чуть
заметным  кряхтением  повернул к господинчику  безбородый свой  лик  и вдруг
улыбнулся печально, отчего под глазами его образовались огромные морщинистые
мешки.
     Чрез   минуту,  однако,   Аполлон   Аполлонович  совершенно  оправился,
помолодел, побелел:  крепко  он тряхнул Морковину  руку  и  пошел, как палка
прямой,  в  грязноватую, осеннюю  муть,  напоминая  профилем  мумию  фараона
Рамзеса Второго40.
     Ночь чернела, синела и лиловела, переходя в красноватые фонарные пятна,
точно  в пятна огненной  сыпи.  Высились подворотни, стены, заборы, дворы  и
подъезды  --  и от  них исходили всевозможные лепеты и всевозможные  вздохи;
несогласные многие  вздохи в  переулке бегущих  ветряных  сквозняков, где-то
там, за  домами,  стенами,  заборами,  подворотнями,  сочетались  во  вздохи
согласные;  а  беглые  лепеты струечек,  где-то  там,  за  домами,  стенами,
заборами,  подворотнями, все  сходились  в  один беглый  лепет:  становились
вздыханьем все лепеты; и все вздохи начинали там лепетать.
     233
     У!  Как было  сыро, как  мозгло, как ночь синела  и лиловела,  переходя
болезненно в ярко-красную  сыпь фонарей, как  из  этой  синей лиловости  под
круги фонарей  выбегал  Аполлон Аполлонович  и опять убегал из-под  красного
круга в лиловость!

ПОЛОУМНЫЙ

     Мы оставили Сергея Сергеевича  Лихутина в тот роковой момент его жизни,
когда  белый  как смерть,  совершенно  спокойный,  с ироническою  улыбкой на
твердо  сжатых устах  он  стремительно бросился в переднюю комнату  (то есть
просто  в  переднюю) за  непослушной  женою  и  потом, щелкнув шпорами,  так
почтительно стал перед  дверью с  меховой  шубкой  в  руках;  а  когда Софья
Петровна  Лихутина прошуршала задорно мимо  носа  сердитого  подпоручика, то
Сергей  Сергеевич  Лихутин,  как видели мы,  все с теми  же слишком  резвыми
жестами стал повсюду ходить и повсюду гасить электричество.
     Почему же  он  обнаружил  свое  необычное  состояние духа этим странным
поступком? Ну, какая может быть связь между всей  этой пакостью и горелками?
Столь  же  мало здесь связи  и смысла, сколь мало этой связи и этого  смысла
между  угловато-длинной  и  печальной  фигурой  подпоручика в  темно-зеленом
мундире, слишком резвыми жестами  и задорной, льняной бородкой помолодевшего
лица, будто вырезанного из пахучего кипариса. Никакой связи и не было; разве
вот  --  зеркала: на свету  они  отражали  --  угловато-длинного  человека с
помолодевшим вдруг личиком: угловато-длинное  отражение с помолодевшим вдруг
личиком, подойдя вплотную к  зеркальной поверхности, ухватило  себя за белую
тонкую шею  -- ай,  ай,  ай!  Никакой вот  связи и  не  было  между светом и
жестами.
     "Щелк-щелк-щелк",-- тем  не менее щелкали выключатели, погружая во тьму
угловато-длинного человека с слишком резвыми  жестами. Это,  может быть,  не
подпоручик Лихутин?
     Нет,  войди