ми глав,  в
которых       Белым       специально        подчеркивался       своеобразный
"авантюрно-приключенческий" оттенок, они  этот оттенок еще более усугубляли.
Все эти особенности, естественно, сохраняются в настоящем издании.
     В конце  некоторых глав Белый еще и указывал город, в котором глава эта
писалась   (или  перерабатывалась).  В  рукописи  "Петербурга"   сохранилось
указание лишь в конце пятой главы: "Мюнхен" (л. 217); в конце романа имеется
общая  пояснительная  приписка:  "1913  года.   Берлин.  Ноябрь"  (л.  302).
Пояснения подобного  рода  (даты, города) в  текст  романа, естественно,  не
вводятся, как не введены они в "сириновское" издание.
     Первое,  что  необходимо  было   сделать,  готовя  роман  к  изданию,--
устранить по возможности многочисленные опечатки  и  описки. В "сириновском"
издании,  например,  "эоны  времени" (гностический термин) были  набраны как
"зоны времени"; горничная Лихутиных Маврушка в
     521
     нескольких случаях фигурировала как Марфушка; "пространвенно-временной"
образ   в   "сириновском"   издании   имел   совершенно   невероятный   вид:
"проственно-временный". (Это не опечатка, а описка:  такой вид выражение это
имеет  в  рукописи  (л.  34),  где  оно  подчеркнуто  (наборщиком?)  красным
карандашом). Вместо "лицо отемнялось" было напечатано "отменялось", немецкий
профессор богословия Адольф Гарнак стал в печатном издании романа "Горнаком"
и т.  д.  Не  удалось  установить,  принадлежит  ли  Белому выражение "грязь
непроветряемых  кондитерских  кухонь" (глава  шестая,  главка  "Пошел прочь,
Том!"). Очевидно, здесь все-таки опечатка (надо  "непроветриваемых"), однако
поскольку утверждать это  с определенностью невозможно (соответствующий лист
в  рукописи  отсутствует),  оставляем  слово  в  том   виде,  как  оно  было
напечатано.
     В  тексте первой главы имеется мотив,  который условно  можно  было  бы
назвать "загадкой циркуляра". В главке "Жители островов поражают вас", в том
месте,  где  содержатся размышления  Дудкина о Петербурге,  как  воплощенном
кошмаре, в печатном издании содержится фаза: "Незнакомец это подумал и зажал
в  кармане кулак; вспомнил он чье-то жестокое слово; и вспомнил,  что падали
листья..."  Это  же  "жестокое  слово"  мы  встречаем  и  в  главке  "Да  вы
помолчите!..".  Сидя ресторанчике на Миллионной, Дудкин вспоминает встречу с
сенатор-кой  каретой   на   перекрестке:   "(...)  мертвая,   бритая  голова
прокачалась и скрылась; из руки -- черной замшевой -- его по спине  не огрел
и злой бич жестокого слова; черная замшевая рука протряслась там  безвластно
(...)".  Обратившись  к рукописи, мы  найдем любопытное управление: в первом
случае  выражение  "чье-то  жестокое  слово"  вписано  карандашом  на  месте
зачеркнутого  слова "циркуляр"  (л. 20). Во втором  случае мы обнаруживаем в
рукописи под наслоениями исправлений  два варианта этой части  фразы: первый
-- "из руки -- черной замшевой -- не свистал злой бич циркуляра" и второй --
"из руки -- черной замшевой -- его по спине не  огрел и  злой бич циркуляра"
(л.  31).  Окончательным,  естественно,  следует  признать  второй  вариант,
который не был увиден наборщиком. Ничего удивительного в этом нет, поскольку
текст  испещрен  исправлениями. Но  и  в том и  в  другом  случае мы имеем в
рукописи слово  циркуляр,  которое принадлежит  Белому.  Не  исключено,  что
навеяно оно каким-то конкретным правительственным распоряжением. Изменение в
печатном тексте "циркуляра" на "жестокое  слово" делает обе фразы непонятыми
и просто лишенными смысла.  В  настоящем издании в обоих главках  обе  фразы
даны в том виде, в каком они вышли из-под  пера  Белого. Восстановлен  и еще
один пропуск. В  текст романа не вошла часть фразы в главе четвертой (главка
"Летний  сад", самое начало), в которой описывается  решетка Летнего сада  и
говорится о том, что  любоваться ею "собирались  заморские гости из аглицких
стран, в париках, зеленых
     522
     кафтанах",  дымившие   "прокопченными  трубками".  В   печатном  тексте
описание Летнего сада заканчивалось  словами: "поуменьшился  сад и присел за
решеткой". Как  пишет  Иванов-Разумник,  "фельтеновская решетка Летнего сада
эпохи Екатерины  II  в связи с  несомненно "петровскими" зелеными кафтанами,
прокопчеными  трубками  и  аглицкими  гостями  --  явный анахронизм"  2
( 2 "Вершины", с. 94. Иванов-Разумник указывает, что выпала
эта  часть  фразы случайно, "по корректурному недосмотру",  но  "как  нельзя
более  удачно" (там же). Возможно, что изъятие было произведено  им самим.).
