что  кожа -- потеет,  мясо  --
портится на тепле; от крови же разит запахом не первомайских фиалочек.
     Так  его  душевная  теплота  отождествлялась  с  необозримыми льдами, с
Антарктикой,  что  ли;  он  же  --  Пирри,  Нансен,  Амундсен11--
круговращался  там в  льдах;  или его  теплота становилась кровавою слякотью
(человек, как известно, есть слякоть, зашитая в кожу)
     Души-то, стало быть, не было.
     Он  свою,  родную плоть -- ненавидел; а к  чужой  --  вожделел. Так  из
самого раннего  детства он в себе вынашивал личинки чудовищ: а когда созрели
они,  то  повылезли  в  двадцать четыре часа и  обстали  -- фактами ужасного
содержания. Николай Аполлонович был заживо съеден; перелился в чудовищ.
     Словом, сам стал чудовищами.
     -- "Лягушонок!"
     -- "Урод!"
     -- "Красный шут!"
     Вот  именно:  при  нем  кровью  шутили,  называли   "отродьем";  и  над
собственной  кровью  зашутил --  "шут")  "шут"  не  был  маскою,  маской был
"Николай Аполлонович"...
     Преждевременно разложилась в нем кровь.
     Преждевременно она разложилась; оттого-то он,
     408
     видно, и вызывал отвращение; оттого-то странной казалась его фигурка на
улице.
     Этот ветхий, скудельный сосуд должен был разорвать-ся: и он разрывался.

УЧРЕЖДЕНИЕ

     Учреждение...
     Кто-то его учредил; с той  поры оно есть;  а  до той поры было --  одно
время о но. Так гласит нам "Архив".
     Учреждение.
     Кто-то  его   учредил,   до   него   была  тьма,   кто-то   над   тьмою
носился12;  была тьма  и был свет -- циркуляр  за номером первым,
под  циркуляром  последнего  пятилетия  была подпись: "Аполлон Аблеухов";  в
тысяча   девятьсот  пятом  году   Аполлон  Аполлонович  Аблеухов  был  душой
циркуляров.
     Свет во тьме светит. Тьма не объяла его 13
     . . . .
     Учреждение...
     И -- торс козлоногой кариатиды. С той поры, как к крыльцу его подлетела
карета,  влекомая  парой   взмыленных  вороных  лошадей,  с  той  поры,  как
придворный лакей в треуголке, косо надетой на голову, и в крылатой шинели  в
первый раз распахнул лакированный,  штемпелеванный бок и, щелкнувши,  дверце
откинуло коронками украшенный герб (единорог,  бьющий рыцаря); с  той  поры,
как  из  траурных  подушек кареты на подъездный  гранит  наступила  ботинкой
пергаментно-ликая статуя; с той  поры, как впервые, отдавая  поклоны,  рука,
облеченная в кожу перчатки, коснулася края  цилиндра.-- с той поры еще более
крепкая власть придавила собой Учреждение, которое  бросило над Россией свою
крепкую власть.
     Повосстали параграфы, похороненные в пыль.
     Поражает  меня  самое   начертанье  параграфа:  падают  на  бумагу  два
совокупленных крючка,-- уничтожаются бумажные стопы; параграф  -- пожиратель
бумаг, то есть бумажная  филоксера 14; в произвол темной безд-как
клещ, вопьется параграф,-- и право же: в нем есть  что-то мистическое: он --
тринадцатый знак зодиака 15.
     Над громадною частью России размножался параграфом безголовый сюртук, и
приподнялся параграф,
     409
     вдунутый  сенаторской головою -- над  шейным крахмалом; по белоколонным
нетопленым залам  и  красного сукна ступеням завелась безголовая циркуляция,
циркуляцией этой заведовал Аполлон АпЬллонович.
     Аполлон   Аполлонович   --   популярнейший   в   России   чиновник   за
исключением...  Коншина (чей  неизменный автограф  носите  вы  на  кредитных
билетах)16.
     Итак: --
     Учреждение  -- есть.  В  нем есть  Аполлон  Аполлонович:  верней "был",
потому что он умер...--
     --  Я  недавно  был  на  могиле:   над  тяжелою  черномраморной  глыбою
поднимается  черномраморный восьмиконечный  крест;  под  крестом  явственный
горельеф,  высекающий  огромную  голову,  исподлобья  сверлящую вас пустотою
зрачков;  демонический,  мефистофельский  рот!  Ниже  --  скромная  подпись:
"Аполлон Аполлонович  Аблеухов  -- сенатор"...  Год рождения, год кончины...
