язаться каким-нибудь  случайным
двусмысленным  выраженьем  особы;  и  пища  для  душевной  болезни  на почве
алкоголизма  готова;  галлюцинация  же монгола и  бессмысленный  в  ночи  им
слышанный  шепот: "Енфраншиш" -- все это докончило остальное. Ну, что  такое
монгол на стене? Бред. И пресловутое слово.
     "Енфраншиш, енфраншиш..." -- что такое?
     Абракадабра, ассоциация звуков -- не более.
     Правда, к  некой особе питал он и  прежде недобрые чувства; но правда и
то: особе был он обязан -- особа его выручала; отвращение, ужас 349
     были ничем не оправданы, разве что... бредом: пятном на обоях.
     Э, да болен он, болен.
     Темнота  нападала:  напала,  обстала; с  какой-то  серьезною грозностью
выступали --  стол, кресло,  шкаф; темнота вошла в его  душу  --  он плакал:
нравственный  облик  Николая  Аполлоновича  встал  теперь  впервые  в  своем
истинном свете. Как он мог его не понять?
     Вспомнилась первая встреча с ним (Николай Аполлонович у общих  знакомых
тогда читал рефератик, в котором  ниспровергались все ценности): впечатление
вышло  не  из  приятных;  и  -- далее:  Николай Аполлонович, правду сказать,
выказывал  особое любопытство ко всем партийным секретам; с рассеянным видом
мешковатого выродка во все тыкал нос:  ведь  рассеянность эта могла  и  быть
напускной. Александр Иваныч подумал: провокатор высшего типа уж  конечно  бы
мог  обладать  наружностью  Аблеухова  --   этим   грустно-задумчивым  видом
(избегающим взора ответного) и лягушечьим выражением  этих  растянутых  губ;
Александр Иванович медленно убеждался: Николай Аполлонович во всем этом деле
повел себя странно; и гибли -- десятки...
     По  мере того,  как  он уверял  себя  в причастности Аблеухова  в  деле
провала  Т.  Т.,  грозовое, гнетущее  чувство,  овладевавшее  им в беседе  с
особою,  пропадало;  что-то  легкое,  почти беззаботное  вошло в  его  душу.
Александр Иванович издавна почему-то  особенно  ненавидел  сенатора: Аполлон
Аполлонович  внушал ему особое отвращение, подобное отвращению,  которое нам
внушает фаланга или даже тарантул  33; Николая же Аполлоновича он
временами любил; теперь же сенаторский сын для него объединился с  сенатором
в  одном  приступе  отвращения  и  в  желании тарантуловое  это  отродье  --
искоренить, истребить.
     -- "О, погань!.. Гибнут десятки... О, погань..."
     Лучше  даже мокрицы, кусок темно-желтых обой, лучше даже особа: в особе
есть по крайней мере хоть величие ненависти; с особою можно все же слиться в
желании -- истребить пауков:
     -- "О, погань!.."
     Через  комнату от него гостеприимно  уже поблескивал столик; на столике
были уставлены вкусности: колбаса, сиг и холодные телячьи
     350
     котлеты; издали доносилось довольное гымкание вконец  уставшей особы да
Шишнарфиева; этот последний прощался; наконец он ушел.
     Скоро  в  комнату  ввалилась  особа,  подошла к  Александру  Ивановичу,
положила тяжелую на его плечи ладонь:
     __ "Так-то! Лучше нам не ругаться, Александр Иванович; если свои  будут
в ссоре, так... как же иначе?.."
     ...............................................................
     --  "Ну,  пойдемте  же  кушать... Откушайте с нами... Только давайте за
ужином об этом всем уж  ни  слова... Все это невесело...  Да и Зое Захаровне
это  нечего  знать:  устала она у меня... Да и я  порядком устал...  Все  мы
порядком устали...  И  все это -- нервы... Мы с вами  нервные люди... Ну  --
ужинать, ужинать..."
     Гостеприимно поблескивал столик.

