будут две тени
моего незнакомца реальными тенями!
     65
     Будут, будут те темные тени  следовать по  пятам незнакомца,  как и сам
незнакомец  непосредственно следует  за  сенатором; будет, будет престарелый
сенатор гнаться и за тобою, читатель, в своей черной карете: и его отныне ты
не забудешь вовек!

     Конец первой главы


ГЛАВА ВТОРАЯ,
     в которой повествуется
     о неком свидании,
     чреватом последствиями

     Я сам, хоть в книжках и словесно.
     Собратья надо мной трунят,
     Я мещанин, как вам известно,
     И в этом смысле демократ.
     А. П у ш к и н

ДНЕВНИК ПРОИСШЕСТВИЙ

     Наши почтенные  граждане  не читают  газетный "Дневник происшествий"; в
октябре  тысяча девятьсот пятого  года "Дневник  происшествий" не  читали  и
вовсе; наши почтенные граждане,  верно,  читали  передовицы "Т о в а р  и  щ
а"2,  если  только  не  состояли  они подписчиками  самоновейших,
громоносных газет; эти последние вели дневник иных происшествий.
     Все же  прочие  истинно русские обыватели,  как  ни  в  чем  не  бывало
бросались к "Дневнику происшествий"; к "Дневнику" бросился и я; и читая этот
"Д н е в  н и к", я  прекрасно осведомлен. Ну, кто, в самом деле, прочитывал
все сообщенья о  кражах,  о  ведьмах, о  духах в  упомянутом девятьсот пятом
году?  Все,  конечно,  читали  передовицы.   Сообщения,  здесь  изложенного,
вероятно, не вспомнит никто.
     Это -- быль... Вот газетные вырезки того времени (автор будет молчать):
наряду  с извещеньем о кражах,  насилии,  похищении  бриллиантов  и  пропаже
какого-то   литератора    (Дарьяльского3,   кажется)   вместе   с
бриллиантами на  почтенную  сумму из  провинциального городка,  мы имеем ряд
интересных известий --  сплошную фантастику, что ли,  от которых  закружится
голова любого  читателя  Конан-Дойля  4.  Словом -- вот  газетные
вырезки.
     "Дневник происшествий".
     "Первое октября. Со  слов курсистки высших фельдшерских курсов N. N. мы
печатаем  об  одном  чрезвычайно  загадочном  происшествии.  Поздно  вечером
первого октября проходила курсистка N. N. у Чернышева
     67
     Моста 5.  Там,  у  моста,  курсистка  N.  N.  заметила очень
странное  зрелище:  над  самым  каналом  у перил  моста  среди  ночи плясало
красное,  атласное  домино; на лице у красного домино была  черная кружевная
маска".
     "Второе октября. Со слов школьной учительницы М.  М. извещаем почтенную
публику  о загадочном происшествии  близ одной из пригородных школ. Школьная
учительница  М. М. давала  утренний свой урок в О.О. городской  школе; школа
окнами выходила на  улицу; вдруг в окне закружился с неистовой силою пыльный
столб, и учительница М. М. вместе с резвою детворою, естественно,бросилась к
окнам  О.  О. городской  школы; каково же  было  смущение  класса  вместе  с
классной наставницей, когда красное домино, находясь  в центре им подымаемой
пыли, подбежало к окнам О. О.  городской  школы и приникло черною  кружевною
маской к окну? В О. О. земской школе занятия прекратились..."
     "Третье  октября.  На спиритическом  сеансе,  состоявшемся  в  квартире
уважаемой   баронессы   К.   К.,   дружно   собравшиеся  спириты   составили
спиритическую цепь 6: но едва  составили они цепь, как средь цепи
