в  общем грохоте  его позабыли;  не было при нем ни лакея,  ни  даже...
Семеныча;  некому было  его  успокоить;  и  вот  он,  один-одинешенек...  до
надсаду, до хрипу...--
     --  Николай  Аполлонович  бросился  к  этому  бессильному  тельцу,  как
бросается  мамка посреди проездной  мостовой к  трехлетней упавшей каплюшке,
которую ей поручили, которую позабыла она посреди проездной мостовой; но это
бессильное тельце --  каплюшка --  при  виде бегущего сына - как подскочит с
подушки  и  --  как  руками  замашет:  с неописуемым  ужасом  и  с недетскою
резвостью.
     И -- ка пустится в бегство из комнаты, проскочив в коридор!
     Николай Аполлонович с криком "держите" -- за  ней: за этою  сумасшедшей
фигуркой (впрочем, кто из них  сумасшедший?);  оба они понеслись  в  глубину
коридора мимо дыма и рвани и жестов гремевших персон  (что-то такое тушили);
было  жутко мелькание  этих странно  оравших фигурок --  в глубине коридора;
развевалась в беге сорочка; топотали, мелькали их пятки; Николай Аполлонович
пустился  вдогонку  с  прискоком,  припадая  на  правую ногу;  за  спадающую
кальсонину  ухватился рукой; а  другой рукой норовил ухватиться за плщущийся
край отцовской сорочки.
     Он бежал и кричал:
     "Погодите..."
     "Куда?"
     "Да постойте".
     Добежавши до двери,  ведущей  в  ни с  чем не  сравнимое место, Аполлон
Аполлонович с  уму  непостижною хитростью  уцепился  за  дверь; и быстрейшим
образом очутился в том месте: улепетнул в это место.
     Николай  Аполлонович на  мгновенье  отпрянул  от  двери;  на  мгновенье
отчетливо  врезались:  поворот  головы, потный  лоб,  губы,  бачки  и  глаз,
блистающий,  как  расплавленный  камень;  дверь  захлопнулась; все  пропало:
щелкнула за дверью задвижка; улепетнул в это место.
     Николай Аполлонович колотился отчаянно в дверь; и просил -- до надсаду,
до хрипу:
     "Отворите..."
     "Пустите..."
     И --
     "Ааа... ааа... ааа..."
     Он упал перед дверью.
     Руки он уронил на  колени;  голову бросил в  руки; тут лишился  чувств;
топотом на него набежали лакеи. Поволокли его в комнату.
     Мы ставим здесь точку.
     Мы не станем  описывать,  как  тушили пожар, как сенатор  в  сильнейшем
сердечном  припадке  объяснялся  с  полицией:  после  этого  объяснения  был
консилиум докторов: доктора  нашли у него  расширение аорты.  И все-таки:  в
течение  всех  забастовочных  дней  в канцеляриях,  кабинетах,  министерских
квартирах появлялся  он --  изможденный, худой; убедительно погрохатывал его
мощный басок -- в канцеляриях, кабинетах,  министерских квартирах -- глухим,
тяготящим  оттенком. Скажем  только:  что-то  такое  ему  доказать  удалось.
Арестовали кого-то  там; и  потом -- отпустили за ненахожденьем улик; в  ход
были пущены связи; и дело замяли. Никого не тронули  больше. Все те дни  его
сын лежал в приступах  нервной горячки, не приходя в сознание вовсе; а когда
пришел он в себя, он увидел, что он -- с матерью только; в лакированном доме
более не было никого. Аполлон Аполлонович перебрался в деревню  и безвыездно
просидел эту зиму в снегах,  взявши  отпуск  без срока; и из отпуска выйдя в
отставку.  Предварительно сыну он приготовил: заграничный паспорт и  деньги.
Аблеухова, Анна  Петровна, сопровождала  Николеньку. Только летом  вернулась
она: Николай Аполлонович не возвращался в Россию до самой кончины родителя.

     Конец восьмой главы
     514

ЭПИЛОГ

     Февральское солнце на склоне 1. Косматые кактусы разбежались
туда и сюда. Скоро, скоро уж из залива к берегу прилетят паруса;  летят они:
острокрылатые, закачались; в кактусы ушел куполок.