ОПЯТЬ ПЕЧАЛЬНЫЙ И ГРУСТНЫЙ

     Александр Иванович звонился множество раз.
     Александр Иванович  звонился  у  ворот своего сурового дома; дворник не
отворял  ему;  за  воротами  на  звонок лишь  ответствовал  лаем пес; издали
одиноко подал  голос на полночь  полуночный петух; и -- замер. Восемнадцатая
линия убегала -- туда: в глубину, в пустоту.
     Пустота.
     Александр  Иванович испытывал  нечто,  подобное удовольствию,  в  самом
деле: отсрочивался его приход в сих плачевных стенах; в сих плачевных стенах
раздавались всю ночь шорохи, трески и писки.
     Наконец  --  и  что   главное: надо  было  осилить во  мраке двенадцать
холодных ступенек; повернувшись, отсчитать снова ровное их число.
     Это делал Александр Иваныч четырежды.
     Итого -- девяносто  шесть  каменных, гулких ступеней; Далее:  надо было
стоять перед  войлочной  дверью;  надо было  со страхом вложить полуржавый в
скважину  ключ.  Спичку  рискованно было  зажечь  в  этом  мраке  кромешном;
спичечный огонек  мог осветить неожиданно самую  разнообразную дрянь;  вроде
мыши; и еще кой-чего...
     Так подумал Александр Иванович.
     Поэтому-то все медлил он под воротами своего сурового дома.
     351
     И -- ну вот...--
     -- Кто-то печальный и длинный, кого Александр Иванович не раз видывал у
Невы,  опять  показал ся в глубине  восемнадцатой линии. На  этот  раз  тихо
вступил  он  в светлый  круг фонаря;  но казалось  что светлый свет  золотой
грустно заструился от чела, от его костенеющих пальцев...--
     -- Так неведомый друг показался и нынешний раз.
     Александр  Иванович  вспомнил,  как однажды  окликнула милого обитателя
восемнадцатой линии прохожая старушонка в соломенной шляпе чепцом с лиловыми
лентами.
     Мишей она его тогда назвала 34.
     Александр  Иванович  вздрагивал всякий  раз,  как  печальный и длинный,
проходя, обращал на него невыразимый, всевидящий взор; и все  так  же белели
при этом его впалые щеки. Александр Иванович видел-невидел и слышал-неслышал
после этих встреч на Неве.
     -- "Если б остановился!.."
     -- "О, если бы!.."
     -- "И, о, если бы выслушал!.."
     Но печальный и длинный, не глядя, не останавливаясь, уж прошел.
     Отчетливо  удалялся звук  его шага;  этот  отчетливый  звук  происходил
оттого, что ноги прохожего не были, как у прочих, обуты в калоши.  Александр
Иванович обернулся  и  тихо хотел  ему что-то такое сказать;  тихо  хотел он
позвать какого-то неизвестного Мишу...
     Но то место, куда Миша уже ушел безвозвратно,-- то место пустело теперь
в  светлом  колеблемом круге;  и не было  -- ничего, никого, кроме ветра  да
слякоти.
     И оттуда мигал желтый огненный язык фонаря.
     ...............................................................
     Тем  не  менее  он  опять  позвонился.  Петербургский  петух  на звонок
ответствовал снова:  в скважинах просвистал сыроватый  ветер морской;  ветер
стонал в  подворотне  и  напротив  с  размаху  ударился  о железную  вывеску
"Дешевой столовой"; и железо грохнуло в темноту.
     352
     МАТВЕЙ МОРЖОВ

     Наконец заскрипели ворота.
     Бородатый  дворник,   Матвей  Моржов,  давнишний   приятель  Александра
Ивановича, пропустил  его  за домовый  порог:  отступление было  отрезано; и
замкнулись ворота.
     -- "Што позненько?"
     -- "Все дела..."
     -- "Изволите искать себе места?"
     -- "Да, места..."
     -- "Натурально: местов  таперича нет... Разве вот, ежели аслабанится  в
Участке..."
     -- "Да в Участок меня, Матвей, не возьмут..."
     -- "Натурально: куда вам в Участок..."
     -- "Вот видишь?"
     -- "А местов таперича нет..."
     Бородатый дворник, Матвей Моржов, иногда засылал к Александру Ивановичу
свою дебелую  бабу, все болевшую  ушною болезнью, то с куском пирога, а то с
приглашением  в  гости;  так,  они выпивали по  праздникам, в дворницкой:  с
домовою полицией  Александру Ивановичу, как нелегальному человеку, надлежало
сохранять теснейшую дружбу.
     Да и кроме того.
     Представлялся лишь выгодный случай безопасно  сойти  с своего холодного
чердака  (свой  чердак, как  видели  мы, Александр  Иванович  ненавидел,  а,
бывало, неделями он безвыходно в нем сидел, когда выход казался рискован).
     Иногда  к  их  компании  прибавлялись:  участковый  писец  Воронков  да
сапожник Бессмертный. А  в последнее время все в дворницкой сиживал  Степка:
Степка же был безработный.
     Александр Иванович,  очутившись  на дворике,  явственно слышал,  как из
дворницкой долетала до слуха его та же все песенка:

     Кто канторшыка
     Ни любит,--
     А я стала бы
     Любить...
     Абразованные
     Люди
     Знают,
     Што пагаварить...
     ...........................
     353
     -- "Опять гости?"
     Матвей Моржов с свирепой задумчивостью почесал свой затылок:
     "Маненечка забавляемся..."
     Александр Иванович улыбнулся:
     -- "Небось, участковый писарь?.."
     -- "А то кто же... Он самый..."
     Вдруг Александр  Иванович вспомнил, что имя  писца  Воронкова почему-то
было  настойчиво  упомянуто--  там,  особою;  почему  особа  знала  и  писца
Воронкова, и о писце Воронкове, и об этих сидениях их? Он тогда удивился, да
спросить позабыл.

     Купи маминька
     На платье
     Жиганету
     Серава:
     Уважать топерь
     Я буду
     Васютку
     Ликсеева!..
     ...............................................................
     Дворник  Моржов, видя  какую-то нерешительность  Александра  Ивановича,
посопел носом, да и мрачно отрезал:
     -- "Штош... В дворницкую-то... Захаживайте..."
     И  зашел  бы  Александр Иванович:  в  дворницкой  и тепло, и  людно,  и
хмельно; на чердаке же одиноко и холодно. И -- нет, нет: там писец Воронков;
о  писце Воронкове  двусмысленно говорила  особа;  и --  черт  его знает! Но
главное: заход в дворницкую был бы решительной трусостью: был бы бегством от
собственных стен.
     Александр Иванович со вздохом ответил:
     -- "Нет, Матвей: спать пора..."
     "Натуральное дело: как знаете!.."
     А как там распевали:

     Купи маминька
     На платье
     Жиганету
     Синева:
     Уважать топерь
     Я буду
     Сыночка
     Васильева!..35
     354
     -- "А то выпили б водки?"
     И просто с каким-то отчаянием, просто с какою-то злостью он выкрикнул:
     -- "Нет, нет, нет!"
     И пустился бежать к серебристым саженям дров.
     Уж Матвей Моржов, уходя, распахнул на  минуту  дверь  дворницкой: белый
пар, сноп световой, гам голосов и запах согретой  грязи, занесенной  с улицы
сапожищами,  выхватился на  мгновенье  оттуда;  и  --  бац: захлопнулась  за
Матвеем Моржовым дверь.
     Вторично отступление было отрезано.
     Луна  опять озаряла  четкий  дворик  квадратный  и  серебристые  сажени
осиновых дров, меж которых  юркнул Александр Иванович, направляясь к черному
подъездному  входу. В  спину ему  из дворницкой долетали  слова; верно,  пел
сапожник Бессмертный.

     Железнодорожные рельсы!..
     И насыпь!.. И стрелки сигнал!
     Как в глину размытую поезд
     Слетел, низвергаясь со шпал.
     Картина разбитых вагонов!..
     Картина несчастных людей!..36.