обнаружилось домино  и  коснулось  в  пляске  складками мантии кончика  носа
титулярного  советника.  С. Врач  Г-усской  больницы  констатировал на  носу
титулярного  советника  С. сильнейший ожог: кончик  носа, по слухам, покроют
лиловые пятна. Словом, всюду -- красное домино".
     Наконец:  "Четвертое  октября.  Население  слободы И. единодушно бежало
пред явлением  домино: составляется ряд протестов; в слободу вызвана У-сская
сотня казаков".
     Домино, домино -- в чем же  сила? Кто курсистка N. М., кто такое М. М.,
наставница класса, баронесса К. К. и так далее?.. В девятьсот пятом году вы,
конечно, читатель, не читывали "Дневника происшествий". Так вините ж себя, а
не автора: а "Дневник происшествий", поверьте, забежал в библиотеку.
     Что    такое   газетный  сотрудник?   Он,   во-первых,   есть   деятель
периодической прессы; и как  деятель прессы (шестой части света) получает он
за строку --  пятачок, семь копеечек, гривенник, пятиалтынник, двугривенный,
сообщая в строке все, что  есть и чего  никогда не бывало. Если  бы  сложить
газетные  строки любого  газетного деятеля, то  единая, из  строк  сложенная
строка обвила б земной глобус тем, что  было, и тем, чего не было.
     68
     Таковы  почтенные  свойства большинства  газетных  сотрудников  крайних
правых, правых, средних, умеренных либеральных, наконец, революционных газет
совокупно  с   исчислением  их  количества,  качества  --  этими  почтенными
свойствами открывается  просто  так ключ к  истине  тысяча девятьсот  пятого
года,-- истине "Дневника происшествий" под рубрикой "Красное Домино". Вот  в
чем дело:  один  почтенный сотрудник  несомненно  почтенной  газеты, получая
пятак, вдруг решил использовать один факт, рассказанный в одном доме; в этом
доме  хозяйкою  была  дама.  Дело, стало  быть, не в  почтенном  сотруднике,
получающем за строку; дело, стало быть, в даме...
     Кто же дама?
     Так с нее и начнем.
     Дама: гм! и хорошенькая... Что  есть дама?
     Дамских  свойств  не  открыл  хиромант;  сиротливо стоит  хиромант пред
загадкою,  озаглавленной  "дама"7:  в  таком  случае, как  за эту
загадку приняться психологу, или  -- фи! -- как  приняться писателю? Загадка
усугубится, если дама -- молоденькая, если про нее говорят, что она хороша.
     Так вот: была одна дама; и она от  скуки посещала женские  курсы; и еще
от скуки  она иногда  по утрам замещала учительницу в О. О. городской школе,
если только вечером не была она в спиритическом кружке в вакантные  от балов
дни; нечего говорить, что курсистка N. N.. и М. М. (наставница класса), и К.
К. (баронесса  спиритка)  была  только  дама:  и дама хорошенькая. У  нее-то
почтенный газетный сотрудник просиживал вечера.
     Эта  дама  однажды,  смеясь, ему сообщила, что какое-то  красное домино
повстречалось с ней только что в неосвещенном подъезде. Так попало  невинное
признание  хорошенькой  дамы  на   столбцы   газет   под  рубрикой  "Дневник
происшествий". И попав в "Дневник происшествий", расплелось в серию  никогда
не бывших событий, угрожавших спокойствию.
     Что   же было? Даже и сплетенный дым поднимается от огня.  Что  же было
огнем этих дымов почтенной газеты, о которых прочла вся Россия и  которых, к
стыду, не прочел, наверное, ты?

