ер один, по  крайней мере в  "Морском
бризе",  --  "Чего   болтаешься   вокруг?"  --   произведение,   которое   в
сопровождении звяканья  посуды регулярно напевала официантка,  маскировавшая
свой огромный нос не менее чем тридцатью унциями пудры.
     "Потому  что  жду  своего  папу,  чтобы  он  забрал  меня  отсюда",  --
пробормотал я в чашку кофе. Не знаю, убедительно ли это звучит...

     Весь  склон звенел от  работы:  звуки, которыми заполнялся лес,  чем-то
напоминали медленное, но необратимое передвижение жуков-точильщиков в стенах
дома. Грохот  деревьев, падающих на холодную  землю,  отзывался в  онемевших
ногах костяной  болью. Генри тащил домкрат к новому  бревну. Джо Бен напевал
вместе со своим приемником:

     Доверься, доверься
     И избавишься от всех тревог...

     Лес  отстаивал  свои вековечные владения  всеми  возможными  способами,
известными природе: кусты ежевики вытягивались в колючие заграждения;  ветер
срывал сучья с  гнилых коряг, норовя кинуть их на голову; на склонах, только
что  выглядевших ровными  и гладкими, как  из-под земли безмолвно  вырастали
валуны, загромождая спуски; потоки дождя превращали твердую почву в ползущую
ледяную  коричневую жижу... А в кронах огромных деревьев, казалось, трудится
сам дождь, соединяя их с небесами миллионами зеленых нитей, чтобы не дать им
упасть.
     Но, испуская  глубокие вздохи,  деревья продолжали падать,  с  грохотом
врезаясь в вязкую землю. А там уже  от них отпиливали  сучья и  превращали в
бревна,  а  потом  обманами   и  уговорами  сбрасывали  в  реку,  куда   они
обрушивались с  ненарушаемой методичностью. И, несмотря  на все свои усилия,
природа не могла противостоять этому.

     Доверься --
     Нет таких, кому Он не помог.

     Шло время;  падали деревья; трое работавших  свыклись с достоинствами и
недостатками друг  друга. Они  почти не  пользовались речью; они общались на
языке непоколебимой решимости довести дело  до конца, которая не нуждается в
слове.  И чем глубже  они  вгрызались в  крутой  склон, тем  сплоченнее  они
становились,  словно  постепенно  превращались  в  одно существо,  работягу,
который знает свое тело,  оценивает свои силы  и умеет  использовать их  без
лишних передышек и перенапряжения.
     Генри выбирал деревья, прикидывал, куда они должны упасть, устанавливал
рычали  в  наиболее  удобных  местах и  уступал свое место другому. Поехала!
Видишь? Черт побери,  все дело  в сноровке, человек со сноровкой может  все;
думаешь,  нет?.. Хэнк валил  деревья  и спиливал  сучья, без  устали работая
своей громоздкой пилой; его длинные  жилистые руки, словно машина, двигались
без  остановок; он работал не быстро,  но ровно, как автомат, останавливаясь
лишь для  того, чтобы заправить  пилу или сунуть в угол рта новую  сигарету,
когда чувствовал, что предыдущая догорает уже у самых губ, -- доставал пачку
из  кармана  фуфайки,  вытряхивал сигарету, вынимал  ее губами, держа старый
окурок в грязных перчатках, и прикуривал от него. Эти паузы были короткими и
следовали  через большие промежутки времени,  и  каждый раз он чуть  ли не с
радостью возвращался в  ритм изнуряющего труда,  который позволял не думать,
просто  делать дело, ни о  чем  не беспокоясь, -- мне  нравится  думать, что
кто-то велел мне это сделать, как это когда-то бывало. Спокойный  и простой.
Труд. (И мне наплевать, где этот щенок, я даже ни разу о нем не вспомнил...)
На Джо  Бене  лежит вся возня  с домкратами:  он носится  от одного бревна к
другому -- тут немножко подвернуть, здесь немножко поднажать, и -- оп-па! --
оно с грохотом несется вниз! О'кей -- вынимаем рычаг, переносим, закручиваем
снова --  и все по  новой.  А-а-а-а, следующее, какое  здоровое... И с ревом
каждого бревна, падающего в реку, он чувствует, как в нем растет уверенность
и радостная сила укрепляет мышцы. Вера может смести горы в океан  и еще кучу
всякого... И снова вперед, вприпрыжку, бегом, бескрылая птица, облаченная  в
скрепленные грязью кожу и алюминий, с приемником, голосящим на груди:

     Доверься Иисусу, доверься Иисусу
     И избавишься от всех тревог...

     И  наконец,  приладившись  друг  к  другу,  они  все трое  соединяются,
превращаясь  в  единое  целое,  как  это  бывает  с  джазовыми  музыкантами,
сливающимися в какой-то момент воедино, или с баскетбольной командой,  когда
в последнюю  минуту матча она начинает играть уже  за  пределами  своих сил,
пытаясь  обыграть  противника...  и  выигрывает,  потому  что  все  -- пасы,
дриблинг, вся игра  становится  вдруг идеальной,  абсолютно  точной,  словно
литой. И когда это  происходит, все это сразу чувствуют... что эта команда в
данный  момент  лучшая  в мире,  и не важно, играет она в  баскетбол, делает
музыку  или рубит  деревья! Но  для того  чтобы  люди  превратились  в такую
команду, они должны быть  идеально подогнаны  друг  к  другу,  чтобы  каждый
выступ нашел свой паз, чтобы все части этого единого целого были безжалостно
подчинены  лишь  одному  --  победе,  только  тогда  они  смогут  достигнуть
совершенства и подняться еще выше.
     Джо ощущает это единение. И старик Генри. Что до Хэнка, то он, глядя на
работу  своей команды, видит лишь, как она  красива, и  испытывает  пьянящую
радость от того,  что является ее частью. Он словно не замечает выматывающей
безжалостности  этой гонки. Не видит,  что они приближаются  к той грани, за
которой следует неизбежный срыв,  -- как у машины, развившей слишком большую
скорость, двигатель  вырывается  за допустимую  мощность  и  взрывается.  Но
деревья  продолжают  падать,  а  в  промежутках  между  их  грохотом  звучит
приемник:

     Доверься Иисусу, доверься Иисусу!
     Нет таких, кому Он не помог.