Однако  одна из главных особенностей  "Петербурга" как раз и  состоит в том,
что  здесь  сознательно  переплетены,  "перемешаны"  различные  исторические
эпохи. Петербург  в  понимании  Белого  --  узел  исторических противоречий,
которые наслаивались веками. Для Белого не имеет значения то, что "заморские
гости  из  аглицких  стран" отделены полустолетием  от  времени, когда  была
воздвигнута знаменитая решетка. Для него это мизерный срок. Помещает же он в
кабачке,  где  объясняются  Николай  Апполлонович с сыщиком  Морковиным,  за
соседним столиком  Петра  Первого в  обществе некоего шведа, делая их немыми
свидетелями  зловещей  сцены, в которой Петр видит как  бы  дело  рук своих.
Почему  же показались странными гости "в париках, зеленых кафтанах" на  фоне
екатерининской решетки? Часть фразы  эта восстановлена полностью в настоящем
издании в своем первоначальном виде.
     Восстановлены   и  изъятия,  производившиеся  в  редакции  издательства
"Сирин"  по цензурным соображениям. Их немного, но  они показательны  3
( 3 Не в полном объеме они  перечислены Ивановым-Разумником
("Вершины",  с.  93 --  94).). В песенке, которая  поется  на  балу  в  доме
Цукатовых, сенатор Аблеухов назван "псом" ("Он -- пес патриотический..."), и
слово это было заменено тремя  точками. В  главе третьей (главка "Праздник")
Белый сатирически  описывает  высочайший прием в Зимнем дворце.  Однако  все
указания  на то, что это именно высочайший прием (т.  е. с  участием  царя),
были, естественно,  сняты. Благодаря  этому  точная и  законченная по  мысли
фраза Белого: "Тотчас же после чрезвычайного прохождения, обхода и милостиво
произнесенных слов,  старички снова  сроились в зале, в  вестибюле, у колонн
баллюстрады"  (л. 108) приобрела непонятный вид: "Тотчас  же после  старички
снова сроились <...>".
     Изъята была и такая деталь: Аполлон Аполлонович здоровается на приеме с
графом  Дубльве (т.  е.  с  графом  Витте), пожимая "роковую" руку, "которая
подписала только  что условие  одного чрезвычайного договора: договор же был
подписан в...  Америке".  Вся заключительная  часть  фразы  после  двоеточия
оказалась вычеркнутой,  а  двоеточие заменилось точкой. Слишком  явно  здесь
намекалось  на  позорное  окончание  русско-японской войны  и на  Витте, уже
попавшего в опалу
     523
     и отстраненного к  этому  времени от государственных дел. В обществе же
хорошо  помнили,  каких усилии  стоило ему с минимальной расплатой заключить
договор  с  японцами  (договор  действительно  был  подписан  в  Америке,  в
Портсмуте).
     В  настоящем  издании  все эти  купюры восстановлены в  соответствии  с
рукописью  романа. Снята  была и нелестная характеристика казацкого  отряда,
разгоняющего  митинг  (глава третья,  главка  "Митинг"):  "сущие  оборванцы,
нагло,  немо" проплясавшие  на  седлах  (л.  117),  Восстановление  подобных
изъятий значительно  усиливает  обличительный пафос  романа4
( 4  Важно отметить,  что за исключением  слова  "пес"  все
остальные   изъятия   цензурного   характера  в  берлинском  издании   Белым
восстановлены не были (очевидно, он просто забыл о них).).