СОФЬЯ ПЕТРОВНА ЛИХУТИНА

     Та дама... Но  той дамой была Софья Петровна; ей придется нам тотчас же
уделить много слов.
     Софья     Петровна    Лихутина    отличалась,    пожалуй,    чрезмерной
растительностью: и  она  была как-то  необычайно  гибка: если Софья Петровна
Лихутина распустила б черные свои волосы, эти черные  волосы,  покрывая весь
стан, упадали б до икр; и Софья Петровна Лихутина, говоря откровенно, просто
не знала,  что  делать  ей  с  этими волосами  своими,  столь черными,  что,
пожалуй, черней не было и  предмета;  от чрезмерности ли  волос,  или от  их
черноты  --  только, только: над губками  Софьи Петровны обозначался  пушок,
угрожавший  ей  к  старости  настоящими  усиками.  Софья  Петровна  Лихутина
обладала необычайным  цветом лица; цвет  этот  был -- просто жемчужный цвет,
отличавшийся белизной яблочных лепестков, а  то -- нежною розоватостью; если
же  что-либо неожиданно  волновало  Софью  Петровну,  вдруг она  становилась
совершенно пунцовой.
     Глазки Софьи Петровны Лихутиной  не были глазками, а были глазами: если
б я не  боялся впасть в прозаический тон, я бы назвал глазки  Софьи Петровны
не глазами --  глазищами темного,  синего  -- темно-синего цвета (назовем их
очами).  Эти  очи то искрились, то мутнели, то  казались  тупыми,  какими-то
выцветшими,  углубленными  в  провалившихся  орбитах,  синевато-зловещих:  и
косили. Ярко-красные губы ее были  слишком большими губами, но... зубки (ах,
зубки!): жемчужные зубки! И притом  --  детский  смех... Этот смех  придавал
оттопыренным губкам  какую-то прелесть;  и какую-то прелесть придавал гибкий
стан; и опять-таки гибкий  чрезмерно:  все  движения  этого стана и какой-то
нервной спины то стремительны были, то вялы -- неуклюжи до безобразия.
     Одевалась  Софья  Петровна  в  черное  шерстяное платье с  застежкой на
спине,  облекавшее  ее  роскошные формы; если  я говорю роскошные формы, это
значит,  что  словарь  мой  иссяк, что  банальное  слово  "роскошные  формы"
обозначает для Софьи Петровны как-никак, а угрозу: преждевременную полноту к
тридцати годам. Но Софье Петровне Лихутиной было двадцать три года.
     Ах, Софья Петровна!
     Софья Петровна Лихутина проживала в маленькой квартирке,
     70
     выходившей на  Мойку; там со стен отовсюду упадали каскады самых ярких,
неугомонных  цветов: ярко-огненных -- там  и здесь -- поднебесных. На стенах
японские веера,  кружева, подвесочки, банты, а на  лампах: атласные  абажуры
развевали  атласные и бумажные крылья,  будто бабочки  тропических  стран; и
казалось,  что рой  этих  бабочек,  вдруг  слетевши  со  стен, порасплещется
поднебесными крыльями вокруг  Софьи Петровны Лихутиной  (знакомые офицеры ее
называли ангел  Пери, вероятно слив  два понятия  "Ангел"  и "Пери" просто в
одно: ангел Пери)"8.
     Софья  Петровна  Лихутина  на  стенах  поразвесила   японские  пейзажи,
изображавшие вид горы  Фузи-Ямы9,-- все до единого; в развешанных
пейзажиках  вовсе не  было  перспективы;  но  и  в  комнатках,  туго набитых
креслами, софами, пуфами, веерами и  живыми японскими хризантемами, тоже  не
было  перспективы:  перспективой являлся то атласный альков, из-за  которого
выпорхнет  Софья Петровна, или с двери слетающий, шепчущий что-то  тростник,
из которого  выпорхнет все она же, а то Фузи-Яма -- пестрый фон ее роскошных
волос; надо сказать: когда Софья Петровна Лихутина в своем розовом к и м о н
о по утрам пролетала из-за двери к алькову, то она была настоящей японочкой.
Перспективы же не было.
     Комнатки были -- малые  комнатки:  каждую  занимал  лишь  один огромный
предмет: в  крошечной спальной постель  была огромным предметом;  ванна -- в
крошечной  ванной;  в гостиной -- голубоватый альков; стол с  буфетом  --  в
столовой; тем  предметом  в комнатке  для  прислуги  --  была горничная; тем
предметом в мужниной комнате был, разумеется, муж.
     Ну, откуда же быть перспективе?
     Все шесть крохотных комнатушек отоплялися паровым отоплением, отчего  в
квартирке задушивал  вас влажный оранжерейный  жар;  стекла  окон  потели; и
потел посетитель  Софьи Петровны;  вечно потели  -- и прислуга, и  муж; сама
Софья Петровна Лихутина покрывалась испариной,  будто  теплой росой японская
хризантема. Ну, откуда же в этой тепличке завестись перспективе?
     Перспективы и не было.
     71

