шенно  неинтересно знать, кто такой птичий бог  или  солнечный  бог,  и
мальчику тоже. Мы  оба были гораздо  красивее, чем их танцы. Я помню, на мне
были  джинсы и  клетчатая рубашка; да, а  волосы были  заплетены  в косички.
Мальчик был очень смуглым, наверно иностранец... таким смуглым, даже смуглее
индейцев. На нем были кожаные шорты -- такие носят альпинисты. Луна сияла. Я
сказала тете, что мне надо  в уборную, поднялась на скалу и стала его ждать.
Мы занимались любовью прямо  на камнях. И,  знаешь,  может, он действительно
был иностранцем. Мы не произнесли с ним ни слова.
     Она  повернулась  к Хэнку,  откинула  волосы  назад,  и он увидел,  как
отрешенно она улыбается.
     -- Так что... неужели  ты действительно хочешь знать,  что мне нужно от
жизни?
     -- Да, -- медленно проговорил Хэнк, на этот раз уже вполне серьезно. --
Да, думаю, да.
     Она снова легла на спину и сложила руки за голову.
     -- Ну... естественно,  я хочу,  чтобы  у меня был  дом, и  дети,  и все
остальное, как у всех...
     -- А что-нибудь как не у всех?
     Она помолчала, прежде чем заговорить снова.
     -- Наверно,  -- медленно произнесла она, -- мне нужен  еще кто-то.  Для
дяди  и  тети  --  я всего лишь помощница  в тюрьме и  фруктовой  лавке. Ну,
конечно, я хочу еще  множество всяких необычных вещей -- например, ножик для
разрезания  страниц, хорошую  швейную машинку  и канарейку, как была у  моей
мамы, но  все-таки  больше  всего  я  хочу действительно что-то  значить для
кого-нибудь,   быть  для  кого-нибудь  больше,  чем  тюремная   кухарка  или
продавщица арбузов.
     -- А что значить? Кем быть?
     -- Наверно, кем этот Кто-то захочет.
     --  Черт побери, не  слишком-то честолюбивые  помыслы. А что, если этот
Кто-то захочет видеть в тебе кухарку и продавщицу арбузов, что тогда?
     -- Он не захочет, -- ответила она.
     --  Кто? -- спросил Хэнк с гораздо  большей  озабоченностью, чем  хотел
показать. -- Кто не захочет?
     --  Ну  не знаю.  --  Она  рассмеялась.  -- Просто  Кто-то. Кто в  один
прекрасный день окажется.
     Хэнк почувствовал облегчение.
     -- Ну ты даешь: ждать, что  когда-нибудь появится кто-то, кого ты  даже
не  знаешь, чтобы  стать для него чем-то.  К  тому же как  ты  узнаешь этого
кого-то, даже если и встретишь его?
     -- Я  его не узнаю, -- промолвила она,  садясь  и  прислоняясь  к борту
пикапа  с ленивой неторопливостью кошки. Спрыгнув на землю, она остановилась
на  мокром  песке  у  канавы  и принялась завязывать  свои волосы в  узел на
затылке. -- Это он узнает меня. -- Она повернулась к нему спиной.
     -- Эй! Ты куда?
     -- Все нормально, -- ответила она шепотом, -- я просто в воду.
     И  она  вошла  в канаву  так легко, что  даже  не потревожила  лягушек,
которые продолжали выводить  свои трели.  Вот  звонит колокол  Хэнка-Луны не
было,  но  ночь  была  такой  ясной  и  чистой, что тело  девушки как  будто
светилось, такой светлой была  ее кожа. "Как  она умудрилась остаться  такой
белой, -- недоумевал Хэнк, -- в местности, где даже бармены загорелые? "
     Она снова начала что-то  напевать. Потом повернулась к пикапу и бросила
взгляд на  Хэнка, стоя по колено  в  воде, по которой плыл  пух  и отражения
звезд. Затем она двинулась дальше, и Хэнк смотрел, как темная вода поглощает
ее белое тело --  сначала колени, потом узкие  бедра,  женственность которых
подчеркивалась  лишь тонкой талией, живот, темные соски  грудей, -- пока над
тополиным  пухом  не осталось лишь лицо. Зрелище  было  потрясающее.  "Ах ты
жопа, -- прошептал он себе под нос, -- она и вправду необыкновенная".