     Запотевшая стеклянная дверь  в "Морском бризе"  распахивается, и в кафе
входит мокрый от дождя  прыщавый Адонис. С довольно  красноречивым  видом он
подходит к стойке, не спуская глаз с шоколада трехнедельной давности, стопка
которого лежит у кассы, и замирает, прикидывая  -- во что это ему обойдется:
в худшем случае -- два месяца за мелкую кражу плюс еще несколько прыщей.
     --  Миссис  Карлсон... я собираюсь  вверх  по реке навестить Лили, буду
проезжать Монтгомери, если вы хотите повидать свою маму.  -- Один глаз -- на
засохший шоколад, другой -- на еще более засушенную официантку.
     -- Нет, Ларкин, не сейчас; спасибо за предложение.
     -- Ну как  хотите. --  Цап! --  Заеду попозже. Он поворачивается,  и мы
встречаемся глазами,
     слегка улыбаясь друг другу, словно делясь своими тайными прегрешениями.
Он поспешно  направляется к своей машине,  дойдя до которой  некоторое время
стоит  в  нерешительности,  вероятно  обдумывая  степень  моей  лояльности и
прикидывая -- не вернуться ли обратно и не заплатить ли за  украденное, пока
я не стукнул.  А  тем бременем  деревья  в лесу все падают и падают, и дождь
рассекает небо... пока я сижу в кафе, размышляя о своей  законопослушности и
о том, зачем мне потребовалось  заниматься самообманом и внушать себе, что я
жду своего давным-давно исчезнувшего  отца... А в это время  в лесу  старина
Генри, согнувшись  над  бревном, ловко  устанавливает домкрат, упирая  его в
обрубок  пня:  точно так  же, черт побери, как я это делал всегда,  может, я
стал не таким уж проворным...
     И  почему  бы  мне  не  встать  и  не попросить  этого  прыщавого  вора
подбросить  меня? Почему бы нет?  Он едет в Монтгомери,  как раз мимо нашего
дома; он будет только рад услужить  мне, учитывая, что  я был свидетелем его
воровства! Джо  Бен  несется вниз,  перепрыгивая  через папоротники,  --  не
успевает дерево упасть, как он уже вкручивает домкрат, -- а чего ждать, если
ты уверен, потому что, если ты уверен, то можешь считать, что ты у Христа за
теплой пазухой... И  тогда  я слезаю с высокой табуретки, обитой дерматином,
выуживаю  из кармана пригоршню  мелочи, чтобы расплатиться, и направляюсь  к
двери -- надо спешить, пока моя решительность не остыла...  Как только ствол
начинает  трещать,  Хэнк  стремительно  выдергивает  пилу  из  его огромного
замшелого  тела, отходит в сторону и смотрит, как вершина  над  ним начинает
клониться, гнуться  --  быстрее-быстрее, -- и вдруг  со свистом,  увлекая за
собой  потоки дождя, -- как я люблю смотреть на это простое и ясное дело! --
ба-бах!  "Что может быть лучше?.." -- думаю я, направляясь  к двери. "Вив, я
еду!" -- "А?" -- откликается  Вив, но это всего  лишь  собаки, сбежавшиеся к
крыльцу в  ожидании обеда.  Она отставляет  в сторону  метлу  и приглаживает
волосы. Ли  выходит из  кафе  и  поднимает воротник. Прыщавый  юнец при  его
приближении впадает в панику, нажимает на стартер и скрывается из виду. Хэнк
выключает пилу, чтобы  подзаправить ее, закуривает  новую  сигарету и  снова
заводит  слабенький  двигатель  в  четверть  лошадиной силы.  Старина  Генри
возится  со  своей  табакеркой  -- руки  замерзли и  слушаются с трудом. Джо
падает, сдергивает с  головы капюшон и  выключает музыку. Мертвая тишина как
пробка выстреливает в мокрое небо. И, почувствовав зту гнетущую  паузу,  все
замирают,  но  тут  же забывают о ней, готовясь  снова  взяться за дело.  Ли
ступает по гравию, направляясь  к  востоку. Вив кормит  гончих, Хэнк пускает
пилу.  Генри вдыхает свою  порцию  табака,  чихает и отплевывается.  Джо Бен
снова включает приемник, уверенный, что падение пошло ему только на пользу.

     Ты идешь сквозь будни без тревог;
     Потому что путь свой выбрать смог.