ПОСЕТИТЕЛИ СОФЬИ ПЕТРОВНЫ

     Посетитель оранжерейки  Софьи  Петровны, ангела  Пери  (кстати сказать,
обязанный ангелу  поставлять хризантемы), всегда ей хвалил японские пейзажи,
присоединяя попутно свои рассуждения о  живописи вообще; и наморщивши черные
бровки, ангел Пери веско как-то выпаливал: "Пейзаж этот принадлежит перу X а
д у  с  а и"...*10  (*Хокусая)  ангел решительно  путал  как  все
собственные имена, так и все иностранные слова. Посетитель художник обижался
при этом; и впоследствии  к ангелу Пери  не обращался  с рацеями о  живописи
вообще:  между  тем  этот ангел на последние  свои карманные  деньги накупал
пейзажи и подолгу-подолгу в одиночестве любовался на них.
     Посетителя  Софья Петровна  не  занимала ничем: если  это был  светский
молодой человек, преданный  увеселениям,  она  считала  нужным  хохотать  по
поводу всех его и шутливых, и шутливых не вовсе, и серьезнейших слов; на все
она  хохотала,  становилась  пунцовой  от  хохота,  и испарина покрывала  ее
крохотный  носик; светский молодой  человек становился тогда отчего-то также
пунцовым;  испарина покрывала и его нос: светский молодой человек  удивляяся
ее  молодому, но далеко не  светскому  хохоту; удивляяся  так, относил Софью
Петровну  Лихутину  к  демимонду;  между тем на  стол  появлялась  кружка  с
надписью  "благотворительный сбор" и  Софья Петровна Лихутина,  ангел  Пери,
хохоча, восклицала:  "Вы опять сказали мне  ф и ф к у -- платите же". (Софья
Петровна  учредила  недавно благотворительный  сбор в пользу  безработных за
каждую  светскую фифку:  фифками  почему-то  называла она нарочито сказанную
глупость, производя это слово от "ф  и"...).  И барон Оммау-Оммергау, желтый
Ее Величества кирасир, и граф Авен, кирасир синий, и лейб-гусар Шпорышев,  и
чиновник особых  поручений в  канцелярии Аблеухова  Вергефден (все  светские
молодые люди) говорили за фифкою фифку, кладя в жестяную кружку двугривенный
за двугривенным.
     Почему  же  у ней бывали столькие  офицеры? Боже мой, она  танцевала на
балах; и не будучи демимондною дамой, была дамой хорошенькой; наконец,
     72
     она была офицершею.
     Если же посетитель Софьи Петровны оказывался или  сам музыкант, или сам
музыкальный критик, или просто любитель музыки, Софья Петровна поясняла ему,
что ее кумиры -- Дунк н и Ники ш11; в восторженных выражениях, не
столько  словесных,  сколько  жестикуляционных,  она  поясняла,  что и  сама
намерена  изучить  мелопластику,  чтоб исполнить 1танец полета Валькирий  ни
более  ни менее как в Байрейте  12; музыкант, музыкальный  критик
или  просто  любитель  музыки,  потрясенный   неверным  произнесением   двух
собственных  имен  (сам-то  он  произносил Д нкан,  Ни киш, а  не  Дунк н  и
Ники ш),  заключал,  что  Софья  Петровна  Лихутина  просто-напросто  пустая
бабенка; и становился  игривее; между тем очень хорошенькая прислуга вносила
в комнатку граммофон: и из красной трубы жестяное горло граммофона  изрыгало
на гостя полет Валькирий. Что Софья Петровна Лихутина не пропускала ни одной
модной  оперы, это  обстоятельство  гость  забывал:  становился  пунцовым  и
чрезмерно развязным.  Такой  гость  выставлялся за  дверь  Софьей  Петровной
Лихутиной; и потому музыканты, игравшие для светского общества, были редки в
оранжерейке;   представители   же  светского   общества  граф   Авен,  барон
Оммау-Оммергау,  Шпорышев и Вергефден не позволяли себе  неприличных выходок
по  отношению, все-таки, к офицерше, носившей фамилию  стародворянского рода
Лихутиных: поэтому  и граф  Авен,  и  барон  Оммау-Оммергау,  и  Шпорышев, и
Вергефден  продолжали  бывать. В их  числе одно время частенько еще вращался
студент, Николенька Аблеухов. И потом вдруг исчез.
     Посетители Софьи Петровны как-то сами собою распались на две категории:
на категорию  светских гостей и  на  гостей так  сказать.  Эти, так сказать,
гости были вовсе  не гости: это были все желанные  посетители... для  отвода
души; посетители эти не добивались  быть принятыми в оранжерейке; нисколько!
Их  почти  силком  к себе  затаскивал ангел;  и, силком  затащив,  тотчас же
отдавал им визит: в их присутствии ангел Пери сидел с поджатыми губками:  не
хохотал,  не  капризничал, не кокетничал  вовсе, проявляя крайнюю робость  и
крайнюю  немоту,  а  так  сказать  гости  бурно  спорили  друг с  другом.  И
слышалось: "революция -- эволюция".
     73
     И  опять:  "революция -- эволюция". Все только об одном и  спорили эти,
так  сказать, гости; то была все ни золотая, ни даже серебряная молодежь: то
была медная, бедная молодежь, получавшая воспитание на  свои трудовые гроши;
словом,  то  была  учащаяся  молодежь  высших учебных заведений,  щеголявшая
обилием иностранных слов: "социальная  революция". И опять-таки: "социальная
эволюция". Ангел Пери неизменно спутывал те слова.

