Очередь-- очередь: по очереди --

     И над землей сошлися новы тучи
     И ураган их...36

     Праздная мозговая игра!
     Кучка бумаг выскочила на поверхность: Аполлон Аполлонович, прицелившись
к текущему деловому дню, обратился к чиновнику:
     -- "Потрудитесь, Герман Германович, приготовить  мне дело -- то  самое,
как его..."
     -- "Дело дьякона  Зракова  с приложением  вещественных  доказательств в
виде клока бороды?"
     -- "Нет, не это..."
     -- "Помещика Пузова, за номером?.."
     -- "Нет: дело об Ухтомских Ухабах..."
     Только что он хотел открыть дверь, ведущую в кабинет, как  он  вспомнил
(он было и  вовсе забыл): да, да -- глаза: расширились, удивились, сбесились
--  глаза разночинца... И зачем, зачем  был зигзаг  руки?.. Пренеприятный. И
разночинца  он как будто бы видел  --  где-то, когда-то: может быть,  нигде,
никогда...
     Аполлон Аполлонович открыл дверь кабинета.
     Письменный стол  стоял на своем месте с  кучкою деловых  бумаг: в  углу
камин  растрещался  поленьями;   собираясь  погрузиться  в  работу,  Аполлон
Аполлонович грел у  камина иззябшие руки,  а мозговая игра, ограничивая поле
сенаторского зрения, продолжала там воздвигать свои туманные плоскости.
     36



РАЗНОЧИНЦА ОН ВИДЕЛ

     Николай Аполлонович...
     Тут Аполлон Аполлонович...
     - "Нет-с: позвольте".
     - "?..."
     - "Что за чертовщина?"
     Аполлон  Аполлонович  остановился  у   двери,  потому  что   -  как  же
иначе?37
     Невинная мозговая игра самопроизвольно вновь вдвинулась в мозг, то есть
в кучу бумаг и прошений:  мозговую игру Аполлон  Аполлонович  счел бы  разве
обоями  комнаты, в чьих пределах  созревали  проекты;  Аполлон Аполлонович к
произвольности  мысленных  сочетаний  относился, как к  плоскости: плоскость
эта, однако, порой  раздвигалась,  пропускала  в центр  умственной  жизни за
сюрпризом (как, например, вот сейчас).
     Аполлон Аполлонович вспомнил: разночинца однажды он видел.
     Разночинца однажды он видел -- представьте себе -- у себя на дому.
     Помнит:  как-то  спускался  он  с лестницы,  отправляясь на  Выход;  на
лестнице  Николай  Аполлонович, перегнувшийся чрез перила,  с кем-то  весело
разговаривал: о знакомствах Николая Аполлоновича государственный  человек не
считал себя вправе осведомляться;  чувство такта естественно тогда  помешало
ему спросить напрямик:
     -- "А скажи-ка мне, Коленька,  кто такое  это  тебя посещает,  голубчик
мой?"
     Николай Аполлонович опустил бы глаза:
     -- "Да так себе, папаша: меня посещают..."
     Разговор и прервался бы.
     Оттого-то  вот  Аполлон  Аполлонович  не  заинтересовался  нисколько  и
личностью разночинца, там глядевшего  из  передней в своем темном пальто;  у
незнакомца  были те самые черные  усики и  те самые поразительные глаза  (вы
такие  б точно глаза  встретили  ночью  в московской  часовне Великомученика
Пантелеймона,  что  у  Никольских  ворот: -- часовня  прославлена исцелением
бесноватых; вы  такие бы точно глаза встретили б на портрете, приложенном  к
биографии  великого  человека;  и далее:  в  невропатической  клинике и даже
психиатрической).
     Глаза  и  тогда:  расширились, заиграли, блеснули; значит: то  уже было
когда-то, и, может быть, то повторится.
     37
     -- "Обо всем -- так-с, так-с..."
     -- "Надо будет..."
     "Навести точнейшую справку..."
     Свои точнейшие  справки  получал государственный человек  не  прямым, а
окольным путем.
     ...............................................................
     Аполлон  Аполлонович  посмотрел  за дверь кабинета:  письменные  столы,
письменные столы! Кучи дел! К делам склоненные головы! Скрипы перьев! Шорохи
переворачиваемых листов! Какое кипучее и могучее бумажное производство!
     Аполлон Аполлонович успокоился и погрузился в работу.