     Затишье кончилось, и лес снова наполняется звуками.
     Словно кто-то  глубоко вздохнул -- и с реки  налетел  ветер  с  дождем,
пригибая к земле  папоротник и чернику; "ты идешь  по жизни  без тревог",  и
Хэнк чувствует, как все  вокруг него набухает этим ветром, пропитывается им;
он рывками вытаскивает  из  ствола пилу,  отряхивает хвою,  смотрит  вверх и
хмурится,  хотя он еще ничего не слышит. Бешено трепещет вспоротая  кора  на
соседнем  дереве,  а когда  он  оборачивается,  то  успевает  заметить  лишь
сверкающий желто-белый  оскал и  заросшие  мхом губы --  взбесившееся дерево
выбивает  у  него  из  рук  пилу,  вминая в землю  визжащую от ужаса машину,
которая   пытается   вырваться   из   объятий   мстительного  леса,  домкрат
вываливается  из  рук Генри  -- черт!  --  весь  в  грязи и сосновых  иглах,
фонтаном брызнувших из-под упавшего ствола. "Проклятие! Ни черта не вижу! Но
я  еще  успею  вниз".  Из-за  папоротниковой  завесы  до  Джо Бена  долетает
металлический вой, но  если ты уверен... -- Хэнк бросил свое бревно  и бежит
ко мне, прямо ко мне, и я не волнуюсь, я спокоен, как во сне с восьми вечера
до пяти  утра, когда не думаешь ни о чем или, я бы скорее сказал, не делаешь
ничего,  не  видишь  этого  бревна,  которое  вдруг  вырывает  из рук  Генри
массивный  домкрат,  -- Боже  мой,  черт  побери,  Господи,  Господи, помоги
старому черномазому  справиться  с ним, дай ему сил удержать домкрат! --  на
какое-то мгновение Генри подшвыривает  в воздух, и он исчезает  под  рычащим
бревном, которое, подмяв его под себя, стремглав устремляется вниз, сволочь,
словно оно хочет снова подняться и ошалело ищет свой пень! Изловчившись, оно
въезжает по плечу  Хэнку, и тот летит  кувырком. Дерево  словно  озверело --
сплющивает руку старине Генри, отшвыривает меня и устремляется вниз вслед за
моим  криком:  "Джо!  Джоби!" --  он последний из  нас. Джо  Бен  раздвигает
заросли  папоротника и видит, как на него несется белый оскал  сруба, -- все
ближе,  ближе,  быстрее  и  быстрее,  разбрызгивая  грязь  --  бац!  --   он
отскакивает  назад, и бревно  увлекает  его  вниз  --  он  даже не  успевает
испугаться  или удивиться --  он ничего не  успевает почувствовать -- просто
комья  грязи на  моих  сапогах  превращаются  в  крылья...  и перед  тем как
рухнуть, он  словно повисает в воздухе над рекой... попрыгунчик, выскочивший
из  коробки  и  силой  пружины  отброшенный  назад,  --   над  переплетением
виноградника... лицо залито красным, как у клоуна, как рука у старины Генри,
сломанная, с раскрошенной костью... повисает в воздухе на мгновение -- какое