Глухая могила!...--
     -- Есть Аполлон Аполлонович: есть  в  директорском  кабинете: ежедневно
бывает в нем, за исключением дней геморроя.
     Есть, кроме того, в Учреждении кабинеты... задумчивости.
     И  есть  просто комнаты; более всего --  зал;  столы  в каждой зале. За
столами писцы; на стол  приходится  пара  их; перед каждым: перо и чернила и
почтенная стопка бумаг;  писец по бумаге поскрипывает, переворачивает листы,
листом шелестит  и  пером  верещит (думаю,  что зловещее  растение  "вереск"
происходит  от верещания); так  ветер  осенний, невзгодный,  который заводят
ветра --  по  лесам,  по оврагам;  так и  шелест  песка  --  в  пустырях,  в
солончаковых пространствах -- оренбургских, самарских, саратовских; --
     -- тот же шелест стоял  над могилой: грустный шелест  берез;  падали их
сережки, их юные листья  на черномраморный, восьмиконечный крест, и  --  мир
его праху! --
     Словом: есть Учреждение.
     ...............................................................
     Не прекрасная  Прозерпина уносится в царство Плутона 17 чрез
страну,  где  кипит белой  пеной Коцит18: каждодневно  уносится в
Тартар   19  похищенный   Хароном   сенатор   на   всклокоченных,
взмыленных,
     410
     вороногривых конях;  над вратами  печального Тартара бородатая повисает
кариатида Плутона. Плещутся флегетотоновы волны 20: бумаги,
     В  своем  директорском  кабинете  Аполлон  Аполлонович  Аблеухов  сидит
ежедневно с напруженной височною  жилою, заложив ногу на  ногу, а  жиловатую
руку -- за  отворот сюртука; трещат  поленья камина, шестидесятивосьмилетний
старик дышит бациллой  параграфа, то есть совокупленьем  крючков; и  дыхание
это облетает громадное  пространство России: ежедневно десятую  часть  нашей
родины покрывает нетопыриное  крыло облаков.  Аполлон  Аполлонович Аблеухов,
осененный  счастливою  мыслию,  заложив  ногу на ногу,  руку  --  за отворот
сюртука, надувает тогда  пузырем свои щеки; он тогда,  будто дует (такова уж
привычка); холодочки  продувают по нетопленым  залам;  завиваются  смерчевые
воронки  разнообразных  бумаг; от Петербурга  начинается  ветер,  на окраине
где-нибудь разражается ураган.
     Аполлон Аполлонович сидит в кабинете... и дует.
     И  сгибаются  спины писцов; и листы шелестят:  так  бегают ветры --  по
суровым,  сосновым вершинам... Потом втянет щеки; и  все -- шелестит: сухая,
бумажная  стая,  как  роковой  листопад,  разгоняется  от  Петербурга...  до
Охотского моря.
     Раскидается холодная свистопляска -- по полям, по лесам, по селам, чтоб
гудеть,  нападать,  хохотать, чтобы градом,  дождем, гололедицей  искусывать
лапы  и руки  --  птиц,  зверей, подорожного путника, опрокидывать  на  него
полосатые бревна шлахт-баумов, -- полосатой верстой из канавы выскакивать на
шоссе,   надмеваться   оскаленной   цифрою,   обнаруживать   бездомность   и
бесконечность пути и протягивать мрачные мрежи из реющих мороков...
     Север, север родимый!..
     Аполлон   Аполлонович   Аблеухов   --   человек  городской   и   вполне
благовоспитанный господин: сидит у себя в кабинете в то время, как тень его,
проницая   камень   стены...  бросается  в   полях  на  прохожих:  посвистом
Молодецким, разбойным она гуляет  в пространствах -- самарских,  тамбовских,
саратовских -- в буераках и в желтых песчаниках, в чертополохах,  в  полыни,
или в  Диком татарнике, обнажает песчаные лысины,  рвет высоковерхие скирды,
раздувает в овине подозрительный
     411
     огонек; деревенский красный  петух  --  от  нее  зарождается;  ключевой
самородный колодезь --  от нее засоряется; как падает на посев  вредоносными
росами,-- от него худеет посев; скот -- гниет...
     Умножает и роет овраги 21.
     Шутники  сказали  бы  верно:  не  Аполлон   Аполлонович,  а...  Аквилон
Аполлонович 22.
     ...............................................................
     Умножение  количества   за  день  перед  писцом   пролетевшей   бумаги,
выдуваемой из дверей Учреждения,  умножение этой бумаги на количество бумагу
гонящих  писцов   образует  произведение,  то  есть  бумажное  производство,
вывозимое не возами, а фурами.