     -- Я люблю воду, -- буднично заметила девушка и  без малейшего всплеска
исчезла под водой, что было настолько противоестественно, что Хэнку пришлось
уговаривать себя, что в самом глубоком месте канава не больше четырех футов.
Он
     следил за  расходящимися  кругами,  не  отводя  взгляда.  Еще  ни одной
девушке не удавалось его так заарканить;  и пока она пребывала под водой, он
полуиспуганно, полувесело прикидывал, кто тут кого залавливает.
     И небо, как он заметил, уже не казалось оловянной фольгой.
     Он остался на следующий день и познакомился с девушкиной тетей, которая
была замужем  за полицейским. Пока Вив ходила на работу  в тюрьму, Хэнк ждал
ее, читая  детективные  журналы.  Ему  так и не удалось добиться  от нее  ни
сколько ей лет, ни  откуда она, правда  тетушка, с жесткими, как  проволока,
волосами,  сообщила ему, что родители ее умерли и большую  часть времени она
проводит во фруктовой  лавке на  шоссе.  Следующую  ночь они тоже  провели в
пикапе, и Хэнк начал  ощущать какую-то неловкость. Он сказал девушке, что на
рассвете должен уехать, а потом вернется, о'кей? Она  улыбнулась и ответила,
что  с  ним  было  очень хорошо,  и,  когда  в сером предутреннем  свете  он
пришпорил мотоцикл, поднимая фонтан белой пыли, она, встав на капот,  махала
ему рукой.
     Через Денвер в Вайоминг, где  ледяной ветер исхлестал его  до мяса так,
что  пришлось обращаться к врачу, который  прописал ему мазь... снова вниз в
Юту,  где еще  одна драка  --  на этот раз в Солт-Лейк-Сити... вдоль Змеиной
реки, где ручейники, врезаясь в его защитные очки, разбивались насмерть... в
Орегон.
     Когда  он   перевалил  через  горный  кряж  и  навстречу  ему  ринулась
зеленеющая   долина  Вилламетт,  он  понял,  что   обогнул  земной  шар.  Он
отправлялся на Запад из Сан-Франциско, все западнее и западнее,  а через два
года сошел на Восточное побережье, туда,  где впервые высадились его предки.
Он двигался почти по прямой, и вот круг замкнулся.
     Под  оглушительный рев  мотоцикла  он скатился  с  горного кряжа  и, не
сбавляя скорости,  миновал  старый дом за рекой.  Ему  не  терпелось увидеть
добрых  старых  лесорубов, сорвиголов,  которые умеют держать фасон.  Тяжело
ступая, он с победоносным видом вошел в "Пенек".
     -- Разрази меня гром, похоже,  с  тех пор, как я уехал, тут поубавилось
бездельников. Эй, слышишь, Тедди?
     --  Здравствуйте, мистер  Стампер, -- вежливо ответил Тедди.  Остальные
заулыбались, небрежно помахивая руками.
     -- Тедди-мальчик, дай-ка нам  бутылку.  Целую!  --  Он  облокотился  на
стойку и,  сияя, уставился  на посетителей, которые  поглощали свои  ленчи с
пивом.
     -- Мистер Стампер... -- робко начал Тедди.
     --  Как ты  тут  жил,  Флойд? Все  толстеешь? Мел...  Лес.  Идите сюда,
давайте приговорим бутылочку, -- ну, Тедди, старый змей.
     --  Мистер Стампер,  продажа  непочатых  бутылок в  барах  запрещена  в
Орегоне законом. Вы, наверное, забыли.