уродливое  красное  личико,  как у  гоблина,  и  еще улыбается мне:  "Все  в
порядке,  Хэнкус, все  в  порядке, ты же  не знал, что  эта  оглобля выкинет
такое", -- и  падает, спиной назад на  топкий берег, скрываясь из  виду, как
будто  его не предупреждали: "Осторожно!  Осторожно!",  лицо  все  такое  же
красное,  как  рука у  старика: "Господи, верни  мне  мою руку, мою  хорошую
руку". -- "Берегись!" --  "Не  волнуйся, Хэнкус!"  -- и падает... "Берегись,
Джоби!" -- и он катится по склону, вместе со своим домкратом, болтающимся из
стороны в сторону, кувыркаясь несется  вниз, все еще веря и надеясь, прямо в
реку, падая наотмашь, и сверху, поперек обеих ног, останавливается бревно.
     Ты идешь по жизни без тревог, Потому что путь свой выбрать смог...
     И снова тишина: только радио, шорох дождя по хвое и плеск реки... Потом
в  папоротнике что-то начинает шевелиться, и, покачиваясь,  Хэнк поднимается
на ноги --  после удара кружится голова. Он стоит, ожидая  нового  нападения
сзади,  но вокруг  все  тихо,  все затаилось -- мир, оправленный  в  мертвую
бездну безмолвия,  словно жизнь, оправленная в сон. "Ты идешь  по  жизни без
тревог". (Только это не сон. Потому что я  не сплю, я настолько не сплю, что
мысль моя убежала далеко вперед, оставив  позади время. Но  сейчас оно снова
начнется;  сейчас начнется  время, через минуту...) Мысль, словно эхо, мягко
отдается  в  голове. "Куда  девается  дырка,  когда съеден  пончик?"  (Через
минуту, через  минуту. Я просто спал. А теперь я проснулся, но время  еще не
началось. Через минуту  распрямится ветка, и дикие утки, замершие в воздухе,
продолжат свой  полет, и у старика Генри хлынет кровь из руки, и  я закричу.
Через  минуту.  Только бы мне вырваться из  этого,  сейчас.) "Джо!" (сейчас)
"Джоби! Держись! Я иду!"
     Он сбежал по колее, которую, расчистив грязь, оставило за собой бревно,
перепрыгнул через заросли виноградника и увидел Джо Бена. Тот сидел по плечи
в воде, и вид у  него был такой, будто он держит дерево на коленях. Он сидел
спиной к вспаханному бревном  берегу, глядя через реку на  горы, и улыбался.
Подбородок он упер в кору -- казалось,  ему совсем не  больно. "Ну и въехало
же  оно  мне,  старик,  да,  старик?" И  он тихо и  как-то  странно спокойно
рассмеялся. "Как у меня, -- подумал Хэнк, -- у него еще  не  началось время.
Он еще не понимает, что с ним произошло..."
     -- Тебе очень плохо, Джоби?
     -- Думаю, что  нет.  Оно придавило мне ноги,  но  подо мной  мягкий ил.
По-моему,  они  не  сломаны.  Даже  приемник  цел. --  И  он покрутил  ручку
настройки. Над водой понеслось:

     Смысл этой истины простой
     Выбит буквами в три фута высотой.

     Оба замолчали -- неловкая, но честная пауза.

     Ты идешь по жизни без тревог,
     Потому что путь свой выбрать смог...

     Потом... Хэнк вдруг резко дернулся.
     -- Держись. Сейчас я схожу наверх за пилой.
     -- Как там старик? Я слышал его крик.
     -- Ему раздавило руку, и он потерял сознание. Сейчас я принесу пилу.
     --  Пойди к  нему, Хэнк.  Я  держусь.  Обо мне можешь не  беспокоиться.
Знаешь, что я тебе скажу? Мне как-то нагадали, что я  доживу до восьмидесяти
и у меня будет двадцать пять детей. По дороге за пилой взгляни на старика. И
будь осторожен.
     "Будь осторожен!"  Только послушайте этого сумасшедшего. "У него пятеро
детей, и он  мне советует быть осторожным. Черт-те  что", -- сказал я  ему и
полез  по  склону. Я едва  дышал,  когда добрался  до Генри.  "Ну-ну, совсем
обезумел... -- попробовал я себя успокоить, -- ну, попали в переделку, но мы
из нее выберемся. Расслабься и  смотри на все спокойно, как Джо". Я приказал
своим  легким  дышать глубоко  и  медленно и попробовал  остановить  дрожь в
руках. "Ну-ну, Господи  ты Боже мой... Спокойнее,  спокойнее и медленнее. Ну
что так надрываться? Спокойно".
     Голова  его звенела, сердце выстукивало морзянку, но он,  кажется,  все
еще чего-то ждал, он все еще пытался отмахнуться от  навязчивой мысли -- это
чушь, я просто запаниковал.
     Старик  лежал на куче грязи и сосновых игл, как подбитая чайка. Я встал
на колени и осмотрел сломанную руку. Она, конечно, была в плохом  состоянии,
но  кровоточила не  слишком сильно.  Я  вынул из  кармана  носовой  платок и
наложил жгут у подмышки -- кровь стала течь слабее. Продержится, пока  я  не
подниму его к пикапу. Тащить его вверх будет, конечно, не так-то  легко.  Но
будем надеяться, что ноги  у Джо в порядке, и можно будет смастерить носилки
и  вдвоем поднять  его, как только  мне удастся вытащить  Джо из-под бревна.
"Это  бревно". Сейчас я спущусь  и посмотрю... "Но это бревно!" Через минуту
я... "Это бревно, привалившее Джо... в воде!"
     Хэнк  вскинул голову. Сердце стучало, как обезумевший телетайп.  Теперь
он понял, какой текст оно пыталось донести до его сознания: "Вот почему я не
могу успокоиться! Я же знал, я чувствовал это еще там, внизу. Я же знал, еще
до того как это бревно взвилось в воздух,  что будет беда. Я знал  еще вчера
вечером,  что я... О Господи! Это бревно, оно упало..."  Он с криком схватил
пилу и, спотыкаясь, снова понесся вниз по вспаханной колее, прорываясь через
виноградник и заросли папоротника к берегу, где неподвижно сидел Джо Бен...
     Теперь, уже начав двигаться,  я решил, что  дойду до  дома пешком, даже
если  мне  придется  отшагать   все  восемь  миль.  Я  даже  начал  получать
удовольствие от этой ходьбы по  гравию в сопровождении  дождя: мы  шли с ним
вместе, двигаясь от ресторана в восточном направлении.  Ветер бил каплями по
шее, и его толчки в спину только усиливали мою решимость. "Я могу, -- мрачно
повторял я себе, -- я сделаю это". Теперь мне  уже  не  нужно  было думать о
предстоящем  испытании, а только о том, как туда добраться.  Я шел вперед, к
реке,   решительно   и  без  остановок,  ни  разу   не  подняв  руку,  чтобы
"проголосовать" попутной машине. "Я  могу, черт возьми, сам, если не считать
дождя, черт возьми..."
     Хэнк продрался через прибрежную растительность прямо к бревну; по спине
Джо он понял, что вода поднялась уже на несколько дюймов.
     -- Рад тебя видеть, -- произнес Джо. -- Что-то тут становится глубже ни
с того ни с сего...
     -- Джо! Я не могу! Это бревно. -- Почти на грани безумия я мял и крутил
стартер пилы. Руки у меня снова начали  дрожать. -- То есть, понимаешь, я не
могу  пилить... видишь,  где  проходит  вода. -- Мотор пилы взвыл.  Лицо Джо
потемнело, когда он понял, что я имею в виду. Бревно настолько осело в воду,
что, не  погружая  в  нее  пилы, я  не  мог его распилить.  Потому-то меня и
колотило. Я еще раньше знал, еще до того, как спустился, что  мне не удастся
это  сделать.  "Подожди, -- все-таки  сказал я. -- Сейчас  я  посмотрю,  что
мы..."
     Хэнк  снова  вбил  в кору вилку упора, и зубцы вгрызлись  в  древесину.
Щепки и  опилки полетели через плечо Джо в виноградник, и он зажмурил глаза.
Он  чувствовал, как осколки коры впиваются  ему в щеку, а потом услышал, как
мотор начал чихать,  захлебываться и  наконец  остановился. Снова  наступила
тишина -- только дождь и звуки радио: "Ты идешь по жизни без тревог..."  Джо
открыл глаза:  вдали за  рекой в  дымке  дождя и быстро наступающих  сумерек
виднелся  пик Марии. И  все  же,  и все  же.  Кто  верит...  тому не  о  чем
беспокоиться. Хэнк попробовал вытащить пилу, чтобы завести ее снова, но  она
застряла намертво.
     -- Все равно ничего не получается.
     -- Послушай, Хэнкус,  все  нормально.  Я чувствую,  все будет  о'кей...
потому что, смотри: нам надо только  подождать. И еще чуть-чуть веры. Потому
что,  смотри, старик: и  без нас есть кому об  этом позаботиться. Через пару
минут прилив поднимет с меня эту хреновину. Разве нет?
     Хэнк поглядел на дерево.
     -- Не знаю... оно так засело.  Вода  должна подня