СТРАННЫЕ СВОЙСТВА

     Мозговая  игра  носителя  бриллиантовых  знаков  отличалась  странными,
весьма  странными,  чрезвычайно  странными свойствами39: черепная
коробка  его становилася чревом мысленных образов, воплощавшихся тотчас же в
этот призрачный мир.
     Приняв во внимание это странное, весьма странное, чрезвычайно  странное
обстоятельство,  лучше бы Аполлон  Аполлонович не откидывал от себя ни одной
праздной мысли, продолжая и праздные мысли носить в своей голове: ибо каждая
праздная  мысль   развивалась  упорно   в  пространственно-временной  образ,
продолжая  свои --  теперь  уже бесконтрольные  --  действия вне сенаторской
головы.
     Аполлон  Аполлонович был в  известном  смысле  как  Зевс: из его головы
вытекали боги, богини и гении. Мы|  уже видели: один такой гений (незнакомец
с  черными!  усиками), возникая  как образ, забытийствовал далее прямо уже в
желтоватых невских пространствах, утверждая, что вышел он --  из них именно:
не из сенаторской головы; праздные мысли оказались и у  этого незнакомца;  и
те праздные мысли обладали все теми же свойствами.
     Убегали  и  упрочнялись. И одна  такая  бежавшая  мысль незнакомца была
мыслью  о  том,  что  он,  незнакомец, существует действительно; эта мысль с
Невского забежала  обратно в сенаторский мозг и там упрочила сознание, будто
самое бытие незнакомца в голове этой -- иллюзорное бытие.
     38
     Так круг замкнулся.
     Аполлон Аполлонович был в известном смысле как Зевс: едва из его головы
родилась вооруженная  узелком Незнакомец-Паллада, как полезла оттуда другая,
такая же точно Паллада 40.
     Палладою этою был сенаторский дом.
     Каменная громада убежала  из мозга; и  вот дом  открывает гостеприимную
дверь -- нам.
     Лакей поднимался по лестнице; страдал он одышкою, не в нем теперь дело,
а  в... лестнице:  прекрасная лестница!  На ней же  --  ступени: мягкие, как
мозговые извилины. Но не успеет автор читателю описать ту самую лестницу, по
которой  не раз поднимались  министры (он  ее  опишет  потом), потому что --
лакей уже в зале...
     И   опять-таки  --  зала:  прекрасная!  Окна  и  стены:  стены  немного
холодные... Но лакей был в гостиной (гостиную видели мы).
     Мы  окинули прекрасное  обиталище, руководствуясь общим признаком, коим
сенатор привык наделять все предметы.
     Так: -
     в кои веки попав на цветущее лоно природы, Аполлон
     Аполлонович видел то же и здесь, что и мы; то есть: видел он - цветущее
лоно природы;  но для  нас это лоно распадалось  мгновенно  на  признаки: на
фиалки,  на  лютики,  одуванчики  и гвоздики;  но  сенатор  отдельности  эти
возводил вновь к единству. Мы сказали б конечно:
     - "Вот лютик!"
     - "Вот незабудочка..."
     Аполлон Аполлонович говорил и просто, и кратко:
     - "Цветы..."
     - "Цветок..."
     Между  нами  будь  сказано: Аполлон  Аполлонович  все  цветы  одинаково
почему-то считал колокольчиками...--
     С лаконической краткостью  охарактеризовал бы он свой собственный  дом,
для него  состоявший из  стен (образующих  квадраты и кубы),  из прорезанных
окон, паркетов, стульев, столов; далее -- начинались детали...
     Лакей вступил в коридор...
     39
     И тут  не мешает нам  вспомнить:  промелькнувшие мимо (картины,  рояль,
зеркала,  перламутр,  инкрустация столиков),--  словом, все,  промелькнувшее
мимо,  не могло иметь пространственной формы: все то было одним раздражением
мозговой оболочки,  если только  не  было хроническим недомоганием...  может
быть, мозжечка.  Строилась  иллюзия  комнаты; и потом разлеталась бесследно,
воздвигая  за  гранью сознания  свои туманные плоскости; и  когда  захлопнул
лакей за собой гостинные тяжелые двери, когда  он стучал сапогами по гулкому
коридорчику, это  только  стучало  в  висках:  Аполлон  Аполлонович  страдал
геморроидальными приливами крови.
     За  захлопнутой  дверью  не оказалось гостиной:  оказались...  мозговые
пространства:  извилины,  серое  и  белое  вещество,  шишковидная  железа; а
тяжелые  стены, состоявшие из  искристых  брызг  (обусловленных приливом),--
голые  стены  были  только  свинцовым   и  болевым  :  ощущением:
затылочной,  лобной, височных  и темянных  костей,  принадлежащих почтенному
черепу.
     Дом  --  каменная  громада  --  не домом  был;  каменная  громада  была
Сенаторской  Головой:  Аполлон  Аполлонович  сидел  за  столом,  над делами,
удрученный мигренью, с ощущением, будто его  голова в шесть раз  больше, чем
следует, и в двенадцать раз тяжелее, чем следует. Странные, весьма странные,
чрезвычайно странные свойства!