     Дальше не было слышно.
     Александр Иванович  остановился: так, так, так -- начиналось; еще он не
успел заключиться в темно-желтый свой куб, как уже:  начиналась, возникла --
неотвратимая, еженощная пытка. И на  этот  раз она началась у черных входных
дверей.
     ...............................................................
     Дело было все в  том же:  Александра Ивановича они стерегли... Началось
это  так: как-то  раз, возвращаясь  домой,  он  увидел  сходящего с лестницы
неизвестного человека, который сказал ему:
     -- "Вы с Ним связаны..."
     Кто был  подлинно сходящий  с лестницы человек,  кто  был Он (с большой
буквы),  Кто связует с Собой,  Александр Иванович не  пожелал  разузнать, но
порывисто бросился от  неизвестного вверх  по  лестнице.  Неизвестный его не
преследовал.
     И вторично с Дудкиным -- было:  встретил на улице он человека в глубоко
на глаза надвинутом картузе и  со столь ужасным лицом (неизъяснимо ужасным),
что какая-то проходящая тут незнакомая дама  в  перепуге схватила Александра
Ивановича за рукав:
     355
     -- "Видели?  Это -- ужас,  ведь  ужас...  Этого  не бывает!..  О,  что
это?.."
     Человек же прошел.
     Но вечером,  на площадке  третьего  этажа Александра Ивановича схватили
какие-то руки и толкали  к  перилам, явно пытаясь  столкнуть -- туда,  вниз.
Александр Иваныч отбился, чиркнул спичкою,  и... на лестнице не было никого:
ни сбегающих, ни восходящих шагов. Было пусто.
     Наконец  в  последнее  время   по   ночам  Александр   Иванович  слышал
нечеловеческий крик... с  лестницы: как вскрикнет!..  Вскрикнет,  и более не
кричит.
     Но жильцы, как вскрикнет,-- не слышали.
     Только раз  слышал он на улице этот крик  --  там,  у Медного Всадника:
точь-в-точь  так кричало.  Но то  был автомобиль,  освещенный  рефлекторами.
Только раз иногда коротавший с  ним  ночи  безработный Степан  слышал как...
крикнуло.  Но на все приставания  к  нему Александра Ивановича  лишь  угрюмо
сказал:
     -- "Это вас они ищут..."
     Кто  они,  на  это  Степка  -- молчок. И  больше  ни слова. Только стал
Александра Ивановича  этот Степка чуждаться, реже  к нему заходить; ночевать
же -- ни-ни... И ни дворнику, ни  писцу Воронкову, ни сапожнику Степка -- ни
слова. Александр Иванович -- тоже ни слова...
     Но каково быть насильственно вбитым во все это, ни с кем не делиться!
     -- "Это вас они ищут..."
     Кто они, и почему они -- ищут?..
     ...............................................................
     Вот и сейчас.
     Александр Иванович непроизвольно бросил кверху  свой взор:  к окошку на
пятом  чердачном  этажике;  и в окошке был свет:  было  видно,  что какая-то
угловатая  тень  беспокойно слонялась  в  окошке. Миг,-- и он  беспокойно  в
кармане нащупал свой комнатный ключик: был ключик с ним. Кто же там очутился
в запертой его комнате?..
     Может  быть -- обыск? О, если бы только  обыск: он влетел бы  на обыск,
как  счастливейший  человек;  пусть  его  заберут  и упрячут,  хотя  б...  в
Петропавловку, кто спрячет его в Петропавловку,  все  же хоть люди во всяком
случае, не они.
     356
     -- "Это вас они ищут..."
     Александр  Иванович  перевел  дыхание  и  дал  себе  заранее  слово  не
ужасаться  чрезмерно,  потому   что  события,  какие  с  ним  теперь   могли
совершиться,-- одна только праздная, мозговая игра.
     Александр Иванович вошел в черный ход.