     -- Я не  забыл, Тедди, но я  вернулся домой с  войны!  И хочу  немножко
расслабиться. А как вы на это смотрите, ребята?
     Музыкальный автомат зашипел. Ивенрайт взглянул на часы и поднялся.
     -- Как ты смотришь, если мы откупорим эту бутылочку вечерком в субботу?
По вечерам торговля разрешена.
     -- Мистер Стампер, я не могу...
     -- Я "за ", -- подхватил Лес. -- Здорово, что ты вернулся.
     -- А вы, черномазые? -- добродушно взглянул он на остальных. -- Похоже,
у вас тоже неотложные дела. О'кей. Тедди...
     -- Мистер Стампер, я не могу вам продать...
     -- О'кей,  о'кей.  Мы все отложим  это. Увидимся  позже, птички.  Поеду
покатаюсь -- взгляну на город.
     Они попрощались, его старые дружки, сорвиголовы, умеющие держать фасон,
и он вышел, недоумевая, что это на них нашло. У них был усталый, напуганный,
сонный  вид. На улице Хэнк  обратил внимание на  то,  как  потускнели горные
вершины, и  обескураженно  подумал: неужели весь мир обрюзг, пока он за него
сражался?
     Он    миновал   берег,   торговые   доки,   где    тарахтели   моторки:
"будда-будда-будда"  --  и  рыбаки заполняли  резервуары  блестящим лососем,
покосившиеся  хижины  и засиженную чайками  свалку, проехал между  дюнами  и
выбрался  на  пляж.  Обогнув  горы  бревен,  он остановился у самой пенистой
кромки, уперев  ноги в плотный мокрый  песок  и зажав  между  ними мотоцикл.
Словно  маг,  прошедший  все  этапы  замысловатого  колдовства, он  замер  в
ожидании,   когда   наконец  мир  содрогнется  и  раскроется  в  мистическом
откровении, которое все расставит для него по своим местам раз  и  навсегда.
Он первый из Стамперов обогнул земной шар. Он ждал, затаив дыхание.
     Кричали чайки, мухи  роились над выброшенными прибоем  трупами птиц,  и
волны разбивались о сушу с методичностью тикающих часов.
     Хэнк  разразился  громким  хохотом  и  ударил  ногой  по стартеру.  "Ну
лады-лады, -- произнес он, продолжая смеяться и снова ударяя по стартеру, --
лады-лады-лады..."
     После чего с песком, забившимся за отвороты штанов, и цинковой мазью на
носу вернулся в старый деревянный дом на другом берегу заждавшейся его реки.
Отец  с молотком, гвоздями и  девятым  номером кабеля продолжал  сражаться с
рекой, уговаривая ее повременить.
     --  Я вернулся, -- поставил  Хэнк в известность  старика и прошествовал
наверх.
     На несколько месяцев --  в шумящие леса с дымом, ветром и дождем, потом
--  на  лесопилку,  уговаривая  себя, что  работа  в  помещении усмирит  его
иммигрантскую   душу,  что   цинковая  мазь  спертого  воздуха  залечит  его
обветренную  шкуру. На время он  даже обрел покой, нажимая  все эти кнопки и
рычаги автопил. Потом, при первом  приближении весны,  снова  в леса. Но это
небо!.. Почему полное такой несказанной синевы небо казалось ему пустым?
     Все лето он пропахал на лесоповале с таким  упорством  и самоотдачей, с
какими лишь готовился к  чемпионату по борьбе в свой выпускной  год в школе,
но  в  конце  сезона, когда  мышцы его вздулись буграми, его  не ожидали  ни
турниры, ни противники, ни медали.
     --  Я  уезжаю, -- заявил  он  старику  осенью.  --  Мне нужно  кое-кого
повидать.
     -- Какого хрена, что это ты тут несешь, в  разгар сезона?! Кого это еще
ты там должен повидать?! Зачем?