     Однако  имеются  в рукописи  еще  два  важных  изъятия,  восстановление
которых представлялось бы необоснованным. Оба изъятия произведены были самим
Белым, что  определяется по  характеру  рукописи.  Об этих купюрах ничего не
говорит  Иванов-Разумник, хотя не знать о них он не мог.  Первое из них -- в
тексте  главы  второй  (главка  "Бегство").  Здесь  в  известном  лирическом
отступлении,  начинающемся  словами  "Ты,   Россия,  как  конь!",  говоря  в
аллегорической  форме о  будущем страны  и о грядущих  испытаниях  и выражая
уверенность что страна его эти  испытания вынесет,  Белый пишет: "Воссияет в
тот  день и  последнее  Солнце  над моею  родною  землей:  то  Господь  наш,
Христос". А  затем -- возможное допущение: "Если, Солнце, ты не взойдешь..."
и т. д. (см. л. 101). Белый  снимает часть фразы: "то Господь наш, Христос",
ставя  перед  нею  вместо двоеточия  точку.  Он  очевидно не  хочет  слишком
заострять  мысль, хочет остаться  в  границах многозначности  и иносказания.
Правда,  при  этом  становится  непонятным,  почему  "Солнце" пишется  им  с
прописной буквы.  Но, зная, что это  синоним Христа,  мы в  таком  смысле  и
должны воспринимать Солнце "Петербурга".
     Второе изъятие имело место в главе шестой (главка "Мертвый  луч падал в
окошко").  Александр  Иванович  Дудкин   вспоминает  сон,   виденный   им  в
Гельсингфорсе  в  момент,  когда  он  проповедовал  "возврат"  к  "здоровому
варварству".  Ему привиделось, "как его  помчали чрез неописуемое, что можно
бы  назвать  всего  проще  межпланетным пространством  (но  что не было им):
помчали для свершения  сатанинского  акта (целования зада козлу  и  топтанья
креста); несомненно,  это  было во сне..." и т.  д. (л. 230).  Белый снимает
середину  фразы (описание  "сатанинского  акта"),  заменяя  ее  многозначным
иносказанием:  "помчали для  свершения  некоего, там обыденного,  но с точки
зрения  нашей, все же гнусного  акта; несомненно, это было во  сне". Другими
словами, первоначально здесь имелся в  виду  ведьмовский шабаш, на который и
был утащен Дудкин бесами. Это также звучало излишне
     524
     прямолинейно,  поэтому,  как  и в  случае с  "Солнцем",  Белый  убирает
прямолинейность.  Тем  более что,  как пишет он  далее,  Дудкин "не  помнил,
совершил ли он акт, или нет".
     Восстановление этих двух изъятий, имевших,  как  мы видим, характер  не
стилистический и не цензурный,  было  бы явным нарушением авторской воли. Их
надо  учитывать, поскольку какие-то важные оттенки общей концепции романа  в
изъятых частях  текста отражены. Но вводить их в  окончательный текст у  нас
нет   оснований.  Имеется  и  еще  один   момент,   требующий   специального
разъяснения.  В ряде  топографических  названий,  связанных с Петербургом, и
обозначений мест,  где  происходит  та или  иная сцена романа, Белый  широко
использует  прописные   буквы.   Например,   он   пишет  Невский   Проспект,
Васильевский Остров, Учреждение, Университет. Даже дом,  в котором проживает
сенатор  Аблеухов, он  иногда  обозначает  так: Желтый  Дом.  Пристрастие  к
прописным  буквам в данном случае  понятно:  Белый  стремится  к  обобщенной
("укрупненной") символике, используя и  чисто графический  прием. Однако  он
крайне непоследователен в употреблении прописных букв. Мы встречаем в романе
Университет   и   университет,  Набережная  и   набережная,   Департамент  и
департамент,  Мост  и  мост,  Летний  Сад  и   Летний  сад;   Зимний  дворец
обозначается  и  как  Дворец  и  как  дворец,  а   вот  Михайловский   замок
обозначается только как дворец.
     Чтобы  решить, какому  виду написаний  отдать предпочтение,  необходимо
было установить последовательность в употреблении  Белым прописных букв, а в
случаях, когда последовательности нет,-- частотность тех или иных написаний.