НАША РОЛЬ

     Петербургские  улицы  обладают несомненнейшим  свойством: превращают  в
тени прохожих; тени же петербургские улицы превращают в людей.
     Это видели мы на примере с таинственным незнакомцем.
     Он, возникши, как мысль, в  сенаторской голове, почему-то связался и  с
собственным  сенаторским домом; там  всплыл он  в  памяти;  более  же  всего
упрочнился  он на проспекте,  непосредственно  следуя за  сенатором  в нашем
скромном рассказе.
     От перекрестка до  ресторанчика на Миллионной41  описали  мы
путь  незнакомца; описали мы, далее, самое сидение в ресторанчике
до пресловутого слова "вдруг", которым все прервалось: вдруг с незнакомцем
     40
     случилось там что-то; какое-то неприятное ощущение посетило его.
     Обследуем  теперь его  душу;  но  прежде  обследуем  ресторанчик;  даже
окрестности ресторанчика; на то есть у нас основание; ведь если мы, автор, с
педантичною точностью отмечаем  путь  первого  встречного, то  читатель  нам
верит: поступок наш оправдается в будущем. В нами  взятом естественном сыске
предвосхитили мы лишь  желание  сенатора  Аблеухова,  чтобы агент  охранного
отделения неуклонно бы следовал по стопам незнакомца; славный сенатор и  сам
бы взялся за телефонную трубку, чтоб посредством ее передать, куда  следует,
свою мысль;  к счастию  для себя, он не знал обиталища  незнакомца (а  мы же
обиталище знаем).  Мы идем  навстречу  сенатору; и пока легкомысленный агент
бездействует в своем отделении, этим агентом будем мы.
     Позвольте, позвольте...
     Не попали ли мы сами впросак?  Ну, какой в самом деле мы агент? Агент -
есть.  И  не дремлет он,  ей-богу, не  дремлет. Роль наша оказалась праздною
ролью.
     Когда незнакомец исчез в  дверях  ресторанчика и  нас  охватило желание
туда воспоследовать  тоже, мы  обернулись  и увидели  два  силуэта, медленно
пересекавших  туман;  один  из двух  силуэтов  был довольно  толст и  высок,
явственно  выделяясь  сложением;  но  лица  силуэта  мы  не могли  разобрать
(силуэты лиц  не имеют); все же мы разглядели: новый, шелковый,  распущенный
зонт, ослепительно блещущие калоши да полукотиковую шапку с наушниками.
     Паршивенькая  фигурка   низкорослого  господинчика  составляла  главное
содержание силуэта  второго; лицо силуэта  было  достаточно  видно:  но лица
также мы не  успели увидеть, ибо мы удивились огромности его бородавки:  так
лицевую  субстанцию заслонила от  нас нахальная акциденция42 (как
подобает ей действовать в этом мире теней).
     Сделав  вид,  что  глядим в  облака,  пропустили мы темную  пару,  пред
ресторанною дверью та темная  пара остановилась  и сказала несколько слов на
человеческом языке.
     "Гм?"
     "Здесь..."
     "Так  я  и думал: меры  приняты; это  на случай,  если бы вы его мне не
показали у моста".
     41
     "А какие вы приняли меры?..."
     "Да я там, в ресторанчике, посадил человека.
     -- "Ах, напрасно вы принимаете меры! Я же вам говорил, говорил: сто раз
говорил..."
     -- "Простите, это я из усердия..."
     -- "Вы бы прежде посоветовались со мной... Ваши меры прекрасны..."
     -- "Сами же вы говорите..."
     -- "Да, но ваши прекрасные меры..."
     -- "Гм..."
     -- "Что?.. Ваши прекрасные меры -- перепутают все..."
     ...............................................................
     Пара прошла пять шагов, остановилась; и опять сказала несколько слов на
человеческом языке.
     -- "Гм!.. Придется мне... Гм!.. Пожелать теперь вам успеха..."
     -- "Ну какое же может быть в том сомнение: предприятие  поставлено, как
часовой механизм; если б я теперь не  стоял за всем этим делом, то, поверьте
мне дружески: дело -- в шляпе".
     -- "Гм?"
     -- "Что такое вы говорите?"
     -- "Проклятый насморк".
     -- "Я же о деле..."
     -- "Гм..."
     -- "Души настроены,  как инструменты: и составляют концерт -- что такое
вы  говорите?  Дирижеру  из-за  кулис остается взмахивать палочкой. Сенатору
Аблеухову издать циркуляр, Неуловимому же предстоит..."
     -- "Проклятый насморк..."
     --  "Николаю  Аполлоновичу  предстоит...  Словом: концертное трио,  где
Россия -- партер. Вы меня понимаете? Понимаете? Что же вы все молчите?"
     "Послушайте: брали бы жалованье..."
     ...............................................................
     -- "Нет, вы меня не поймете!"
     -- "Пойму: гм-гм-гм -- положительно не хватает платков".
     -- "Что такое?"
     -- "Да насморк же!.. А зверь -- гм-гм-гм -- не уйдет?"
     -- "Ну, куда ему..."
     -- "А то брали бы жалованье..."
     42
     --  "Жалованье! Я  служу  не  за жалованье: я артист,  понимаете  ли,--
артист!"
     -- "Своего рода..."
     -- "Чт  такое?"
     "Ничего: лечусь сальной свечкой".
     Фигурка повынимала иссморканный носовой платок и опять чмыхала носом.
     --  "Я  же  о деле!  Так-таки передайте  им,  что  Николай  Аполлонович
обещание дал..."
     -- "Сальная свечка прекрасное средство от насморка..."
     -- "Расскажите им все, что вы слышали от меня: дело это поставлено..."
     -- "Вечером намажешь ноздрю, утром -- как рукой сняло..."
     -- "Дело поставлено, опять-таки говорю, как часов..."
     -- "Нос очищен, дышишь свободно..."
     -- "Как часовой механизм!.."
     -- "А?"
     -- "Часовой, черт возьми, механизм".
     -- "Заложило ухо: не слышу".
     -- "Ча-со-вой ме-ха-..." :.
     "Апчхи!.."
     Под  бородавкою  загулял  вновь платочек:  две тени медленно  утекали в
промозглую муть.  Скоро тень  толстяка  в полукотиковой шапке  с  наушниками
показалась опять из тумана, посмотрела рассеянно на петропавловский шпиц
     И вошла в ресторанчик.