     Николай  Аполлонович  в голубой гондуре,  в ярко-красной арабской чечье
2  застывает  на корточках; предлиннейшая кисть упадает с  чечьи;
отчетливо вылепляется его силуэт с плоской  крыши;  под  ним --  деревенская
площадь и звуки "там-там"'а  3: ударяются в уши глухим  тяготящим
оттенком.
     Всюду  белые   кубы   деревенских   домишек;  погоняет  криками  ослика
раскричавшийся  бербер;  куча  из  веток  серебится  на  ослике;  бербер  --
оливковый.
     Николай  Аполлонович  не  слушает  звуков "там-там"'а;  и  не видит  он
бербера; видит то,  что  стоит перед ним: Аполлон Аполлонович --  лысенький,
маленький, старенький,-- сидя в качалке, качалку качает мановением головы  и
движеньем ноги; это движение -- помнится...
     Издали розовеет миндаль; тот гребенчатый верх --  ярко лилово-янтарный;
этот  верх  -- Захуан4, а тот  мыс -- карфагенский  5.
Николай Аполлонович  у араба снял домик  в  береговой,  подтунисской деревне
6.
     ...............................................................
     Под  тяжестью  снеговых,  сверкающих  шапок перегнулись  еловые  ветки:
косматые и зеленые; впереди  деревянное  пятиколонное  здание; через  перила
терассы сугробы перекинулись хо лмами; на них розовый отблеск от февральской
зари.
     Сутуловатая показалась фигурка -- в теплых валенках, варежках, опираясь
на  палку; приподнят  меховой  воротник;  меховая  шапка надвинута  на  уши;
пробирается  по расчищенной тропке;  ее ведут под  руки; у ведущей  фигуры в
руках теплый плед.
     На  Аполлоне Аполлоновиче в деревне  появились очки;  запотевали они на
морозе  и не  видно было  сквозь  них ни лесной  гребенчатой дали, ни  дымка
деревенек, ни -- галки: видны тени и тени; между них -- лунный блеск косяков
да квадратики паркетного пола; Николай
     515
     Аполлонович  -- нежный, внимательный,  чуткий,-- наклонив низко голову,
переступает: из тени  -- в кружево фонарного света; переступает: из светлого
этого кружева -- в тень.
     Вечером старичок  у  себя  за столом посреди  круглых  рам; а  в  рамах
портреты: офицера к  лосинах, старушки в атласной наколке;  офицер в лосинах
-- отец  его; старушка  в  наколке -- покойная матушка, урожденная Сваргина.
Старичок строчит мемуары, чтобы в год его смерти они увидели свет.
     Они увидели свет.
     Остроумнейшие мемуары: их знает Россия.
     ...............................................................
     Пламень солнца  стремителен:  багровеет  в  глазах; отвернешься,  и  --
бешено  ударяет  в  затылок;  и  пустыня  от  этого  кажется  зеленоватой  и
мертвенной;  впрочем -- мертвенна  жизнь; хорошо здесь  навеки остаться -- у
пустынного берега.
     В  толстом  пробковом  шлеме  с   развитою   по  ветру  вуалью  Николай
Аполлонович  сел на кучу песку;  перед ним  громадная,  трухлявая голова  --
вот-вот -- развалится  тысячелетним песчаником; -- Николай Аполлонович сидит
перед Сфинксом часами 7.
     Николай  Аполлонович  здесь  два  года;  занимается в  Булакском  музее
8.  "Книгу Мертвых" 9 и записи  Манефона 10
толкуют  превратно;   для  пытливого  ока  здесь  широкий  простор;  Николай
Аполлонович провалился в Египте; ив двадцатом столетии он провидит -- Египет
11, вся культура,-- как эта трухлявая голова:  все умерло; ничего
не осталось.
     Хорошо,  что  он занят так:  иногда, отрываясь  от  схем, ему  начинает
казаться, что  не  все еще умерло; есть какие-то звуки; звуки эти грохочут в
Каире: особенный грохот; напоминает он  -- этот  же звук: оглушительный и --
глухой:  с металлическим, басовым, тяготящим оттенком; и Николай Аполлонович
--  тянется  к мумиям;  к  мумиям  привел этот  "случай". Кант?  Кант  забыт
12.
     Завечерело: и  в беззорные сумерки груды Гизеха протянуты  безобразно и
грозно  ;  все  расширено  в  них; и все от них --  ширится; во взвешенной в
воздухе пыли загораются темно-карие светы; и -- душно.
     Николай Аполлонович привалился задумчиво к мертвому, пирамидному боку.