     Под  каждою бумагою подпись: "Аполлон  Аблеухов". Та бумага  несется по
железнодорожным ветвям от железнодорожного центра: от Санкт-Петербурга; и --
до  губернского  города;  растрепав свою стаю  по  соответственным  центрам,
Аполлон   Аполлонович  творит  в  этих   центрах   новые   очаги   бумажного
производства.
     Обыкновенно бумага  с (имя рек)  подписью  циркулирует  до  губернского
управления;  получают  бумагу   все   статские  (я  разумею  --  советники):
Чичибабины,   Сверчковы,    Шестковы,   Тетерько,   Иванчи-Иванчевские;   от
губернского города соответственно уже Иванчи-Иванчевский рассылает бумаги до
городов:  Мухоедин-ска,  Лихова, Гладова, Мороветринска и  Пупинска (городов
все уездных)23; Козлородов, асессор, тогда получает бумагу.
     Вся картина меняется.
     Козлородов, асессор,  получивший бумагу, должен бы тотчас сам  усесться
на  бричку,  на  таратайку,  или  на  тряские  дрожки,  чтобы  заплясать  по
колдобинам  --  чрез  поля,  чрез  леса, по весям,  по  грязям,-- и увязнуть
медлительно в глинах или в бурых песках, подвергая себя нападению полосатых,
приподнятых верст и  полосатых шлахт-баумов (в  пустырях Аполлон Аполлонович
нападает на путников); вместо  ж этого Козлородов просто сует в боковой свой
карман запрос Иванчи-Иванчевского.
     И идет себе в клуб.
     Аполлон Аполлонович одинок: и так уже  тысячарит-ся он в верстах; и ему
одному не  поспеть; не поспеть и Иванчи-Иванчевским. Козлородовых -- тысячи;
за ними стоит обыватель, которого Аблеухов боится.
     412
     Поэтому  Аполлон Аполлонович и сокрушает лишь  пограничные знаки своего
кругозора: и места лишаются -- Иванчевские, Тетерько, Сверчковы.
     Козлородов бессменен.
     Пребывая за  пределами досягаемости -- за оврагами, за  колдобинами, за
лесами -- он винтит себе в Пупинске.
     Хорошо еще, что пока он винтит.

ОН ВИНТИТЬ ПЕРЕСТАЛ

     Аполлон Аполлонович одинок.
     Не поспевает  он. И стрела его циркуляра не проницает уездов: ломается.
Лишь,  пронзенный  стрелой, кое-где  слетит Иванчевский; да  Козлородовы  на
Сверчкова устроют  облаву. Аполлон Аполлонович из Пальмиры 24, из
Санкт-Петербурга, разразится бумажною  канонадой,--  и (в  последнее  время)
даст маху.
     Обыватели бомбы эти и стрелы давно окрестили названием: мыльные пузыри.
     Стрелометатель,--     тщетно     он     слал     зубчатую    Аполлонову
молнию25; переменилась история; в древние  мифы не верят; Аполлон
Аполлонович  Аблеухов  -- вовсе не бог Аполлон: он  -- Аполлон  Аполлонович,
петербургский чиновник. И -- тщетно стрелял в Иванчевских.
     Бумажная  циркуляция  уменьшалась  за  все. эти  последние  дни;  ветер
противный дул:  пахнущая  типографским  шрифтом бумага  начинала подтачивать
Учреждение -- прошениями,  предъявлениями,  незаконной угрозой и жалобой;  и
так далее, далее: тому подобным предательством.
     Ну  и  что  же  за   гнусное   обхождение  в  отношеньи  к   начальству
циркулировало среди обывателей? Пошел прокламационный тон.
     И -- что  это значило?
     Очень многое:  непроницаемый, недосягаемый Козлородов, асессор,  где-то
там, понаглел; и тронулся из провинций на Иванчи-Иванчевских: в одном пункте
пространства толпа растащила на колья бревенчатый частокол, а...  Козлородов
отсутствовал;   в  другом   пункте   оказались   повыбиты  стекла  Казенного
Учреждения, а Козлородов -- отсутствовал тоже.
     От Аполлона Аполлоновича поступали проекты, поступали советы, поступали
приказы: приказы посыпались залпами; Аполлон
     413
     Аполлонович сидел в кабинете с надутою височною жилою все последние эти
недели,  диктуя за  приказом приказ;  и приказ за приказом уносился  бешеной
стреловидною молнией в провинциальную тьму; но тьма наступала; прежде только
грозила она с горизонтов;  теперь заливала  уезды и  хлынула в Пупинск, чтоб
оттуда, из Пупинска, грозить губернскому центру, откуда, заливаемый тьмой, в
тьму слетел Иванчевский.