И ПРИ ТОМ ЛИЦО ЛОСНИЛОСЬ

     Читатель!
     "В д р у г"  знакомы тебе. Почему же, как  страус, ты прячешь  голову в
перья при  приближении рокового и неотвратного "вдруг ?" Заговори с  тобою о
"в д р у г" посторонний, ты скажешь, наверное:
     -- "Милостивый государь, извините меня:  вы,  должно  быть, отъявленный
декадент".
     И меня, наверное, уличишь в декадентстве.
     Ты  и  сейчас  предо  мною, как  страус; но тщетно  ты  прячешься -- ты
прекрасно меня понимаешь; понимаешь ты и неотвратимое "в д р у г".
     Слушай же...
     43
     Твое "в д р у г" крадется за твоею спиной, иногда  же оно  предшествует
твоему появлению  в комнате; в первом случае ты обеспокоен  ужасно:  в спине
развивается неприятное ощущение,  будто в спину твою,  как в открытую дверь,
повалилась ватага невидимых; ты обертываешься и просишь хозяйку:
     --  "Сударыня,  не позволите ли закрыть дверь; у  меня  особое  нервное
ощущение: я спиною терпеть не могу сидеть к открытым дверям".
     Ты смеешься, она смеется.
     Иногда же при входе в гостиную тебя встретят всеобщим:
     -- "А мы только что вас поминали..."
     И ты отвечаешь:
     -- "Это, верно, сердце сердцу подало весть".
     Все смеются. Ты тоже смеешься: будто не было тут "в д р у г".
     Иногда же чуждое "в д р  у г" поглядит на тебя из-за плеч  собеседника,
пожелая снюхаться  с "вдруг"  твоим  собственным.  Меж  тобою и собеседником
что-то  такое пройдет, отчего  ты вдруг  запорхаешь  глазами,  собеседник же
станет суше. Он чего-то потом тебе во всю жизнь не простит.
     Твое "в д р у г" кормится твоею мозговою игрою; гнусности твоих мыслей,
как  пес, оно  пожирает охотно;  распухает  оно, таешь  ты,  как свеча; если
гнусны твои мысли и  трепет  овладевает тобою, то  "в д  р у г", обожравшись
всеми  видами гнусностей, как откормленный,  но невидимый  пес,  всюду  тебе
начинает  предшествовать, вызывая у  постороннего  наблюдателя  впечатление,
будто  ты  занавешен от  взора  черным,  взору  невидимым  облаком: это есть
косматое "в д  р  у  г", верный твой  домовой (знал я  несчастного, которого
черное облако чуть ли не видимо взору: он был литератором...) 43.
     ...............................................................
     Мы  оставили  в ресторанчике  незнакомца.  Вдруг  незнакомец  обернулся
стремительно;  ему  показалось,   что   некая  гадкая  слизь,  проникая   за
воротничок, потекла по его позвоночнику. Но когда обернулся он, за спиною не
было никого:  мрачно как-то  зияла  дверь  ресторанного  входа; и оттуда, из
двери, повалило невидимое.
     Тут он  сообразил:  по  лестнице  поднималась, конечно,  им поджидаемая
особа; вот-вот войдет; но она не входила; в дверях не было никого.
     44
     А когда  незнакомец мой отвернулся от двери, то в дверь вошел тотчас же
неприятный  толстяк;  и,  идя   к   незнакомцу,  поскрипывал  он  половицею;