     ...............................................................
     516
     В  кресле,  на  самом  припеке, неподвижно  сидел  старичок;  огромными
васильковыми он глазами все посматривал на старушку; ноги  его были закутаны
в плед (отнялись, видно, ноги); на колени ему положили гроздья белой сирени;
старичок все тянулся к старушке, корпусом вылезая из кресла:
     -- "Говорите, окончил?.. Может быть, и приедет?"
     --  "Да:  приводит в  порядок бумаги..."  Николай  Аполлонович  наконец
монографию свою довел до конца.
     -- "Как она называется?" И -- старичок просиял:
     --   "Монография  называется...  ме-емме...  "О  письме   Дауфсехруты""
14.  Аполлон Аполлонович забывал решительно все: забывал названия
обыкновенных  предметов;  слово  ж то --  Дауфсехруты -- твердо помнил он; о
"Дауфсехруты" -- писал Коленька. Голову закинешь наверх, и золото зеленеющих
листьев там: бурно бушует: синева и барашки; по дорожке бегала трясогузочка.
     -- "Он, говоришь, в Назарете?" 15
     Ну  и  гуща  же колокольчиков!  16  Колокольчики  раскрывали
лиловые зевы; прямо так, в колокольчиках, стояло перенесное кресло; и на нем
морщинистый  Аполлон  Аполлонович  с  непробритой щетиною,  серебрящейся  на
щеках,-- под парусиновым зонтиком.
     ...............................................................
     В 1913  году  Николай Аполлонович продолжал еще  днями  расхаживать  по
полю, по лугам,  по лесам, наблюдая с угрюмою ленью за полевыми работами; он
ходил в картузе; он  носил поддевку  верблюжьего цвета; поскрипывал сапогами
17; золотая,  лопатообразная борода  разительно изменяла  его;  а
шапка  волос выделялась отчетливой  совершенно серебряной прядью; эта  прядь
появилась внезапно; глаза у него  разболелись в Египте; синие стал носить он
очки.  Голос  его  погрубел, а лицо  покрылось  загаром;  быстрота  движений
пропала;  жил одиноко  он; никого к себе он не  звал; ни  у  кого не  бывал;
видели его в церкви; говорят, что в самое  последнее время он читал философа
Сковороду 18.
     Родители его умерли.

     Конец
















































     ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ * (* © Издательство  "Наука", 1981 (с
сокращениями). )
     В  настоящем издании  воспроизводится  текст  первой печатной  редакции
романа  "Петербург",   увидевшей   свет  в   трех   сборниках   издательства
"Сирин"1. (1 "Сирии". Сборник первый.- СПб., 1913.- С.
1-148; "Сирии".  Сборник второй.--  СПб.,  1913.  --С.  1 --  209;  "Сирии".
Сборник третий.--  СПб.,  1914,  --С.  1--276.  В  1916  г. главы романа  из
нераспроданных экземпляров  сборников были вырезаны, сброшюрованы и выпущены
в  продажу  в виде  отдельного издания романа. Это  и  было первое отдельное
издание полной редакции "Петербурга".)
     Роман  печатается  по  современной  орфографии,  с соблюдением, однако,
особенностей повествовательной  манеры  Белого.  Особенности  эти  касаются,
главным образом, синтаксиса Белого; его  не  с чем сравнить,  к  нему нельзя
применить  никаких  правил.   Запятые,  двоеточия,  точки  с  запятой,  тире
расставлены здесь не  в соответствии с  правилами  школьной грамматики, а  в
соответствии  с  тем  "скрытым"  смыслом,  с  той  "затекстовой" семантикой,
которая так много значит в этом необычном романе. На  нее и опирается Белый,
несмотря на то что на первый взгляд употребление им знаков препинания, как и
синтаксис  романа в целом, может показаться искусственным и произвольным. Ни
искусственности, ни произвола здесь нет.