     Тщательное  обследование  романа  в  "сириновском" издании  и  сличение
печатного текста с сохранившейся частью рукописи привело к выводу о том, что
в ряде обозначений Белый  достаточно строго и последовательно  придерживался
написаний   с   прописными  буквами.   Все  они,   естественно,  сохраняются
нетронутыми.  Это: Невский Проспект,  Васильевский  Остров,  Зимняя Канавка,
Николаевский Мост5  ( 5  Также: Чернышев Мост, Аничков
Мост,  Троицкий Мост.),  Гагаринская  Набережная 6 ( 6
Также: Английская Набережная.), Учреждение, Медный Всадник (вариант:  Мощный
Всадник) 7   ( 7 Также  в  прилагательных  (Всадниково
лицо,   Всадниково   чело).),   Летучий   Голландец,   Выборгская   Сторона,
Петербургская    Сторона,    Измайловская    Рота.    Все   это   устойчивые
обозначения-символы, проходящие через весь  роман. В словосочетании "Марсово
поле"  преобладающим  является  написание  "Марсово   Поле",  и  таким,  оно
сохраняется в  настоящем  издании.  А  вот  Летний сад  Белый в  подавляющем
большинстве случаев пишет как "Летний сад"; таким это название сохраняется и
нами.
     525
     Двоякое  написание имеется в  обозначении  дома,  в  котором  проживает
сенатор Аблеухов (Желтый Дом и желтый дом). Но поскольку количественно здесь
преобладает написание  со строчных букв, целесообразным представилось дать в
настоящем издании повсюду написание  "желтый дом"8 ( 8
В  ранней,  "некрасовской",  редакции  "Петербурга" это словосочетание  было
набрано со строчных букв. В рукописи "сириновского" издания романа прописные
буквы в некоторых случаях заменены  красными  чернилами на строчные (заменял
не Белый,  а, очевидно,  кто-то из  членов редакционного совета).  В  других
случаях  и  само  написание  их Белым  не  дает оснований для  определенного
утверждения,  строчные это буквы или прописные. Отсюда и путаница в печатном
тексте: наборщики,  не  имея  четких указаний,  набирали  "желтый  дом" то с
прописных, то со строчных букв.).
     Сложнее   обстоит  дело   с   теми   же   обозначениями-символами,   но
употребленными в виде существительного без прилагательного.  Белый пишет эти
слова то с прописной, то со строчной буквы (Набережная и  набережная, Мост и
мост). Последовательно выдержано  написание  со  строчной буквы  лишь  слово
"остров" ("острова"). Оно и  было взято нами за образец. Поэтому в настоящем
издании    написание   в    обозначениях-символах    существительного    без
прилагательного последовательно выдерживается со строчной буквы (набережная,
мост, проспект 9   ( 9 Исключение сделано, и прописная
буква  в слове  "Проспект" сохраняется нами лишь в одном случае -- в  главке
"Страшный Суд" (глава  пятая), где Проспект выступает в качестве планетарной
субстанции,  широко  символического  обозначения того  духовного  тупика,  в
который зашла  буржуазная  цивилизация,  исподволь  инспирируемая  "темными"
силами  Востока.  "Вместо Канта  быть должен Проспект".--  утверждает  здесь
некий  "туранец",  "прародитель"  Аблеуховых,  а  "вместо  нового  строя  --
циркуляция граждан Проспекта -- равномерная, прямолинейная".), остров, поле,
дворец) 10 ( 10 Слово "дворец" сохраняется со строчной
буквы  лишь применительно  к Михайловскому замку, поскольку такое  написание
последовательно выдерживается самим Белым. Применительно же к Зимнему дворцу
во всех случаях употребляется  прописная  буква  (Дворец), поскольку  единый
принцип  здесь  Белым  не   выдерживается.   К  тому  же  необходимо  как-то
дифференцировать  эти два понятия,  чтобы  избежть  путаницы.).  Со строчной
буквы   дается   в  настоящем  издании   и  написание   слов  "университет",
"департамент",  "кариатида"   (скульптура,   подпирающая  балконный   выступ
Учреждения), поскольку строчные написания здесь  выглядят более естественно,
да они и преобладают  количественно 11 ( 11 В печатном
тексте романа имеется  в главе 2-й (главка "Красный шут") еще  одно странное
обозначение:  "большой  Петербургский  мост".  Моста  с  таким  названием  в
Петербурге  не было;  судя  по контексту, речь  идет  о Николаевском  мосте.