желтоватое, бритое, чуть-чуть наклоненное набок лицо плавно  плавало в своем
собственном втором подбородке; и притом лицо лоснилось.
     Тут незнакомец  мой обернулся и вздрогнул: особа  дружески помахала ему
полукотиковой шапкой с наушниками:
     -- "Александр Иванович..."
     -- "Липпанченко!"
     -- "Я - самый..."
     -- "Липпанченко, вы меня заставляете ждать".
     Шейный  воротничок у особы  был  повязан галстухом  -  атласно-красным,
кричащим и заколотым  крупным  стразом44,  полосатая темно-желтая
пара облекала особу; а на желтых ботинках поблескивал блистательный лак.
     Заняв место за столиком незнакомца, особа довольно воскликнула:
     -- "Кофейник... И --  послушайте -- коньяку: там бутылка моя у меня  --
на имя записана".
     И кругом раздавалось:
     -- "Ты-то пил со мной?"
     -- "Пил...".
     -- "Ел?.."
     -- "Ел..."
     -- "И какая же ты, с позволения сказать, свинья..."
     ...............................................................
     --  "Осторожнее"  --  вскрикнул  мой  незнакомец:  неприятный  толстяк,
названный незнакомцем Липпанченко, захотел положить темно-желтый свой локоть
на лист газетного чтения: лист газетного чтения накрывал узелочек.
     --  "Что  такое?"  --  Тут Липпанченко,  снявши лист газетного  чтения,
увидал узелок: и губы Липпанченко дрогнули.
     -- "Это... это... и есть?"
     -- "Да: э т о -- и есть".
     Губы  Липпанченко  продолжали  дрожать:  губы  Липпанченко   напоминали
кусочки на  ломтики нарезанной семги  --  не  желто-красной, а маслянистой и
желтой семгу такую, наверное, ты едал на блинах в небогатом семействе).
     45
     --  "Как   вы,  Александр  Иванович,  скажу  я  вам,  неосторожны".  --
Липпанченко  протянул к узелку свои  дубоватые пальцы; и блистали поддельные
камни перстней  на пальцах  опухших, с обгрызанными  ногтями (на  ногтях  же
темнели  следы коричневой  красочки, соответствовавшей  и  такому  же  цвету
волос; внимательный наблюдатель мог вывести заключение: особа-то красилась).
     -- "Ведь  еще лишь  движенье (положи я  только  локоть),  ведь могла бы
быть... катастрофа..."
     И с особою бережливостью переложила особа узелочек на стул.
     -- "Ну да, было бы с нами с обоими..." -- неприятно сострил незнакомец.
-- "Были бы оба мы..."
     Видимо, он наслаждался смущеньем особы, которую -- от себя скажем мы --
ненавидел он.
     -- "Я, конечно, не за себя, а за..."
     -- "Конечно, уж вы не за себя, а за..." -- особе поддакивал незнакомец.
     ...............................................................
     А кругом раздавалось:
     -- "Свиньей не ругайтесь..."
     -- "Да я не ругаюсь".
     --  "Нет,  ругаетесь:  попрекаете,  что  платили... Что  ж  такой,  что
платили; уплатили тогда, нынче плачу -- я..."
     -- "Давай-ка, друг мой, я тебя за ефтот твой поступок расцелую..."
     -- "За с в и н ь ю не сердись: а я -- ем,