     Белым создан  в "Петербурге"  совершенно  особый, ни у  кого из русских
писателей  более  не  встречающийся  стиль  романического  повествования,  в
котором  монологическая форма  рассказа  перекрещивается  и  переплетается с
полифонизмом изображения  внутреннего  мира  героев  и их реального жизне- и
мироощущения. Кроме того, роман написан ритмизованной прозой, размер которой
приближается более  всего  к  анапесту  (трехсложный  размер с ударением  на
последней стопе). Это все надо  учитывать, знакомясь с текстом романа. Белый
произвел в "Петербурге" великий эксперимент,  который  не  просто  увенчался
успехом,  но  и  повлиял  на все  последующее развитие  прозы.  и  не только
русской. Пафос здесь  сочетается с  лирикой и все это вместе создает  единое
ритмическое  целое  романа. Поэтому и исправления  опечаток  и явных описок,
допущенных Белым,  производились  в  настоящем  издании  с целью  прояснить,
сделать более  явной  вот  эту  ритмическую  организацию  текста, в  которой
имеется своя система.
     518
     Но  из-за спешки и  тех необычных условий, в которых  создавался роман,
система эта  выдерживается  Белым  не в  абсолютном виде.  И тут приходилось
размышлять  буквально  над   каждой  запятой.  Сохранить  нетронутой  манеру
прозаического  письма Белого,  но при этом максимально учитывать объективные
правила  грамматики -- вот  главное  требование, которое  ставил перед собой
текстолог при подготовке романа к изданию.
     "Сириновская"   редакция   --   наиболее    полная   редакция   романа,
осуществленная в том его виде, в  каком он был задуман Белым после окончания
"Серебряного голубя", который в свою очередь представлялся ему первой частью
обширной  трилогии. "Петербург" должен  был стать второй  ее частью. Третьей
частью  должен был стать роман под заглавием "Невидимый Град".  Написана эта
третья  часть  так  и  не была;  трилогия осталась  неосуществленной,  после
"Петербурга" творческие планы Белого приобрели иной характер.
     В  1922  г.,  находясь  в  Берлине,  Белый   предпринимает  переиздание
"Петербурга". Он переиздает  в Берлине целый ряд своих произведений, в числе
их  находится  и этот самый значительный  из его  романов.  Белый  сокращает
"Петербург" для переиздания (по его  собственному признанию, на одну треть),
избегая каких бы то ни было исправлений и дополнений. В 1922  г. сокращенный
вариант "Петербурга" выходит в свет в Берлине в издательстве "Эпоха". Эта же
редакция  была  воспроизведена  в   1928  г.  московским  книгоиздательством
"Никитинские субботники". Здесь она подверглась дополнительному сокращению и
незначительной  стилистической правке. В  1935 г.,  уже после смерти Белого,
"Петербург" в редакции  "Никитинских  субботников" и с вступительной статьей
К. Зелинского  был  еще раз переиздан в Москве. Эта редакция увидела свет  в
1978 и в 1980 гг. (издательство "Художественная литература",  Москва); роман
вышел здесь с вступительной статьей  А.  С. Мясникова,  послесловием  П.  Г.
Антокольского и комментариями Л. К. Долгополова.
     Берлинская  редакция  "Петербурга",  как  и  последующая  московская,--
памятник иного исторического времени. Этот новый, сокращенный вариант романа
более связан и со стилем, и с характером  творчества Белого 20-х гг., нежели
с его  исканиями предреволюционного десятилетия, когда  вынашивался  замысел
трилогии.
     Для настоящего  издания  текст "Петербурга" сверен с  рукописью в  той,
однако, мере, в какой это возможно было  сделать, учитывая  крайне плачевное
состояние  самой  наборной  рукописи. В  течение многих  лет она храйилась в
собрании  Иванова-Разумника  в  Царском  Селе (с  1937 г.--  город  Пушкин).