Проверить  написание этого обозначения  по рукописи  не удалось (отсутствует
соответствующая страница).  Правда, в главе 1-й (главка "Так бывает всегда")
имеется аналогичное  обозначение, также относящееся к Николаевскому мосту и,
главное, имеющее  в рукописи четкие строчные  буквы: "чугунный петербургский
мост".  Очевидно,  что и в  первом случае требуются  строчные буквы  (ошибка
наборщика).).
     Исправить Белого стало необходимо и  еще в  некоторых случаях. Так,  по
всему роману Белый употребляет слово "изморозь" в значении слова "изморось";
например:  "Изморозь  поливала  улицы  и проспекты  <...>".  "Изморозь
поливала прохожих: награждала их гриппами <...>". Во всех этих случаях
это именно  изморось,  т.  е.  мелкий  дождь,  сырость, а не изморозь т.  е.
морозный иней (дело происходит в начале октября, в дождливое время).
     Неоднократно  на  страницах  романа  появляется   горничная   Лихутиных
Маврушка. В конце романа, в седьмой главе  Белый,  забыв, очевидно, ее  имя,
дает ей  новое  имя  -- Марфушка. Естественно,  что оставить два  имени  для
одного  лица нельзя. Надо  выбрать одно.  Чем  тут  можно руководствоваться?
Очевидно, тем, какое имя возникло первым и какова частотность в употреблении
этих  двух имен. В обоих случаях  преимущества остаются за Маврушкой. Все же
случаи употребления имени "Марфушка" пришлось исправить.
     Следует, однако, помнить, что все  перечисленные выше случаи приведения
тех или иных написаний к единообразию вызваны именно отсутствием такового  в
авторском  тексте. Когда  же единообразие это  имеется  и система написаний,
какой  бы  характер она не  носила, выдерживается автором,--  в этих случаях
никаких "вторжений" в авторский текст не допускалось.
     Однако в печатном  тексте "сириновского"  издания "Петербурга"  имеется
ряд  сомнительных  мест,  которые не могут теперь  уже быть проверены  из-за
неудовлетворительного  состояния   рукописи.   Сомнительной  представляется,
например, дата,  обозначенная в письме, полученном  из-за границы Дудкиным и
прочитанном им Степке (глава I вторая, главка "Степка"). В письме содержится
пророчество об исторической миссии России: "Близится великое время: остается
десятилетие до начала конца: вспомните, запишите и передайте потомству; всех
годов  значительней 1954  год. Это России коснется,  ибо  в  России колыбель
церкви   Филадельфийской...".   Строение  и   стилистика   начальной   фразы
воспроизводят  строение  и стилистику откровений святого духа, изложенных  в
Апокалипсисе  12 ( 12 См.:  Откровение  святого Иоанна
Богослова, гл.  3,  ст.  7 --  9.). Однако во  фразе Белого  не  совсем ясно
соотношение двух числовых  единиц: "остается  десятилетие до начала конца" и
"всех годов значительней (будет?)  1954  год". Оба  числа  находятся в одной
фразе и, следовательно, связь между ними как  будто должна быть. Причем 1954
год появился только в
     527
     "сириновской"   редакции  --  в   журнальной   он   отсутствовал,   как
отсутствовал и в немецком переводе 13 (  13
Это  видно  из  истории редакций письма, восстановленной Ивановым-Разумником
("Вершины", с. 146--149).). Естественно предположить следующее.
     1.  Связи между этими двумя числовыми  единицами нет и оказались  они в
одной фразе случайно. Правда, при  этом загадочный характер приобретает 1954
год, как самый значительный (в истории человечества?). Почему именно 1954-й,
а не 1955-й или 1956-й? Или любой другой?
     2.  Связь  между этими двумя числовыми единицами  имеется.  Но в  таком
случае  мы  будем  вынуждены   признать,  что  здесь  допущена  описка  (или
опечатка), не замеченная Белым и санкционированная им в последующих изданиях
романа.  Эта описка (или опечатка) в свою очередь  может быть двоякого рода.
Либо на месте десятилетия следует видеть пятидесятилетие, и тогда (поскольку
действие романа  происходит в 1905  году) 1954  год возникает естественно  и
обоснованно. 1905 плюс пятьдесят (включая и сам 1905 год), мы и получим 1954
год.  Либо, сохраняя нетронутым  десятилетие, которое  остается  "до  начала
конца", и присоединив его к  1905 году, мы получим совершенно другую дату --
не  1954-й,  а  1914  год.  Последнее  предположение  нам  кажется  наиболее
допустимым.  Вместо  единицы  была  написана