МЕРТВЫЙ ЛУЧ ПАДАЛ В ОКОШКО

     Так, так, так: там стояли  они; так же  стояли они при последнем ночном
возвращении. И они его ждали. Кто они  были, этого сказать положительно было
нельзя:  два  очертания.  Мертвый  луч  падал  в  окошко с  третьего  этажа;
белесовато ложился на серых ступенях.
     И в совершеннейшей темноте белесоватые пятна лежали так ужасно спокойно
-- бестрепетно.
     В белесоватое,  вот это, пятно  вступали лестничные перила; у  перил же
стояли  они:  два очертания; пропустили  Александра Ивановича, стоя справа и
слева  от него; также они пропустили Александра Ивановича и тогда; ничего не
сказали,  не шевельнулись, не  дрогнули; чувствовался лишь чей-то дурной  из
темноты на него прищуренный, не моргающий глаз.
     Не приблизиться ль к ним, не зашептать ли им на уши в памяти восставшее
из сна заклинание?
     -- "Енфраншиш, енфраншиш!.."
     Каково только вот вступать под  упорным их  взглядом  в белесоватое это
пятно:  быть  освещенным  луною,  чувствуя  по  обе  стороны  зоркий  взгляд
наблюдателя; далее -- каково ощутить наблюдателей черной  лестницы у себя за
спиной, ежесекундно на все  готовых; каково не  ускорить шага и хладнокровно
покашливать?
     Ибо  стоило Александру Ивановичу  быстро-быстро вдруг кинуться вверх по
лестничным ступеням, как за ним бы кинулись следом и наблюдатели.
     Тут белесоватые пятна стали серыми пятнами и  потом гармонично затаяли;
и растаяли вовсе в совершеннейшей  темноте (видно черное облако  набежало на
месяц).
     Александр Иванович спокойно вошел в  перед тем  белевшее место, так что
глаз  он не видел, заключая отсюда, что  и его глаза не увидели  (бедный, он
тешился тщетною мыслью, что невидимый проскользнет он к себе
     357
     на  чердак).  Александр Иванович  не  ускорил шага,  и  да же  --  стал
пощипывать усик; и...
     ...Александр Иваныч не выдержал.
     Он стрелою  влетел на плошадку второго этажа (экая  нетактичность!).  И
влетев на площадку, он позволил себе нечто, что  его окончательно уронило во
мнении там стоящего очертания.
     Перегнувшись  через  перила, он  вниз  метнул растерянный, перепуганный
взгляд, предварительно  бросив  туда  зажженную  спичку: вспыхнули  железные
прутья перил; и  среди желтого мерцания этого явственно рассмотрел Александр
Иванович силуэты.
     Каково же было его изумление!
     Один  силуэт  оказался  просто-напросто  татарином,  Махмудкой, жителем
подвального этажа;  в  желтом  трепете догоравшей  и  мимо  падавшей  спички
Махмудка склонился  к  господинчику обыденного вида;  господинчик обыденного
вида был в котелке, но  с горбоносым лицом  восточного человека; горбоносый,
восточный  же человек что-то силился спросить  у Махмудки, а  Махмудка качал
отрицательно головой.
     Далее -- спичка погасла: ничего нельзя было разобрать.
     Но горящая спичка  выдала  пребывание Александра Ивановича  горбоносому
восточному человеку:  быстро  вверх  зашаркали  ноги; и  уже  над самым ухом
Александра Ивановича раздался теперь бойкий голос, но...-- представьте себе,
без акцента.
     -- "Извините, вы Андрей Андреич Горельский?"
     -- "Нет, я Александр Иванович Дудкин..."
     -- "Да, по подложному паспорту..."
     Александр  Иванович  вздрогнул:  он  действительно  жил  по  подложному
паспорту,  но  его  имя,  отчество  и  фамилия   были:  Алексей   Алексеевич
Погорельский, а не Андрей Андреич Горельский.
     Александр Иванович вздрогнул, но... решил, что утаивания не приведут ни
к чему:
     -- "Я, а что  вам угодно?.."
     --  "Извините,  пожалуйста:  я явился к вам  в  первый  раз и  в  столь
неурочное время..."
     -- "Пожалуйста..."
     --  "Эта  черная  лестница: ваша  квартира  оказалася запертою... И там
кто-то  есть... Я предпочел  ожидать  вас у  входа...  И  потом  эта  черная
лестница..."
     358
     -- "Кто же ждет меня там?.."
     -- "Не знаю: мне оттуда ответил голос какого-то простолюдина..."
     Степка!.. Слава Богу: там -- Степка...
     -- "Что же вам угодно?.."
     -- "Простите,  я столько  наслышан  о вас: у нас общие с вами друзья...
Николай Степаныч Липпанченко, где я бываю принят, как  сын...  Я давно-давно
хотел  познакомиться  с вами...  Я  слышал,  что вы полунощник...  Вот  я  и
осмелился... Я собственно живу в Гельсингфорсе и бываю наездом  здесь,  хотя
моя родина -- юг...".
     Александр  Иванович быстро  сообразил, что  гость  его  лжет;  и притом
пренахальнейшим образом, ибо та же история повторилась когда-то (где и когда
-- этого он не мог сейчас осознать: может быть, дело происходило в позабытом
тотчас же сне; и вот -- встало).
     Нет, нет, нет:  вовсе дело не  чисто;  но  вида не  надо показывать;  и
Александр Иванович ответствовал в совершенную тьму.
     -- "С кем имею честь разговаривать?"
     -- "Персидский подданный Шишнарфнэ... Мы уже с вами встречались..."
     -- "Шишнарфиев?.."
     --  "Нет,  Шишнарфнэ:  окончание  ве, ер* (*Шишнарфиевъ.  --  Ред.) мне
приделали -- для руссицизма, если хотите... Мы были вместе сегодня -- там, у
Липпанченки; два  часа я сидел, ожидая, когда вы покончите деловой разговор,
и не мог  вас дождаться... Зоя Захаровна вовремя не предупредила меня о том,
что вы находитесь у нее. Я давно ищу с вами встречи... Я давно вас ищу...
     Эта последняя фраза, как и превращение Шишнарфиева  в  Шишнарфнэ, опять
что-то сонно напомнили: было мерзко, тоскливо, томительно.
     -- "Мы с вами и прежде встречались?"
     -- "Да... помните?.. В Гельсингфорсе..."
     Александр  Иванович что-то  смутно  припомнил; неожиданно  для себя  он
зажег еще  новую спичку и  поднес эту спичку к  самому  носу Шишнарфиева  --
виноват: Шишнарфнэ: вспыхнули на мгновение желтым отсветом стены, промерцали
прутья  перил; и  из  тьмы  перед  самым  лиц