     --  Зачем?  --  осклабился Хэнк,  глядя на  покрасневшее лицо отца.  --
Видишь ли, Генри, мне надо повидать этого кое-кого, чтобы узнать, не являюсь
ли я кем-то. Я вернусь не позднее чем через пару недель.  А на время  своего
отъезда я все улажу.
     Он оставил старика кипевшим и ругавшимся на чем свет стоит, а через два
дня, уложив  небольшую  сумку,  в жавших новых  ботинках  и новом фланелевом
пиджаке с одной пуговицей, он сел на поезд, идущий на Восток.
     В  эту  осень  его  не ждала  арбузная  ярмарка,  но брезентовый  стяг,
возвещавший о прошлогоднем событии, все  еще болтался на деревянной арке. Он
хлопал и  полоскался в  порывах пыльного  красного  ветра, а выцветшие буквы
отрывались  и летели под  колеса  поезда, словно  какие-то  странные листья.
Сначала он  отправился  в  тюрьму, где получил от  дяди  информацию и заодно
приобрел у него подержанный пикап. Распрощавшись с дядей и тюрьмой, он нашел
Вив в брезентовой палатке, где она острой палочкой выводила  ориентировочный
вес  на  глянцевитых  арбузных  боках:  посмотрит  на  арбуз,  задумается  и
выцарапывает.
     -- Наугад? -- спросил он, подходя сзади. -- А если ошибешься?
     Она выпрямилась и, прикрыв глаза рукой, взглянула  на  него. Каштановый
локон прилип ко лбу.
     -- Обычно я определяю почти точно.
     Она попросила его подождать  с  другой  стороны  миткалевой  занавески,
которая  отделяла ее крохотную комнатку от прилавка. Хэнк,  решив,  что  она
стесняется убожества своего  жилища,  молча  согласился, и  она нырнула  под
занавеску,  чтобы  собраться. Но то, что он ошибочно принял  за стыд, скорее
было  пиететом:  крохотная  комнатка,  в  которой   она  жила  после  смерти
родителей, была для нее своеобразной исповедальней  и прибежищем.  Ее взгляд
блуждал  по  затрепанным  стенам  --  видовые  открытки,  газетные  вырезки,
букетики  засохших цветов:  детские украшения, которые,  как она  знала,  ей
суждено покинуть вместе с этими  стенами, -- пока она не встретилась  с ним,
глядящим из  овального зеркала  в  деревянной  оправе.  Нижняя  часть  лица,
смотревшего на нее,  была искажена трещиной,  пролегавшей  ровно посередине,
но,  несмотря на это неудобство,  оно улыбалось ей в ответ, желая удачи. Она
еще раз  все оглядела, беззвучно поклявшись  хранить  верность  всем  святым
мечтам, надеждам и идеалам,  которые берегли эти стены,  и, подтрунивая  над
собой  за такую глупость,  на  прощание  поцеловала  собственное отражение в
зеркале.
     Она  вышла  с  маленькой  плетеной  сумочкой,  в  желтом  подсолнуховом
хлопчатобумажном  платье  и соломенной шляпе с широкими полями --  все  было
новеньким, разве  что ценники были  срезаны. Перед  тем как отправиться, она
обратилась  к Хэнку с двумя просьбами:  "Когда мы  доберемся дотуда, куда мы
едем, до  Орегона...  знаешь, что  бы я хотела? Помнишь,  я говорила  тебе о
канарейке?.."
     -- Сладкая ты моя,  -- перебил Хэнк, -- если тебе  надо, я поймаю целую
стаю птиц.  Я  тебе достану  всех голубей,  воробьев,  какаду и  канареек на
свете. Черт, какая ты хорошенькая! Кажется,  красивее тебя  я  никого еще не
видал. Но...  послушай,  как тебе удалось запихать все свои волосы  в шляпу?
Мне больше нравится, когда они распущены...
     -- Но они такие длинные и так быстро пачкаются...