Иванов-Разумник  осуществлял связь с Белым от имени издательства "Сирии" (он
входил  в состав редакционного совета издательства),  и в его руках осталось
большое количество рукописных
     519
     материалов Белого. Архив  Иванова-Разумника катастрофически пострадал в
годы  войны.  Город   Пушкин  был  оккупирован  немцами,  архив   в  течение
длительного времени был без присмотра. Многие вещи бесследно пропали. Хорошо
сохранились лишь те материалы, которые были переданы Ивановым-Разумником еще
до  войны  В.   Д.  Бонч-Бруевичу  в   организованный   им   Государственный
литературный музей (например, письма Белого  к Иванову-Разумнику).  Рукопись
"Петербурга"  передана не  была.  В числе других материалов  она осталась  в
брошенном помещении, подвергаясь  всем  превратностям  погоды и  собственной
судьбы. Только после войны вместе с другими  уцелевшими  материалами  архива
Иванова-Разумника она попала в Пушкинский дом, где и хранится поныне (ф. 79,
оп. 3, ед.  хр. 24). Она не имеет единой пагинации.  Белым нумеровались либо
отдельные  главы, либо  несколько глав подряд.  Общая сумма листов  рукописи
"Петербурга",   по   нашим   подсчетам,  657.   Из   них   сохранилось   307
пронумерованных  и  плюс небольшое количество листов изорванных,  от которых
осталось по половине  или  даже по 1/23 листа. Но  и эта сохранившаяся часть
рукописи "Петербурга" прочитана может  быть не целиком: многие  листы смяты,
изорваны, чернила на некоторых  смыты; часть листов изъедена гнилью. На всей
рукописи  много  грязи. Следствием  такого  состояния  ее  явилось  то,  что
некоторые из вопросов, неизбежно возникающих при подготовке романа к печати,
остаются не разрешенными. О них сказано будет дальше.
     Готовя  "Петербург" к переизданию, мы столкнулись с целым рядом проблем
текстологического, идейного и художественного характера. Роман был напечатан
небрежно, с  большим  количеством  опечаток и текстологических искажений,  а
также  с  некоторыми  изъятиями (часть  из них  имела цензурный характер). В
письмах  Белого к Иванову-Разумнику выражается  полная удовлетворенность  (и
даже  восторг) по  поводу того, с какой аккуратностью и с каким уважением  к
авторской воле "Петербург" напечатан издательством  "Сирии". К высказываниям
подобного рода следует относиться осторожно и не во всем доверять Белому. Он
держал в  руках корректуру не  всего  романа  и,  надо полагать, не  слишком
внимательно знакомился с романом  по  сборникам, в  которых "Петербург"  был
напечатан.
     Внешне издание романа действительно производит отрадное впечатление. Он
напечатан  на дорогой бумаге, удачно подобранным  шрифтом,  заглавия глав (с
эпиграфами) даются на отдельных листах. Названия  главок, на которые делятся
главы, набраны  красивым  курсивом.  Полностью  выдержан  предложенный Белым
необычный  тип  печатания  когда некоторые места (по  преимуществу, описания
душевного состояния героев в тот или иной ответственный и напряженный момент
жизни)  печатаются  на  правой половине страницы,  а левая половина остается
свободной.  Сохранены  кавычки,  в  которые заключил Белый всю  прямую  речь
героев.
     520
     Кавычки в данном случае имели для Белого, очевидно, особое значение. Их
не было в предыдущих редакциях. Появились они только в "сириновском" издании
и  затем  настойчиво  сохранялись Белым  во  всех  последующих  переизданиях
романа. Вопрос о том, почему Белый заключил в кавычки прямую речь (и тем как
бы придал оттенок нереальности общению героев в реальной, "подлинной" жизни)
--  вопрос  не простой.  Случайности  или  произвола здесь  быть  не  может.
Естественным представляется предположение, что, вводя в текст в таком обилии
кавычки, Белый  как  бы  восстанавливает  в  правах  условность,  в  которую
облекается  теперь  происходящее  в  романе.  События,  не  утрачивая  своей
подлинности,  получают  дополнительно  знак   вопроса,   который  и  придает
подлинности  оттенок  неподлинности,  но  с  какой-то  иной,  "высшей" точки
зрения.  Безусловное, абсолютное, однозначное в кавычки  не ставится.  Белый
поставил в кавычки  всю прямую  речь  героев, что находилось  в  связи с его
отношением  к  содержанию  романа, которое он  сам  определил  как "условное
одеяние мысленных форм".
     Имеется в "сириновском" издании романа и еще одна деталь, которая также
может  вызвать недоумение.  Это  --  указания в  конце  каждой  главы на  ее
окончание. Введены  были в  текст романа эти  указания из чисто практических
соображений;  главы  присылались в  редакцию из-за границы  и в разрозненном
виде, и  вот, чтобы избежать  путаницы, Белый четко  выводил в  конце каждой
главы: "Конец такой-то главы". Эти фразы были сохранены Ивановым-Разумником,
хотя практической необходимости в них не было. Однако впоследствии они Белым
были санкционированы: он не изъял их ни  из "берлинской", ни из "московской"
редакции 1928 г. Видимо, они приобрели  в его глазах какое-то значение, став
неотъемлемой  частью  главы. Кроме того, в  сочетании с  названия