ОФИЦЕР: СЕРГЕЙ СЕРГЕИЧ ЛИХУТИН

     Среди прочей  учащейся  молодежи зачастила к Лихутиным одна в том кругу
уважаемая,  светлая личность:  курсистка,  Варвара  Евграфовна (здесь  могла
Варвара Евграфовна изредка повстречать самого Nicolas Аблеухова).
     Под  влиянием   светлой  особы   ангел   Пери   однажды  осветил  своим
присутствием -- ну, представьте же: митинг! Под влиянием светлой особы ангел
Пери поставил  на стол и  самую  свою  медную  кружку с  туманною  надписью:
"Благотворительный сбор".  Разумеется,  эта  кружка была  предназначена  для
гостей;  все  же  личности, относящиеся к  гостям так сказать, раз  навсегда
Софьей  Петровной  Лихутиной  от  поборов  освобождались;  но  поборами были
обложены  и граф Авен, и барон Оммау-Оммергау, и  Шпорышев, и Вергефден. Под
влиянием  той  же  светлой особы  ангел  Пери  стал  захаживать по  утрам  в
городскую  школу  О.  О. и долбил без всякого толку "М а н и ф е с  т" Карла
Маркса  13.  Дело в  том, что  в ту  пору у нее  ежедневно  бывал
студент,  Николенька Аблеухов, которого можно было  без риску ей познакомить
как с  Варварой Евграфовной  (влюбленной в  Николеньку), так  и с желтым  Ее
Величества  кирасиром.  Аблеухов, как  сын  Аблеухова,  всюду,  конечно, был
принят.
     Впрочем,  с  той поры, как Николенька перестал  вдруг бывать  у  ангела
Пери,  этот ангел  тайком от гостей так сказать упорхнул вдруг к спиритам, к
баронессе (ну, как ее?), собиравшейся поступить в  монастырь. С той  поры на
столике  перед  Софьей  Петровной   красовалась   великолепно  переплетенная
книжечка "Человек и его тела" какой-то госпожи Анри Безансон (Софья Петровна
опять-таки путала: не Анри Безансон -- Анни Безант) 14.
     74
     Свое  новое  увлечение Софья Петровна  старательно скрыла как от барона
Оммау-Оммергау, так и от Варвары  Евграфовны; несмотря на свой заразительный
смех и  на крошечный  лобик,  скрытность ангела  Пери достигала  невероятных
размеров: так, Варвара Евграфовна ни разу не встретилась с графом Авеном, ни
даже с  бароном Оммау-Оммергау. Разве только однажды в  передней она увидала
случайно меховую  лейб-гусарскую шапку с султаном. Но об этой лейб-гусарской
шапке с султаном впоследствии не было речи.
     Что под всем этим крылось. Бог весть!
     Был  еще один  посетитель  Софьи  Петровны  Лихутиной;  офицер:  Сергей
Сергеевич  Лихутин;  собственно  говоря, это был ее муж; он заведовал где-то
там  провиантом;  рано п утру  уходил он из  дому;  появлялся дома не  ранее
полуночи; одинаково  кротко  здоровался просто с  гостями и  с  гостями  так
сказать, с одинаковой  кротостью говорил для приличия  ф и  ф к у, опуская в
кружку двугривенный (если были при этом граф Авен или барон Оммау-Оммергау),
или скромно кивал головой на слова "революция - эволюция", выпивал чашку чая
и  шел  в  свою  комнату;  молодые  светские  люди  про  себя  его  называли
армейчиком, а учащаяся молодежь -- офицером-бурбоном (в девятьсот пятом году
Сергей   Сергеич   имел   несчастие  защищать  от  рабочих  своей  полуротою
Николаевский Мост). Собственно говоря, Сергей Сергеич Лихутин  охотнее всего
воздержался бы и от  фифок, и  от слов  "революция --  эволюция". Собственно
говоря, он не прочь был бы попасть к баронессе на спиритический сеансик;  но
о своем  скромном желании на правах мужа вовсе он не настаивал, ибо вовсе он
не был деспотом по отношению к Софье Петровне: Софью Петровну любил он  всею
силой души; более того:  два с половиною года тому назад он  женился на  ней
вопреки желанью родителей, богатейших симбирских  помещиков;  с той поры  он
был проклят отцом и лишен состояния; с той поры для  всех неожиданно скромно
он поступил в Гр-горийский полк.
     Был  еще посетитель: хитрый хохол-малоросс  Лип-панченко 16;
этот  был весьма  сладострастен  и  звал  Софью  Петровну  не  ангелом, а...
душканом;  про   себя  же  ее  называл   хитрый  хохол-малоросс  Липпанченко
просто-напросто:  бранкуканом,  бран-кукашкою,  бранкукан-чиком  (вот  слова
ведь!). Но держался Липпанченко в границах приличия; и потому-то был он вхож
в этот
     75
     дом.
     Добродушнейший муж Софьи Петровны, Сергей Сергеевич Лихутин, подпоручик
Гр-горийского Его Величест