     В  это время в самом Петербурге, на Невском, пока-залася провинциальная
тьма в виде темной шапки манджурской; та шапка сроилась и дружно прошлась по
проспектам;  на проспектах дразнилась  она  кумаче-вою тряпкою (денек  такой
выдался): в этот день  и  кольцо  многотрубных  заводов перестало выкидывать
дым.
     Громадное колесо  механизма,  как  Сизиф 26, вращал  Аполлон
Аполлонович;  по   крутому  подъему   истории  он  пять  лет   катил  колесо
безостановочно  вверх;  лопались властные  мускулы;  но  все чаще вытарчивал
из-под мускулов власти ни чему не  причастный костяк, то есть  вытарчивал --
Аполлон Аполлонович Аблеухов, проживающий на Английской Набережной.
     Потому  что  воистину  чувствовал  он  себя  обглоданным  костяком,  от
которого отвалилась Россия.
     Правду  сказать:  Аполлон Аполлонович и до роковой этой ночи  показался
иным  его  наблюдавшим  сановникам  каким-то  ободранным,  снедаемым  тайной
болезнью, проткнутым (лишь в последнюю ночь он  отек);  ежедневно со стонами
он кидался в карету цвета во роного  крыла, в пальтеце цвета во роного крыла
и  в  цилиндре  --  цвета  во ронова  крыла;  два вороногривых коня бледного
уносили Плутона.
     По волнам Флегетона несли его в Тартар; здесь, в волнах, он барахтался.
     Наконец,--  многими десятками катастроф (сменами, например, Иванчевских
и событьями в Пупинске) флегетоновы волны бумаг ударились в колесо громадной
машины,   которую  сенатор   вращал;  у  Учреждения  обнаружилась  брешь  --
Учреждения, которых в России так мало.
     Вот  когда  случился подобный,  ни  с  чем  не  сравнимый  скандал, как
говорили впоследствии,-- то из бренного тела носителя бриллиантовых знаков в
двадцать
     414
     четыре часа улетучился гений; многие даже боялись, что он спятил с ума.
В двадцать четыре часа  -- нет, часов в двенадцать, не более (от полуночи до
полудня) --Аполлон  Аполлонович  Аблеухов  стремительно полетел  со ступенек
служебной карьеры. Пал он во мнении многих.
     Говорили  впоследствии, что тому причиною послужил скандал с его сыном:
да, на вечер  к Цукатовым еще прибыл муж государственной важности;  но когда
обнаружилось,  что  с  вечера  бежал  его  сын,  обнаружились  также  и  все
недостатки сенатора, начиная с образа мыслей  и кончая -- росточком; а когда
ранним утром появились сырые газеты и мальчишки-газетчики бегали по улицам с
криками "Тайна Красного домино", то сомнения не было никакого.
     Аполлон Аполлонович Аблеухов был  решительно вычеркнут из кандидатского
списка на исключительной важности ответственный пост.
     Пресловутая  заметка  газеты --  но  вот  она: "Чинами сыскной  полиции
установлено, что  смущающие за последние  дни толки  о  появлении  на улицах
Петербурга  неизвестного  домино  опираются   на   несомненные  факты;  след
мистификатора   найден:  подозревается  сын  высокопоставленного  сановника,
занимающего административный пост; полицией приняты меры".
     С этого дня начался и закат сенатора Аблеухова.
     Аполлон  Аполлонович  Аблеухов  родился  в  тысяча  восемьсот  тридцать
седьмом году (в  год смерти Пушкина) 27; детство его  протекало в
Ниже  -- родской  губернии,  в  старой  барской усадьбе; в  тысяча восемьсот
пятьдесят восьмом  году он  окончил курс  в  Училище Правоведения; в  тысяча
восемьсот  семидесятом году  был  назначен профессором  Санкт-Петербургского
Университета   по   кафедре  Ф...  П...28;  в   тысяча  восемьсот
восемьдесят  пятом  году  состоял  вице-директором,  а  в  тысяча  восемьсот
девяностом -- директором N. N. департамента; в следующем году был высочайшим
указом он назначен в Правительствующий  Сенат; в девятисотом году он стал во
главе Учреждения.
     Вот его curriculum vitae.