     --  Ну  тогда, может, их выкрасить  в черный  цвет? -- Он рассмеялся и,
взяв у нее сумку, подтолкнул к пикапу.
     Так она и не произнесла свою вторую просьбу.
     Она полюбила буйную зелень своего нового пристанища, старого Генри, Джо
Бена  и  его  семейство. Она быстро  приспособилась к жизни Стамперов. Когда
старый Генри обвинил Хэнка в  том, что тот привел в дом мисс  Серую Мышь, на
первой же совместной охоте на енотов Вив быстро заставила его  изменить свое
мнение,  перекричав, перепив и пересилив всех  до единого  мужчин,  так  что
обратно  ее,  хохочущую и  распевающую во  все  горло,  пришлось  волочь  на
самодельных  салазках, как раненого  индейца. После этого старик перестал ее
подкалывать, и  она  регулярно  ходила  с  ними на  охоту.  Не то  чтобы  ей
нравилось убивать,  когда собаки рвут визжащих  лисиц или енотов,  ей просто
нравилось ходить по лесам, быть со всеми вместе, а что они там думали  о ней
при  этом,  ее  не  волновало.  Если  им  хотелось  считать  ее  кровожадной
охотницей, ну что ж, она может быть и такой.
     Она принимала участие в жизни Стамперов, но собственного мира у нее так
и  не появилось. Сначала это беспокоило Хэнка, и он решил, что может  помочь
ей, предоставив отдельную комнату: "Нет, конечно,  не для того, чтобы в  ней
спать,  но это  будет место, куда ты сможешь  уйти шить и всякое такое,  она
будет твоя, понимаешь?"  Она не совсем понимала, но возражать не стала, хотя
бы  потому, что там  она сможет держать  птичку, купленную  Хэнком,  которая
раздражала  все остальное семейство; кроме того, она  чувствовала, что и ему
будет спокойнее жить в своем жестоком мире насилия, в который она никогда не
сможет войти, если у нее  будет своя  "швейная* комната. Иногда, возвращаясь
поздно  вечером  из  Ваконды, Хэнк заставал Вив в этой  комнате  лежащей  на
кушетке  с  книгой в  руках. Он  садился  рядом и  рассказывал  ей  о  своих
приключениях.  Вив  слушала,  поджав  колени,  потом выключала  свет  и  шла
укладывать его в постель.
     Эти  загулы в городе  никогда  ее не  беспокоили. Пожалуй, единственной
особенностью Хэнка, о которой она  неизменно сожалела,  была его способность
стоически  переносить любую  боль; случалось,  когда  они  раздевались,  Вив
разражалась бурными  рыданиями,  заметив  у него на бедре  глубокий  ножевой
порез.  "Почему  ты  сразу  не  сказал?  "  --  возмущалась она. А Хэнк лишь
ухмылялся,  потупив глаза:  "Ничего особенного,  царапина". -- "Черт бы тебя
побрал! -- кричала она, воздевая руки. -- Провались ты  к дьяволу  со своими
царапинами!"  Эти   сцены  всегда  забавляли  Хэнка,   давая  ему   ощущение
мальчишеской  гордости,  и он  продолжал  по возможности  как  можно  дольше
скрывать  свои раны от жены; как-то раз, когда на  лесоповале он сломал себе
ребро, она узнала об этом лишь тогда, когда он снял рубашку, чтобы помыться;
когда Хэнк потерял два пальца на лесопилке, он обмотал  обрубки тряпкой и не
показывал  их Вив до тех пор, пока она  не спросила его за ужином, почему он
сидит за столом в  рабочих рукавицах. Смущенно опустив голову,  он  ответил:
"Боюсь, я просто забыл их снять" -- и,  стащив рукавицу,  обнажил  настолько
изуродованную  и  покрытую  спекшейся  кровью  и  ржавчиной  кисть, что  Вив
потребовалось  полчаса   лихорадочной   работы,  чтобы   очистить   рану   и
удостовериться, что руку не придется ампутировать.