     415

УГОЛЬНЫЕ ЛЕПЕШКИ

     Вот уже  зеленоватое просветление утра, а Семеныч -- не сомкнул за ночь
глаз!  Все-то он  в  каморке  кряхтел,  переворачивался,  возился;  нападала
зевота, чесотка и  - прости прегрешения  наши, о,  Господи!-- чох;  при всем
эдаком -- тому подобные размышления:
     -- "Анна Петровна-то, матушка, прибыла из Гишпании -- пожаловала..."
     Сам себе Семеныч про это:
     --  "Да-с...  Отворяю  я, етта,  дверь...  Вижу, так  себе, посторонняя
барыня... Незнакомая и в заграничном наряде... А она, етта, мне..."
     -- "Аааа...".
     -- "Етта мне..."
     -- "Прости прегрешения наши, о, Господи".
     И валила зевота.
     Уже  и  тетюринская  проговорила  труба  (тетюринской фабрики);  уже  и
свистнули пароходики; электричество на мосту:  фук -- и нет его... Сбросивши
с себя одеяло, приподнялся Семеныч: большим пальцем ноги колупнул половик.
     Расшушукался.
     -- "Я ему:  ваше, мол,  высокопревосходительство, барин --  так  мол  и
так... А они, етта,-- да..."
     -- "Никакого внимания..."
     -- "И барчонок-то  ефтат: от полу  не видать... И -- прости прегрешения
наши, о, Господи! -- белогубый щенок и сопляк".
     -- "Не баре, а просто хамлеты..."
     Так  сам  себе  под нос Семеныч;  и --  опять головой под подушку; часы
протекали медлительно; розоватенькие облачка, зрея солнечным блеском, высоко
побежали над зреющей блеском Невой... А одеялом  нагретый Семеныч --  все-то
он бормотал, все-то он тосковал:
     -- "Не баре, а... химики..."
     И как  бацнула там,  как  там  грохнула коридорная дверь: не воры ли?..
Авгиева-купца обокрали, Агниева-купца обокрали.
     Приходили резать и молдаванина Ха ху.
     Сбросивши  с  себя  одеяло,  выставил  он  испариной  покрытую  голову;
на скоро вставив ноги в кальсоны, он  с суетливо  обиженным видом и с жующею
челюстью выпрыгнул из разогретой постели и босыми ногами
     416
     прошлепал в полное тайны пространство: в чернеющий коридор
     И - что  же?
     Щелкнула там задвижка у... ватер-клозета: его высокопревосходительство,
Аполлон   Аполлонович,   барин,   с   зажженною   свечкою   оттуда   изволил
прошествовать,-- в спальню.
     Синее уж серело в коридоре  пространство, и светились прочие комнаты; и
искрились хрустали:  половина  восьмого; пес-бульдожка чесался и лапою цапал
ошейник, и мордой оскаленной, тигровой, спину свою доставал.
     -- "Господи, Господи!"
     -- "Авгиева-купца обокрали!.. Агниева-купца обокрали!.. Ха ху провизора
резали!.."
     ...............................................................
     Бешено просверкали лучи по хрустальному, звонкому, по голубому по небу.
     Сбросивши  с   себя  брючки,  Аполлон  Аполлонович  Аблеухов  мешковато
запутался в  малиновых  кистях, облекаясь  в стеганый, полупротертый халатик
мышиного  цвета,  выставляя  из  ярко-малиновых отворотов  непробритый  свой
подбородок  (впрочем, вчера еще гладкий), весь истыканный иглистой и густой,
совершенно белой щетиной, будто за  ночь выпавшим инеем, оттеняющим и темные
глазные  провалы, и провалы под  скулами, которые -- от себя  мы  заметим --
сильно поувеличились за  ночь.
     Он  сидел,  раскрыв рот,  с  распахнутой  волосатою  грудью у  себя  на
постели,  продолжительно  втягивал  и   прерывисто  выдыхал   в  легкие   не
проникающий воздух; поминутно щупал свой пульс и глядел на часы.
     Видно, он мучился неразрешенной икотой.
     И  нисколько не думая  о серии тревожнейших телеграмм,  мчащихся к нему
отовсюду, ни о том, что ответственный  пост от него ускользает навеки, ни --
даже! -- об Анне Петровне,-- вероятно, он думал о том, о чем  думалось перед
раскрытой коробочкой черноватых лепешек.
     То есть -- он думал, что икота, толчки, перебои и стеснительное дыхание
(жажда  пить воздух), вызывающие,  как всегда,  колотье в  легкое  щекотанье
ладоней, у него случаются не от сердца, а -- от развития газов.
     О поднывающей левой  руке  и  стреляющем левом плече все  это время  он
старался не думать.
     -- "Знаете ли? Да это просто желудок!"
     417
     Так    однажды    старался    ему    объяснить    камергер