     Бывало, Джанис, жена Джо Бена,  отведя Хэнка в сторонку и  прижав его к
стене,  несмотря  на  его  ухмылку, корила  его  за то, что он  без должного
уважения  относится  к духовным потребностям Вив и не дает ей  в полной мере
быть женой.
     "Ты  имеешь  в  виду  служанкой,  Джэн?  Я  глубоко  ценю  твои  добрые
намерения,  но поверь  мне:  Вив  -- жена  в  полной  мере. А если ей  нужно
кого-нибудь обихаживать, я принесу ей котенка". Кроме того,  добавлял он уже
про себя, для того чтобы рассуждать о  духовных потребностях Вив или о  том,
как помочь им реализоваться, с ней надо было быть получше знакомой. Для того
чтобы научиться настраиваться точно на длину волны Вив. Возможно, Джэн умела
разбираться в людях, но не настолько хорошо...
     (Однако  Джэн меня  все-таки  довела. Она всегда загоняла  меня в  угол
своими советами. Но обычно я пропускал их мимо  ушей. Случилось это, когда в
первое  утро  после возвращения Ли  она подошла  ко мне  и сказала,  чтобы я
обращался с ним полегче. "Полегче? Что ты хочешь сказать этим "полегче"? Мне
нужно, чтобы он работал, вот и все".  Она ответила, что вовсе не это имела в
виду, а только чтобы  я сразу не устраивал с  ним  споров. Но я знал, к чему
она клонит, знал даже  лучше ее самой. Накануне вечером мы  с Вив говорили о
непреодолимом  желании  Джэн   быть   благодетельницей  для  всех  городских
бездельников,  и когда на следующее утро она снова взялась за свои советы, я
был совершенно не в том настроении,  чтобы сносить это. А все потому, что  я
знал: если мы  с Малышом  повздорим и мне захочется кому-нибудь вмазать, как
это было с тем пижоном в баре в Колорадо,  я вытрясу из Ли душу... и на этот
раз дело  не  обойдется пустяками.  А нам так  нужны рабочие руки. "Просто я
хочу сказать,  Хэнк,  -- промолвила  Джэн,  --  чтобы ты  нашел какую-нибудь
безопасную тему для  разговора". Я улыбнулся, поднял ее лицо за подбородок и
сказал: "Джэнни, зайка, успокойся;  я буду с ним говорить только о  погоде и
лесе. Обещаю тебе". -- "Хорошо", -- ответила она, глаза ее снова подернулись
совиной восковой пленкой, --  я  зачастую  подтрунивал над Джо, как это  его
жене удается  видеть сквозь  нее,  --  и  она удалилась  на  кухню  готовить
завтрак.
     Как только Джэн исчезла,  практически с тем же самым на  меня навалился
Джо. Только он еще требовал, чтобы я что-нибудь сказал Ли.
     -- Скажи ему, как  он  вырос, или что-нибудь такое, Хэнк. Вчера вечером
ты вел себя с ним очень холодно.
     -- Боже милостивый, да вы что, сговорились с Джэн?!
     -- Просто надо, чтобы мальчик почувствовал себя дома. Ты помни, он ведь
у нас впечатлительный.
     Джо  продолжал  распинаться,  а я --  копить раздражение,  -- очень  уж
смахивало  на  начальную  школу. Впрочем,  мне  кажется,  я знал, какую  они
преследуют  цель. И я плохо понимал, как это мне удастся, особенно  учитывая
присутствие в доме еще одной впечатлительной особы, я уже  не говорю  о том,
что Вив  вообще  вела  себя странно,  после  того  как  ей стало  известно о
контракте  с   "Ваконда  Пасифик".  Единственное,  что  было  ясно,  --  для
сохранения мира и спокойствия мне придется ходить на ушах.
     Как бы там ни  было,  я отправился к его комнате и пару минут постоял у
дверей, прислушиваясь, ' встал он или нет. Пару минут наз